Доходы регионального Отделения ПФР в первом полугодии 68 страница

головных убора: вислую шляпу доктора и фуражку Почтальона.

- Господи, нынче ведь восемнадцатое! - Я аж подскочил на сиденье,

вспомнив, что это за число. - Господин Фандорин, со встречей на пустыре

ничего не получится! За всеми этими заботами я совсем забыл про

коронационный календарь! На субботу, восемнадцатое мая, назначены народные

гуляния напротив Петровского дворца, с угощением и раздачей памятных

подарков. Какой пустырь! Там сейчас, поди, сто тысяч народу!

- Черт! - нервно выругался Фандорин. - И я этого тоже не учел. Да и не

думал, что встреча состоится. Написал первое, что взбрело в голову.

Непростительная оплошность!

Со всех сторон слышались возбужденные, а отчасти и нетрезвые голоса,

веселый смех. Публика по большей части была самая простая. Оно и понятно -

зрителей почище на дармовые пряники и сбитень на заманишь, а если и пожалуют

из любопытства, то на трибуны, куда вход по билетам. В прошлую коронацию,

говорят, на гуляние собралось до трехсот тысяч народу, а нынче, надо

полагать, придет и еще больше. Вон, с ночи уже потянулись.

- А что, господа полицейские, правду говорят, будто кажному подорят

кружку оловянную с орлом, и ажио до самых краев казенной нальют? - спросил

извозчик, поворачивая к нам оживленную, круглую физиономию. Видно, и ему

передалось настроение праздничной толпы.

- Стой, - приказал Эраст Петрович. Я увидел, что пролетка Линда

остановилась, хотя до поворота к Петровскому дворцу было еще порядком.

- Выходят! - воскликнул я.

Фандорин сунул ваньке купюру, и мы, расталкивая неторопливых мещан,

рванулись вперед.

Было темно, хоть сквозь облака и просвечивала половинка луны. Поэтому

мы решились подобраться поближе, шагов на десять. На поле слева от дороги и

справа, за кустами, горели костры, так что оба силуэта - один чуть повыше,

второй ниже, были отчетливо видны.

- Только бы не упустить, - как заклинание, повторял я.

В эти минуты я словно забыл о его высочестве и мадемуазель Деклик.

Какой-то древний, могучий инстинкт, никак не связанный с жалостью и более

сильный, чем страх, заставлял сердце биться часто, но ровно. Никогда не

понимал прелестей охоты, а тут вдруг подумал: верно, что-нибудь подобное

испытывают гончие, когда свора рвется с поводков травить волка.

Мы шли уже в самой настоящй толчее, будто по Невскому в разгар дня.

Время от времени приходилось и локтями поработать. Вперед вылез здоровенный

детина из фабричных и заслонил обзор. Я кое-как подлез фабричному под

локоть, протиснулся, и вдруг охнул от нестерпимого ужаса. Линд и Почтальон

исчезли!

Я в отчаянии оглянулся на Фандорина. Тот вытянулся во весь рост и,

по-моему, даже привстал на цыпочки, озираясь по сторонам.

- Что делать? - крикнул я. - Боже мой, что делать?

- Вы направо, я налево, - приказал он.

Я бросился к обочине. На траве большими и малыми кучками сидели люди.

Кто-то бесцельно бродил между деревьев, вдали нестройно пели хором. С моей

стороны Линда не было. Я метнулся обратно на дорогу и столкнулся с Эрастом

Петровичем, проталкивавшимся мне навстречу.

- Упустили... - понял я.

Все было кончено. Я закрыл руками лицо, чтобы не видеть толпы, костров,

темно-сизого неба. Фандорин нетерпеливо потряс меня за плечо.

- Не раскисайте, Зюкин. Вон пустырь, где назначена встреча. Будем

ходить, искать и ждать рассвета. Никуда Линд не денется. Мы нужны ему не

меньше, чем он нам.

Он был прав, и я постарался взять себя в руки, сосредоточиться.

- Камень, - сказал я, вдруг забеспокоившись. - Вы не потеряли камень?

Только бы вернуть их живыми, а там будь что будет - вот о чем

подумалось мне в эту минуту.

- Нет, он здесь. - Фандорин похлопал себя по груди. Нас толкали со всех

сторон, и он крепко взял меня под руку.

- Вы, Зюкин, смотрите направо, я налево. Идем медленно. Увидите тех,

к-кого ищем, не кричите - просто толкните меня в бок.

Доселе мне никогда не доводилось ходить с мужчиной под руку.

Собственно, и с женщиной тоже, если не считать одной давней истории, когда я

был еще совсем зелен и глуп. Не стану вспоминать - право, история того не

стоит.

В мае ночи коротки, и по небу на востоке уже пролегла розовая полоса, а

сумерки понемногу начинали редеть. Петровский пустырь, да и вообще все

обозримое пространство, были покрыты сидящими, лежащими и гуляющими. Было

видно, что многие расположились здесь еще с вечера, и у костров становилось

все теснее. Под ногами то и дело попадались пустые бутылки. А по шоссе от

Москвы сплошным потоком прибывали все новые толпы.

Слева, за шлагбаумами и цепочкой солдат, раскинулось широкое поле,

сплошь застроенное праздничными балаганами и свежесрубленными теремами.

Там-то, вероятно, и хранились царские гостинцы. Я поежился, представив,

какое столпотворение здесь начнется через несколько часов, когда

истомившееся от многочасового ожидания людское море хлынет за рогатки.

Мы бродили от шлагбаумов до дворца и обратно - раз, другой, третий. Уже

давно рассвело, и с каждым разом пробираться через густеющее скопище

делалось все труднее и труднее. Я беспрестанно вертел головой, оглядывая

порученную мне половину пустыря, и изо всех сил боролся с подступавшим

отчаянием.

Где-то вдали труба голосисто отыграла "зарю", и я вспомнил, что

неподалеку находятся Ходынские военные лагеря.

Верно, семь часов, подумал я, стараясь припомнить, во сколько бывает

побудка. И в ту же секунду вдруг увидел впереди знакомую калабрийскую шляпу

и рядом чиновничью фуражку.

- Вон они! - возопил я, изо всех сил дернув Фандорина за рукав. - Слава

Богу!

Почтальон обернулся, увидел меня и крикнул:

- Зюкин!

Его спутник на миг обернулся - я успел разглядеть только очки и бороду,

и оба нырнули в самую гущу, теснившуюся в непосредственной близости от

шлагбаумов.

- За ними! - бешено подтолкнул меня Эраст Петрович.

Впереди стоял какой-то тучный купчина, никак не желавший уступать

дорогу. Фандорин без малейших колебаний схватил его одной рукой за ворот,

другой - за полу длинного сюртука, приподнял и отшвырнул в сторону.

Мы ринулись через толпу - Эраст Петрович впереди, я за ним. Он рассекал

людскую массу, как адмиральский катер морские волны, только буруны

расходились в обе стороны. Время от времени Фандорин удивительно высоко

подпрыгивал - очевидно, для того, чтобы снова не потерять Линда из виду.

- Они проталкиваются к Ходынскому полю! - крикнул мне Эраст Петрович. -

Это просто отлично! Там нет толпы, зато много полицейских!

Сейчас, сейчас мы их возьмем, понял я, и мои силы удесятерились. Я

поравнялся с Фандориным и гаркнул:

- А ну дорогу!

Ближе к ограждению самые предусмотрительные и долготерпеливые стояли

впритык друг к другу, так что наше продвижение замедлилось.

- Посторонись! - рявкнул я. - Полиция!

- Ишь, хитрый какой!

Мне так двинули в бок, что потемнело в глазах и перехватило дыхание.

Эраст Петрович вынул полицейский свисток и дунул - от резкого звука

толпа шарахнулась в стороны, и несколько шагов мы преодолели с относительной

легкостью, но затем чуйки, тужурки и рубахи навыпуск снова сомкнулись.

До Линда и Почтальона было рукой подать. Вот они нырнули под рогатку и

оказались на открытом месте, перед самым оцеплением. Ага, попались!

Я видел, как шляпа наклоняется к фуражке и что-то ей шепчет.

Почтальон обернулся, замахал руками и зычно крикнул:

- Православные! Гляди! С той стороны ваганьковские валят! Прорвались!

Все кружки им достанутся! Вперед, ребята!

Единый рев вырвался из тысячи глоток.

- Ишь, хитрые! Мы с ночи тут, а они надарма! Врешь!

Меня вдруг подхватило и понесло вперед с такой неудержимой силой, что я

перестал касаться ногами земли. Все вокруг пришло в движение, и каждый

заработал локтями, пробиваясь к шатрам и павильонам.

Впереди раздались заливистые свистки, выстрелы в воздух.

Кто-то прогудел в рупор:

- Куда, куда?! Передавитесь все! Множество глоток весело ответили:

- Не боись, ваш благородь! Робя, навали!

Отчаянно завизжала женщина.

Я кое-как нащупал ногами землю и засеменил в такт движению толпы.

Фандорина рядом уже не было - его отнесло куда-то вбок. Я чуть не

споткнулся, наступив на мягкое, и не сразу понял, что это человек. Под

ногами белела затоптанная солдатская гимнастерка, но помочь упавшему было

невозможно - мои руки были тесно прижаты.

Потом тела стали попадаться все чаще, и я уже думал только об одном: не

дай Бог оступиться - уже нипочем не поднимешься. Слева кто-то бежал прямо по

плечам и головам, мелькали черные, дегтярные сапоги. Покачнулся, взмахнул

руками и ухнул вниз.

Меня несло прямо на острый, весь в свежих занозах угол дощатого терема.

Я попробовал чуть взять в сторону - но какой там.

- Прими! - крикнули справа. - Прими малого!

Там на вытянутых руках передавали мальчонку лет восьми. Он испуганно

таращился по сторонам, шмыгая окровавленным носом.

Меня швырнуло на стену, проволокло щекой прямо по занозам, так что из

глаз брызнули слезы, ударило виском о резной наличник, и я стал сползать

вниз, успев подумать: все, конец, сейчас сомнут.

Кто-то крепко зацепил меня подмышки и рывком поставил на ноги.

Фандорин. Я был в таком сомлении, что ничуть не удивился его появлению.

- Упритесь руками в стену! - крикнул он. - Не то раздавят!

Размахнулся и одним ударом кулака выбил узорчатый ставень. Подхватил

меня за бока и с невероятной силой подтолкнул вверх - я не столько даже

перелез, сколько перелетел через подоконник и грохнулся на пол, пахнущий

свежей стружкой. Вокруг ровными пирамидами стояли груды коронационных

кружек. Подтянувшись, в терем влез и Эраст Петрович. Его бровь была разбита,

мундир растерзан, шашка до половины вылезла из ножен.

Неужто спасены?

Я выглянул в окошко и увидел, что поле сплошь запружено обезумевшей

толпой. Крики, стоны, хруст, хохот - все сливалось воедино. Здесь, пожалуй,

было не сто тысяч, а целый миллион! Из-за клубов пыли воздух посверкивал и

колыхался, будто жирный густой бульон.

В соседний балаган тоже влезли и стали кидать в окно кружки и мешочки с

гостинцами. У стены немедленно началась свалка.

- Господи, спаси люди твоя, - вырвалось у меня, и рука сама потянулась

креститься.

- А вы что? - крикнули нам снизу. - Кружки кидай! Вино есть?

Терем затрещал, с потолка посыпалась труха. Я закричал от ужаса, видя,

как наше хлипкое убежище рассыпается на части. Что-то стукнуло меня по

темени, и я с некоторым даже облегчением лишился чувств.

 

 

X x x

 

 

Не знаю, кто и как меня вытащил меня из-под обломков, а после вынес в

безопасное место. Вероятнее всего, спасением я был вновь обязан Фандорину,

хоть думать об этом и неприятно.

Так или иначе, в себя я пришел на деревянной трибуне, расположенной за

краем Ходынского поля. Солнце уже стояло высоко в небе. Я приподнял голову,

тут же снова опустил ее и ударился затылком о жесткую скамью.

Кое-как сел, ощупал гулкую, словно бы не совсем свою голову. Сверху

обнаружилась нешуточная шишка, но в остальном я, кажется, остался более или

менее цел.

Фандорина видно не было. Я находился как бы в полусне и не мог

избавиться от металлического звона в ушах.

Первым делом обвел взглядом бескрайнее поле. Увидел покосившиеся

балаганы, густые цепи солдат, медленно двигавшиеся по траве. Повсюду - почти

вплотную - лежали тела: многие были неподвижны, но некоторые шевелились.

Смотреть на это копошение было мучительно, а в висках шумело, и глаза слепли

от яркого солнца. Я ткнулся головой в скрещенные руки и не то уснул, не то

впал в забытье. Не знаю, сколько я так просидел, опершись о бортик трибуны,

но, когда проснулся вновь, было уже далеко за полдень, а поле опустело - ни

солдат, ни тел.

Голова болела меньше, но зато очень хотелось пить.

Я посидел, вяло соображая, надо ли куда-то идти или лучше оставаться на

месте.

Остался - и правильно сделал, потому что вскоре появился Эраст

Петрович.

Он был по-прежнему в полицейском мундире, только сапоги совсем

запылились, и белые перчатки почернели от земли.

- Ожили? - мрачно спросил он. - Господи, Зюкин, какое несчастье. Я

т-такое видел только под Плевной. Тысячи убитых и покалеченных. Это худшее

из злодеяний Линда. Он, как древний царек, уложил с собой в могилу целую

армию рабов.

- Так Линд тоже растоптан? - без особого интереса спросил я, все еще не

избавившись от сонной одури.

- Не представляю, как он мог бы уцелеть в такой д-давке. Впрочем,

сейчас проверим. Солдаты и полиция как раз закончили выкладывать

раздавленных для опознания - там, вдоль дороги. Вереница трупов длиной чуть

не в версту. Но как его опознать, ведь мы даже не знаем доктора в лицо?

Разве что по плащу... Идемте, Зюкин, идемте.

Я, прихрамывая, поплелся за ним.

Вдоль шоссе и в самом деле была выложена шеренга покойников - в обе

стороны, сколько хватало глаз. Из Москвы вереницей тянулись извозчичьи

пролетки и телеги - убитых было ведено свозить на Ваганьковское кладбище,

однако перевозка еще не началась.

Повсюду расхаживали хмурые начальники - военные, полицейские, статские;

каждого сопровождала свита. Ох, и будет вам всем за срыв коронации, без

злорадства, а скорее с сочувствием подумал я. Побоище устроил Линд, а

расплачиваться ответственным лицам.

Странное у меня было ощущение, когда я медленно брел вдоль обочины -

будто я некая высокая особа, принимающая парад мертвецов. Многие из них

белозубо скалились на меня совершенно плоскими, расплющенными лицами. Я и с

самого начала был какой-то замороженный, а вскоре и вовсе одеревенел, что,

наверное, и к лучшему. Только раз остановился подле того самого мальчишки,

которого давеча пытались вынести из толкучки на руках, да, видно, не вышло.

С тупым любопытством посмотрел, как прозрачно голубеют его широко раскрытые

глаза, и заковылял дальше. Таких, как мы с Фандориным, вглядывавшихся в

мертвые лица, было довольно много - кто искал родных, кто просто

любопытствовал.

- Гляди-ка, гляди, - услышал я. - Ишь, обогател.

Возле одного покойника собралась кучка зевак и стоял городовой.

Покойник как покойник - щуплый, с соломенными волосами и раздавленным носом,

только на груди выложено с дюжину кошельков и несколько часов на цепочке.

- Фармазонщик, - объяснил мне бойкий старичок и сожалеюще поцокал. - И

его, ворюгу, судьба-индейка не пожалела. А какой уловный денек обещался.

Впереди кто-то завыл страшным голосом - видно, узнал своего, и я

поспешил поскорее пройти мимо.

Быстро просеменил шагов на двадцать, и вдруг отупение как рукой сняло.

Знакомый черный сюртук!

Да, это точно был он, Почтальон!

Фандорин тоже увидел его и быстро подошел, присел на корточки.

Лицо докторова помощника было совершенно цело, лишь на щеке

отпечаталась подошва чьего-то сапога.

Меня поразило выражение крайнего изумления, застывшее на неподвижных

чертах. Чему это, интересно, он так удивился в последний миг своей

преступной жизни? Что такого невероятного увидел? Разверзшуюся бездну ада?

Эраст Петрович резко выпрямился и хрипло проговорил:

- Линд жив!

Видя, как у меня недоуменно полезли вверх брови, он нагнулся, раздвинул

на груди трупа мокрую от крови одежду, расстегнул рубашку и обнажил бледную

волосатую грудь. Под левым соском чернела аккуратная треугольная ранка.

- Так и есть, - тихо вымолвил Фандорин. - Знакомый след. Это стилет

Линда. Доктор верен себе - свидетелей не оставляет. - Он выпрямился и

повернул голову в сторону Москвы. - Едем, Зюкин, здесь нам больше делать

нечего. Скорей!

И быстрым шагом, почти бегом устремился по направлению к Петровскому

дворцу.

- Куда вы? - крикнул я, догоняя.

- Как куда? В дом Почтальона! Может быть, Линд еще там. Ведь он не

знает, что мы раскрыли его убежище!

Однако не пешком же было добираться до Москвы, а между тем все

извозчики были мобилизованы полицией на перевозку убитых - раненых развезли

по больницам еще утром. Упряжки отъезжали в сторону Тверской заставы одна за

другой, и в каждой лежал скорбный груз.

Мимо, сопровождаемый кучкой синих мундиров, прошел обер-полицмейстер

Ласовский. Я поспешно отвернул лицо, и лишь потом сообразил, что в моем

нынешнем виде узнать меня было бы мудрено. Не говоря уж о том, что вряд ли

полковник сейчас вспомнил бы о каком-то Афанасии Зюкине. Похищение Михаила

Георгиевича и даже исчезновение "Орлова" меркли по сравнению со случившейся

трагедией. Уж такой напасти с новым государем на Руси не приключалось по

меньшей мере с 14 декабря 1825 года. Господи, какой всемирный скандал! А

какое чудовищное предзнаменование для грядущего царствования!

Лицо у обер-полицмейстера было бледное и несчастное. Еще бы - с него

главный спрос. Отставкой не отделается. По всем установлениям за устройство

коронационных торжеств отвечает московский генерал-губернатор, но не

отдавать же под суд дядю его императорского величества? А судить кого-то из

местного начальства нужно. Зачем не предусмотрели, что будет столько народу?

Почему выставили такой хлипкий кордон?

Фандорин вытянулся в струнку, лихо отсалютовав полицейскому начальству,

но Ласовский даже не взглянул в его сторону.

- Отлично, - вполголоса сказал мне Эраст Петрович. - Вот и экипаж.

Я увидел поодаль знаменитую обер-полицмейстерс-кую пролетку,

запряженную парой вороных рысаков. На козлах важно восседал кучер Сычов,

частенько поминаемый московскими газетами в связи с ежедневными разъездами

неутомимого полицейского начальника в поисках нетрезвых дворников и

нерадивых городовых.

Эраст Петрович подхватил шашку и, молодцевато звеня шпорами, бегом

бросился к экипажу.

- Срочное донесение! - крикнул он кучеру, с разбега впрыгивая в

пролетку. - Давай, Сычов, не спи! Приказ господина обер-полицмейстера! -

Обернулся ко мне и откозырял. - Ваше превосходительство, умоляю, скорей!

Кучер оглянулся на деловитого офицера, посмотрел на меня. Хоть на мне и

была простая куртка, снятая с немецкого разбойника, Сычов, кажется, не

особенно удивился. Такой уж сумасшедший день, что нивесть кого велят на

обер-полицмейстерской паре возить.

- Пучьте г-глаза, - шепнул Фандорин, усаживаясь напротив. - Вы -

большая фигура. Черт-те кого в этой коляске не повезут.

Я приосанился и, как подобает истинно значительной особе, стал смотреть

немножко в сторону и вверх, а лоб собрал государственными морщинами. Уж,

слава Богу, повидал на своем веку министров и генералов.

- Гони, Сычов, гони! - гаркнул Эраст Петрович, ткнув чинного возницу в

ватную спину.

Кучер суетливо тряхнул вожжами, чудо-кони дружно запустили рысью, и

коляска закачалась на мягких рессорах.

Время от времени Сычов басисто взрыкивал:

- Па-берегись!

Замелькали побеленные стволы придорожных тополей. Унылая вереница

повозок, укрытых рогожами, все быстрее уплывала назад. Прохожие

поворачивались и смотрели (во всяком случае, так мне казалось) со страхом и

надеждой. Полицейские брали под козырек.

У Александровского вокзала Фандорин велел кучеру остановиться. Мы

вылезли, Эраст Петрович бросил на кожаное сиденье свою визитную карточку и

махнул, чтобы Сычов ехал обратно.

Пересели на лихача, помчали в сторону Мясницкой.

- Что там на Ходынке-то, ваше благородие? - обернулся извозчик. - Бают,

жиды в казенное вино дурман-травы подсыпали, и через это народ в изумление

вошел, до ста тыщ православных передавили. Правда ай нет?

- Врут, - коротко ответил Эраст Петрович. - Погоняй, погоняй!

Мы влетели в знакомый переулок с грохотом и лязгом. Соскочив наземь,

Фандорин властно махнул дворнику.

- Кто проживает вон в том нумере? - и показал на дом Почтальона.

- Чиновник с пошты господин Терещенко Иван Захарович! - отрапортовал

дворник, взяв метлой на караул.

- Из отставных? - строго спросил Эраст Петрович.

- Так точно, ваше благородие! Ефрейтор его императорского высочества

принца Генриха Прусского шестого драгунского полка Федор Свищ!

- Вот что, Свищ. Мы вот с этим господином приехали произвести

арестование этого самого Терещенки. На тебе свисток. Обойдешь дом со двора и

гляди на окна в оба. Если полезет - свисти что есть мочи. Понял?

- Так точно, ваше благородие!

- Да постой ты! - крикнул Фандорин вслед бывшему ефрейтору, уже

кинувшемуся выполнять приказ. - У тебя лом есть? Принеси, а потом давай на

пост.

На крыльце мы встали так, чтобы нас не было видно из окон.

Эраст Петрович позвонил в колокольчик, а потом еще и постучал.

- Терещенко! Господин Терещенко! Откройте, это околоточный надзиратель!

Вас срочно вызывают на службу! В связи с сегодняшним происшествием!

Он приложил ухо к двери.

- Ломайте, Зюкин.

Мне никогда не приходилось держать в руках такой грубый инструмент, как

железный лом, и тем более выламывать им дверь. Оказалось, что это совсем

непросто.

Я ударил по замку раз, другой, третий. Дверь дрогнула, но не открылась.

Тогда я просунул заостренный и сплю-щенный конец в щель, навалился и

попробовал отжать замок. Вспотел, искряхтелся весь, а все равно не вышло. -

Ну вас к черту, Зюкин, с вашим ломом! Эраст Петрович отодвинул меня в

сторону. Взялся руками за перильца, подскочил и обеими ногами ударил в

створку. Дверь влетела в проем и криво заболталась на одной петле.

Мы быстро пробежали по комнатам, причем Фандорин держал наготове

маленький черный револьвер. Никого. Разбросанные предметы одежды, накладные

бороды, рыжий парик, несколько тростей, плащей и шляп, смятые кредики на

полу.

- Опоздали! - вздохнул Эраст Петрович. - Совсем чуть-чуть.

Я застонал от разочарования, а он внимательно оглядел маленькую

гостиную и вдруг тихо, вкрадчиво произнес:

- А вот это уже интересно.

На столике подле окна стояла раскрытая шкатулка. Фандорин вынул оттуда

что-то переливчатое, продолговатое, сверкнувшее в его пальцах желтыми

искрами.

- Что это? - удивился я.

- П-полагаю, пресловутая диадема-бандо, - ответил он, с любопытством

разглядывая венец, сплошь выложенный бесценными желтыми бриллиантами и

опалами. - А вот бриллиантовый аграф императрицы Анны, и сапфировый

бант-склаваж императрицы Елисаветы, и малый б-бриллиантовый букет с

шпинелью, и этот, как его, эгрет-фонтан. Я обещал ее императорскому

величеству, что драгоценности из coffret вернутся в целости и сохранности.

Так оно и вышло.

Я бросился к шкатулке и благоговейно замер, не веря своим глазам. Какая

удача! Все эти сказочные сокровища, осиянные священным ореолом истории

императорского дома, благополучно возвращены короне! Уже одно это

оправдывало всю фандоринскую авантюру и полностью восстанавливало мое

честное имя. Большим счастьем было бы только спасение Михаила Георгиевича и

мадемуазель Деклик.

Но Фандорина чудесная находка, оказывается, обрадовала совсем по иной

причине.

- Линд был здесь совсем н-недавно и, очевидно, намеревается вернуться.

Это раз. У него, действительно, больше никого не осталось, он совсем один.

Это два. И, наконец, мы имеем отличный шанс его взять. Это т-три.

Я немного подумал и догадался сам:

- Если бы он не собирался возвращаться, то не бросил бы шкатулку, да? А

если бы у него имелись помощники, он оставил бы их сторожить сокровища. Что

мы будем делать?

- Сначала - чинить входную д-дверь.

Мы бросились в прихожую. От удара фандоринской ноги одна из петель была

выворочена, что называется, с мясом, но это бы еще полбеды. Хуже было то,

что перед домом собралась целая толпа зевак, с жадным интересом пялившихся

на окна и зияющий дверной проем.

- Проклятье! - простонал Эраст Петрович. - Мы с вами подняли такой

грохот, что сбежалась вся улица, а минут через десять соберется весь

к-квартал! Скоро явится настоящая п-полиция и все нам испортит. Нет, Линда

мы здесь не дождемся. Нужно, по крайней мере п-проверить, не осталось ли

каких-нибудь зацепок или улик.

Он вернулся в комнаты и стал подбирать с пола брошеную, одежду, причем

особенное внимание у него вызвал узкий, покрытый пылью штиблет - второго

поблизости не оказалось.

Я же тем временем вышел в тесный коридорчик и от нечего делать заглянул

в маленькую, неряшливую кухонь-кy с изразцовой печью в углу.

Ничего примечательного, за исключением изрядного количества тараканов,

я в кухне не обнаружил и уже хотел идти дальше, как вдруг в глаза мне

бросилась вделанная в пол дверца. Надо полагать, погреб, подумал я, и меня

будто подтолкнула некая мистическая сила. Желая просто убить время, пока

Фандорин производит свой обыск, я наклонился и откинул крышку.

Из темной дыры дохнуло особенным грибным запахом, сыростью, землей - в

общем именно тем, чем и должно пахнуть из погреба, где хранят свеклу,

морковь, картофель.

Я хотел захлопнуть дверцу, но тут раздался звук, от которого я в первый

миг похолодел, а потом затрясся. То был слабый, но явственный стон! -

Господин Фандорин! - заорал я во все горло. - Сюда!!!

А сам схватил с кухонного стола керосиновую лампу, трясущимися руками

зажег спичку и полез вниз, в темноту и холод.

Достаточно было спуститься по лесенке всего на несколько шагов, и я

увидел ее.

Мадемуазель Деклик, сжавшись в комок, лежала у стены, между каких-то

серых мешков. Она была в одной сорочке - мне бросилась в глаза тонкая

щиколотка с кровоподтеком вокруг косточки, и я поспешно отвел глаза. Но

сейчас было не до приличий.

Я поставил лампу на бочку (судя по кислому запаху, с квашеной капустой)

и бросился к лежащей.

Голова ее была откинута назад, глаза закрыты. Я увидел, что одна рука

Эмилии прикована наручником к вбитому в стену железному кольцу. Лицо бедной

мадемуазель было сплошь в ссадинах и пятнах засохшей крови. С круглого

белого плеча съехала рубашка, и я увидел над ключицей огромный синяк.

- Зюкин, вы внизу? - донесся сверху голос Фандорина.

Я не ответил, потому что кинулся осматривать остальные углы погреба. Но

нет, его высочества здесь не было.

- Вы меня слышите? - спросил я, вернувшись к мадемуазель и осторожно

приподнимая ей голову.

На пол спрыгнул Фандорин, встал у меня за спиной.

Мадемуазель приоткрыла глаза, сощурилась на свет лампы и улыбнулась.

- Athanas, comment tu es marrant sans les favoris. J'ai te vu dans mes

reves. Je reve toujours... (Атанас, какой ты смешной без бакенбардов. Ты мие

снился. Я и сейчас сплю... (фр.))

Она была не в себе - это ясно. Иначе она ни за что не обратилась бы ко

мне на "ты".

Мое сердце разрывалось от жалости.

Но Фандорин был менее сентиментален.

Он отодвинул меня, похлопал пленницу по щеке.

- Emilie, ou est le prince? (Эмили, где принц? (фр.))

- Je ne sais pas... (Я не знаю... (фр.)), - прошептала она, ее глаза

снова закрылись.

 

 

X x x

 

 

- Как, вы не догадались, кто такой Линд? - недоверчиво посмотрела

Эмилия на Фандорина. - А я была уверена, что вы с вашим умом уже все

разгадали. Ах, теперь мне кажется, что это так просто! Воистину мы все были

слепы.

У Эраста Петровича был сконфуженный вид, да и мне, признаться, разгадка

вовсе не казалась простой.

Разговор происходил на французском, поскольку после всех перенесенных

испытаний мучить мадемуазель Деклик русской грамматикой было бы слишком

жестоко. Я и раньше замечал, что говоря на иностранных языках, Фандорин