Глава 20. Иллюзия отсутствия выбора

Иллюзия отсутствия выбора

До тех пор, пока мы не решимся отказаться от всего, что имеем, мы не сможем жить полной жизнью. «Самайя» подразумевает ряд духовных обязательств: отказ от стремления уготовить себе спасение, от поиска альтернатив и т. д.

Учения буддизма адресованы тем, у кого мало времени — тем, кто не вправе тратить его впустую. В действительности под эту категорию подпадают все люди, осознают они это или нет. «У меня все впереди, поэтому можно сделать все необходимое потом» — величайший миф с точки зрения учений. Наряду с нашим стремлением оправдывать свои поступки, подобный взгляд сужает восприятие и ограничивает мышление. Если бы мы наверняка знали, что ближайшей ночью навсегда лишимся зрения, мы бы посмотрели на мир вокруг так, как никогда прежде не делали этого. Мы взглянули бы по-настоящему на каждую травинку, на каждое облако, на радугу, на каплю дождя. Если бы нам сказали, что завтра у нас пропадет слух, мы бы прислушивались к малейшему шороху, ценили бы каждый звук как величайшее сокровище. Учения ваджраяны толкают к осознанию того, как мало осталось времени.

В ваджраяне есть нечто, названное обетом самайя. Ученик должен взять на себя обязательство непреклонно следовать пути. В определенный момент, после долгих размышлений, послушник может решить начать отношения, построенные на самайе, со своим учителем. Если оба они всецело и с доверием принимают друг друга, то могут вступить в отношения, лишенные каких-либо условностей. Это и есть самайя. Наставник никогда не бросит своего последователя, каким бы трудным он ни был, и ученик, в свою очередь, никогда не оставит учителя, что бы ни случилось.

Они как бы заключают пакт, результатом которого должно стать совместное достижение просветления. В соответствии с другим определением, самайя означает «священная клятва» или «священное обязательство». Однако здесь нет никакой святости. Скорее, это обещание сохранять нерушимое здравомыслие. Самайя подобна вступлению в брак с реальностью. Однако это только уловка. Такой союз скорее напоминает амнезию. Мы решили, будто сами выбрали себе партнера, но на самом деле уже были повенчаны.

Да, самайя — это чистой воды трюк. Мы думаем, будто сами определяем — брать или не брать обязательство здравомыслия. В действительности у нас никогда не было выбора. Самое подходящее время — это «сейчас». В этом проявляется высочайшая степень осознанности. Это одна из тех уловок, что учителя ваджраяны любят изобретать в свободное время исключительно ради удовольствия — продуманного, завершенного, исключительного: «Как еще заставить этих запутавшихся неукротимых существ понять, что они уже пробудились, что у них просто нет выбора?»

С точки зрения самайи, именно поиск альтернатив мешает людям осознать, что они уже живут в просветленном мире. Поиск чего-то лучшего, большего, чем у нас уже есть, не дает нам понять, что мы прямо сейчас можем с гордостью увидеть в своей жизни священную мандалу. Однако человек всеми силами пытается увильнуть — он словно жук, наколотый на иглу, который вертится, перебирает лапками, надеясь сбежать, лишь бы только не быть в одном месте.

В буддистской традиции ваджраяны существует множество описаний самайи, но все они так или иначе говорят об одном: нужно осознать, что каждый из нас уже связан с реальностью. Мы остаемся на месте, даже если все наше существо, каждая наша пора стремится улизнуть. Иначе в священный мир войти нельзя. Придется перестать думать, что где-то есть настоящая жизнь, и нам остается лишь вовремя сбежать в нее.

Самыми важными являются самайи тела, речи и сознания. Первая означает связь со своим телом, связь с формой, с тем, что мы видим глазами.

Это не похоже на наш обычный опыт, когда восприятие становится слишком живым, ярким, мы начинаем суетиться, нервничать, распыляться. Мир вокруг машет нам, подмигивает, но вы так сильно увлечены собой, что перестаете замечать эти знаки. Только когда мы во что бы то ни стало придерживаемся реальности, тогда мир, простирающийся перед нашим взором, становится исключительно ярким и цельным, и вместе с этим более прозрачным, менее материальным. Я говорю о том, что нужно смотреть перед собой, на человека, сидящего рядом: на то, как лежат или торчат его волосы, чистые ли они и причесаны; или на поющую в листве птичку с черными перышками в крыльях и веточкой в клюве. То, что мы все время видим перед собой, может выхватить нас из болезненного колеса сансары.

Если придерживаться этого, весь наш опыт станет ярче и прозрачнее, и невозможно будет не получить послание. И послание это всегда остается тайным, его нельзя истолковать. То есть красный цвет подушки вовсе не означает страсти, а бегающая взад-вперед мышь не символизирует беспорядочность ума. Это всего лишь красная подушка и мышь, выглядывающая из-за кресла.

То же касается и звуков. Мы замечаем их, когда они возникают внезапно, пугая нас. Но слышите ли вы, как шуршит по бумаге карандаш, когда вы пишете? А что с вашим голосом? Интересно услышать его со стороны. Он кажется чужим. Замечайте, что и как вы говорите, как ваша речь проникает в пространство, как сообщение, заложенное в ней, достигает получателя. Этот опыт также способен вырвать вас из однообразия сансары. Даже когда рядом никого нет, зевота и пукание сообщают что-то вовне. Любой сигнал может пробудить нас: малейший скрип, шорох, чей-то смешок, чавканье, бульканье... То есть идея самайи заключается вот в чем: звуки становятся ярче и прозрачнее, когда мы перестаем избегать непосредственного опыта и прекращаем думать, будто где-то существуют более приятные, и менее раздражающие сигналы, которые не отвлекают.

То же касается и сознания. В ходе практики видно, что мысли никуда не исчезают. Они становятся более ясными, но менее вещественными. На уровне сознания мы нарушаем самайю, когда начинаем считать что-то «правильным» или «неправильным». Мы думаем, что должны сделать какой-то выбор, найти альтернативу бездействию. Можно даже сказать, что самайя нарушается, когда вы начинаете искать некое решение проблемы, — впрочем, достаточно даже смутного ощущения, что и то, и другое вообще существует.

Традиционно считается, что соблюдение этого обета подобно постоянной полировке зеркала: как только вы его протерли, пыль снова начинает оседать на поверхности. Самайя полностью сосредоточена в опыте, и нарушить ее можно элементарным отвлечением. Тем не менее даже в этом случае можно все исправить, нужно лишь следовать уже знакомому указанию и вернуться в настоящий момент.

В своей Садхане Махамудре 1 Трунгпа Ринпоче изящно описывает самайю тела, речи и ума: «Все, видимое глазу, нереально и в то же время обладает формой». Далее говорится о том, что все сущее — лишь обличие нашего учителя. «То, что слышит наше ухо, есть отголосок пустоты, но звук этот реален». Подобные простые звуки повседневности и есть слова нашего учителя. Мысли и воспоминания, «хорошие и плохие, счастливые и печальные растворятся в пустоте, как след птицы в высоком небе». Эти постоянно всплывающие на поверхность ума думы и есть сознание нашего учителя. Тут мы впервые узнаем, что учитель существует неразрывно вместе с нашим опытом, и одновременно понимаем, что другого опыта нет и быть не может. Альтернативы ему не существует. Другого наставника нет.

Есть мнение, что последователь ваджраяны должен постоянно находиться в состоянии паники. И правда, для нас так неестественно брать на себя обязательство непрерывного бодрствования, что это как минимум нервирует. Помню, однажды я несколько часов кряду выполняла одну практику и в конце концов впала в такую ажитацию, что не могла спокойно сидеть на месте. Позже я рассказала Ринпоче о том, как в тот момент меня бесило абсолютно все, даже пылинки на полу. Он спокойно ответил: «Это естественно». Практика предполагала проявление полного здравомыслия, но я просто не была к этому готова.

В случае с самайей следует говорить не только об обязательстве, но о тотальном и безоговорочном посвящении себя безусловным отношениям с реальностью. Люди постоянно говорят, что им именно это и нужно: абсолютная любовь. Кто-то любит их именно так. Кого-то точно так же любят они. Мы думаем, что были бы счастливы иметь ничем не обусловленные отношения, но это правда лишь отчасти. Мы были бы счастливы, если бы отношения эти строились на наших правилах. Каждый, кто был женат или имел длительную связь, знает, с какими трудностями это сопряжено. Не так просто идти на уступки, отказываться от привычек и сохранять доверие.

В сущности, все трудности можно свести к одной-единственной проблеме: как не изменить себе, когда у тебя колотится сердце и трясутся поджилки? Короче говоря, мало кто способен добровольно оказаться в ситуации, из которой нет ни выхода, ни малейшего намека на лазейку, которой при желании можно воспользоваться.

В шестидесятых мне доводилось посещать индейские парные в Нью-Мехико. Я всегда настаивала на том, чтобы сидеть поближе к двери, потому что иначе не смогла бы выбраться, случись что непредвиденное. Внутри нагнетали пар, становилось все жарче и жарче, воздух был раскален, и я была уверена, что умру. Но стоило мне оказаться у двери и схватиться за шанс спастись, как это придавало мне достаточно сил, чтобы досидеть до конца церемонии. Разумеется, окажись я вдали от выхода, мне пришлось бы пройти этот путь до конца — у меня не было выбора, но я вряд ли получила бы удовольствие, сойдя с ума от паники. Когда мы берем на себя обязательство соблюдать самайю, то не стремимся оказаться вблизи от пожарного выхода. В этом весь фокус. Так и только так можно получить ценный опыт. Это единственный вход, ведущий нас к истинной святости этого мира.

Однако прежде чем мы окажемся к этому готовы, придется совершить путешествие. Наша дикость и наше смятение — вот отправные точки. Медитация и учения укрощают нас. Мы впускаем в сердце все, что слышим, и старательно превращаем полученные знания в ежедневную практику. Искреннее усердие успокаивает нас. Это вовсе не значит, что внезапно мы достигаем совершенства и садимся как можно дальше от двери. Спустя годы упорных тренировок и исканий человек начинает доверять своей внутренней мудрости. Мы осознаем, что в нас есть ценное зерно, наше сердце полно доброты, и она значительно сильнее неприязни или агрессии. В ходе практики мы раскрываем в себе эту тайну, как бы обнаруживая, что небо и солнце всегда были над нами, они неизменны, а бури и тучи приходят и уходят, они временны. Так или иначе, чувство готовности отказаться от запасного выхода появляется само собой.

Наиболее способным учеником Наропы был Марпа Толмач. Во время одной из поездок в Индию он взял с собой немного золота в подарок учителю. Нужно сказать, что Марпа не был ни трусом, ни скупцом. Он слыл человеком дерзким и бесстрашным. Семья и друзья настаивали на том, чтобы он поехал не один, но Марпа отказался от компании, хотя здоровье его было шатко, да к тому же ему шел шестой десяток.

История гласит, что Марпа преподнес, как и собирался, своему учителю золото, но кое-что, совсем немного, оставил себе — как все мы обычно делаем. Тому было разумное объяснение: путешественнику нужно было возвращаться домой, а с пустым карманом это не так просто осуществить. Однако Наропа сказал: «Ты думаешь, что можешь купить меня своим обманом?» И Марпа отдал ему остальное богатство. Тогда Наропа подбросил монеты в воздух со словами: «Для меня весь мир — золото». В этот момент Марпа осознал всю яркость реальности так, как никогда прежде.

До тех пор пока мы не решимся отказаться от всего, что имеем, мы не сможем жить полной жизнью. Самайя подразумевает ряд духовных обязательств: отказ от стремления уготовить себе спасение, от поиска альтернатив и т. д.

В некотором смысле цель самайя — смягчить нас. Она переламывает нас, и уже не получится обмануть самих себя, ослепнуть, оглохнуть, онеметь. Теперь мы получаем послание. Отношения с учителем ваджраяны, построенные на самайе, призваны помочь нам. Они подводят к осознанию простого факта: если вы способны вступить в безусловные отношения с одним человеком, то способны на такие отношения со всем миром. До этого момента мы думали, что можем сбежать, но, соблюдая самайю, берем на себя обязательства держаться за настоящий момент, оставаться на месте, что бы ни происходило.

Миларепа был старшим учеником Марпы, и отношения их вначале были весьма сложными. Миларепа признавал в Марпе своего учителя и не сомневался, что тот приведет его к просветлению. И поэтому однажды сказал ему: «Я целиком и полностью посвящаю себя тебе: телом, словами и умом. Прошу, помоги мне осознать мою истинную природу». Тут начались трудности. У Миларепы была тяжелая карма: он убивал и причинял боль. Чтобы как-то облегчить это бремя, мужчина добровольно сдавался, и его много раз судили. Марпа все время приказывал ему строить башни, а когда они были почти закончены, заставлял разрушить их до основания. В первые годы жизни с Марпой Миларепа терпел многие страдания. Учитель не давал ему никаких знаний, постоянно оскорблял, вынуждал строить все новые и новые башни, пока руки его и спину не сковывала нестерпимая боль. Тем не менее Миларепа никогда не сомневался в своем наставнике, и нужно сказать, что Марпа всем сердцем любил своего ученика, хоть никогда и не показывал этого. Каждый раз смиренно принимая ситуацию, отринув гордость, раздражение и гнев, Миларепа отбрасывал одну за другой свои старые привычки. В какой-то момент он избавился от всего, стал почти голым, и ему нечего было терять. И тогда Марпа дал ему знания, и отношения их вошли в новую фазу, отмеченную теплом и добротой.

Это долгий процесс. В самом начале мы просто экспериментируем с тем, чтобы быть привязанным к реальности, потому как наружу все время прорывается привычное стремление сбежать. Это достигается с помощью медитации. Сначала мы соблюдаем лишь основной принцип практики: не распадаться на тело, язык и сознание. С годами же мы овладеваем искусством возвращаться в настоящее, к непосредственному опыту.

Принять обет самайи и вступить в безусловные отношения с учителем все равно что засунуть голову в пасть крокодилу. Должно пройти достаточно много времени, чтобы мы могли полностью довериться этому конкретному крокодилу и остаться с ним — а точнее, в его раскрытой пасти, — что бы ни случилось.

Мой личный опыт развивался постепенно. Помню, во время первой встречи с Ринпоче я подумала: «Наконец-то я встретила кого-то, кто хитрее меня». Я переехала в Колорадо, чтобы больше времени проводить в его присутствии, сближалась с ним, но была совершенно не готова вверить себя ему.

В этом было рациональное зерно: Ринпоче нередко пугал меня, выводя из себя. Я никак не могла решить, могу ли доверять ему, и, что важнее всего, — люблю ли его. Я даже помню, что на протяжении всего занятия плакала, глядя на его изображение, потому что не испытывала должных эмоций.

В то же время я шла на сближение. Только с ним я могла обсуждать свои проблемы, свои сильные и слабые стороны. Он был единственным, кто мог неожиданно ворваться в мою жизнь. Время от времени учитель заговаривал со мной, когда я меньше всего этого ожидала — в толпе, во время деловой встречи... Он спрашивал о чем-то или комментировал мои действия, и мой ум замирал.

Прошло много времени с тех пор, как я стала его ученицей и начала практиковать виджраяну. После того как я приняла формальный обет самайи, у меня не было никаких сомнений, что я могу доверить этому человеку свою жизнь. Не важно, что Ринпоче говорил и делал, — он все время оставался связующим звеном между мной и священным миром. Без его участия мне никогда не удалось бы понять, что это значит. Я просто следовала его наставлениям и постепенно осознавала всю безграничность его доброты и бескрайность его сознания. И тогда я поняла, что хочу оказаться в пасти у крокодила.

Самайя есть уловка хотя бы потому, что убеждает нас, будто в наших отношениях с познаваемым миром выбор как таковой отсутствует изначально. У нас нет альтер­натив. То, что мы считаем выбором, — на самом деле эго. Эта иллюзия мешает осознать, что мы уже живем в священном мире. У нас хорошие рефлексы: мы знаем, что нужно вскочить со стула, когда он раскалится. Только задача заключается в том, чтобы продолжать сидеть на нем — то есть пережить именно этот опыт. Это ключевой момент — независимо от того, приняли вы обет или нет.

Чему люди посвящают себя? Мы просто стараемся избежать риска, хотим обрести контроль над своей жизнью, выстроить вокруг себя крепостную стену? Или же мы пытаемся познать новые глубины майтри? Вопрос остается тем же: не стремимся ли мы в убежища? Не ищем ли утешения в повседневных заботах, в словах, в уме? Или же мы спасаемся на войне, решаемся совершить скачок, выйти за пределы зоны комфорта и безопасности?

1 Садхана Махамудра — практика работы с телом и духом, разработанная Трунгпа Ринпоче.