СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ КАК ЧАСТЬ СОЦИАЛЬНОЙ СИСТЕМЫ

В современном социальном и гуманитарном знании присутствует заметный прагматический мотив. Социологическая теория не может претендовать на высокую оценку, если она не преследует практической цели служения обществу. Иными словами, она не может быть «прекрасной, потому что бесполезна», как высказался однажды Аристотель о философии. В задачи социологической теории входит эффективное объяснение сущности современного общества, механизмов, обеспечивающих его воссоздание как целостности.

Каждый шаг в развитии социологической теории связан с новым эффективным предложением, направленным на реализацию данной цели. Чтобы понять и по достоинству оценить значение таких шагов, теоретическое знание в социологии можно представить себе как двухэтажное строение. Первый этаж олицетворяет наиболее общие теоретические положения, служащие объяснительным принципом и средством выработки новых знаний об обществе, отвечающих общенаучному уровню, достигнутому к настоящему времени.

Следовательно, прорыв вперед в теории общества возможен прежде всего посредством совершенствования, разработки и углубления объяснительных принципов этой дисциплины. В ходе истории научной мысли сложились причинное объяснение, диалектика как общая теория развития и теория систем как общенаучная методология — вот минимальный перечень основ, которым здесь позволительно ограничиться.

Каждое здание должно стоять на прочном фундаменте. В качестве такового в теории, в данном случае — в теории систем, выступают общенаучные результаты. Социология заимствует и использу-

ет в своей предметной области объяснительные положения и принципы, содержащиеся в общенаучном арсенале средств познания, эффективность и общезначимость которых подтверждается как в социальных, так и в естественных науках. Предметом социологии являются системы особого рода — социальные системы, т. е. системы, складывающиеся на основе осмысленного поведении человека, направленного на другого (М. Вебер). Немецкий социолог Ник-лас Луман существенно уточняет и осовременивает данное понятие социальных систем — это системы коммуникации (социальное действие — лишь моментальный конденсат коммуникации), основанные на согласовании взаимных ожиданий участников этого процесса. Исследуя функционирование таких комплексов, социология вносит свой вклад в общую теорию систем и методологию системного анализа.

Таким образом, механизм развития теоретического знания в социологии работает прежде всего как развитие новых объяснительных принципов и теоретических положений, что позволяет создать предпосылки нового крупного шага в развитии теории общества. Условием эффективности здесь выступает равноправное взаимодействие социологии с общенаучным процессом накопления нового методологического знания в его передовых областях — биологии и кибернетике. Тем самым можно лучше понять и значение творчества Лумана для социологии и общества, по достоинству оценить его научные результаты.

Если вернуться к метафоре двухэтажного теоретического знания, то книгу Лумана «Социальные системы: очерк общей теории» (1984) можно считать возведением первого этажа, его несущих конструкций. Завершением строительства стал выход в свет в 1999 г. (через год после смерти Лумана) двухтомной разработки социологической теории общества под названием «Общество общества». Эта книга, написанная не без некоторой спешки, является применением положений общей теории социальных систем (до Лумана теории социальных систем как таковой не сложилось) к разработке теории общества.

Рассматривая место общей теории социальных систем, отметим ее непосредственную связь с обшей теорией систем. Последняя прошла в европейской науке длительный путь развития, восходящий к античной мысли, в результате которого можно назвать три его парадигмы, обеспечивающие получение нового знания.

Первая парадигма системно-теоретического мышления, «часть — целое», встречается уже в сочинениях Аристотеля, которому принадлежит высказывание о том, что «целое больше суммы

своих частей». Иными словами, в системе как целостности возникают некоторые качества, которые не встречаются у ее элементов по отдельности. Эта парадигма описывает и объясняет возникновение системных качеств, или эффектов системы, и успешно применяется в анализе общества как целостности, в изучении свойств социальных систем.

Парадигма занимает видное место в социальной мысли, где она часто использовалась в отношении идеальных систем. Немецкий философ-просветитель И. Кант понимает под системой единство знаний, объединенных идеей разума. Его преемник в философии Г. Гегель создал всеобъемлющую систему идеалистической философии, которая представляет собой концепцию развертывания абсолютной идеи в систему мироздания — природу, общество и дух.

Примером эффективного применения этой парадигмы в предметной области социальных наук является теория общества английского философа XVII в. Т. Гоббса. Согласно Гоббсу, государство как надындивидуальное целое подчиняет людей, служащих его сохранению. Один из родоначальников социологии — Э. Дюркгейм — объяснял возникновение социальных норм воздействием разной плотности населения, т. е. считал их системным свойством. Г. Спенсер широко пользовался в социологии организменной аналогией, понимая общество как квазиорганизм, в котором его подсистемы выполняют необходимые функции по сохранению общественного целого. Этот подход находит продолжение в современном функционализме.

Применение парадигмы «часть — целое» на микроуровне социальных отношений, имеющем место, например, в английской и шотландской философии морали XVII—XVIII вв., также дает результаты, ценность которых не снижается со временем. Так, А. Смит полагал, что общество возникает на основе социального взаимодействия людей, прежде всего их экономических отношений. Тем самым его внимание было направлено пусть не на общественное целое, но зато на условия возможности эффективного социального действия — фундаментальной проблемы социологии XX в., в частности социологии Т. Парсонса.

В конце XIX в. системный подход получил развитие в биологии — науке, накопившей большой эмпирический материал в отношении качества живых организмов, связанного с его системной природой, — жизни. Другое свойство организма — поведение — также стало пониматься как сложное отношение между организмом (субъектом) и окружающим его миром. Тем самым в биологии и в социологии возникла потребность в новой системно-теоретической

концепции, раскрывающей сущность отношений системы и окружающего мира.

Ею стала вторая парадигма системно-теоретического мышления, парадигма «система — окружающий мир», впервые четко сформулированная в термодинамике. Согласно второму закону термодинамики, всякая закрытая система стремится к росту энтропии, проявляющейся, в частности, в выравнивании температуры в системе. Иными словами, физические микропроцессы сами по себе ведут к отдаленной во времени, но, считается, неизбежной тепловой смерти Вселенной. Между тем реально существующие системы, в частности живые организмы, самой своей жизнью постоянно демонстрируют способность противостояния физическому закону роста энтропии.

Теоретическое объяснение этому противостоянию дано посредством понятия открытых систем — целостностей, которые взаимодействуют с окружающим миром, получая оттуда вещество и энергию, используя их в своей деятельности по поддержанию структуры и реализации процессов в системе, обеспечивающих феномен жизни, включая адаптацию системы к своему окружающему миру.

Новая парадигма была впервые масштабно использована в социологии Т. Парсонсом в разработке общей теории социального действия как системы и в теории общества, основанной на идеях структурного функционализма в соединении с веберовской теоретической традицией в отношении социального действия. При этом Парсонс, лекции которого слушал Луман, впервые после Второй мировой войны создал теорию современного высокодифференцированного общества, достигнув по меньшей мере ее ясности и обозримости. До Парсонса социология по сути дела работала над проблематикой социального порядка с помощью понятийного аппарата XIX в., применяя его к послевоенному обществу XX в. Преодоление этого отставания в теории стало для Лумана, как и для Парсонса, одной из важнейших установок всего научного творчества. Его социология нацелена на теоретически реализуемое овладение сложностью современного социального мира, на возможность тем самым его более адекватного понимания человеком.

Чтобы достичь столь масштабной цели, социология должна стать современной. Современность применительно к этой дисциплине означает, по Луману, переход главного познавательного интереса от вопроса «что такое общество» к вопросу о том, «как оно функционирует».

Действительно, социология как наука в течение своей короткой истории много времени и сил потратила на решение вопроса о том,

«что» есть общество, и в результате получила множество дефиниций. Для Лумана этот вопрос не столь важен — он полагает очевидным рассматривать общество как всеобъемлющую систему социальных коммуникаций. Оно присутствует всюду, где есть такие коммуникации. В гораздо большей степени для Лумана важен вопрос о том, «как» функционирует общество, каковы механизмы, обеспечивающие его постоянное самовоспроизводство.

Общетеоретический ответ на вопрос о сохранении системы в ее идентичности был получен в исследованиях процессов самовоспроизводства на уровне живой клетки в 1960-х годах. Чилийские нейрофизиологи У. Матурана и Ф. Варела в результате сформулировали новую системно-теоретическую концепцию — парадигму самовоспроизводящихся систем. Самовоспроизводящиеся системы — это такие системы, которые состоят из компонентов и отношений, способных воспроизводить и элементы, и связи между ними с помощью лишь собственных действий, т. е. операций, относящихся к самой системе, а не к ее окружающему миру.

Научное сообщество осознало, что эта новая парадигма системной теории — концепция самовоспроизводящихся систем — по своему теоретико-познавательному потенциалу выходит далеко за пределы предметной области биологии. Новую познавательную концепцию, как в свое время Парсонс парадигму открытых систем, Луман сделал методом теоретической социологии, объясняющим проблему сомовоспроизводства общества, сохранения его идентичности. Он сосредоточился на разработке на этой основе общей теории социальных систем.

При этом немецкий социолог опирается не только на идеи У. Матураны и Ф. Варелы, но и на теории Ф. фон Фёрстера и Г. Спенсера Брауна, их философские концепции формы, а также на принципы теории относительности А. Эйнштейна, изящно вписав идею вклада наблюдателя в конфигурацию системы, на роль которого в обществе претендует социология. Луман опирается и на идеи кибернетики, подтвердившие высокую степень универсальности системно-теоретического знания. Последний из упомянутых идейных источников означает, что теория социальных систем Лумана может быть воспринята в российском научном сообществе, имеющем развитую школу кибернетики, далеко за пределами социологии.

В связи с этим следует отметить и большую важность идей Лумана для развития отечественной теоретической социологии, вытекающих из универсализма теории систем. Их универсализм не есть лишь дистанцирование от идеологем, вредоносных для социальных наук (что давно осознано научным сообществом), а основан на фун-

даментальном уровне системно-теоретического знания. Продолжая пользоваться метафорой науки как архитектурного сооружения, можно утверждать, что универсализм заложен в самом фундаменте всей постройки, а именно в общенаучных методах системно-теоретического познания. Чтобы понять вклад Лумана в этот арсенал, отметим, что еще в 1990-е годы системная теория в социологии являлась весьма расплывчатым понятием, не имеющим интернационально признанного содержания. Одной из причин этого является направленность системной теории на проблемы функционирования реальных обществ, по сути дела — национальных государств, а не на реализацию нового проекта общества, по поводу единства которого договориться легче хотя бы потому, что он еще никогда не был реализован в задуманном виде (марксизм).

В данном случае важнее отметить еще одну причину, выступающую значимым препятствием достижения единства социологической теории. Она состоит в плюрализме обществ современного мира, в разных культурных традициях, общественных структурах, языковых средствах коммуникации, которыми пользуется в том числе и социология. Поэтому американская системная теория в социологии (Парсонс) имеет так же мало общего с французским структурализмом, как и обе они с идеологизированной системной теорией советского периода, соединяющей марксистскую теорию сфер общества с идеологемой о руководящей роли коммунистической партии.

Общая теория социальных систем Лумана, основанная на общенаучных достижениях, позволяет снять перегородки в теоретическом фундаменте социологии, вырастающие из национальных социологических традиций. Она уже делает это не только посредством разработки дифференцированной теории общества самим Луманом в названном итоговом труде «Общество общества», но и посредством осуществляемой его последователями разработки теории всемирного общества, предвосхищающей новые тенденции глобализации.

Поэтому настало время, когда системная теория в ее фундаментальном аспекте, разработанном Луманом, опыт и знания в области систем, накопленные в отечественных социальных науках, прежде всего в кибернетике, должны вновь соединиться, тем более что их потенциал 1960—1980-х годов использован Луманом в книге «Социальные системы».

Рассматривая историю отечественной системной теории лишь в самом общем виде, отметим ее блестящее начало в работах А. А. Богданова и А. Гастева, сменившееся отчуждением от интер-

национальной дискуссии в социальных науках по внутриполитическим причинам, и ее новую интернационализацию в нашей стране с 1960-х годов вплоть до настоящего времени, когда системная теория стала крупной институционализированной отраслью научного знания в России, повлиявшей и на социологию Лумана. Правда, это замечание пока не в полной мере относится к современной ситуации в отечественной социологии.

Касаясь фундаментального труда Лумана по общей теории социальных систем, мы ограничились здесь лишь указанием его значения для разработки социологической теории современного общества в связи с общенаучными основами рационального знания. Хотелось бы коснуться и личностного аспекта этой теории, запечатленного в биографии теоретика.

Как известно, Луман говорил: «Если кому-либо нужно знать мою биографию, чтобы понять, что я написал, значит, я плохо писал». Однако жизнь Лумана как представителя современной теоретической мысли весьма поучительна. Мы обратимся к ней, подчеркнем, не ради того, чтобы пролить свет на сложные и малодоступные пониманию места в его книге, а ради того, чтобы продемонстрировать, что современная социологическая теория является делом серьезным и профессиональным, требующим самоотверженности, умения ясно формулировать цель и упорно работать над ее достижением.

Никлас Луман родился в 1927 г. в г. Люнебурге, в семье владельца пивоварни. В 1946—1949 гг. он изучал юриспруденцию во Фрайбургском университете. С 1954 по 1962 г. служил чиновником в Администрации земли Нижняя Саксония, в Министерстве по делам культуры. Глубокое понимание работы аппарата управления и природы права — пожалуй, то единственное из его личного биографического и служебного опыта, что непосредственно входит в теорию социальных систем. Показателен случай, произошедший сразу после окончания войны. Тогда молодому Луману казалось, что вместе с крахом национал-социалистического режима в Германии сам собой возникнет новый общественный порядок и начнется новая жизнь. Расставание с этой иллюзией оказалось прозаическим. Луман был интернирован американскими оккупационными властями и подвергнут насилию. Это его шокировало, и он убедился, что общественная жизнь не складывается сама собой, что требуется гигантская работа по ее постоянному созиданию и поддержке. Этим занимаются всевозможные социальные системы (в связи с этим полезно обратить допонительное внимание на те места в книге, где речь идет о роли формальных организаций).

Впоследствии, став юристом и чиновником земельного управления, Луман много размышлял на эту тему, читая книги по философии и социологической теории. Когда в 1960—1961 гг. у него возникла возможность стажировки в Гарварде, где преподавал Парсонс, он воспользовался ею. Именно с того момента начинает Луман свой путь в социологии.

После стажировки Луман оставил государственную службу и в течение 1962—1965 гг. работал исследователем в Высшей школе Управления в г. Шпайере. В 1965 г. он защищает первую и вторую диссертации по социологии. Последовав рекомендации Г. Шельского, одного из воссоздателей социологии в ФРГ после Второй мировой войны, Луман принимает предложение о профессуре в университете г. Мюнстера, а в 1968 г. — во вновь созданном Билефельдском университете, став его первым профессором. Одновременно Луман работает на кафедре Т. Адорно во Франкфуртском университете, знакомясь с сутью критической теории общества в дискуссиях с ее родоначальниками, в том числе со своим видным оппонентом Ю. Хабермасом. Полемика с Хабермасом по поводу теоретических основ концепции общества помогла Луману глубже сформулировать свою теорию социальных систем.

Научная жизнь Лумана является примером целеустремленности и систематичности. Уже в молодые годы Луман четко знал, что его цель состоит в том, чтобы на основе современного междисциплинарного фундаментального знания создать эффективную и реалистичную теорию современного общества. В связи с этим в одном из научных отчетов факультета социологии Билефельдского университета он шутливо замечает, что работает над долгосрочным теоретическим проектом, в отличие от эмпирических исследований не вызывающим финансовых затрат.

Научное наследие Лумана включает в себя четыре группы произведений, позволяющие определить место общей теории социальных систем в его творчестве.

Во-первых, это статьи разных лет, выходящие с 1970 г. в серии сборников «Социологическое просвещение» (6 томов) и сделавшие социологию предметом широкого общественного интереса в Германии.

Во-вторых, это основополагающая книга «Социальные системы: очерк общей теории», вобравшая в себя, в частности, и итоги вышеназванной методологической полемики с Ю. Хабермасом, развернувшейся в их совместной книге «Теория общества или социальная технология. Что дает системное исследование?» (1970). В данной книге Луман заложил основы новой теории общества.

В-третьих, существует ряд вспомогательных работ, содержащих разработки отдельных компонентов по теории общества, например концепцию символически генерализованных средств коммуникации. К ним относятся книги «Доверие» (1968), «Власть» (1975), «Функция религии» (1977), «Общественная структура и семантика» (1980— 1995), «Любовь как страсть» (1982), «Социология права» (1972), «Правовая система и правовая догматика» (1974) и другие, большей частью вошедшие в общую теорию социальных систем. Они способствовали осмыслению специфики социальных систем и разработке ее общей теории в книге «Социальные системы» (1984).

В-четвертых, отметим важнейшую часть теоретического наследия, показывающую, что сложились основания, чтобы представить общество как всеобъемлющую социальную систему в процессе ее самовоспроизводства. Одна за другой выходят в свет книги, посвященные механизмам подсистем общества: «Экономика общества» (1988), «Наука общества» (1990), «Право общества» (1993), «Искусство общества» (1995). Луман выделяет 11 функциональных подсистем социума, из которых 4 проанализированы им подробно, а еще 7 — лишь в отдельных аспектах. Тем не менее в итоге он создал целостную теорию общества в двухтомном «Обществе общества» (1999). При этом социология как саморефлексия общества стала его важнейшей частью, в то же время оставаясь всего лишь подсистемой одной из подсистем общества — подсистемы науки.

Никлас Луман умер в 1998 г. в г. Ёрлингсхаузене (неподалеку от Билефельда).

Поначалу социология Лумана не находила последователей, количество которых было бы достаточным для формирования крупной научной школы. В 1994 г. Луман сетовал автору данных строк на это обстоятельство. Сейчас положение изменилось. Среди немецкоязычного социологического сообщества набирают силу два крупных направления в теории общества, основанных на социологии Лумана: во-первых, теория всемирного общества и, во-вторых, переосмысление всей социальной истории в категориях лумановской социологии.

В России также растет интерес к социологии Лумана — выходят в свет работы, посвященные анализу его творчества (В. В. Посконин, О. В. Посконина, Ижевск), есть его видные последователи в отечественной теоретической социологии (А. Ф. Филиппов, Москва), опубликован перевод его «Власти» (2001), а «Общество общества» издается по главам (А. Антоновский, Москва) под названиями «Общество как социальная система» (гл. 1), «Медиа коммуникации» (гл. 2), «Эволюция» (гл. 3), «Дифференциации» (гл. 4),

«Самоописания» (гл. 5). Есть любопытная попытка осмыслить историю русской культуры в категориях системной теории Лумана (Кречмар Д. Искусство и культура России XVIII—XIX вв. в свете теории систем Н. Лумана. М., 2000).

Нет сомнения в том, что выход в свет «Социальных систем» Лумана на русском языке будет способствовать развитию и идейному обогащению российской теоретической социологии. Правда, читать эту книгу не просто — Луман ввел множество новых социологических понятий, его текст порой поднимается на высочайший уровень абстракции, а вся теория имеет нелинейное построение. Помимо советов по работе с книгой «Социальные системы», даваемых самим Луманом в предисловии, начинающему социологу было бы весьма полезно научиться у Лумана умению работать с крупными смысловыми блоками, под которыми понимаются теоретические положения, содержащиеся в главах и разделах данной книги. Усилия, затраченные на это, позволят читателю проникнуть в структуру теории Лумана — а значит глубже понять одну из составляющих жизни нашего общества.

Н. А. Головин

ПРЕДИСЛОВИЕ

Социология находится в теоретическом кризисе. Эмпирические исследования, в целом действительно успешные, увеличили наши знания, но не привели к единой социологической теории. Социология как эмпирическая наука не может не претендовать на пересмотр своих высказываний на основании данных, полученных при исследовании реальности, сколь бы ни были стары либо новы бурдюки, в которые разливают полученное знание. Однако именно на этой основе она не может обосновать особенность своей предметной области и своего единства в качестве научной дисциплины. Разочарование зашло так далеко, что этого даже больше не пытаются сделать.

Названная дилемма расколола само понятие теории. Под теорией иногда понимают эмпирически проверяемые гипотезы о взаимосвязях между данными, иногда — усилия, прилагаемые в области понятий, в довольно широком, не очень определенном смысле. Правда, минимальное требование к теории обще обоим направлениям: теория должна открывать возможность сравнений. В остальном все-таки остается спорным, посредством самоограничений какого рода можно заслужить право называть свое дело теорией. Этот спор и эта неопределенность являются одновременно следствием и причиной отсутствия собственной единой теории в социологии, на которую можно было бы ориентироваться как на образец, как на «парадигму».

Те, кто интересуется общей теорией, обращаются преимущественно к классикам. Ограничение, посредством которого заслуживают право на титул теории, легитимируется посредством обращения к текстам, которые уже носят этот титул или обсуждаются под ним.

В таком случае задача сводится к тому, чтобы открывать, интерпретировать, рекомбинировать уже имеющиеся тексты. Полагают уже имеющимся то, что не могут создать самостоятельно. Классики есть классики, потому что они классики; они удостоверяют себя в сегодняшнем употреблении посредством самореференции. В таком случае ориентация на великие имена и специализация на таковых могут выдаваться за теоретическое исследование. На более абстрактном уровне отсюда возникают такие «синдромы теории», как теория действия, теория систем, интеракционизм, теория коммуникации, структурализм, диалектический материализм, — вот краткие формулы для комплексов имен и идей. Тогда новое можно ожидать от комбинаций. В марксизм вводится немного системной теории. Оказывается, что интеракционизм и структурализм вовсе не такие уж разные, как считалось. Веберовская «история общества», понятие, приемлемое и для марксистов, систематизируется при помощи парсоновской техники перекрестного построения таблиц. Теория действия реконструируется в качестве теории структуры, теория структуры — в качестве теории языка, теория языка — как теория текста, теория текста — в качестве теории действия. Ввиду такого амальгамирования тогда вновь возникают возможность и необходимость заняться воссозданием подлинного образа классиков. При этом каждая деталь их биографии наводит на след и дает возможность противопоставить классика тому, что выводят из него в качестве теории.

Все это небезынтересно и небезрезультатно. Но чем дальше уходят классики в историю дисциплины, тем более необходимо будет различать теоретическую и биографическую, абстрактную и конкретную установки по отношению к ним. Однако можно ли обойтись вообще без них, если их приходится раздирать на части таким образом? Социология социологии могла бы внести здесь понимание того, что при родовых отношениях следует обязательно разбираться в генеалогиях. В таком случае, пожалуй, можно спросить, следует ли оставаться на уровне «родовых отношений», описывающих себя как плюрализм, и является ли введение генеалогических ограничений единственной возможностью обосновать использование звания теории.

В результате наблюдатель прежде всего запутывается в быстро растущей комплексности этой теоретической дискуссии. Чем лучше знают ведущих авторов и чем выше взвинчивают требования к анализу их текстов в контексте комментаторской литературы, чем больше предаются комбинаторским играм и чем в большей степени переносят смену эмфаз (например, десубъективацию или ресубъекти-

вацию) из одних теоретических рамок в другие, тем комплекснее становится специальное знание, которое должно обеспечивать дальнейшее исследование. В таком случае единство социологии выступает не как теория и, тем более, не как понятие ее предмета, а как чистая комплексность. Дисциплина не только становится необозримой, но и приобретает единство в своей необозримости. Комплексность затрагивается лишь в перспективе, и каждый рывок вносит больше изменений, чем способен контролировать. Таким образом, даже если бы исходили из того, что идейное наследие классиков рано или поздно будет исчерпано, все равно оставалось бы еще много работы над неясностью собственного производства.

Таким образом, речь идет об отношении комплексности и транспарентности. Можно выразиться иначе — об отношении нетранспарентной и транспарентной комплексности. Отказ от создания единой социологической теории уводит не от этой проблемы, а лишь от ее постановки. Однако именно с этого начинается работа над такой теорией. Она полагает свое предметное отношение в качестве отношения необозримой и обозримой комплексности. Она никогда не обещает отражения предметной реальности во всей ее полноте, исчерпания всех возможностей познания предмета, а отсюда и исключительного права на истину по отношению к другим, конкурирующим теоретическим разработкам. Однако такая теория, пожалуй, претендует на универсальность охвата предмета в том смысле, что она в качестве социологической теории занимается всем социальным, а не только его фрагментами (например, социальным расслоением и мобильностью, особенностями современного общества, типами социального взаимодействия и др.).

Теории, претендующие на универсальность, легко узнать по тому, что они сами выступают в качестве своего собственного предмета (если бы они исключали его, то отказывались бы от универсальности). Тем самым и это справедливо для всех «глобальных теорий» (например, и для квантовой физики), определенные разделы классической теории науки утрачивают силу; прежде всего все то, что имеет дело с независимым подтверждением (доказательством) истинности теории. Таким образом, всегда можно будет заявить, что я вкусил ложного яблока, не того, что с древа познания. Тем самым всякий спор можно загнать в область неразрешимого. Однако в таком случае можно, пожалуй, потребовать, чтобы критик развивал для области применения теории адекватные альтернативы и не ограничивался ссылкой лишь на свою теорию, согласно которой в хитросплетениях позднего капитализма невозможно понять реальность.

Таким образом, теории, претендующие на универсальность, являются самореферентными. Посредством своих предметов они всегда изучают кое-что и о самих себе. Поэтому они сами по себе нуждаются в том, чтобы задавать себе смысловые ограничения — например, понимать теорию как разновидность практики, как своего рода структуру, своего рода способ решения проблем, своего рода систему или программу принятия решений. Различие с другими видами практики, структуры и т. п. может обнаруживаться в предметной области. Так, универсальная теория, в том числе и в качестве теории дифференциации, может понимать себя как результат дифференциации. Ограничение, оправдывающее звание теории по отношению к ней, заложено в этом отсутствии произвольности в ее полагании на самореференцию.

Тем самым уже сказано все основополагающее по поводу теоретической программы настоящей книги. Мы намерены взять своего рода препятствие, перед которым сегодня пасует обычная дискуссия о теории в социологии. Его можно обрисовать указанием на следующие три различения.

(1) Речь идет о формулировании универсальной теории социологии, на что со времен Парсонса больше никто не отваживался. Однако царство предметов, относящихся сюда, более не полагается субстанционально как фрагмент мира (faits sociaux), рассматриваемого социологией извне. Оно не понимается и лишь как коррелят своего аналитического понятийного изображения в смысле «аналитического реализма» Парсонса. В гораздо большей степени оно мыслится как совокупный мир, относящийся к системной референции социальных систем, т. е. к различию системы и окружающего мира, характерному для социальных систем.

(2) Другой аспект, следующий отсюда, состоит в различии теорий, построенных либо асимметрично, либо замкнуто. Универсальная теория рассматривает свои предметы и саму себя в качестве одного из предметов как самореферентные отношения. Она не полагает бесспорных теоретико-познавательных критериев, а делает ставку, подобно многим философам и естествоиспытателям в последнее время, на натуралистическую эпистемологию. Это опять-таки означает, что ее собственный способ познания и принятие либо отклонение ею критериев познания выступает для нее чем-то происходящим в ее собственной области исследования, т. е. в одной из дисциплин подсистемы науки современного общества.

(3) Здесь следует принять во внимание расхожий упрек в децизионизме. Он не совсем безоснователен. Системы способны к эволюции, если способны разрешать неразрешимое. Это справедливо и

для систематических теоретических разработок, и даже для самих логик, как то можно доказать со времен Гёделя. Однако это отнюдь не сводится к произволу некоторых (или даже всех) отдельных решений. Его предотвращает негэнтропия, или комплексность. Таким образом, существует еще и третье препятствие. Социологическая теория, намеренная консолидировать отношения внутри дисциплины, должна стать не просто сложнее, а намного комплекснее по сравнению с тем, что предполагали классики дисциплины, их толкователи и даже сам Парсонс. Это требует другой техники построения теории, касающейся ее внутренней и внешней устойчивости и способности к присоединению, и не в последнюю очередь требует включения в нее рефлексии над комплексностью (следовательно, и понятия комплексности). Поэтому проблема препятствий заключается тем самым и в гораздо более высокой степени понятийной комплексности, рефлектирующей саму себя. Это весьма ограничивает возможности вариаций и исключает всякого рода произвольные решения. Каждый шаг должен быть выверен. И даже произволу начала, как в системе Гегеля, предпочитается произвол в продвижении теории вперед. Так возникает самонесущая конструкция. Ее следует называть «теорией систем». Однако если бы хотели сохранить неизменными другие признаки конструкции и в то же время элиминировать понятие системы, то следовало бы изобрести нечто такое, что могло бы выполнять его функцию и занимать его место в теории. Это было бы нечто весьма близкое понятию системы.

Проведенные различия в отношении вещей, присущих данной дисциплине, вполне проясняют, почему социология пасует перед таким препятствием, «вскипает» и вбирает комплексность без ясного почерка. Однако продвижение вперед все-таки возможно, но лишь если во всех этих аспектах (во всех, потому что они взаимосвязаны) стремятся к теории иного дизайна. В самой социологии едва ли есть тому примеры. Поэтому мы должны будем последовать успешным междисциплинарным теоретическим разработкам, пусть и не относящимся к предмету, зато выбрав здесь исходные положения для теории самореферентных, «аутопойетических» систем.

В отличие от общепринятых изложений теорий, заимствующих, если это вообще имеет место, из публикаций лишь небольшое число понятий, которым дается определение в полемике с существующими толкованиями, чтобы в дальнейшем работать в контексте понятийных традиций, здесь требуется увеличить число привлекаемых понятий и дать им определение посредством соотношения друг с другом. Это касается таких понятий, как смысл, время, событие,

элемент, отношение, комплектность, контингентность, действие, коммуникация, система, окружающий мир, мир, ожидание, структура, процесс, самореференция, закрытость, самоорганизация, аутопойесис, индивидуальность, наблюдение, самонаблюдение, описание, самоописание, единство, рефлексия, различие, информация, взаимопроникновение, интеракция, общество, противоречие, конфликт. Легко заметить, что такие традиционные теории, как теория действия и структурализм утопают в этой «окрошке». Мы сохраняем «теорию систем» как фирменный знак, так как в области общей теории систем можно найти важнейшие предварительные разработки теории искомого типа.

Таким образом, работа с этими понятиями идет не безотносительно (а нередко и в контрастном отношении) к предшествующему теоретическому наследию, но понятия должны, насколько это возможно, оттачивать друг друга. В таком случае каждое понятийное определение следует читать как ограничение возможности дальнейших понятийных определений. Всеобщая теория понимается как своего рода контекст, сам себя ограничивающий. При большом количестве таких понятий становится невозможным, по крайней мере в отдельном тексте, связать каждое понятие с каждым. Существуют предпочтительные линии связи, одновременно централизующие определенные понятийные позиции, например: действие/событие, событие/элемент, событие/процесс, событие/саморепродукция (аутопойесис), событие/время. Теория прописывается вдоль таких линий, окончательно не исключая тем самым других возможностей комбинаций. Следовательно, теория на самой себе практикует то, что она рекомендует, — редукцию комплексности. Однако редуцированная комплексность является для нее не исключ