То, что было сказано о причинах самоубийств, еще более последовательно применимо к анализу причин преступлений, революций, оин и практически ко всем другим социокультурным феноменам. Если Но НС исслеД°вать как повторяющиеся явления, рассматриваемые од- аде*Ременно в матрице общества и культуры, ни одно из них нельзя еслиВаТН° понять или обнаружить его истинные причины. Например, задаться вопросом, почему уровень преступности в Соединенных 0 -ах выше, чем в ряде других стран, каковы причины флуктуаций ^Деленного преступления или всех преступлений, вместе взятых, или
почему строгость наказания за различные преступления то возрастает т уменьшается, то ни один из этих вопросов не может получить правилен ° го ответа без изучения преступности как перманентного фактора в общЗ- структуре рассматриваемых обществ и их культуры. Можно с уверенн0И стью утверждать, что никакая специальная причинная теория преступно* сти — биологическая, психиатрическая, экономическая, географическая экологическая, образовательная — не может адекватно объяснить, почему определенные действия рассматриваются как преступные, а другие как нормальные. Неадекватность таких односторонних теорий непосредственно связана с их "атомистическим", сингулярным однобоким подходом, игнорирующим целостный анализ общества и культуры. Это еще более справедливо по отношению к таким глобальным социокультурным феноменам, как войны и революции. Даже дискретные явления, изучаемые с позиций экономики или политологии, права или этики, искусств или истории, не могут быть полностью поняты без рассмотрения тех социокультурных созвездий, в которых они происходят. К. Маннгейм правильно отмечает, что, например, в политологии "рано или поздно сталкиваешься с вопросом, почему страны в один и тот же период времени и на одной плоскости развития имеют совершенно различные типы конституций и формы правления и почему экспорт технологии и конституции из одной страны в другую приводит к изменению их формы в той стране, куда они попадают?.. Таким образом, политолог оказывается отброшенным к неизвестным сущностям, которым он навешивает либо ярлык "национального духа", либо ярлык "культурного наследия людей". Это означает, что необходимо рассматривать общество и культуру как целое. То же самое происходит, когда он рассматривает проблему власти и господства или многие другие экономические проблемы... Становится, например, все более очевидным, что выбор, совершаемый индивидами, когда они выступают как потребители, не является произвольным, а, напротив, соответствует определенным коллективным стандартам, которые... детерминируются неэкономическими, "социальными" факторами. Какими же социальными факторами? Чтобы ответить на этот и подобные вопросы, экономист, как и политолог, действует, как будто существует некая теория постоянных и переменных, объясняющая формирование человеческих потребностей"[95]. Иными словами, вновь необходим выход за рамки специальной дисциплины.
В медицине существует процедура, которую обычно проделывает каждый компетентный врач: перед тем как диагностировать болезнь пациента, он исследует весь организм в целом и знакомится с историей его жизни. В социальных науках эта процедура, к сожалению, почти отсутству ет, ибо ее необходимость еще не осознана. Как и в медицине, специализи рованный подход здесь становится плодотворным и разумным, лишь когда во внимание принимается все социокультурное пространство. В противном случае науке уготована судьба быть неадекватной и ложной. В большой семье общественных наук социология играет именно эту роль. Вышесказанное в достаточной мере демонстрирует специфические функции социологии в системе социальных и гуманитарных наук, конкретные ипостаси этих функций, и, наконец, необходимость такой науки, независи мо от того, как она называется — социологией или абракадаброй.
