Глава 25. Тео не мог заставить работать мозги

Тео не мог заставить работать мозги. Он стоял здесь как вкопанный, словно одна из харп-хаузских горгулий, пока Энни как-то умудрилась запихнуть непокорную девчушку в машину. И остолбенело наблюдал, как они отъезжают.

«Могу! Если они одинаковые!»

Энни совершенно четко дала понять, что у него чересчур много багажа. Однако сам он этот багаж теперь не чувствовал. Тлеющие руины дома символизировали все, что Тео оставил позади. Все, что не давало ему заглянуть в свое сердце и стать тем человеком, каким хотелось бы быть.

Он до глубины души любил Энни Хьюитт.

Энни сказала Ливии, что любит его? Что точно она сказала? Потому что у него нехорошее чувство, что она не вкладывала в эти слова тот смысл, который имел в виду Тео.

Истина подействовала как пощечина в тот день, когда он нашел пляжные стеклышки Риган. Когда Ливия потребовала от него «бесплатный секрет», слова вылетели сами собой, естественные, как выдох. Тео чувствовал, будто любил Энни с шестнадцати лет, - может, так и было.

«У тебя слишком много багажа».

Слова Энни превратили его в труса. У него такой гнетущий послужной список женщин, и несмотря на все ее шутки насчет денег Харпов, она их не хотела. И если обнаружит, что он купил это уродское русалочье кресло, то никогда не простит. А Тео хотел лишь отдать ей свое сердце – то, которое Энни было ни к чему, о чем она ясно дала понять.

Однако не такой уж он и трус, чтобы не собираться вступить в бой: до прошлого дня планировал дать ей остыть после их спора на пристани. И намеревался приготовить самый лучший завтрак в своей жизни и сегодня утром принести на «Талисман удачи». И каким-нибудь образом умудриться убедить Энни, что прошлое Тео Харпа – дело прошлого, что он свободен и ее любит, независимо от того, любит ли она его или нет. Но пожар испортил все.

Сейчас нужна ясная голова. Несколько часов сна. Обязательно принять душ. Однако на все это времени нет. Энни придется прочувствовать настойчивую безотлагательность так же сильно, как ему самому. Это единственный способ убедить ее не бросать его.

«Удачи тебе. Ты уже и так облажался».

Недосып взял над ним верх. Теперь вот Тео слышал Негодницу. Он отвернулся от руин Харп-Хауза, сел в машину и поехал в коттедж.

Энни уже сбежала. Сдала Ливию на руки матери и помчалась в город, словно жизнь зависела от того, сбежит ли от него или нет. Беспокойство прогрызло дыру в животе, пока Тео ехал вслед за Энни.

«Субурбан» не чета «рейндж роверу», и Тео ее быстро нагнал. Посигналил, но она не остановилась. Он продолжал нажимать на гудок. Энни услышала, однако не только не остановилась, а прибавила газу.

«Говорила же тебе, - снова возникла чертова кукла. – Ты опоздал».

«Черта с два!»

Они на острове, и скоро Энни достигнет города. Тео только и придется, что потерпеть и ехать за ней. Однако терпения ему не хватало. Энни нужна была сию минуту, и если она не понимает, что он серьезно настроен, то придется ей показать.

Тео стукнул «субурбан» сзади бампером. Не так сильно, чтобы своротить с дороги. Просто чтобы дать понять - у него есть дело. Очевидно, у Энни тоже, потому что она продолжала ехать. Для такого куска металлолома, как «субурбан», парочка лишних вмятин к уже имевшимся ничего не значила, чего не скажешь о «рейндж ровере». Но Тео было наплевать. Он снова ее толкнул. И снова. Наконец, впереди загорелся единственный целый стоп-сигнал.

Машина стала тормозить, дверца распахнулась, и Энни вылетела наружу. Тео тоже выскочил из автомобиля, чтобы лишь услышать крик Энни:

- Я не желаю с тобой ни о чем разговаривать!

- Отлично! – крикнул он в ответ. – Тогда буду говорить я. Я люблю тебя и ни черта не стыжусь этого, и, может, у тебя и нет в прошлом такого багажа, как у меня, но не притворяйся, что ничем не нагрузилась со всеми этими неудачниками, с которыми ты когда-то якшалась.

- Только с двумя!

- И у меня только две, так что мы на равных!

- И близко не на равных! – Хотя их разделяло всего лишь метров пять, она продолжала орать. – Мои двое - эгоистичные козлы! Твои же одержимые убийством психопатки!

- Кенли не была одержима убийством!

- Велика ли разница. А я после разрывов всего-то пересматривала сезоны «Теории большого взрыва» и набрала пять фунтов! Это не сравнить с твоим наложением епитимьи на всю оставшуюся жизнь.

- Да уже ничего подобного! - Тео вопил так же громко, как она, и тоже не двигался. В голове у него царила сумятица. Горло саднило. Все тело болело. Она же со своей стороны - с этими вздыбленными волосами и сверкавшими глазами – выглядела как богиня мести в зените славы. Тео медленно направился к ней. - Я хочу провести с тобой жизнь, Энни. Хочу любить тебя до беспамятства. И иметь от тебя детей. Прости, что до меня так долго это доходило, но я совсем не привык получать от любви хорошее. – Он ткнул пальцем ей в лицо. – Ты говорила, дескать, романтика. Романтика – пустой звук! Это ничтожное слово и близко не подходит тому, что чувствую к тебе я. И я понимаю, что рано или поздно ты узнаешь об этом чертовом кресле, но вот такой я, по-другому не умею! И впредь…

- О кресле?

Вот дерьмо. Теперь он смотрел на раздувающиеся ноздри и в пылающие очи демоницы.

- Так это ты купил кресло! – возопила она.

Тео не мог выказать слабость.

- Да кто ж еще, черт возьми, так любит тебя, что готов купить этот уродливый кусок дерьма? - Она снова открыла было рот, а Тео так напрягся, что даже корни волос заболели, однако перед ней держался. - Зато работа, которую я тебе предлагаю, самая настоящая. Я начал новую книгу – она тебе точно понравится – но сейчас об этом не хочу говорить. А хочу говорить о нашей с тобой жизни и хочу получить шанс показать тебе, что чувства мои к тебе ясные и сильные, без лишних теней. Вот что я хочу тебе показать.

Ему страстно хотелось рассказать ей о Стриже. И снова стал говорить, что хочет от нее детей, на случай, если она в первый раз не расслышала. Желал целовать ее, пока у нее не закружится голова. И любить ее, пока в голове у нее не помутится. И он проделал бы все это сейчас, кабы она не села. Прямо в грязь, посреди дороги. Словно ноги подкосились. Чем положила конец его тирадам, испугав, как бы еще чего не вышло.

Тео подошел к Энни. Опустился рядом на колени. Сквозь деревья пробился бледный солнечный луч и заиграл в догонялки на ее скулах. Медово-коричневая копна кудрей, которые Тео так любил, пустилась вовсю сражаться у лица – самого в его жизни прекрасного лика, наполненного до краев жизнью, отражающего все чувства, из которых она состояла.

- Ты в порядке? – спросил Тео. Она не откликнулась, а безмолвная Энни до чертиков пугала его, поэтому он решительно вернулся к прежнему: - Хочу провести с тобой жизнь. Не могу больше ни с кем ее представить. Ты, по крайне мере, обещаешь подумать об этом?

Энни кивнула, но как-то вяло, да и вид у нее был неуверенный. Если Тео отступит, то потеряет ее навсегда, поэтому он рассказал ей о Смельчаке Стриже, и как он, Тео, хочет, чтобы она иллюстрировала книгу, которую он писал для детей, а не для взрослых, и как его новые читатели полюбят ее причудливые скетчи. Он сидел с ней посреди грязной дороги и говорил, что личная жизнь для него всегда была катастрофой, поэтому-то он и так долго и не распознавал, что чувствует к ней: ему с ней легко, у них тесная связь, а еще нежность. На последнем слове Тео чуть не запнулся, не потому что оно было сложным, а потому что – даже как писатель – произнося вслух слово вроде «нежности», он вынужденно чувствовал себя в душе так, словно ему следует сдать свою карточку принадлежности к мужскому полу. Однако Энни не отрываясь сверлила его глазами, поэтому он снова все повторил, а дальше стал говорить, какой она становится красивой, когда он у нее внутри.

Это определенно привлекло ее внимание, поэтому он добавил чуток непристойности. Понизил голос. Зашептал ей на ухо. Стал говорить, что хочет с ней проделать. И что хочет, чтобы она с ним сделала. Кудряшки Энни щекотали ему губы, щеки ее покраснели, а джинсы ему стали тесны, но Тео снова чувствовал себя парнем, простым парнем безнадежно попавшим во власть этой женщины, которая играет в куклы, помогает немой девчушке снова заговорить и спасает его самого от собственной безысходности. Эта странная, привлекательная, самая что ни на есть нормальная женщина.

Тео погладил Энни по щеке:

- Думаю, я люблю тебя с тех пор, как мне было шестнадцать. - Она наклонила набок голову, словно ждала чего-то. - Точно-точно, - более твердо заявил он, хотя совсем не был уверен. Оглядываясь на свои юношеские годы, кто может быть хоть в чем-то уверен? Однако Энни хотела от него еще что-то, и он обязан ей это дать, хоть понятия не имел, что именно.

И тут неведомо откуда Тео услышал голос куклы: «Да поцелуй же ее, тупая башка».

Он ничего не жаждал больше, однако весь провонял дымом, лицо покрыто жирной копотью и руки запачканные.

«Просто поцелуй».

И тогда он решился. Запустил грязные руки ей в волосы и крепко поцеловал так, что у Энни перехватило дыхание. Целовал шею, веки, уголки рта. Он целовал ее губы так крепко, словно от этого зависела его жизнь. Вцеловывая в нее их будущее. Все, что они могли бы иметь, и все, чем они могли стать. И обоюдные нежные вздохи отдавались музыкой в его ушах.

Энни вцепилась ему в плечи, не отталкивая, а притягивая ближе. И Тео потерялся в ней. И обрел себя.

И по окончанию поцелуя он держал перепачканными руками ее не менее грязные щеки. А на кончике ее носа чернела сажа. Губы опухли от поцелуя. А глаза сияли.

- Бесплатный секрет, - прошептала Энни.

У Тео внутри все завязалось в тугой узел. Он медленно выдохнул.

- Пусть будет хорошим.

Она прижала губы к его уху и прошептала секрет.

Он оказался хорошим. По-настоящему хорошим. Вообще-то таким, что лучше не бывает.

Эпилог

Солнечные блики прыгали на гребнях волн и отражались от мачт двух парусников, плывших по ветру. На садовом патио прямо перед старым фермерским домом, откуда открывался самый лучший вид на океан, стояли ярко-синие адирондакские кресла. Поблизости в саду цвели розы, дельфиниум, душистый горошек, а извилистая тропинка вела от каменного патио через лужок сзади к дому, который стал вдвое больше, чем был когда-то. В рощице слева укрылся гостевой домик, где на крылечке размером с почтовую марку отдыхало уродливое русалочье кресло.

В садовом патио в центре стола, достаточно солидного, чтобы вместить большую семью, возвышался расправленный, защищающий от дополуденного бриза зонт. Каменная горгулья с залихватски надетой набок бейсболкой с эмблемой «Книксов» когда-то охраняла дом на другом конце острова. Теперь чудище покровительственно нависло над глиняным горшком с пышной геранью. Осколки мэнского лета лежали повсюду: футбольный мяч, розовая игрушечная машинка, брошенные очки для плавания, палочки для пускания мыльных пузырей и мелки для рисования на асфальте.

Между двумя адирондакскими стульями скрестив ноги сидел мальчик с прямыми черными волосами и разговаривал с Негодницей, торчавшей над ним из-за ручки кресла.

- И… - говорил мальчик, - вот почему я затопал ногами. Потому что он меня очень, ну очень разозлил.

Кукла потрясла кудряшками:

- Ужас-ужас! Ну-ка еще раз повтори, что точно он сделал.

Мальчик, которого звали Чарли Харп, смахнул со лба черную прядь и от негодования надул щеки:

- Он не дал мне водить грузовик!

Негодница схватилась тряпичными ручками за лоб:

- Вот мерзавец!

С соседнего кресла раздался долгий страдальческий вздох.

Негодница и Чарли не обратили на него внимания.

- И потом… - продолжил Чарли. – Он на меня рассердился только потому, что я отобрал мою гоночку у сестренки. Мою машинку.

- Ненормальный! – Негодница махнула в сторону кудрявой годовалой малышки, дремавшей на расстеленном на траве старом стеганом одеяле. – Только потому что ты давно не играешь с этой машинкой, абсолютно не значит, что она может ее брать. Твоя сестренка сплошная надоеда. Она даже тебя не любит.

- Ну… - нахмурился Чарли. – Она типа любит меня.

- Нет!

- Да! Она смеется, когда я корчу рожицы, а когда я с ней играю и шумлю, она бесится.

- Très intéressant, - сказала Негодница, у которой все еще процветала слабость к языкам.

- Иногда она кидает на пол еду, это здорово смешно.

- Хм-м-м… Возможно… - Негодница постучала по щеке. – Нет, забудь.

- Ну скажи.

- Ладно… - Кукла постучала по другой щеке. – Я, Негодница, считаю, что твоя гоночка – игрушка для малышей, и если кто увидит, что ты с ней играешь, то может подумать, что ты сам…

- Они не подумают ничего, потому что я отдам малышовую машинку ей!

Изумленно открыв рот, Негодница рассматривала Чарли.

- Мне надо было об этом поразмыслить. А теперь, сдается, я сочиню песню…

- Не надо песню!

- Очень хорошо. – Негодница фыркнула, глубоко оскорбившись. – Если ты будешь так себя вести, я скажу, что говорила Милашка. Она считает, что ты не можешь стать настоящим супергероем, если не научишься ладить с малышами. Вот что она говорила.

 

Чарли не нашел, что возразить, поэтому пощипал забинтованный большой палец на ноге и вернулся к главной жалобе:

- Я островной мальчик.

- Печально, но только летом, - напомнила Негодница. – Остальное время ты городской мальчик из Нью-Йорка.

- Лето считается! Я все равно островной мальчик, а дети на острове водят машины.

- Когда им десять. – Этот голос, глубокий и самоуверенный, исходил от Лео, второй любимой куклы Чарли, гораздо интереснее скучного старины Питера или глупой тупицы Пышки, или Милашки, которая вечно напоминала ему чистить зубы и всякие такие пустяки.

Лео выглянул из-за ручки другого кресла.

- Островным детям должно исполнится по крайней мере десять, чтобы водить машины. А ты, compadre, шестилетка.

- Мне скоро десять.

- Не так скоро, слава богу.

Чарли вытаращился на Лео.

- Я очень злой.

- Конечно. Суперзлой. – Лео повертел головой в одну сторону, потом в другую. – У меня мысль.

- Какая?

- Скажи ему, как ты злишься. Потом посмотри так жалостливо и попроси его взять тебя на водные санки. Если сможешь разжалобить, то готов спорить, он почувствует себя виноватым и возьмет тебя на море.

Чарли не вчера родился. Он посмотрел мимо Лео на человека, который держал куклу.

- Правда? А мы можем пойти прямо сейчас?

Его отец отложил Лео и пожал плечами:

- Волны хорошие. Почему бы не пойти? Собирай манатки.

Чарли вскочил и пустился в дом, только пятки засверкали. Но только он добежал до крыльца, как остановился и повернулся:

- А я все равно буду водить машину!

- Нет, не будешь! – заявила его мать, снимая с руки Негодницу.

Чарли протопал в дом, а его отец засмеялся:

- Как же я люблю этого сорванца.

- Чему тут удивляться.

Мама Чарли посмотрела на спящую малышку. Копна белокурых кудряшек не могла бы больше отличаться от прямых черных волос братишки, но у детишек были отцовские синие глаза. И материнские непочтительные повадки.

 

Энни откинулась в шезлонге. Тео никогда не уставал смотреть на причудливое лицо жены. Он взял ее за руку, потер пальцем инкрустированное бриллиантами кольцо, которое Энни считала чрезмерным расточительством, но все равно любила.

- Когда мы от них избавимся?

- Завезем к Барбаре в четыре. Она накормит их ужином.

- Оставим их на весь вечер ради пьяного дебоша.

- Не знаю, как насчет пьяного, но дебоша точно.

- Только бы получилось. Я люблю этих маленьких дьяволят всем сердцем, но они губят нашу личную жизнь.

Энни сжала его бедро.

- Только не сегодня.

Тео простонал:

- Ты меня убиваешь.

- Я еще даже не начинала.

Он потянулся к ней.

Чувствуя руку мужа в своих волосах, Энни размышляла, правильно ли с ее стороны, что она так обожает разыгрывать роковую женщину. Что так любит свою власть над ним, власть, которую использует исключительно затем, чтобы разгонять тени. Тео стал другим человеком, не тем, которого она встретила семь лет назад стоящим на лестнице с дуэльным пистолетом. Они оба изменилась. Остров, который она ненавидела, стал любимым местом на земле, отдохновением от занятости ее обычной жизни.

Вдобавок к работе частным образом с проблемными детишками, Энни проводила обучающие семинары по куклам среди врачей, сестер, учителей и социальных работников. Она никогда не представляла, что так полюбит свою работу. И главное испытание – уравновесить это все с семьей, которая означала для Энни все, и с закадычными друзьями. Здесь на острове у нее находилось время делать то, что ускользало в остальное время года, например, вечеринку по случаю десятого дня рождения Ливии на прошлой неделе, когда Джейси со своей новой семьей приехала с материка.

Энни подставила лицо солнцу.

- Так здорово просто сидеть здесь.

- Ты слишком много работаешь, - не в первый раз повторил Тео.

- Не только я.

Совсем не удивительно, что книги о Смельчаке Стриже стали такими популярными. Приключения Смельчака подталкивали юных читателей на грань ужаса, но не сталкивали в пропасть. Энни нравилось, что ее потешные рисунки вдохновляли мужа и радовали читателей.

Из дома кубарем выкатился Чарли. Тео неохотно встал, поцеловал Энни, схватил одну из клюквенно-ореховых печенюшек из контейнера, который нашел на крыльце сегодня утром, посмотрел на спящую дочку и направился с сыном на пляж. Энни забралась с ногами в кресло и обхватила колени.

В ее старых готических романах читателю не суждено было увидеть, что случалось с героиней и героем, когда наступала обыденная жизнь, и им приходилось иметь дело со всей этой суматошностью: работой по дому, детскими ссорами, насморками и хлопотами, когда приходится возиться со всеми обширными родственниками – не ее, а его семейством. Эллиотт с возрастом смягчился, а вот Синтия как была претенциозной, так и осталась, чем доводила Тео до безумия. Энни относилась к ней терпимее, потому что Синтия была на удивление чудной бабушкой – с детьми обращалась куда лучше, чем со взрослыми, и дети ее обожали.

Что касается семьи Энни… Овдовевшая сестра Нивена Гарра Сильвия вместе с его давним партнером Бенедиктом, или дедом Бенди, как называл его Чарли, скоро посетят их, как делали каждое лето. Сначала Сильвия и Бенедикт отнеслись к Энни с подозрением, однако после теста ДНК и нескольких неловких визитов стали такими близкими, словно всю жизнь жили вместе.

Однако сегодня вечером будут только она и Тео. Завтра они заберут детей и отправятся на другой конец острова. Энни представила, как они будут махать семье из Провиденса, снявшей на лето коттедж, превратившийся в школу, потом поднимутся по разбитой дороге на вершину утеса, где открывается лучший вид на острове.

Хозяйственные постройки Харп-Хауза снесли давным-давно, бассейн засыпали ради безопасности. От всего дома осталась только увитая виноградом башня. Они с Тео будут полеживать на одеяле, пробуя хорошее вино, пока Чарли, как истинный островной ребенок, будет носиться, где хочет. В конце концов Тео подхватит дочку, поцелует в макушку и отнесет ее к старому еловому пню. Там присядет на корточки, соберет пляжные стеклышки, все еще рассыпанные в том месте, и прошепчет ей на ушко:

- Давай построим домик для феи.