ПЕРЕД НОВЫМИ ЗАДАЧАМИ
... Если зритель все же получает хоть какую-то опору для надежды, то перед ним открывается возможность катарсиса, духовного очищения. Того нравственного освобождения, про- будить которое и призвано искусство. Искусство несет в себе тоску по идеалу. Оно должно по- селять в человеке надежду и веру. Даже если мир, о котором рассказывает художник, не оставляет места для упований. Нет, даже если более определенно: чем мрачнее мир, который возникает на экране, тем яснее должен ощущаться положен- ный в основу творческой концепции художника идеал, тем отчетливее должна приоткрываться перед зрителем возмож- ность выхода на новую духовную высоту. Что касается сценария «Сталкер», над которым я сейчас работаю, то, возможно, как раз он и даст мне наибольшую — по сравнению со всеми моими предыдущими картинами — воз- можность выразить нечто важное, может быть, самое главное для меня, то, что в прежних своих работах я смог выразить лишь отчасти. Мы расскажем в фильме об одной незаконной экспедиции, возглавленной Сталкером и состоящей всего из двух чело- век— Профессора и Писателя. Все их путешествие займет лишь один день, и, кроме Зоны, в начале и в конце фильма зрителю будет предложено еще только два места действия: комната Сталкера, откуда он утром уйдет в опасное путе- шествие, поссорившись с женой, не желавшей, чтобы муж рисковал собой, и кафе, куда возвращаются путешественники в конце фильма и где их находит жена Сталкера. Так что в первой и последних сценах возникнет еще один, четвертый персонаж фильма. В свете моих нынешних представлений о возможностях и особенностях кинематографа как искусства для меня очень важно, что сюжет сценария отвечает требованиям единства времени, места и действия, по принципу классицистов. Рань- ше мне казалось интересным как можно полнее использовать всеобъемлющие возможности монтировать подряд как хрони- ку, так и другие временные пласты, сны, сумятицу событий, ставящих действующих лиц перед неожиданными испытания- ми и вопросами. Сейчас мне хочется, чтобы между монтаж- ными склейками не было временного разрыва. Я хочу, чтобы время, его текучесть обнаруживались и существовали внут- р и кадра, а монтажная склейка означала бы продолжение действия и ничего более, чтобы она не несла с собой временно- го сбоя, не выполняла функцию отбора и драматургической организации времени. Мне кажется, что подобное нормальное решение, макси- мально простое и аскетическое, дает большие возможности. Поэтому я выбрасываю из сценария все, что можно выбро- сить, и до минимума свожу внешниеэффекты. Мне не хочется развлекать или удивлять зрителя неожиданными сменами мес- та действия, географией происходящего, сюжетной интригой. Фильм должен быть простым, очень скромным по своей кон- струкции. Вероятно, нынешнее стремление к простоте и емкости фор- мы возникло во мне не случайно. Фильм — это некая вещь в себе, модель жизни, как она представляется человеку. Сейчас мне кажется важным заставить зрителя поверить прежде всего в очень простую и потому как раз неочевидную вещь: что кино как инструмент в определенном смысле обладает даже боль- шими возможностями, чем проза. Я имею в виду особые воз- можности, которыми обладает кино, чтобы наблюдать жизнь, наблюдать ее псевдообыденное течение. Именно в этих воз- можностях, в способности кино глубоко и непредвзято вгля- деться в жизнь состоит, в моем понимании, п о э т и ч е с к а я сущность кинематографа. Я понимаю, что чрезмерное упрощение формы тоже может показаться непонятно-вычурным, напряженно-высокомерным. Мне ясно одно: необходимо свести на нет всяческие туманнос- ти и недоговоренности, все то, что принято называть «поэти- ческой атмосферой» фильма. Такую атмосферу обычно как раз и стремятся старательно и специально создать на экране. Атмосферу не нужно создавать. Она сопутствует главному, возникая из задачи, которую решает автор. И чем эта главная задача сформулирована вернее, чем точнее обозначен смысл, тем значительнее будет атмосфера, которая вокруг него воз- никает. По отношению к этой главной ноте начнут резониро- вать вещи, пейзаж, актерская интонация. Все станет взаимо- связанным и необходимым. Все будет вторить и перекликать- ся, а атмосфера возникнет как результат, как следствие воз- можности сосредоточиться на главном. А сама по себе ат- мосфера несоздаваема... Именно поэтому, кстати, мне никог- да не была близка живопись импрессионистов с их желанием запечатлеть мгновение, текучее и изменчивое состояние, пере- дать мимолетное. Все это не кажется мне серьезной задачей искусства. А мне в моей новой картине, повторяю, хочется сосредоточиться на главном, и, надо полагать, тогда-то и воз- никнет атмосфера более активная и эмоционально заразитель- ная, чем это было до сих пор в моих фильмах. Какова же главная тема, которая должна отчетливо проз- вучать в фильме? Это тема достоинства человека и тема чело- века, страдающего от отсутствия собственного достоинства. Дело в том, что когда наши герои отправляются в свое путе- шествие, то они намереваются добраться до того места, где •исполняются сокровенные желания. А пока они идут, они вспо- минают историю то ли реального человека по прозвищу Дико- браз, то ли легенду о нем, вспоминают о том, как он шел к за- ветному месту, чтобы попросить здоровья своему сыну. И до- шел до него. А когда вернулся обратно, то обнаружил, что сын его по-прежнему болен, зато сам он стал несметно богат. Зона реализовала его д е й с т в и т е л ь н о е существо, действитель- ное желание. И Дикобраз повесился. В конце концов наши герои достигают цели. Но они дохо- дят до этого места так много пережив и переосмыслив в себе, что не решаются к нему приблизиться. Они поднялись до осоз- нания той мысли, что нравственность их, скорее всего, несо- вершенна. И еще не находят в себе духовных сил, чтобы до конца поверить в самих себя. Так кажется до последней сцены, когда в кафе, где они от- дыхают после путешествия, появляется жена Сталкера, уста- лая, много пережившая женщина. Ее приход ставит героев фильма перед чем-то новым, необъяснимым и удивительным. Им трудно понять причины, по которым эта женщина, беско- нечно много терпевшая от мужа, родившая от него больного ребенка, продолжает любить его с той же беззаветностью, с какой она полюбила его в дни своей юности. Ее любовь, ее преданность — это и есть то чудо, которое можно противо- поставить неверию, опустошенности, цинизму, то есть всему тому, чем жили до сих пор герои фильма. В этой картине я в первый раз постараюсь быть недвус- мысленно определенным в обозначении той главной позитив- ной ценности, которой, как говорится, жив человек. В «Соля- рисе» речь шла о людях, затерянных в космосе и вынужден- ных, хотят они того или нет, добывать какой-то новый кусочек знания. Эта как бы извне заданная человеку бесконечная уст- ремленность к познанию по-своему очень драматична, ибо со- пряжена с вечным беспокойством, лишениями, горем и разо- чарованиями— ведь конечнаяистина недостижима. К тому же человеку дана еще и совесть, заставляющая его мучиться, когда его действия не соответствуют законам нравственнос- ти, — значит, и наличие совести тоже в определенном смысле трагично. Разочарования преследовали героев в «Солярисе», и выход, который мы им предложили, был, в общем-то, иллю- зорен. Он был в мечте, в возможности осознания ими своих корней, тех крепей, которые навсегда связали человека с по- родившей его Землей. Но и эти связи тоже не были достаточ- но реальны. Даже в «Зеркале», где речь шла о глубоких изначальных, непреходящих, вечных человеческих чувствах, эти чувства трансформировались в непонимание, недоумение героя, кото- рый не мог понять, почему ему дано вечно мучиться из-за них, мучиться из-за любви к близким. В «Сталкере» все должно быть договорено до конца: человеческая любовь и есть то чудо, которое способно противостоять любому сухому теоре- тизированию о безнадежности мира. Это чувство — наша об- щая и несомненная позитивная ценность. Это то, на что опи- рается человек, то, что ему дано навсегда. В фильме Писатель произносит длинную тираду о том, как скучно жить в мире закономерностей, где даже случайность — результат закономерности, пока еще скрытой от нашего по- нимания. Писатель, может быть, для того и отправился в Зону, чтобы чему-то удивиться, перед чем-то ахнуть... Однако по-настоящему удивиться его заставляет простая женщина, ее верность, сила ее человеческого достоинства. Так все ли поддается логике, все ли можно расчленить на составные эле- менты и вычислить? Мне важно установить в этом фильме то специфически че- ловеческое, нерастворимое, неразложимое, что кристаллизу- ется в душе каждого и составляет его ценность. Ведь при всем том, что внешне герои, казалось бы, терпят фиаско, на самом деле каждый из них обретает нечто неоценимо более важное: веру, ощущение в себе самого главного. Это г л а в н о е живет в каждом человеке. Таким образом, в «Сталкере», как и в «Солярисе», меня меньше всего увлекает фантастическая ситуация. К сожале- нию, в «Солярисе» все-таки было слишком много научно-фан- тастических атрибутов, которые отвлекали от главного. Раке- ты, космические станции — их требовал романЛема — было интересно делать, но теперь мне кажется, что мысль фильма выкристаллизовывалась бы отчетливее, крупнее, если бы всего этого удалось избежать вовсе. Думаю, что реальность, кото- рую привлекает художник для доказательства своих идей, должна быть, простите за тавтологию, реальной, то есть по- нятной человеку, знакомой ему с детства. Чем реальнее — в этом смысле слова — будет фильм, тем убедительнее будет автор. В «Сталкере» фантастической можно назвать лишь исход- ную ситуацию. Эта ситуация удобна нам потому, что помогает наиболее выпукло и рельефно обозначить основной нрав- ственный конфликт, волнующий нас в фильме. Внутри же самой ткани происходящего никакой фантастики не будет, ви- димо-реальной будет даже Зона. Все должно происходить сейчас, как будто бы Зона уже существует где-то рядом с нами. Ведь Зона — это не территория, это та проверка, в ре- зультате которой человек может либо выстоять, либо сло- маться. Выстоит ли человек — зависит от его чувства собст- венного достоинства, его способности различать главное и пре- ходящее.
|