Доходы регионального Отделения ПФР в первом полугодии 69 страница

совершенно не заикается, но у меня не было времени задуматься над этим

удивительным феноменом. Судя по всему, его недуг - а я читал, что заикание

является именно психическим недугом - каким-то образом был связан с

изъяснением по-русски. Уж не сказывалась ли в этом спотыкании на звуках

родной речи скрытая враждебность к России и всему русскому? Это меня

нисколько бы не удивило.

Полчаса назад мы приехали на нашу наемную квартиру. Фандорин держал

шкатулку, а мне досталась ноша еще более драгоценная: я нес на руках Эмилию,

укутав ее альмавивой доктора Линда. Тело мадемуазель было гладким и очень

горячим - это чувствовалось даже через ткань. Должно быть, именно от этого

меня бросило в жар, и я долго потом не мог отдышаться, хотя мадемуазель

вовсе не была тяжелой.

Мы решили разместить дорогую гостью в одной из спален. Я уложил

бедняжку на кровать, поскорее прикрыл одеялом и вытер со лба капельки пота.

А Фандорин сел рядом и сказал:

- Эмили, мы не можем вызвать к вам доктора. Мы с мьсе Зюкиным

пребываем, так сказать, на нелегальном положении. Если позволите, я осмотрю

и обработаю ваши раны и ушибы сам, у меня имеются некоторые навыки. Вы не

должны меня стесняться.

Это еще почему, мысленно возмутился я. Какая неслыханная наглость!

Но мадемуазель не нашла в предложении Фандорина ничего дерзкого.

- Мне сейчас не до стеснительности, - слабо улыбнулась она. - Я буду

вам очень признательна за помошь. У меня все болит. Как видите, похитители

обращались со мной не самым галантным образом.

- Афанасий Степанович, п-подогрейте воду, - деловито велел Фандорин

по-русски. - А в ванной я видел спирт и с-свинцовую примочку.

Тоже Пирогов выискался! Тем не менее я все исполнил, а заодно прихватил

чистые салфетки, меркурохром и пластырь, обнаруженные мной в одном из

выдвижных ящиков туалетной комнаты.

Перед осмотром мадемуазель застенчиво покосилась в мою сторону. Я

поспешно отвернулся и, боюсь, густо при этом покраснел.

Послышался шелест легкой ткани, Фандорин озабоченно произнес:

- Господи, на вас нет живого места. Здесь не болит?

- Нет, не очень.

- А здесь?

-Да!

- Кажется, треснуло ребро. Я пока затяну пластырем... Здесь, под

ключицей?

- Когда нажимаете, больно.

Неподалеку на стене висело зеркало. Я сообразил, что, если сделать два

незаметных шажка вправо, мне будет видно, что происходит на кровати, однако

я тут же устыдился этой недостойной мысли и, наоборот, переместился влево.

- Перевернитесь, - приказал Эраст Петрович. - Я прощупаю вам позвонки.

- Да-да, вот здесь больно, на кобчике. Я скрипнул зубами. Это

становилось поистине невыносимым! Жаль, что я не вышел в коридор.

- Вас ударили ногой, - констатировал Фандорин. - Это очень болезненное

место. А мы его вот так, компрессом. И сюда... Ничего, еще несколько дней

поболит и пройдет.

Раздался плеск воды, мадемуазель несколько раз тихонько простонала.

- Все, Атанас, можно вохочаться, - услышал я наконец, и сразу

повернулся.

Эмилия лежала на спине, по грудь закрытая одеялом. На левой брови белел

аккуратный кусочек пластыря, угол рта покраснел от меркурохрома, под

распахнутым воротом сорочки виднелся край салфетки.

Я не смог взглянуть мадемуазель в глаза и покосился на Фандорина,

который с невозмутимым видом, как заправский врач, мыл руки в тазу. При

одной мысли о том, что эти сильные, тонкие пальцы только что касались кожи

Эмилии, да еще в таких местах, о которых без головокружения и подумать

невозможно, я закусил губу.

Самое удивительное, что мадемуазель отнюдь не выглядела смущенной и

смотрела на Фандорина с благодарной улыбкой.

- Спасибо, Эраст. Эраст!

- Спасибо. Мне теперь гораздо легче. - Она тихонько рассмеялась. - Увы,

у меня не осталось от вас никаких тайн. Как порядочный человек вы обязаны на

мне жениться.

От такой рискованной шутки даже Фандорин покраснел. А про меня и

говорить нечего.

Чтобы изменить неприличное и мучительное направление, которое принимал

разговор, я сухо спросил:

- И все же, мадемуазель Деклик, где его высочество?

- Не знаю. Нас разлучили сразу же, когда мы выбрались из-подземного

хода, и после этого держали врозь. Мальчик был без сознания, да и я

находилась в полуобмороке - меня довольно сильно ударили по голове, когда я

попробовала кричать.

- Да-да, - встрепенулся Эраст Петрович. - Что вы пытались нам сообщить?

Вы крикнули: "Линд здесь. Это..." И больше ни слова.

-Да, он зажал мне рот и еще ударил кулаком по лицу. Я узнала его,

несмотря на маску!

- Узнали?! - воскликнули мы с Эрастом Петровичем в один голос.

Тут-то мадемуазель, удивленно приподняв брови, и задала вопрос, так

сконфузивший Фандорина:

- Как, вы не догадались, кто такой Линд? А я была уверена, что вы с

вашим умом уже все разгадали. Ах, теперь мне кажется, что это так просто!

Воистину мы все были слепы.

Мы с Фандориным переглянулись, причем по его вороватому взгляду мне

показалось, что он хочет проверить - не оказался ли я сообразительней его.

Увы. Хотя дорого бы за это отдал.

- О Господи, да это же Бэнвилл, - покачала головой она, все еще

удивляясь нашей недогадливости. - Во всяком случае тот, кого мы знали как

лорда Бэнвилла. Я узнала его по голосу - еще там, в склепе. Когда сверху

крикнули: "Тревога! Бегите!" - Линд утратил всегдашнюю осторожность и

воскликнул в полный голос: "Take the kid and the slut! Run! (Берите

мальчишку и девку! Бежим! (англ))" Это был Бэнвилл!

- Бэнвилл? - растерянно повторил Эраст Петрович. - Но как это возможно?

Ведь он друг Георгия Александровича? Они давно знакомы!

- Не так уж давно, - поправил я, пытаясь собраться с мыслями. - С

Бэнвиллом его высочество познакомился нынешней весной, в Ницце.

- Я этого не знал, - пролепетал Фандорин, словно оправдываясь. - В

самом деле, как просто... - Он перешел на русский. - На всякого мудреца

д-довольно простоты. Но моя простота в данном случае совершенно

непростительна. Ну конечно!

Он вскочил с кровати и принялся расхаживать, чуть ли не бегать по

комнате, порывисто жестикулируя. Никогда еще я не видел его в такой

ажитации. Слова слетали с его губ быстро, наскакивая одно на другое.

- Именно в Ницце доктор и приступил к осуществлению своего плана. Он

наверняка нарочно туда п-приехал, чтобы высмотреть подходящую жертву - ведь

на Лазурный берег весной приезжает столько grands-dues russes! (Русские

великие князья (фр.)) И про майскую коронацию в Москве тоже было уже

известно! Втереться в доверие к кому-нибудь из членов императорской фамилии,

стать другом семьи, добиться приглашения на т-торжества, а остальное -

вопрос технической подготовки!

- И вот еще что! - перебил я. - Ненависть к женщинам. Вы сами говорили,

что Линд не терпит вокруг себя женщин! Теперь понятно почему. Выходит,

Эндлунг был прав!

- Эндлунг? - убитым голосом переспросил Эраст Петрович и свирепо потер

лоб, будто хотел протереть его насквозь, до самого мозга. - Да-да, в самом

деле. А я не придал его дурацкой теории никакого значения - из-за того, что

до нее додумался болван Эндлунг. Вот уж воистину: "Избрал немудрых дабы

мудрых посрамить". Ах, Зюкин, снобизм - худший из г-грехов... Бэнвилл! Это

был Бэнвилл! И духи "Граф Эссекс"... Как ловко он обеспечил себе свободу

действий, изобразив внезапный отъезд! И эта так кстати подвернувшаяся дуэль!

А выстрел Глинскому прямо в сердце - узнаю дьявольскую меткость Линда!

Отличный маскарад: эксцентричный британский гомосексуалист. Размах,

ювелирный план, невероятная дерзость, безжалостность - это безусловно почерк

Линда! А я снова его упустил...

- Но остался мистер Карр, - напомнил я. - Ведь он тоже человек Линда.

Эраст Петрович безнадежно махнул рукой:

- Уверяю вас, что Карр тут не при чем. Иначе Линд бы его не б-бросил.

Жеманного красавчика доктор прихватил для вящей убедительности своего

к-камуфляжа и, вероятно, во имя совмещения полезного с приятным. Линд

известен своими сибаритскими привычками. Черт возьми, обиднее всего, что

Эндлунг был прав! Банда г-гомосексуалистов - сплоченная не только денежным

интересом, но и иными узами. Вот откуда такая преданность и

самоотверженность!

Мадемуазель, наморщив лоб, сосредоточенно внимала причитаниям Фандорина

и, кажется, все или почти все понимала.

- О да, Линд действительно ненавидит женщин, - горько усмехнулась она.

- В этом я имела возможность убедиться на собственном опыте. За все время

неволи я получила один раз кусок хлеба и дважды кружку воды. Хорошо хоть

рядом была бочка с этой вашей ужасной капустой... Меня держали на цепи,

раздетой. А вчера вечером Бэнвилл, то есть Линд, спустился вниз злой как

тысяча чертей и, ни слова ни говоря, принялся пинать меня ногами! Кажется, у

него случилась какая-то неприятность. Была сильная боль, но еще сильнее был

страх. - Эмилия передернулась и натянула одеяло до самого подбородка. - Это

не человек, а какой-то сгусток зла. Он избивал меня, не произнося ни единого

слова, и впал в такое ожесточение, что если бы не владелец дома, доктор,

вероятно, забил бы меня до смерти. Кстати, хозяин - довольно высокий человек

с хмурым лицом - единственный не мучил меня. Это он дал мне хлеб и воду.

Мадемуазель осторожно дотронулась до заклеенной брови.

- Вы видели, Эраст, как Линд меня отделал. Мерзавец! И, главное;

совершенно ни за что!

- Разозлился, когда узнал, что лишился двух своих помощников, - пояснил

я. - Господин Фандорин одного из них убил, а другого передал полиции.

- Жалко, Эраст, что вы не убили обоих, - сказала она, шмыгнув носом и

смахнув с ресницы злую слезу. - Эти немцы были настоящие скоты. Которого из

них вы прикончили - такого, с оттопыренными ушами, или веснушчатого?

- Веснушчатого, - ответил Эраст Петрович. А я не успел рассмотреть ни

того, ни другого - ведь в подворотне было темно.

- Ничего, - заметил я. - Зато теперь доктор остался в полном

одиночестве.

Фандорин скептически поджал губы:

- Вряд ли. Кто-то ведь еще стережет мальчика. Если бедный ребенок еще

жив...

- О, малыш жив, я в этом уверена! - воскликнула мадемуазель. - Во

всяком случае, вчера вечером был еще жив. Когда хозяин оттащил от меня

рассвирепевшего Бэнвилла, я слышала, как тот прорычал: "Если бы не камень, я

бы послал ему головы обоих - и мальчишки и бабы" Думаю, Эраст, он имел в

виду вас.

- Слава Богу! - вырвалось у меня.

Я обернулся на висевшую в углу иконку Николая Угодника и перекрестился.

Михаил Георгиевич жив, надежда остается!

Однако было еще один вопрос, который терзал меня. О таком не

спрашивают, а спросив, не имеют права рас считывать на ответ. И все же я

решился:

- Скажите, они... они... совершали над вами насилие? Для ясности я

произнес эти слова по-французски. Благодарение Богу, Эмилия не оскорбилась -

напротив, печально улыбнулась:

- Да, Атанас, они совершали надо мной насилие, как вы могли бы заметить

по моим синякам и шишкам. Единственное утешение, что это было не то насилие,

которое, очевидно, имеете в виду вы. Эти господа, вероятно, предпочли бы

наложить на себя руки, чем вступить в физиологические отношения с женщиной.

От этого смелого, прямого ответа я вконец стушевался и отвел глаза.

Если мне что-то и не нравилось в мадемуазель Деклик - так это неженская

точность в выражениях.

- Итак, подведем итоги, - объявил Фандорин, сцепив пальцы. - Мы

вытащили из лап доктора Эмилию. Это раз. Мы теперь знаем, как выглядит

доктор Линд. Это два. Мы вернули драгоценности императрицы. Это три.

Половина дела сделана. Остались сущие пустяки. - Он тяжело вздохнул, и я

понял, что про пустяки сказано в ироническом смысле. - Освободить мальчика.

И уничтожить Линда.

- Да-да! - порывисто приподнялась с подушки мадемуазель. - Убить эту

подлую гадину! - Она жалобно посмотрела на меня и тоненьким голосом

произнесла. - Атанас, вы не представляете, какая я голодная...

Ах, тупой, бесчувственный чурбан! Фандорину что, его только Линд

интересует, но я-то, я-то хорош!

Я кинулся к дверям, однако Эраст Петрович ухватил меня за полу пиджака.

- Куда это вы, Зюкин?

- Как куда? В столовую. Там в буфете есть сыр, печенье, а в леднике -

паштет и буженина.

- Никакой б-буженины. Стакан сладкого чаю с ромом и кусочек черного

хлеба. Больше пока нельзя.

Он был прав. После голодания не следует нагружать желудок тяжелой

пищей. Но сахару я положил четыре ложки, отрезал изрядный ломоть хлеба и

плеснул в стакан побольше виски из бутылки мистера Фрейби.

Мадемуазель выпила чаю, улыбаясь разбитыми губами, и ее бледные щеки

порозовели.

Мое сердце сжималось от невыразимой жалости. Если бы мне сейчас попался

гнусный доктор Линд, избивавший ногами беспомощную женщину, я бы взял его

руками за горло, и никакая сила не сумела бы разжать моих пальцев.

- Вам нужно поспать, - сказал Фандорин поднимаясь. - Утром мы решим,

как действовать дальше. Афанасий Степанович, - перешел он на русский, - не

согласитесь ли вы п-переночевать вот здесь, в креслах? На случай, если

Эмилии что-нибудь понадобится?

Он еще спрашивал! Мне так хотелось побыть с ней наедине. Просто

помолчать. А если получится, то и сказать о чувствах, теснивших мою грудь.

Только где же взять такие слова?

Фандорин вышел. Эмилия с улыбкой смотрела на меня, а я, жалкий,

неуклюжий урод все облизывал губы, откашливался, сжимал и разжимал пальцы.

Наконец решился заговорить:

- Я... Мне весьма недоставало вас, госпожа Деклик.

- Ви можете звать меня "Эмили", - тихо сказала она.

- Да, хорошо. Это и в самом деле не будет чрезмерной фамильярностью,

потому что после всего, через что вы... то есть мы с вами... то есть все мы

прошли, я смею надеяться, что вы и я... - Я запнулся и мучительно покраснел.

- Что мы с вами...

- Да? - ласково кивнула она. - Говохите, говохите.

- Что мы с вами можем считаться не просто сослуживцами, а друзьями.

- Дхузьями?

Мне показалось, что в ее голосе прозвучало разочарование.

- Нет, я, конечно, не настолько самонадеян, чтобы иметь в виду какую-то

особенно тесную или близкую дружбу, - быстро поправился я, чтобы она не

подумала, будто я, пользуясь положением, навязываюсь ей в наперсники. - Мы

просто стали с вами добрыми приятелями. И я очень этому рад... Вот.

Больше я ничего не сказал, потому что, по-моему, в наших отношениях и

так произошел весьма существенный сдвиг: узаконилось обращение по имени, а

кроме того я предложил ей дружбу и, судя по всему, мое предложение было

принято благосклонно.

Однако Эмилия смотрела на меня так, словно ожидала от меня чего-то еще.

- Вы смотхите на меня как на дхуг, пхиятель? - спросила она после

долгой паузы, как бы уточняя.

- Да, как на дорогого друга, - осмелев, подтвердил я. Тогда мадемуазель

вздохнула, закрыла глаза и тихо проговорила:

- Пхостите, Атанас. Я очень усталая. Я буду спать.

Я не заметил, когда она заснула. Грудь вздымалась и опускалась все так

же ровно, чуть подрагивали длинные ресницы, а время от времени по чертам

пробегала легкая тень - словно тучка по глади лазурных вод.

Всю ночь я то погружался в короткий, невесомый сон, то снова

просыпался. Достаточно было Эмилии шевельнуться или вздохнуть чуть глубже, и

я сразу открывал глаза - не нужно ли принести воды, укутать, поправить

подушку. Эти частые пробуждения были нисколько не мучительны, а, наоборот,

приятны и даже сладостны. Давно, очень давно не ощущал я такого покоя.

 

19 мая

 

Завтрак я подал уже самый настоящий: с фарфором и серебром, на

крахмальной скатерти. Без повара приготовить что-нибудь пристойное, конечно,

невозможно, но все же был омлет, сыры, копченья.

Эмилия сегодня выглядела гораздо лучше и ела с большим аппетитом. Глаза

ее оживленно блестели, голос был звонок и весел. Женщины обладают

поразительной способностью быстро излечиваться от самых тяжких недугов, если

их жизненные условия внезапно меняются к лучшему - я множество раз бывал

свидетелем подобных преображений. Правда и то, что лучше всего на

представительниц слабого пола действует окружение мужчин и мужская

внимательность, а уж в этом смысле мы обращались с мадемуазель, как с

истинной королевой.

Фандорин вышел к завтраку в утреннем смокинге и белом галстуке,

очевидно, тем самым демонстрируя, что вольности, к которым он был вынужден

прибегнуть накануне, никоим образом не уменьшили его почтительности по

отношению к гостье. Я оценил этот жест. По правде сказать, мое направление

мыслей было сходным, только вот, в отличие от Эраста Петровича, я не имел во

что переодеться и удовольствовался тем, что как следует выбрил свою Голую

физиономию.

Когда пили кофей (я тоже сидел за столом, потому что находился в этой

компании не в качестве дворецкого, а как приватное лицо), Эраст Петрович

заговорил о деле. Беседа шла на французском.

- Я мало спал минувшей ночью, зато много размышлял. Теперь мне понятно,

чем была вызвана моя непростительная ошибка. Я не ожидал от доктора Линда

такой дерзости - во всех прежних своих операциях он вел себя очень

осторожно. Но очевидно, на сей раз куш был слишком велик, и Линд решил

занять самую выигрышную позицию. Находясь в Эрмитаже, он мог наблюдать за

всеми нашими приготовлениями. А еще одним источником получения сведений для

него, конечно же, был мистер Карр, столь искусно подставленный Симеону

Александровичу. Драма с африканской ревностью, вероятно, была не более чем

спектаклем. Генерал-губернатор откровенничал с душкой-англичанином, а тот

потом пересказывал услышанное мнимому лорду Бэнвиллу.

- Быть может, дерзость доктора объясняется тем, что он решил, завладев

такой грандиозной добычей, навсегда удалиться от дел? - предположила Эмилия.

- В конце концов, сколько денег нужно человеку?

Фандорин скривил угол рта.

- Я не знаю, что этому человеку больше нужно - деньги или само

злодейство. Это не обычный стяжатель. Это настоящий поэт зла, виртуозный

инженер коварства и жестокости. Я уверен, что доктор получает наслаждение от

выстраивания головоломных преступных конструкций, и на сей раз он превзошел

самого себя - возвел истинную Эйфелеву башню. Мы подкосили это замысловатое

сооружение, и оно рухнуло, но своими обломками, кажется, существенно

повредило здание российской монархии.

Я тяжко вздохнул, подумав о том, что вчерашняя катастрофа и в самом

деле может привести к непредсказуемым последствиям. Как бы не вышло бунта. А

уж о том, что станут писать эмигрантские газеты или пресса недружественных

стран, и помыслить было страшно.

- Я не очень поняла вашу аллегорию об обрушившейся башне, но мне

кажется, Эраст, вы очень верно подметили главную особенность натуры Линда, -

согласно закивала Эмилия. - Он именно поэт зла. И ненависти. Этот человек

полон ненависти, он буквально ею сочится. Если б вы только слышали, как он

произносит ваше имя! Я уверена, что сведение счетов с вами для него значит

ничуть не меньше, чем этот злосчастный бриллиант. Кстати, я правильно поняла

смысл выкриков доктора? Камень остался у вас?

- Хотите взглянуть?

Фандорин достал из кармана свернутый платок, вынул бриллиант, и

голубоватые грани засверкали радужными огоньками, притянув лучи утреннего

солнца.

- Как много света, - задумчиво произнесла мадемуазель, чуть

прищурившись от нестерпимого сияния. - Я знаю, что это за свет. За века

камень загасил множество жизней, и все они теперь светятся там, внутри.

Держу пари, что за последние дни, напитавшись новым кормом, "Орлов"

засверкал еще ярче.

Она взглянула на меня - вернее, на мою макушку и сказала:

- Простите, Атанас, вчера я была слишком увлечена собой и даже не

спросила, что с вами случилось. Откуда у вас на голове эта багровая шишка?

- Ах, вы ведь ничего не знаете! - спохватился я. - Поэтому и про

Эйфелеву башню не поняли.

И я поведал ей про вчерашнее побоище на Ходынском поле, завершив свой

рассказ словами:

- Линд не только безжалостен, но и сверхъестественно ловок. Тысячи

людей погибли, а он вышел сухим из воды.

- Нет-нет, здесь не только ловкость, - всплеснула рукой мадемуазель, и

покрывало сползло с ее плеча.

Вероятно, со стороны наша троица выглядела престранно: Фандорин в белом

галстуке, я в порванной куртке и дама, укутанная в шелковое покрывало -

иного одеяния для Эмилии взять было негде.

- По-моему, доктор Линд из тех людей, кто любит одним выстрелом убить

двух зайцев, - продолжила мадемуазель. - Когда мы бежали тем ужасным

подземным ходом, он по-немецки сказал своим людям - уже после того, как вы

крикнули ему про обмен: "У меня в Москве еще четыре дела: бриллиант,

Фандорин, принц Симон и этот иуда Карр". Таким образом, я полагаю, Эраст,

что ваше предположение относительно игры в ревность неверно. Линд и в самом

деле оскорблен изменой своего любовника. А что до вчерашней катастрофы, то

вероятнее всего, она преследовала и другую цель: поквитаться с московским

генерал-губернатором. Если бы Линд хотел просто скрыться, он бы выдумал

что-нибудь менее сложное и рискованное. Его ведь и самого могли растоптать в

давке.

- Вы очень умная женщина, мадемуазель, - с серьезным видом сказал Эраст

Петрович. - Так вы полагаете, что жизнь любителя крашеных гвоздик в

опасности?

- Безусловно. Линд не из тех людей, кто отступает или прощает. Неудачи

лишь разогреют кипящую в нем ненависть. Знаете, у меня создалось ощущение,

что гомосексуализму эти люди придают какое-то особенное, почти мистическое

значение. Линдовы головорезы не просто боялись или уважали своего главаря.

Мне показалось, что они в него влюблены - если здесь уместно это слово. Линд

вроде султана в гареме, только вместо одалисок его окружают воры и убийцы.

Думаю, насчет мистера Карра вы были правы - для Линда он вроде болонки или

левретки, совмещение полезного с приятным. Я уверена, что доктор ему не

спустит измены.

- Значит, Карра нужно выручать. - Фандорин положил на стол скомканную

салфетку и поднялся. - Эмилия, мы отправим вас в Эрмитаж, и вы предупредите

англичанина об опасности.

- Вы предлагаете мне явиться во дворец замотанной в эту тряпку? -

негодующе воскликнула мадемуазель. - Ни за что! Лучше уж вернуться в погреб!

Эраст Петрович озадаченно потер подбородок.

- В самом деле. Я об этом не подумал. Зюкин, вы п-понимаете что-нибудь

в дамских платьях, шляпках, туфлях и всем таком?

- Совсем немного, - признался я.

- А я и того меньше. Но делать нечего. Дадим Эмилии возможность

совершить утренний т-туалет, а сами тем временем наведаемся на Мясницкую, в

магазины. Что-нибудь купим. Эмилия, вы доверитесь нашему вкусу?

Мадемуазель прижала руку к груди:

- Вам, мои дохогие господа, я довехяю во всиом.

 

 

X x x

 

 

У Мясницких ворот мы остановились, в нерешительности оглядывая вывески

магазинов готового платья.

- Как вам вон тот? - показал Фандорин на зеркальную витрину с надписью

"Последние парижские моды". - Раз п-парижские, то, верно, хорошие?

- Я слышал, как ее императорское высочество говорила, что в этом сезоне

мода на все лондонское. К тому же, не будем забывать, что мадемуазель Деклик

не имеет и того, без чего приличные дамы не обходятся.

- В к-каком смысле? - уставился на меня непонятливый Фандорин, и

пришлось выразиться прямее:

- Нижнее белье, чулки, панталоны.

- Да-да, действительно. Вот что, Зюкин, я вижу, что вы в т-таких делах

человек сведущий. Командуйте.

Первая трудность возникла в обувной лавке. Глядя на штабеля коробок, я

вдруг сообразил, что совершенно не представляю, какой нам нужен размер. Но

здесь кстати пришлась фандоринская наблюдательность. Он показал приказчику

свою ладонь и велел:

- Вот столько плюс полтора дюйма. Думаю, будет в самый раз.

- А какой прикажете фасончик? - изогнулся приказчик. - Имеем прюнелевые

башмачки на каблучке в три четверти - последний шик-с. Или вот не угодно ли

атласные баретки, туфли из набивного сатентюрк, кимринские юфтевые

полусапожки, шоссюрки от "Альбен Пико"?

Мы переглянулись.

-Давайте те, которые последний шик, -решился Фандорин и заплатил

девятнадцать рублей пятьдесят копеек.

С сиреневой коробкой в руке мы двинулись дальше. Вид этого изящного

картонного сооружения напомнил мне об ином вместилище, которого я не видел

со вчерашнего вечера.

- А где шкатулка? - спросил я, внезапно забеспокоившись. - Не ровен

час, влезут воры. Известно, сколько в Москве всякой швали.

- Не б-беспокойтесь, Зюкин. Шкатулку я спрятал так, что и сыскной отдел

полиции не отыщет, - успокоил он меня.

Платье и шляпку мы купили довольно легко, в магазине "Бо Брюммель.

Товары из Лондона". Нам обоим пришлось по сердцу светло-палевое платье из

барежа-шамбери с золотой нитью и накидкой-сорти. Фандорин выложил за него

сто тридцать пять рублей, и, ей-богу, оно стоило этих денег. Шляпка из

кружевного тюля с шотландским фаншоном (мой выбор) встала в четвертную.

Эрасту Петровичу показались излишеством бумажные фиалки на тулье, а на мой

взгляд они отлично шли к глазам Эмилии.

Тяжело пришлось в магазине дамского белья. Здесь мы задержались

надолго, потому что не могли толком ответить ни на один вопрос продавщицы.

Фандорин выглядел смущенным, я же и вовсе был готов под землю провалиться -

особенно, когда бесстыжая девица стала допытываться про размер бюста.

Именно в этой лавке я подслушал разговор, от которого мое настроение

решительно испортилось, так что я перестал участвовать в обсуждении покупок,

всецело положившись на Эраста Петровича.

Разговаривали две дамы - вполголоса, но было отлично слышно.

-...А государь прослезился и говорит: "Это знак свыше, что мне не

нужно царствовать. Я сложу с себя венец и уйду в монастырь, чтобы весь

остаток моих дней молиться о душах погибших", - говорила одна, полная и

важная, но, судя по виду, не из самого большого света. - Мой Серж слышал это

собственными ушами, потому что вчера состоял при его высочестве дежурным

чиновником.

- Какое величие души! - восхитилась собеседница, дама помоложе и

попроще, взиравшая на толстуху с почтением. - А что Симеон Александрович?

Неужто правду говорят, что это именно он уговорил царя и царицу все-таки

отправиться на этот злосчастный бал?

Я потихоньку подобрался ближе, делая вид, что увлечен разглядыванием

каких-то кружевных штанишек с рюшами и оборочками.

- Сущая правда, - понизила голос первая. - Серж слышал, как его

высочество сказал: "Эка важность! Быдло потоптало друг друга в давке за

дармовщиной. Полно ребячиться, Ники, ступай царствовать".

Вряд ли у полной дамы хватило бы фантазии такое выдумать. Как это

похоже на Симеона Александровича - повторить слово в слово фразу, некогда

сказанную Александру Благословенному убийцей его венценосного отца!

- Ах, Филиппа Карловна, но зачем же было в такой вечер отправляться на

бал к французскому посланнику!

Филиппа Карловна скорбно вздохнула, возвела очи горе.

- Что я могу вам ответить, Полинька? Лишь повторить слова Сержа: "Кого

захочет наказать - лишит разума". Видите ли, граф Монтебелло специально для

бала велел привезти из Франции сто тысяч роз. Если бал перенести, розы бы

завяли. Поэтому их величества посетили раут, но в знак траура не стали