Доходы регионального Отделения ПФР в первом полугодии 66 страницасизифовы старания, наш челн почти не двигался. Десять минут спустя, когда мы еще даже не достигли середины реки, я осведомился: - А все же, сколько нам плыть до Нескучного сада? - П-полагаю... версты... три, - с трудом ответил раскрасневшийся от напряжения Фандорин. Я не удержался от сарказма: - С такой скоростью к завтрашнему утру, пожалуй, доберемся. Течение здесь медленное. - Что нам течение, - пробормотал Эраст Петрович. Замахал доской еще пуще, и нос лодки ткнулся в бревно - паровой буксирчик тянул за собой очередную вереницу плотов. Фандорин привязал чал к обрубленному суку, бросид доску на дно лодки и блаженно потянулся. - Все, Зюкин. Полчасика отдохнем, и мы у цели. Слева неспешно проплывали луга и огороды; за ними белели стены Новодевичьего монастыря, по правде сказать, успевшего мне изрядно надоесть. Справа же поднимался высокий лесистый берег. Я увидел белую церковь с круглым куполом, элегантные беседки, грот. - Вы видите перед собой Воробьевский парк, разбитый по английским образцам и имитирующий естественность п-природного леса, - голосом заправского гида рассказывал Фандорин. - Обратите внимание на висячий мост, перекинутый вон через тот овраг. Точно такой мост же я видел в Гималаях, только сплетенный из стволов бамбука. Правда, там под ним был не овраг в двадцать саженей, а д-двухверстная пропасть. Впрочем, для падающего вниз сия разница несущественна... А это что такое? Он нагнулся и извлек из-под скамейки немудрящую удочку. С интересом рассмотрел ее, потом повертел головой туда-сюда и с радостным возгласом снял с борта зеленую гусеницу. - Ну, Зюкин, на удачу! Закинул в воду леску и почти сразу же вытянул серебристую плотвичку размером в ладонь. - Каково, а? - возбужденно воскликнул Эраст Петрович, суя мне под нос свою трепещущую добычу. - Нет, вы видели? И минуты не п-прошло! Отличная примета! Вот так же мы выудим и Линда! Ну просто мальчишка! Хвастливый, безответственный мальчишка. Сунул мокрую рыбину в карман, и карман зашевелился, словно живой. А впереди уже показался знакомый мост - тот самый, что был виден из окон Эрмитажа. Вскоре я разглядел за кронами деревьев и саму зеленую крышу дворца. Фандорин отвязался от бревна. Когда плоты проплыли мимо, мы взяли курс к правому берегу и четверть часа спустя оказались у ограды Нескучного сада. На сей раз я преодолел это препятствие без каких-либо затруднений - сказался накопившийся опыт. Мы углубились подальше в чащу, но приближаться к Эрмитажу Фандорин поостерегся. - Тут уж нас точно искать не станут, - объявил он, растягиваясь на траве. - Но все же лучше д-дождаться темноты. Хотите есть? - Да, очень хочу. У вас есть какие-нибудь припасы? - с надеждой спросил я, потому что, признаться, в животе давно уже подсасывало от голода. - А вот. - Он вынул из кармана свой улов. - Никогда не пробовали сырую рыбу? В Японии ее едят все. Я, разумеется, отказался от такой немыслимой пищи и не без отвращения посмотрел, как Эраст Петрович с аппетитом уплетает скользкую, холодную плотву, изящно вынимая и обсасывая мелкие кости. Завершив эту варварскую трапезу, он вытер пальцы платком, достал спички, а откуда-то из внутреннего кармана вынул и сигару. Тряхнул коробком, удовлетворенно сообщил: - Высохли. Вы ведь не курите? С наслаждением затянулся, положил руку под голову. - Какой у нас с вами п-пикник, а? Хорошо. Истинный рай. - Рай? - Я даже приподнялся - такое меня охватило возмущение. - Мир рушится у нас на глазах, а вы называете это "раем"? Качаются устои монархии, невинный ребенок замучен злодеями, достойнейшая из женщин, быть может, в эту самую минуту подвергается... - Я не договорил, потому что не все вещи можно произносить вслух. - Хаос - вот что это такое. На свете нет ничего страшнее хаоса, потому что при хаосе происходит безумие, слом всех и всяческих правил... Я зашелся кашлем, не досказав мысль до конца, но Фандорин меня понял и улыбаться перестал. - Знаете, Афанасий Степанович, в чем ваша ошибка? - устало сказал он, закрывая глаза. - Вы верите, что мир существует по неким правилам, что в нем имеется смысл и п-порядок. А я давно понял: жизнь есть не что иное как хаос. Нет в ней вовсе никакого порядка, и правил тоже нет. - Однако сами вы производите впечатление человека с твердыми правилами, - не удержался я от шпильки, взглянув на его аккуратный пробор, сохранивший безукоризненность, несмотря на все приключения и потрясения. - Да, у меня есть правила. Но это мои собственные п-правила, выдуманные мною для себя, а не для всего мира. Пусть уж мир сам по себе, а я буду сам по себе. Насколько это возможно. Собственные правила, Афанасии Степанович, это не желание обустроить все мироздание, а попытка хоть как-то организовать пространство, находящееся от тебя в непосредственной б-близости. Но не более. И даже такая малость мне не слишком-то удается... Ладно, Зюкин. Я, пожалуй, посплю. Он повернулся на бок, подложил под щеку локоть и немедленно уснул. Невероятный человек! Не знаю, что мучило меня сильнее: голод, или гнев, или сознание своей беспомощности. Хотя нет, знаю - страх. За жизнь Михаила Георгиевича, за Эмилию, за себя. Да-да, за себя. И то была самая худшая из всех ведомых мне разновидностей страха. Я отчаянно боялся не боли и даже не смерти - позора. Всю жизнь я больше всего страшился попасть в постыдное положение и тем самым потерять чувство собственного достоинства. Что у меня останется, если я лишусь достоинства? Кто я тогда буду? Одинокий, стареющий никчемник с бугристым лбом, шишковатым носом и "собачьими бакенбардами", непонятно на что и зачем израсходовавший свою жизнь. Рецепт для сохранения достоинства я обнаружил давно, еще в молодости. Волшебная формула оказалась простой и короткой: всеми силами избегать неожиданностей, причем не только печальных, но и радостных. Все постыдные положения возникают из-за нарушения заведенного порядка, то есть именно из-за неожиданностей. Значит, необходимо предвидеть и предусматривать все заранее. Быть во всеоружии, добросовестно исполнять свой долг и не гнаться за химерами. Так я и жил. А каков результат? Афанасий Зюкин - вор, обманщик, подлец и государственный преступник. Во всяком случае, так считают люди, мнением которых я дорожу. Солнце перевалило за середину неба и стало потихоньку клониться к западу. Я устал метаться по лужайке, сел. Невесомый ветерок шелестел свежей листвой, среди одуванчиков басисто жужжал шмель, по бирюзовому небу медленно скользили кружевные облака. Все равно не уснуть, подумал я, и привалился спиной к стволу вяза. - П-просыпайтесь, Зюкин. Пора. Я открыл глаза. Облака тащились все так же неспешно, только из белых стали розовыми, а небо потемнело и придвинулось ближе. Солнце уже зашло, а это означало, что я проспал по меньшей мере часов до девяти. - Не хлопайте г-глазами, - бодро сказал Фандорин. - Мы идем на штурм Эрмитажа. Долгополый кучерский кафтан Эраст Петрович снял, остался в сатиновом жилете и синей рубашке - на фоне густеющих сумерек его было почти не видно. -Мы быстро прошли пустым парком к дворцу. Когда я увидел освещенные окна Эрмитажа, меня охватила невыразимая тоска. Дом был похож на белый океанский пароход, спокойно и уверенно плывущий через мрак, а я, еще так недавно находившийся на нарядной палубе, упал за борт, барахтаюсь среди темных волн и даже не смею крикнуть "Спасите!". Фандорин прервал мои горестные мысли: - Чье это окно - на первом этаже т-третье слева? Не туда смотрите - вон то, открытое, но без света. - Это комната мистера Фрейби. - Сумеете залезть? Ладно, вперед! Мы перебежали по лужайке, вжались в стену и подобрались к темному открытому окну. Эраст Петрович сложил руки ковшом и так ловко подсадил меня, что я безо всякого труда смог перелезть через подоконник. Фандорин последовал за мной. - Побудьте здесь. Я с-скоро. - А если войдет мистер Фрейби? - в панике спросил я. - Как я ему объясню свое присутствие? Фандорин огляделся, взял со стола бутылку, в которой плескалась бурая жидкость - кажется, пресловутое виски, которым некогда потчевал меня батлер. - Вот, возьмите. Стукнете его по г-голове, свяжете и сунете в рот кляп - вон ту салфетку. Ничего не поделаешь, Зюкин, у нас чрезвычайные обстоятельства. После принесете свои извинения. Еще не хватало, чтобы англичанин поднял крик. Да не тряситесь вы так, я скоро. Он и в самом деле вернулся не более чем через пять минут. В руке держал саквояж. - Здесь все самое н-необходимое. У меня в комнате был обыск, однако ничего не тронули. Масы на месте нет. Пойду п-поищу. Я снова остался один, и опять ненадолго - вскоре дверь отворилась вновь. Однако на сей раз это был не Эраст Петрович, а мистер Фрейби. Он протянул руку, повернул рычажок масляной лампы, и в комнате стало светло. Я растерянно замигал. Вцепился в бутылку, неуверенно шагнул вперед. Бедный батлер, он был ни в чем не виноват. - Добри вечер, - любезно сказал Фрейби, с интересом глядя на бутылку. - I didn't realize that you liked my whisky that much. Достал из кармана словарь и с впечатляющей сноровкой - видно, наловчился - зашуршал страницами: - Я... не был... сознават... что ви... любить... мой виски... так... много. Тут я и вовсе пришел в замешательство. Стукнуть по голове человека, который вступил с тобой в беседу - это уж было совершенно немыслимо. Посмотрев на мое сконфуженное лицо, англичанин добродушно хмыкнул, похлопал меня по плечу и показал на бутылку: - A present. Подарок. Батлер заметил, что в другой руке я держу саквояж. - Going on travel? Ту-ту-уу? - Он изобразил гудок паровоза, и до меня дошло: Фрейби подумал, что я отправляюсь в путешествие и решил прихватить с собой бутылочку полюбившегося мне напитка. - Да-да, - пробормотал я. - Вояж. Тэнк ю. И поскорей выскочил за дверь. Сердце чуть не выскакивало из грудной клетки. Бог весть, что Фрейби подумал о русских дворецких. Но сейчас было не до национального престижа. В соседней комнате, у мистера Карра, тренькнул звонок вызова прислуги. Я едва успел спрятаться за портьеру - по коридору бежал рысцой младший лакей Липпс. Что ж, молодец. Вот что значит - твердый порядок в доме. Меня на месте нет, а все работает, как часы. - Что угодно-с? - спросил Липпс, открывая дверь. Мистер Карр проговорил что-то ленивым голосом - я разобрал слово "чернила", произнесенное с немыслимым акцентом, и лакеи удалился все той же похвальной рысцой, а я попятился в смежный коридор, ведший к моей комнате - решил пока отсидеться там. Сделал несколько коротких шажков, прижимая к груди саквояж и бутылку, и вдруг налетел спиной на что-то мягкое. Обернулся - о господи, Сомов! - Здравствуйте, Афанасий Степанович, - пролепетал мой помощник. - Доброго вечера. А меня вот переселили в вашу комнату... Я сглотнул слюну и ничего не сказал. - Сказали, что вы будто бы сбежали... Что вас и господина Фандорина скоро отыщут и заарестуют. А ихнего японца уже забрали. Говорят, вы преступники, - шепотом закончил он. - Знаю, - быстро сказал я. - Только это неправда. Корней Селифанович, у вас было мало времени меня узнать, но, клянусь вам, то, что я делаю, делается исключительно для блага Михаила Георгиевича. Сомов молча смотрел на меня, и по выражению его лица я не мог понять, о чем он сейчас думает. Закричит или нет - вот единственное, что занимало меня в эту минуту. На всякий случай я вцепился пальцами в горлышко бутылки. - Да, у меня действительно было слишком мало времени, чтобы познакомиться с вами близко, но великого дворецкого видно сразу, - тихо сказал Сомов. - Позволю себе смелость сказать, что я вами, Афанасий Степанович, восхищаюсь и мечтал бы быть таким, как вы. И... и если вам понадобится моя помощь, только дайте знать. Все сделаю. У меня перехватило горло, и я побоялся, что не смогу говорить - расплачусь. - Благодарю, - вымолвил я наконец. - Благодарю, что вы решили меня не выдавать. - Как я могу вас выдать, если я вас не видел, - пожал он плечами, поклонился и пошел прочь. От этой во всех отношениях примечательной беседы я несколько утратил бдительность и повернул за угол, не позаботившись предварительно посмотреть, нет ли кого в коридоре. А там оказывается, вертелась перед зеркалом горничная ее высочества Лиза Петрищева. - Ах! - пискнула Лиза, девица глупая, легкомысленная, да к тому же еще уличенная в шашнях с фандоринским камердинером. - Тс-с-с! - сказал я ей. - Тихо, Петрищева. Только не кричи. Она испуганно закивала, и вдруг, развернувшись, бросилась наутек с истошным воплем: - Караул! Убивают! Он ту-у-у-ут!!! Я метнулся в противоположную сторону, к выходу, но оттуда донеслись взбудораженные мужские голоса. Куда податься? В бельэтаж, больше некуда. В два счета взбежал по лестнице, увидел в полутем-ном проходе белую фигуру. Ксения Георгиевна! Я застыл на месте. - Где он? - быстро спросила ее высочество. - Где Эраст Петрович? Внизу грохотало множество ног. - Здесь Зюкин! Отыскать! - услышал я чей-то начальственный бас. Великая княжна схватила меня за руку. - Ко мне! Мы захлопнули дверь, и через полминуты по коридору пробежали несколько человек. - Осмотреть комнаты! - скомандовал все тот же бас. Вдруг снизу раздались крики, кто-то завопил: - Стой! Стой, паскуда! Грянул выстрел, потом еще один. Ксения Георгиевна, ойкнув, покачнулась, и я был вынужден подхватить ее на руки. Лицо у нее сделалось белым-белым, а глаза от расширившихся зрачков совсем черными. На первом этаже зазвенело разбитое стекло. Ее высочество резко оттолкнула меня и бросилась к подоконнику. Я - следом. Мы увидели внизу темную фигуру, очевидно, только что выпрыгнувшую из окна. Это был Фандорин - я узнал жилет. В следующую секунду из того же окна выскочили еще двое в штатском и схватили Эраста Петровича за руки. Ксения Георгиевна пронзительно вскрикнула. Однако Фандорин проявил удивительную гуттаперчивость. Не высвобождая рук, он пружинисто изогнулся и ударил одного противника коленом в пах, а потом точно таким же манером обошелся со вторым. Оба агента согнулись пополам, а Эраст Петрович легкой, стремительной тенью пересек лужайку и исчез в кустах. - Слава Богу! - прошептала ее высочество. - Он спасен! Вокруг дома забегали люди - некоторые в мундирах, иные в цивильном. Кто-то понесся по аллее к воротам, другие бросились догонять беглеца. Но преследователей было не так уж много - пожалуй, с десяток. Где им угнаться в темном, просторном парке за шустрым господином Фандориным? Насчет Эраста Петровича можно было не тревожиться. Но вот что будет со мной? В дверь громко постучали. - Ваше императорское высочество! В доме преступник! С вами все в порядке? Ксения Георгиевна жестом велела мне спрятаться за шкаф. Открыла дверь, сказала недовольным голосом. - У меня страшная мигрень, а вы так кричите и грохочете. Поймайте вашего преступника, а меня больше не беспокойте! - Ваше высочество, по крайней мере, запритесь на замок. - Хорошо. Я услышал звук поворачиваемого ключа и вышел на середину комнаты. - Я знаю, - лихорадочным шепотом заговорила Ксения Георгиевна, зябко обхватив себя за плечи. - Все это неправда. Он не мог совершить кражу. И ты, Афанасий, тоже на такое не способен. Я обо всем догадалась. Вы хотите спасти Мику. Я не прошу рассказывать, что именно вы задумали. Скажи только - я правильно догадалась? - Да. Она и в самом деле меня больше ни о чем не спрашивала. Опустилась на колени перед иконой и стала класть земные поклоны. Я никогда раньше не видел, чтоб ее высочество проявляла такую набожность, даже в детстве. Кажется, она еще и что-то шептала - вероятно, молитву, но слов было не разобрать. Ксения Георгиевна молилась невыносимо долго. Полагаю, никак не менее получаса. А я стоял и ждал. Только убрал бутылку виски в саквояж. Не оставлять же ее было в комнате великой княжны? Лишь когда в доме все стихло и из парка, громко переговариваясь, вернулись преследователи, ее высочество поднялась с колен. Подошла к секретеру, зазвенела там чем-то, а потом подозвала меня. - Держи, Афанасий. Вам понадобятся деньги. У меня нет, сам знаешь. Но вот опаловые серьги и бриллиантовая брошь. Они мои собственные, не фамильные. Эти вещи можно продать. Наверное, они стоят много. Я попытался возражать, но она и слушать не стала. Чтобы не ввязываться в долгий спор, который сейчас был бы совсем не ко времени, я взял драгоценности, твердо пообещав себе, что верну их ее высочеству в целости и сохранности. Затем Ксения Георгиевна вынула из шкафа длинный шелковый кушак от китайского халата. - Привяжи это к шпингалету и спускайся. До земли он не достанет, придется прыгать. Но ведь ты храбрый, ты не побоишься. Храни тебя Господь. Она перекрестила меня и вдруг поцеловала в щеку - я даже растерялся. И, верно от растерянности, спросил: - Не передать ли что-нибудь господину Фандорину? - Что я его люблю, - коротко ответила ее высочество и подтолкнула меня к окну. До земли я добрался без членовредительства. Парк преодолел тоже без приключений. У ограды, за которой располагалась Большая Калужская улица, почти пустая в этот вечерний час, остановился. Выждал, когда поблизости не будет прохожих, и очень ловко перебрался на ту сторону - в искусстве лазания через заборы я определенно добился немалых успехов. Однако как действовать дальше, было неясно. Денег у меня так и не появилось, даже извозчика не наймешь. И куда, собственно, ехать? Я остановился в нерешительности. По улице брел мальчишка-газетчик. Совсем еще недоросток, лет девяти. Кричал что было мочи, хотя покупать его товар здесь вроде бы было некому: - Свежий "Грошик"! Газета "Грошик!" Газета объявлений! Кому кавалера, а кому неве-есту! Кому квартеру, а кому хорошее ме-есто! Я встрепенулся, вспомнив о пари с Фандориным. Зашарил по карманам в надежде отыскать завалявшийся медный грош или копейку. За подкладкой лежало что-то круглое, плоское. Старинная серебряная монетка, петровский алтын. Ну да ничего, авось в темноте не заметит. Я подозвал газетчика, выдернул у него из сумки сложенный листок, кинул в кружку серебро - зазвенело не хуже, чем медь. Мальчишка как ни в чем не бывало поплелся дальше, выкрикивая свои неуклюжие вирши. Подойдя к фонарю, я развернул серую бумагу. И увидел - на первой же полосе, прямо посередине, вершковыми буквами:
Мой орел! Алмаз мой яхонтовый! Прощаю. Люблю. Жду весточки. Твоя Линда. Пиши на Почтамт, предъявителю казначейского билета э 137078859
Оно, то самое! Никаких сомнений! И ведь как ловко составлено - никому постороннему, кто про алмаз и обмен не знает, и в голову не придет! Но увидит ли Фандорин эту газету? Как ему сообщить? Где его теперь искать? Вот незадача! - Ну как? - раздался из темноты знакомый голос. - Вот что значит н-настоящая любовь. Это страстное объявление напечатано во всех вечерних газетах. Я обернулся, потрясенный такой счастливой встречей. - Ну что вы, Зюкин, так удивились? Ведь ясно было, что, если вы сумеете выбраться из дому, то полезете через ограду. Я т-только не знал, в каком именно месте. Пришлось ангажировать четырех газетчиков, чтобы разгуливали вдоль забора и погромче выкрикивали про частные объявления. Вы непременно должны были клюнуть. Все, Зюкин, пари вы проиграли. Плакали ваши замечательные подусники с бакенбардами.
17 мая
Из зеркала на меня смотрела одутловатая, пухлогубая физиономия с намечающимся двойным подбородком и противоестественно белыми щеками. Лишившись усов, расчесанных бакенбардов и пышных подусников, мое лицо словно бы вынырнуло из-за облака или из тумана и предстало передо мной голым, очевидным и незащищенным. Я был потрясен этим зрелищем - казалось, я вижу самого себя впервые. В каком-то романе я читал, что человек по мере прожитых лет постепенно создает собственный автопортрет, нанося на гладкий холст своей доставшейся от рождения парсуны узор из морщин, складок, вмятин и выпуклостей. Как известно, морщины могут быть умными и глупыми, добрыми и злыми, веселыми и печальными. И под воздействием этого рисунка, наносимого самой жизнью, одни с годами становятся красивее, а другие уродливее. Когда прошло первое потрясение и я пригляделся к автопортрету повнимательней, то понял, что не могу с определенностью сказать, доволен ли я этим произведением. Складкой у губ, пожалуй, да: она свидетельствовала о жизненном опыте и безусловной твердости характера. Однако в широкой нижней челюсти угадывалась угрюмость, а обвисшие щеки наводили на мысль о предрасположенности к неудачам. Поразительнее всего было то, что удаление растительности изменило мою внешность куда больше, чем давешняя рыжая борода. Я вдруг перестал быть великокняжеским дворецким и сделался каким-то комом глины, из которого теперь можно было слепить человека любого происхождения и звания. Однако Фандорин, изучавший мое новое лицо с видом ценителя живописи, кажется, придерживался иного мнения. Отложив бритву, он пробормотал как бы самому себе: - Вы плохо поддаетесь маскировке. Важность осталась, чопорная складка на лбу тоже никуда не делась, и посадка г-головы... Хм, Зюкин, вы на меня совсем непохожи, ни чуточки - разве что рост примерно совпадает... Ну да ничего. Линд знает, что я мастер по части перевоплощений. Столь очевидное несходство как раз может укрепить его людей в уверенности, что вы - это я. Кем бы вас нарядить? Пожалуй, сделаем вас чиновником, класса этак шестого-седьмого. На меньший чин вы никак не смотритесь. П-посидите тут, я схожу на Сретенку в магазин готового платья для военных и чиновников. Заодно и себе что-нибудь присмотрю. У нас в России человеку легче всего спрятаться за мундиром. Вчера вечером, в той же газете "Грош", где поместил свое развязное объявление доктор Линд, Эраст Петрович нашел извещение о сдаче квартиры:
Сдается на коронацию квартира из семи комнат с обстановкой, посудой и телефоном. У Чистых прудов. 500 рублей. Возможно пользование прислугой за отдельную плату. Архангельский пер., дом стат. сов-цы Сухоруковой. Спросить в швейцарской.
Количество комнат показалось мне чрезмерным, а цена - с учетом того, что коронационные торжества уже почти закончились - невообразимой, но Фандорин меня не послушал. "Зато близко от почтамта, " - сказал он. И еще до исхода вечера мы обосновались в хорошей барской квартире, расположенной на первом этаже нового каменного дома. Швейцар был так рад получить плату вперед, что даже паспортов не спросил. Выпив чаю в пышно, но довольно безвкусно обставленной столовой, мы обсудили план дальнейших действий. Впрочем, наша беседа скорее являла собой монолог Фандорина, я же в основном слушал. Подозреваю, что для Эраста Петровича так называемое обсуждение было просто размышлением вслух, а обращения ко мне за мнением или советом следовало считать не более чем фигурами речи. Правда, начал разговор именно я. Демарш Линда и обретение крыши над головой подействовали на меня самым ободряющим образом, так что от прежнего уныния не осталось и следа. - Дело кажется мне не таким уж сложным, - объявил я. - Мы отправим письмо с изложением условий обмена и займем наблюдательный пост близ окошка, где выдают корреспонденцию для востребования. Когда появится предъявитель казначейского билета, мы незаметно за ним проследим, и он выведет нас к новому убежищу Линда. Вы сами говорили, что у доктора осталось всего два помощника, так что справимся и сами, без полиции. На мой взгляд, план был весьма дельный, однако Фандорин взглянул на меня так, будто я сморозил какую-то глупость. - Вы недооцениваете Линда. Фокус с предъявителем имеет совсем иной смысл. Доктор, конечно, ожидает, что я стану выслеживать его г-гонца. Линду наверняка уже известно, что я веду собственную игру и что власть мне больше не помогает, а наоборот, за мной охотится. То, о чем знает вся городская полиция, секретом уже не является. Стало быть, Линд думает, что я действую в одиночку. Я буду сидеть на почтамте, высматривая докторова связного, а тем временем кто-то другой высмотрит меня. Ловец сам попадет в ловушку. - Как же быть? - растерянно спросил я. - Идти в ловушку. Д-другого способа нет. Ведь у меня есть козырь, о котором Линд не догадывается. Этот козырь - вы. Я приосанился, потому что, не скрою, слышать такое из уст самодовольного Фандорина было приятно. - Линд не знает, что у меня есть п-помощник. Я загримирую вас таким хитрым образом, что вы будете похожи - нет, не на Фандорина, а на загримированного Фандорина. Мы с вами почти одного роста, и это самое г-глав-ное. Вы существенно корпулентней, но это можно скрыть за счет просторной одежды. Всякий, кто слишком долго будет торчать подле пресловутого окошка, вызовет подозрение, что он-то и есть замаскированный я. - Однако при этом нетрудно будет опознать и человека Линда - ведь он тоже станет, как вы выразились, "торчать" где-то неподалеку. - Вовсе необязательно. Люди Линда могут с-сменяться. Мы знаем, что у доктора осталось по меньшей мере два помощника. Они меня интересуют почти так же, как сам Линд. Кто они? Как выглядят? Что нам про них известно? Я пожал плечами: - Ничего. - К сожалению, это действительно так. Спрыгнув в подземный склеп усыпальницы, я не успел ничего разглядеть. Как вы, должно быть, помните, на меня сразу накинулся тот увесистый господин, к-которому я был вынужден раздавить шейную артерию. Пока я с ним возился, Линд успел ретироваться, так и сохранив полнейшее инкогнито. Что же все-таки хотела сообщить нам про него Эмилия? "Это..." Что "это"? Он недовольно поморщился. - Да что гадать. Про п-помощников же можно сказать только одно. Кто-то из них русский, или во всяком случае много лет прожил в России и в совершенстве владеет языком. - С чего вы взяли? Эраст Петрович взглянул на меня с сожалением. - Текст объявления, Зюкин. По-вашему, иностранец написал бы про "алмаз яхонтовый"? Он встал, прошелся по комнате. Достал из кармана нефритовые четки, пощелкал зелеными шариками. Пе знаю, откуда эти четки взялись - вероятно, из саквояжа. Оттуда же несомненно появилась и белая рубашка с отложным воротником, и легкий кремовый пиджак. А бутылка виски, подарок мистера Фрейби, перекочевала из саквояжа на буфет. - Завтра, а в-верней уже сегодня, у нас с Линдом состоится решительное сражение. Мы оба это понимаем - и я, и он. Ничья исключается. Такова уж особенность нашего т-товарообмена: каждый твердо намерен забрать все, ничем при этом не поступившись. Что такое в нашем случае означала бы "ничья"? Мы с вами спасаем заложников и лишаемся "Орлова". - Фандорин кивнул на саквояж, куда накануне он спрятал камень. - Линд остается жив, я тоже. Это не устраивает ни его, ни меня. Нет, Зюкин, ничьей не будет. - А вдруг мадемуазель и Михаил Георгиевич уже мертвы? - произнес я
|
