Доходы регионального Отделения ПФР в первом полугодии 62 страница

наряде, в котором я однажды видел его прыгающим на стену. Перед японцем

лежал лист бумаги, на котором фандоринский камердинер старательно выводил

кисточкой какие-то замысловатые узоры.

- Сьто нада? - спросил он, покосившись на меня своими узкими злобными

глазками.

Меня покоробила грубость тона, однако следовало довести дело до конца.

Покойный отец всегда говорил: истинное достоинство не в том, как с тобой

поступают другие, а в том, как поступаешь ты сам.

- Господин Маса, - начал я, поклонившись. - Я пришел вам сказать,

во-первых, что я не в претензии за полученный от вас удар, ибо вполне

заслужил подобное обхождение своим проступком. А во-вторых, я искренне

сожалею, что стал невольным виновником срыва плана господина Фандорина.

Прошу меня извинить.

Японец церемонно поклонился мне в ответ, не вставая с пола.

- Прошу и меня идзвиничь, - сказал он, - но идзвиничь вас не могу. Вась

покорный сруга.

И еще раз поклонился.

Ну, это как угодно, подумал я. Мой долг был исполнен. Я попрощался и

вышел.

Нужно было чем-то себя занять до возвращения мадемуазель, чтобы время

не тянулось так медленно. Я прошелся по комнатам и в гостиной обратил

внимание на ковер, сплошь увешанный кавказским и турецким оружием. Встал на

стул, снял кинжал с серебряной насечкой, провел пальцем. Ножны оказались

чисты, ни пылинки. Мне стало интересно, хватает ли у Сомова дотошности,

чтобы следить не только за ножнами, но и за клинком.

Я медленно вытянул лезвие, подышал на него, посмотрел на свет. Так и

есть - разводы. А если кто-нибудь из гостей так же вот возьмет

полюбопытствовать? Выйдет неловко. Все-таки Сомову до настоящего дворецкого

еще далеко, определил я и, признаться, ощутил некоторое внутреннее

удовлетворение.

Раздались странные, шлепающие шаги. Я обернулся, все еще стоя на стуле,

и увидел господина Масу. Он был в том же японском исподнем и вовсе без

обуви. О, господи, что он себе позволяет! Разгуливать по дому в этаком виде!

Надо полагать, у меня сделался весьма сердитый вид, да и обнаженный

кинжал в руке, вероятно, смотрелся презловеще. Во всяком случае, японец явно

испугался.

Он подбежал ко мне, схватил за руку и затараторил так быстро, что я не

разобрал половины:

- Чеперь я видзю, сьто вы дзействичерьно содзяреете. Вы настоясий

самурай, и я принимаю ваши идзвинения. Не нузьно харакири.

Я понял лишь, что он отчего-то решил сменить гнев на милость и больше

на меня не сердится. Что ж, тем лучше.

 

 

X x x

 

 

Обход комнат я так и не завершил. Лакей Липпс разыскал меня в буфетной,

где я проверял, хорошо ли отутюжены салфетки, и передал, чтобы я немедленно

отправлялся в бельэтаж к Павлу Георгиевичу.

В комнате у великого князя сидел и лейтенант Эндлунг, поглядывавший на

меня с загадочным видом и куривший длинный турецкий чубук.

- Садись, Афанасий, садись, - пригласил его высочество, что уже само по

себе было необычно.

Я осторожно опустился на краешек стула, не ожидая от этого разговора

ничего хорошего.

Вид у Павла Георгиевича был возбужденный и решительный, однако беседу

он завел вовсе не о том, чего я опасался.

- Филя давно мне втолковывал, что ты, Афанасий, вовсе не так прост, как

кажешься, - начал великий князь, кивнув на Эндлунга, - а я ему не верил.

Теперь вижу, что так оно и есть.

Я уже приготовился оправдываться, но его высочество махнул рукой - мол,

помолчи - и продолжил:

- А потому мы посоветовались и решили привлечь тебя к делу. Ты не

думай, что я какой-нибудь бессердечный шалопай и все эти дни сидел, сложа

руки или, там, по ресторанам ездил. Нет, Афанасий, это одна видимость, а на

самом деле мы с Филькой все время думали только об одном - как помочь

бедному Мике. Полиция полицией, но ведь и мы чего-то стоим. Надобно

действовать, иначе эти государственные умники добьются того, что преступники

уморят брата, а то и просто убьют. Для них стекляшка дороже!

Это была сущая правда, я и сам так думал, но, честно говоря, не ожидал

от лихих моряков чего-то дельного и потому ограничился почтительным наклоном

головы.

- У Эндлунга собственная теория, - взволнованно проговорил Павел

Георгиевич. - Филя, расскажи ему.

- Охотно, - отозвался лейтенант, выпуская облачко дыма. - Рассудите

сами, Афанасий Степанович. Тут все куда как просто. Что известно про этого

доктора Линда?

Я подождал, пока он сам ответит на свой вопрос, и Эндлунг продолжил,

подняв палец:

- Только одно. Что он женоненавистник. Еще бы он был не

женоненавистник! Нормальный человек, охочий до бабеток, как мы с вами [при

этой ремарке я поневоле сморщился], на этакие гнусности не пойдет. Ведь

верно?

- Предположим, - осторожно сказал я. - И что с того?

В аналитические способности бравого лейтенанта мне как-то не верилось.

Однако Эндлунг меня удивил.

- А кто терпеть не может женщин? - с победительным видом

поинтересовался он.

- Да, в самом деле, кто? - подхватил Павел Георгиевич.

Я подумал и повторил:

- Кто?

Его высочество переглянулся с приятелем.

- Ну же, Афанасий, соображай. Я подумал еще.

- Ну, многие женщины терпеть не могут своих сестер по полу...

-Ах, Афанасий, как же ты тугодумен, право! Мы ведь говорим не про

женщин, а про доктора Линда. Эндлунг веско произнес:

- Бугры.

В первое мгновение я не понял, какие бугры он имеет в виду, но потом

сообразил, что речь идет не о возвышенностях рельефа, а французском слове

bougre, которым в приличном обществе называют мужеложцев. Впрочем, лейтенант

тут же пояснил свою мысль и иным термином, в обществе не принятым вовсе,

поэтому повторять его я не стану.

- И все сразу становится ясным! - воскликнул Эндлунг. - Линд - бугр, и

вся его шайка тоже сплошь бардаши - бугры и тапетки.

- Кто-кто? - переспросил я.

- Тапетки, они же девоньки, племяшки, слюнтяйки - ну, пассивные

бардаши. Разумеется, в такой банде все друг за друга горой! И Москву для

своего злодеяния Линд выбрал неслучайно. У бардашей благодаря дядюшке Сэму

тут теперь просто Мекка. Недаром говорят: раньше Москва стояла на семи

холмах, а теперь на одном бугре.

Этот злой каламбур, намекающий на особенные пристрастия Симеона

Александровича, мне приходилось слышать и раньше. Я счел своим долгом

заметить, обращаясь к Эндлунгу:

- Неужто же вы, господин камер-юнкер, предполагаете, что его высочество

московский генерал-губернатор может быть причастен к похищению собственного

племянника?

- Нет конечно! - воскликнул Павел Георгиевич. - Но вокруг дяди Сэма

трется столько всякой швали. Да взять хоть бы наших дорогих гостей, Карра и

Бэнвилла. Предположим, лорд нам еще худо-бедно известен, хотя тоже недавно -

всего три месяца, как познакомились. А кто таков этот мистер Карр? И чего

ради Бэнвилл напросился к папеньке в гости?

- Ну как же, ваше высочество, такое событие - коронация.

- А если дело совсем в другом? - азартно махнул трубкой Эндлунг. - Если

он вообще никакой не лорд? И уж, конечно, особенно подозрителен этот

прилизанный Карр. Вы вспомните, они появились в Эрмитаже в самый день

похищения. Все ходят тут, вынюхивают. Я совершенно уверен, что тот или

другой, а то и оба связаны с Линдом!

- Карр, вне всякого сомнения это Карр, - убежденно произнес великий

князь. - Бэнвилл все-таки человек из высшего общества. Такие манеры и такой

выговор не подделаешь.

- А кто тебе сказал, Полли, что доктор Линд - не человек из общества? -

возразил лейтенант.

Оба были правы, и вообще все это, на мой взгляд, звучало очень даже

неглупо. Вот уж не ожидал.

- Не сообщить ли об этих подозрениях полковнику Карновичу? - предложил

я.

- Нет-нет, - покачал головой Павел Георгиевич. - Он или этот болван

Ласовский только снова все испортят. К тому же у обоих полно забот в связи с

завтрашней коронацией.

- Тогда господину Фандорину? - сказал я скрепя сердце.

Эндлунг и его высочество переглянулись.

- Понимаешь, Афанасий, - протянул великий князь, - Фандорин, конечно,

человек умный, но он ведь, кажется, готовит какую-то хитрую операцию. И

пусть себе готовит.

- Обойдемся сами, - отрезал лейтенант. - И еще посмотрим, чья операция

похитрее. Но нам нужен помощник. Скажите, Зюкин, вы с нами или нет?

Я согласился сразу и без малейших колебаний. Мысль о том, что я снова

буду занят в настоящем деле, да еще без участия господина Фандорина,

несказанно меня воодушевила.

- Что нужно делать? - спросил я.

- Для начала установить слежку, - деловито объявил Эндлунг. - За

обоими. Полли этим заняться не может - он слишком на виду и к тому же у него

полно обязанностей. Сегодня у августейшей семьи всенощное бдение, а завтра

на коронации он вообще будет, как мопс на привязи. Потому мы вас и

привлекли. Итак, я буду следить за Карром, а вы, Зюкин, за Бэнвиллом.

Я отметил, что самого многообещающего из подозреваемых он оставил за

собой, но возражать не стал - в конце концов, до этой идеи додумался

Эндлунг, а не я.

- Ах, как же я вам завидую! - жалобно воскликнул его высочество.

 

 

X x x

 

 

Согласно договоренности, я устроился с "Московскими ведомостями" на

банкетке возле лестницы, откуда просматривалась дверь милорда. Эндлунг же

уселся раскладывать пасьянс в малой гостиной, потому что оттуда была видна

комната мистера Карра.

В предвидении слежки я сменил ливрею на хороший костюм темно-серой

английской шерсти, прошлогодний подарок великой княгини. Эндлунг тоже

переоделся в статское - песочную клетчатую двойку и щегольские штиблеты с

белыми гетрами.

Коротая время, я читал текст всенародного торжественного объявления о

завтрашней коронации:

 

Всепресветлейший, Державнейший, Великий государь император Николай

Александрович, восшед на прародительский наследственный престол Российской

империи и нераздельных с нею Царства Польского и Великого княжества

Финляндского, по окразу Благочестивых государей, предков своих, указать

соизволил:

Священнейшему коронованию его императорского величества и от святого

мира помазанию быть, при помощи Всевышнего сего мая в 14-м день. К

священному сию действию его императорское величество указал приобщить и

супругу свою великую государыню императрицу Александру Феодоровну. О сем

торжестве всем верноподданным чрез сне возвещается, дабы вожделенный оный

день усугубили мольбы свои к Царю Царствующих, да всепомощною своею

благодатию приосенить Царство его величества н да утвердить в нем мир н

тишину, во славу свою святую н к непоколебимому Благоденствию государства.

 

Величавые, исполненные высокого достоинства слова наполнили мою душу

уверенностью и спокойствием. Чтение официальных документов всегда

воздействовало на меня самым благотворным образом, в особенности же теперь,

когда незыблемость крепкого здания русской монархии вдруг оказалась под

угрозой.

С удовлетворением изучил я и состав герольд-команды, ежедневно

зачитывающей это послание на Сенатской площади Кремля: "Генерал-адъютант в

чине полного генерала, два генерал-адъютанта генерал-адъютантского чина, два

коронационных обер-церемониймейстера, два герольда, четыре

церемониймейстера, два сенатских секретаря, два в конном строю дивизиона -

один от кавалергардского ее величества государыни императрицы Марии

Феодоровны полка, а другой - от лейб-гвардии конного полка, с литаврщиками и

полными хорами трубачей; при каждом дивизионе по два трубача с трубами,

украшенными золотой парчой с изображением государственного герба и

двенадцать заводных верховых лошадей в богатых попонах". Какая красота!

Какая музыка в каждом слове, в звуке каждого чина и звания!

В прошлом году по почину новой императрицы, пожелавшей сделаться более

русской нежели сами русские, в придворном чиноименовании чуть было не

свершилась целая революция - возник проект поменять немецкие звания на

старомосковские. Обер-камергеров задумали переименовать в постельничих,

камергеров в спальников, обер-шталмейстеров в ясельничих, мундшенков в

чарочников, камер-юнкеров в комнатных дворян и тому подобное. Среди

придворных служителей произошло волнение, по замечанию Эндлунга,

напоминающее картину живописца Брюллова "Гибель Помпеи", однако, слава богу,

обошлось. Когда обер-гофмаршал светлейший князь

Альтен-Кобург-Святополк-Бобруйский узнал, что по новому (а вернее, древнему)

порядку он станет называться "дворецким", вышел громкий скандал, и проект

был предан забвению.

Через дырочку, проверченную в газетном листе, я увидел приближающегося

по коридору мистера Фрейби и прикинулся, будто увлечен чтением, однако

англичанин остановился и поздоровался.

Компания батлера обыкновенно действовала на меня успокаивающе, но

сейчас его появление было очень некстати, ибо дверь комнаты лорда Бэнвилла

могла в любую минуту распахнуться.

- Good news? - спросил Фрейби, кивнув на газету, и выудил из кармана

словарь. - Хороший... новость?

У меня словаря при себе не было - остался в ливрее, поэтому я

ограничился простым кивком.

Внимательно оглядев меня, англичанин произнес какую-то фразу из четырех

коротких слов. Снова зашелестел лексиконом.

- Ты... смотреть...лучше... сегодня.

Я встрепенулся и испуганно уставился снизу вверх на его румяную

физиономию. Откуда он знает о нашем плане? Что он вообще знает?

Батлер благожелательно улыбнулся и с поклоном прошествовал дальше.

А еще через пять минуте коридор вышел мистер Карр. Выглядел он довольно

странно: невзирая на ясную, теплую погоду укутан в длинный, до пят плащ;

широкая, с обвислыми полями шляпа надвинута чуть не до носа, и еще мне

бросились в глаза туфли на высоком и весьма тонком каблуке. Припав к самой

дырке, я разглядел, что английский джентльмен накрашен и нарумянен больше

обычного.

Грациозно постукивая, мистер Карр прошел к выходу. Затем мимо меня,

беззаботно насвистывая, прошагал Эндлунг. Оглянулся, подмигнул, а я остался

на своем посту.

Но ждать мне пришлось недолго. Буквально через полминуты скрипнула

дверь милорда, и Бэнвилл, ступая на цыпочках, двинулся следом. Он тоже был в

плаще, хоть и не в таком длинном, как у мистера Карра.

Происходило нечто загадочное. Я выждал самую малость, надел котелок и

пристроился к этому странному шествию замыкающим.

С нынешнего дня венценосная чета переместилась из Александрийского

дворца в Кремль, поэтому агенты из парка разом исчезли - и очень кстати,

стороннему наблюдателю наши маневры непременно показались бы

подозрительными.

Я не мог подать Эндлунгу сигнала, боясь вспугнуть лорда Бэнвилла, а сам

лейтенант назад не оглядывался. Однако шел он небрежным, прогулочным шагом,

и я скоро понял, что милорда интересует вовсе не Энддунг, а мистер Карр.

За воротами сей последний сел на извозчика и покатил в сторону

Калужской площади. Когда Карр садился в коляску, пола плаща откинулась, и в

луче заходящего солнца блеснуло что-то яркое, переливчатое, похожее на подол

парчового или атласного платья.

Эндлунг, постукивая тросточкой, прошел немного по тротуару, остановил

встречного ваньку и, перемолвившись с ним парой слов, покатил в том же

направлении. А вот Бэнвиллу не повезло - больше пролеток на улице не было.

Британец выбежал на мостовую, глядя вслед удаляющимся коляскам. Я же на

всякий случай затаился в кустах.

Прошло минут пять, а то и десять, прежде чем милорду удалось сесть на

извозчика. Очевидно, Бэнвилл знал или догадывался, куда отправляется мистер

Карр, потому что крикнул вознице что-то очень короткое, и пролетка

загромыхала по булыжнику.

Теперь настал мой черед нервничать. Но я ждать свободного ваньку не

стал - остановил мужичка-водовоза, посулил ему два целковых, и уселся на

передок рядом с бочкой. Мужичок хлестнул своего битюга кнутом, тот тряхнул

косматой гривой, фыркнул и побежал вдоль широкой улицы ничуть не плоше

извозчичьей кобылы.

Должно быть, в своем солидном наряде я смотрелся этой дощатой телеге

престранно, однако это сейчас имело ровным счетом никакого значения -

главное, что лорд Бэнвилл оставался в поле моего зрения.

Мы переехали уже знакомый мне Крымский мост повернули в переулки, и,

оставив по правой руке Храм Христа Спасителя, оказались на богатой, красивой

улице, сплошь застроенной дворцами и особняками. У одного из домов, с ярко

освещенным подъездом, одна за другой останавливались кареты и коляски. Там

же, расплатившись с извозчиком, вышел и Бэнвилл. Он миновал важного,

раззолоченного швейцара и исчез в высоких, украшенных лепниной дверях, а я

остался стоять на тротуаре - водовоз со своей бочкой и моими двумя рублями

загрохотал дальше.

Судя по всему, в особняке намечался маскарад, потому что все

приезжающие были в масках. Присмотревшись к гостям, я обнаружил, что они

делятся на два типа: мужчины в обычных фраках и костюмах или же особы

неопределенного пола, подобно мистеру Карру, закутанные в длинные-предлинные

плащи. Многие прибывали парами, под руку, и я догадался, какого рода сборище

здесь происходит.

Кто-то взял меня сзади за локоть. Я обернулся - Эндлунг.

- Это "Элизиум", - шепнул он, блеснув глазами. - Привилегированный клуб

для московских бардашей. Мой тоже там.

- Мистер Карр? - спросил я. Лейтенант кивнул, озабоченно двигая

подкрученными пшеничными усиками.

- Так запросто туда не влезешь. Нужно загримироваться. Эврика! - Он

хлопнул меня по плечу. - За мной, Зюкин! Тут в пяти минутах Театр Варьете, у

меня там полно приятельниц.

Он взял меня под руку и быстро повел по быстро темнеющей улице.

- Видели, некоторые в плащах до земли? Это и есть тапетки, у них под

плащами женские платья. Из вас, Зюкин, тапетка не получится, будете теткой.

Так и быть, совершу подвиг ради августейшей семьи, наряжусь тапеткой.

- Кем я буду? - спросил я, думая, что ослышался.

- Теткой. Так назвают тапеткиных покровителей.

Мы повернули в служебный вход театра. Служитель низко поклонился

Эндлунгу, да еще и снял фуражку, за что получил от лейтенанта монету.

- Быстрей, быстрей, - подгонял меня решительный камер-юнкер, взбегая по

крутой и не очень чистой лестнице. - Куда бы лучше? А вот хотя бы в уборную

Зизи. Сейчас без пяти девять, скоро антракт.

В пустой гримерной он по-хозяйски уселся перед зеркалом, критически

осмотрел свою физиономию и со вздохом сказал:

- Усы придется к чертовой матери сбрить. Таких жертв русский флот не

приносил со времен затопления Черноморской эскадры. Ну, бугры английские, вы

мне за это ответите...

Недрогнувшей рукой он взял со столика ножницы и откромсал сначала один

ус, потом другой. Подобная самоотверженность лишний раз продемонстрировала,

что я недооценивал лейтенанта Эндлунга, а вот Георгий Александрович на его

счет был совершенно прав.

Когда храбрый моряк намылил оставшуюся щетину и раскрыл бритву, в

комнату вошли две смазливые, хоть и до невероятия размалеванные барышни в

платьях с блестками и с чрезмерно низкими декольте.

- Филя! - вскричала одна, светловолосая, тоненькая, и бросилась на

Эндлунга сзади, звонко чмокнув его в щеку. - Какой сюрприз!

- Филюша! - не менее радостно взвизгнула вторая, полненькая брюнетка, и

поцеловала намыленного лейтенанта в другую щеку.

- Зизи, Лола, тише! - прикрикнул он на барышень. - Обрежусь.

Далее посыпался целый град вопросов и комментариев, так что я уже не

мог разобрать, какая из девиц что именно сказала:

- Зачем ты сбриваешь свои усы? Ты без них будешь сущий урод! Ах, ты

затупишь своей щетиной мой "золинген"! Мы куда-нибудь поедем после

спектакля? А где Полли? Кто это с тобой? Фи, какой надутый и несимпатичный!

- Кто несимпатичный - Афанасий? - заступился за меня Эндлунг. - Знали

бы вы... Он мне сто очков вперед даст. Усы? Это на пари. Мы с Афанасием едем

в маскарад. Ну-ка, девочки, сделайте из меня пухляшку-симпапошку, а из него

что-нибудь этакое, поавантажней. Что это?

Он снял с крючка н стене густую рыжую бороду и сам себе ответил:

- Ага, из "Нерона". Лолочка в этой роли просто прелесть.

Повернитесь-ка, брат Зюкин...

Актрисы, ни на минуту не умолкая, весело взялись за работу. И пять

минут спустя на меня таращился из зеркала пренеприятный господин с

окладистой рыжей бородищей, такого же цвета косматыми бровями, густыми

волосами в кружок, да еще и в монокле.

Преображение Эндлунга заняло больше времени, но зато его узнать стало

уж совершенно невозможно. Поправив оборки пышного, в сплошных рюшах платья,

лейтенант нацепил полумаску, растянул густо накрашенные губы, улыбнулся и

вдруг превратился из бравого морского волка в сдобную, разбитную бабенку. Я

впервые заметил, что на его розовых щеках имеются кокетливые ямочки.

- Шик!-одобрил Эндлунг. - Девочки, вы просто киски. Пари будет наше.

Вперед, Афанасий, время дорого!

 

 

X x x

 

 

Подходя к залитому электрическим светом подъезду, я тоже надел

полумаску. Очень боялся, что нас в клуб не впустят, но, очевидно, мы

выглядели совершенно comme il faut - швейцар распахнул перед нами двери с

почтительным поклоном.

Мы вошли в богатую прихожую, где Эндлунг сбросил плащ, накинутый поверх

своего воздушного платья.

Наверх вела широкая белая лестница, в конце пролета упиравшаяся в

огромное, обрамленное бронзой зеркало. Там стояли две пары, похожие на нашу,

и прихорашивались.

Я хотел было пройти мимо, но Энддунг толкнул меня локтем, и я

сообразил, что это выглядело бы подозрительно. Для виду мы задержались перед

зеркалом, но я нарочно скосил глаза, чтобы не видеть карикатурного субъекта,

сотворенного ловкими руками Лолы и Зизи. Зато лейтенант разглядывал свое

отражение с видимым удовольствием: поправил букольки, повернулся и так, и

этак, отставил ногу на носок. Слава Богу, платье ему выбрали без декольте и

с закрытыми плечами.

Просторный зал был обставлен с роскошью и вкусом, в новейшем венском

стиле - с золотыми и серебряными разводами по стенам, с уютными альковами и

небольшими гротами, составленными из тропических растений в кадках. В углу

расположился буфет с винами и закусками, а на небольшом возвышении

красовался ярко-синий рояль - таких я никогда прежде не видывал. Отовсюду

доносились приглушенные голоса, смех, пахло духами и дорогим табаком.

На первый взгляд все это выглядело как самый обычный светский суаре,

однако, если приглядеться, обращала на себя внимание чрезмерная румяность и

чернобро-вость некоторых кавалеров, дамы же и вовсе смотрелись странно:

чересчур плечистые, с кадыкастыми шеями, а одна даже с тонкими усиками.

Эндлунг тоже обратил на нее внимание, и по его оживленному лицу промелькнула

тень - выходило, что усами он пожертвовал зря. Впрочем, попадались и такие

особы, про которых нипочем не догадаешься, что это мужчина. Например одна в

наряде Коломбины, показавшаяся мне смутно знакомой, пожалуй, поспорила бы

тонкостью стана и гибкостью движения с самой госпожой Зизи.

Мы с Эндлунгом прошлись под руку между пальм, высматривая Бэнвилла и

Карра. Почти тотчас же к нам подлетел некий господин с бантом распорядителя

на груди и, прижимая руки к груди, укоризненно пропел:

- Нарушение, нарушение устава! Те, кто пришел вместе, развлекаются по

отдельности. Успеете еще намиловаться, голубки.

Он пренагло подмигнул мне, а Эндлунга слегка ущипнул за щеку, за что

немедленно получил от лейтенанта веером по лбу.

- Резвушка, - любовно сказал распорядитель камер-юнкеру, - позволь

познакомить тебя с графом Монте-Кристо.

И подвел к Эндлунгу красногубого старика в черном, завитом парике.

- А ты, рыженький, обретешь блаженство в обществе очаровательной нимфы.

Я предположил, что в этом кругу заведено обращаться к незнакомым людям

на "ты", и ответил в тон:

- Благодарю тебя, мой заботливый друг, но я бы предпочел...

Однако у меня на локте уже повисла развязная нимфа в греческой тунике и

с зажатой подмышкой позолоченной арфой.

Она немедленно принялась нести какую-то чушь, причем чрезвычайно

ненатуральным фальцетом и еще все время складывала губы бантиком.

Я протащил навязанную мне спутницу дальше по залу и вдруг увидел

мистера Карра. Он был в бархатной маске, но я сразу узнал его по

ослепительно желтым волосам. Англичанин - счастливец - сидел у стены в

полном одиночестве и пил шампанское, поглядывая по сторонам. Оказалось, что

и лейтенант со своим старичком пристроились за столиком неподалеку. Мы

встретились с Эндлунгом глазами, и он многозначительно повел головой в

сторону.

Я проследил за направлением его взгляда. Неподалеку за колонной стоял

лорд Бэнвилл, хотя опознать его было трудней, чем мистера Карра, потому что

маска закрывала его лицо до самого подбородка, но я узнал знакомые брюки с

алым кантом.

Я опустился на кушетку, и нимфа охотно плюхнулась рядом, прижавшись

ляжкой к моей ноге.

- Устал? - шепнула она. - А с виду такой крепыш. Какая у тебя сладкая

бородавочка. Будто изюмчик.

И пальцем дотронулась до моей щеки. Я с трудом сдержался, чтобы не дать

нахалке, то есть нахалу по руке.

- Шелкова бородушка, маслена головушка, - проворковала нимфа. - Ты

всегда такой бука? Не спуская глаз с Бэнвилла, я буркнул:

- Всегда.

- Ты сейчас так на меня глянул, словно кнутом ожег.

- Будешь руки распускать - и ожгу, - огрызнулся я, решив с ней не

церемониться.

Моя угроза произвела на нимфу неожиданное воздействие.

- По попке? - пропищала она, затрепетав, и привалилась ко мне всем

телом.

- Так отделаю, что надолго запомнишь, - отпихнул ее я.

- Надолго-надолго? - пролепетала моя мучительница и глубоко вздохнула.

Не знаю, чем закончился бы наш диалог, но тут по залу прокатилось некое

едва уловимое шевеление, словно легкий ветер прошелся по морской глади. Все

вокруг повернули головы в одном направлении, но как-то неявно, будто бы

украдкой.

- Ах, Филадорчик пришел! - прошелестела нимфа. - До чего же хорош!

Прелесть, прелесть!

Распорядитель легкой рысью подбежал к очень высокому стройному

господину в алой шелковой маске, из-под которой виднелась холеная

эспаньолка. Я разглядел за спиной вновьпришедшего строгое, бесстрастное лицо

Фомы Аникеевича и сразу догадался, что это за Фила-дор такой. У

генерал-губернаторского дворецкого вид был такой, будто он пришел со своим

господином на самый обычный раут. Фома Аникеевич не надел маски, а на руке

держал длинный бархатный плащ - очевидно, нарочно не оставил в гардеробе,

чтобы у присутствующих не возникало заблуждений по поводу его статуса.

Тонкий человек, ничего не скажешь.

- К кому посадить тебя, божественный Филадор? - услышал я медоточивый

голос распорядителя.

Генерал-губернатор с высоты своего саженного роста осмотрел зал и

решительно направился туда, где в одиночестве сидел мистер Карр. Сел рядом,

поцеловал англичанина в щеку и зашептал что-то на ухо, щекочась усами. Карр

улыбнулся, блеснул глазами, склонил голову набок.

Я заметил, как Бэнвилл отступает глубже в тень.

Неподалеку появилась и Коломбина, давеча впечатлившая меня своей

неподдельной грациозностью. Она встала у стены, глядя на его высочество и

ломая тонкие руки. Этот жест был мне знаком, и теперь я узнал, кто это -