Помни себя», или первая экспедиция

Я начну с нескольких слов о своей собственной жизни вплоть до того дня, когда я впервые встретил г-на Гурджиева.

Я композитор. Музыка всегда была для меня «талантом» Ново­го Завета, дарованным мне Господом и требующим, чтобы я раз­вивал и работал над ним непрестанно. Однако уже задолго до того, как я встретил г-на Гурджиева, мне было ясно, что для того, чтобы иметь возможность развиваться в своей творческой работе, мне было необходимо найти «нечто» — что-то более великое или бо­лее высокое, что я не мог определить и выразить словами. И толь­ко лишь, если бы я смог получить это «нечто», я был бы способен продвигаться дальше и надеяться получить истинное удовлетворе­ние от своего собственного творчества, а не стыдиться самого себя. Мне часто приходили на ум слова Бетховена: «Музыка является более высоким откровением, чем философия или наука». И я все­гда вспоминал, когда сочинял музыку, изумительные слова из рус­ской волшебной сказки: «Пойди туда — не знаешь куда; принеси то — не знаешь что»; дорога длинна, путь неведом; герой не знает, Как достигнуть цели, полагаясь только лишь на самого себя; ему приходится искать руководства и помощи Высших Сил...

Итак, моя жизнь была поиском.

Я не собираюсь подробно рассказывать о ранних годах моего поиска и упомяну только о том, что я соприкасался со многими «путями» и встречался с некоторыми выдающимися людьми, но они никогда не оправдывали моих надежд и не могли дать мне того, к чему я стремился. Однако через одного из них я встретил А. А. Захарова, который привел меня к г-ну Гурджиеву.

Захаров был необычайно приятный и высокообразованный че­ловек, и он стал нашим большим другом. По профессии он был Математиком. Наши беседы, однако, всегда были о том, что для Нас было самым важным в жизни, — о поиске.

Это было в 1916 году, во время войны. Он приехал навестить мою жену и меня в Царское Село, куда я как гвардейский офицер запаса был направлен командованием. Тогда, осенью 1916 года, он сказал мне, что встретил учителя, настоящего Учителя. Но он не открыл мне его имени и не рассказал о том, как он его встретил.

Однажды, когда я провожал его на станцию, он начал говорить об этом учении, которое, как он сказал, может быть ответом на наш самый главный вопрос. «Суть дела, — сказал он, — заключа­ется в следующем: человек на его настоящем уровне бытия не обладает бессмертной неразрушимой душой, но при помощи оп­ределенной работы над собой он может создать бессмертную душу. Тогда это вновь образованное тело души уже не будет больше подвластно законам физического тела и после смерти физическо­го тела продолжит свое существование.» После долгой паузы, по­следовавшей за этим заявлением, Захаров добавил: «Но тут име­ется еще кое-что, что может Вас озадачить. Видите ли, обычно считается, что высшее знание дается даром. Но в данном случае, если бы Вы и Ваша жена пожелали присоединиться к этой Работе, Вас пришлось бы внести определенную сумму денег». Он назвал эту сумму. Хотя это была довольно большая цифра (1000 долларов), она в то время была еще нам по карману.

Поскольку я часто бывал разочарован в подобных вопросах и к тому же заметил, что и моя жена не слушает внимательно и не придает серьезного значения тому, о чем говорит Захаров, я ста­рался заговаривать с ним об этом наедине. И так как она ничего не знала об Учителе, которого встретил Захаров, я решил не гово­рить ей о нем до тех пор, пока я не увижу его сам. Я несколько раз спрашивал Захарова о том, когда же он представит меня этому человеку, но он всегда отвечал: «Я обещал Вам это. Когда придет время, я Вам об этом скажу».

В середине декабря Захаров сказал мне, что если я по-прежнему хочу встретиться с «этим человеком», то я должен в следующее воскресенье между шестью и семью часами вечера быть в ресто­ране Палкина. Это был очень большой ресторан на углу Невского проспекта, главной улицы Санкт-Петербурга, но из тех, куда не полагалось заходить гвардейскому офицеру. Захаров должен был прийти туда, чтобы взять меня с собой и отвести к г-ну Гурджиеву.

Я пошел. Наконец появился Захаров, и мы направились к боль­шому железнодорожному Николаевскому вокзалу, который нахо­дился на том же Невском проспекте. Внезапно он остановился перед одним домом и поднялся на второй этаж, где находилось кафе. Это было кафе с чрезвычайно пестрой массой посетителей, представителей толпы, двигавшейся по Невскому днем и ночью. И если бы кто-нибудь увидел меня здесь, мне пришлось бы на­всегда покинуть свой полк.

Мы вошли, заказали кофе и стали ждать.

Через некоторое время я увидел, как к нам подходит доктор С., которого я прежде встречал в обществе, и вместе с ним двое мужчин в черных пальто. Оба они были типичные кавказцы С черными глазами и черными усами. Они были очень хорошо одеты, но выглядели они настолько по-кавказски.,. Интересно, который из них был он? Должен сказать, что моя первая реакция могла вы­ражать что угодно, но только не восторг или поклонение...

Кто же из них двоих был он? Мои сомнения быстро рассея­лись, когда я встретился взглядом с одним из них. Все трое при­близились, и мы пожали друг другу руки. Человек с «теми глаза­ми» занял центральное место с узкой стороны стола, справа от него сел доктор С. с другим человеком, а слева — я и Захаров. Затем наступил момент тягостного молчания. Мои глаза не могли не заметить накладные манжеты, которые были к тому же не пер­вой свежести. Потом я подумал: ты должен говорить... Я сделал большое усилие и заставил себя сказать ему, что я хотел бы быть допущенным к его Работе.

Г-н Гурджиев спросил меня о причинах, побудивших меня об­ратиться к нему с этой просьбой. Может быть, я не был счастлив в жизни? Или, может быть, имеются какие-нибудь другие особые причины? Я ответил, что я был вполне счастлив, что я в счастли­вом браке, что у меня достаточно денег и мне не приходится забо­титься о том, чтобы зарабатывать себе на жизнь, и что у меня есть моя музыка, которая была центром моей жизни. Но, добавил я, всего этого было недостаточно. «Без внутреннего роста, — сказал я, — для меня вообще нет никакой жизни. И я, и моя жена — оба мы ищем путь к развитию.»

К этому времени я осознал, что глаза г-на Гурджиева имели необыкновенную глубину и силу проникновения. Слово «прекрас­ные» вряд ли было подходящим для их характеристики, но я дол­жен сказать, что до этого момента мне никогда не приходилось видеть подобных глаз и никогда еще я не ощущал впечатления от такого взгляда.

Г-н Гурджиев выслушал меня и затем сказал, что мы поговорим позднее об интересующем меня вопросе. «А пока, — сказал он доктору С., — пусть Успенский расскажет ему обо всем, что было сказано до сих пор, и пусть он прочтет ему рассказ «Проблески Истины.»

Я решил спросить г-на Гурджиева, можно ли мне внести деньги в его работу. Он ответил: «Наступит время, когда, если я попрошу Вас отдать мне все, что Вам принадлежит, Вы с радостью сделаете это. Но покамест ничего не нужно».

Таким образом разговор окончился, и мы с Захаровым вышли. В течение долгого времени я не мог говорить. И лишь тогда, когда мы дошли до Литейного, я сказал Захарову о сильном впечатле­нии от встречи и о глазах г-на Гурджиева.

«Да, — сказал он, — понимаю. Конечно, Вы никогда больше не увидите таких глаз.»

Вкратце описав эту мою первую встречу с г-ном Гурджиевым, я хотел бы теперь еще кое-что рассказать об этом. Конечно, эта встреча была запланирована самим г-ном Гурджиевым. Он сделал все, чтобы создать для меня неблагоприятные условия, на­чиная с того, что я был вынужден пойти в ресторан Палкина, а затем в это кафе, где г-н Гурджиев сказал при мне: «Обычно здесь бывает больше проституток». Все, включая это циничное замечание, имело целью оттолкнуть новичка, а если и не оттолк­нуть, то, по крайней мере, увеличить трудности для него, заста­вить его крепко держаться цели, несмотря ни на что.

После этой встречи жизнь моя стала подобна сказке. С ранне­го детства я читал сказки, и их смысл всегда сохранялся во мне и сопровождал меня. Идти вперед и никогда не упускать из виду реальную цель, преодолевать препятствия, надеяться на помощь из неведомых источников, если твои стремления правые. Кажет­ся, что если ты продолжаешь стремиться к одной великой цели, то ты свершишь такие подвиги, о которых ты даже не мечтал. Но горе тебе, если ты позволишь себе уклониться от цели или если ты поддашься искушению и променяешь свой идеал на что-то де­шевое.

Желание быть с г-ном Гурджиевым стало теперь единственной реальностью. Обычная жизнь, которая тоже была действительно­стью, продолжалась, но казалась почти нереальной. Итак, я сделал первый шаг.

После этой встречи я должен был найти Успенского. Он жил на Троицкой улице, недалеко от Невского. Когда я позвонил в колокольчик, человек в пенсне открыл мне дверь.

Это был Петр Демьянович Успенский. Его мобилизовали в ар­мию, но он был освобожден из-за близорукости. Теперь ему уже недолго оставалось носить военную форму.

Он с самого начала произвел на меня очень сильное впечатле­ние; это был простой, вежливый, доступный и интеллигентный человек. Не теряя времени, он стал рассказывать мне о том, о чем позднее написал в своей книге «В поисках Чудесного».² Он умел объяснить сложную схему миров, планет, космосов и т. д. таким необычайно простым и ясным образом, что все это могло быть усвоено каждым, кто серьезно интересовался этими аспектами учения г-на Гурджиева.

В конце нашего разговора он дал мне листки с отпечатанным на машинке текстом, где рассказывалось в передаче одного из его учеников о первой встрече г-на Гурджиева с «кем-то».

Как только я вернулся в Царское Село, я отдал эти записи для прочтения своей жене. Когда она закончила чтение, она ска­зала: «Такого человека я бы хотела увидеть!» Но когда я рас­сказал, что я уже встречался с ним, она была совершенно вне себя. Я объяснил ей, что поступил так по той причине, что мы уже встречали так много людей, которые нам не нравились, что на этот раз я решил сначала увидеть его сам, чтобы оградить ее от разочарования. Стоит ли говорить о том, что ее желание встретить этого Учителя было сильнее, чем какая-либо другая эмо­ция, и мы с нетерпением ждали того дня, когда г-н Гурджиев вер­нется в Санкт-Петербург, с тем, чтобы мы могли пойти к нему вместе.

К началу февраля г-н Гурджиев еще не вернулся из Москвы, а мне в конце месяца уже нужно было уезжать на фронт. Револю­ция надвигалась медленно, но неотвратимо. Те, кого мы знали в городе, жили еще по-прежнему, как обычно, но в пригородах уже начались мятежи.

Наконец появился г-н Гурджиев. Нас пригласили на встречу, которая состоялась в квартире господина и госпожи Успенских. На этом собрании было сравнительно немного людей. Они сели перед диваном, на котором позднее примостился г-н Гурджиев. Большинство из этих людей уже было знакомо с идеями, которые теперь стали доступны благодаря книге «В поисках Чудесного». Встреча эта не была лекцией, и там было очень мало что сказано, но моя жена и я — мы одновременно почувствовали атмосферу напряженного внутреннего поиска. Время от времени кто-нибудь нарушал молчание коротким вопросом. Это не было лишь настро­ение равнодушных людей, интересовавшихся оккультными уче­ниями, модными в то время. Это были люди, для которых ответ на внутренние вопросы, нахождение пути к действительной актив­ной Работе над собой поистине составляли ядро их жизненных интересов.

Я могу описать вам то впечатление, которое эта встреча оказа­ла на мою жену, ее собственными словами:

В феврале 1917 года мы жили в Царском Селе, в рези­денции царя, потому что мой муж как офицер запаса был призван и зачислен в полк и в конце месяца должен был отправиться на фронт. Был холодный зимний день, и мы сидели в нашем кабинете, занимаясь каждый своим делом. Мой муж вручил мне листки с машино­писным текстом и спросил, не хотела ли я прочесть это. Я сразу начала читать, и, когда дошла до того места, где говорилось о том, что никто не может вас посвятить, кроме вас самих, я остановилась и сказала моему мужу: «Если бы мы смогли найти того человека, который сказал это, я бы с радостью последовала его учению». В течение нескольких лет мой муж искал того, кто бы мог помочь ему найти путь к лучшему понима­нию жизни, но неоднократно потыкался на лжепомощь или еще хуже того. В ответ мой муж сказал мне, что он не только уже нашел этого человека, но даже и встре­чался с ним. Вместо того, чтобы обрадоваться этому, я вспылила, упрекая его за то, что он мне ничего не сказал об этом. Это была наша первая ссора... Но мое желание узнать больше об этом человеке было силь­нее, чем мое раздражение, и когда я успокоилась, я от­крыла, что он вскоре должен будет вернуться из Моск­вы и что мой муж сможет увидеть его и взять меня с собой.

Наконец наступил этот день. Оказалось, что этот день совпал с днем рождения моей младшей сестры и мои родители по этому случаю давали бал, который нам, конечно, надо было тоже посетить.

Встреча была назначена на половину девятого вече­ра в квартире господина и мадам Успенских, с которы­ми я еще не была знакома. Комната была не очень боль­шая. Перед турецкой софой сидело на стульях около пят­надцати человек.

Человека, которого мы так стремились увидеть, еще не было в комнате. Все здесь казалось мне необычно странным, и я была поражена той искренностью и про­стотой, с которой эти люди говорили между собой. Доктор С., который казался главой группы, спросил у людей, что бы они могли сказать в ответ на вопрос, который был задан им в прошлый раз. Вопрос был следу­ющий: что является главным препятствием, останав­ливающим человека при его продвижении по пути само­развития? Было предложено несколько разных ответов. Один сказал, что это были деньги, другой сказал, что это слава, третий — любовь и т. д.

Поскольку мы были новичками, мы присели у окна ли­цом к софе. Совершенно внезапно, подобно черной пан­тере, в комнату вошел человек восточной внешности, такой, какую я никогда еще не встречала. Он подошел к дивану и уселся на нем, по-восточному скрестив ноги. Затем он спросил, о чем идет разговор, и доктор С. сказал ему о вопросе и об ответах.

Когда он упомянул о любви, г-н Гурджиев прервал его. «Да, это верно, любовь является самым большим пре­пятствием к развитию человека.»

В этот момент я подумала: «Опять то же самое». Всегда нам приходится уходить, расставаться. Мы не можем думать о саморазвитии и оставаться вмес­те. Мое душевное равновесие было полностью нару­шено...

Однако г-н Гурджиев продолжал: «Но какая любовь? Существуют разные виды любви. Когда это любовь к себе, самолюбие, эгоистическая любовь или временное притяжение, временное увлечение, — это мешает, по­тому что связывает, порабощает человека и он не сво­боден. Но если это настоящая любовь друг к другу, ког­да стремишься помочь другому, то это нечто совер­шенно другое. И я всегда рад, если муж и жена оба интересуются этими идеями, потому что они могут помочь друг другу».

Я не могла поднять своих глаз, но, тем не менее, у меня было отчетливое чувство, что г-н Гурджиев смот­рит на меня. Сегодня я уверена, что он сказал это спе­циально для меня. Я находилась в очень странном со­стоянии, я была так счастлива. Затем нам надо было уходить, чтобы попасть на бал. Когда я входила в зал в доме своих родителей, где происходил бал, я внезап­но испытала отчетливое чувство, как будто что-то ударило меня в грудь. Люди, которые там танцевали, казались мне куклами.

Через несколько дней я смогла увидеть г-на Гурджиева наедине. Первое, о чем он меня тогда спросил, было то, что я почувствовала, когда пришла домой после собрания. Я не знала, как выразить словами свое пере­живание. Я даже не понимала того, что это было за переживание, но я рассказала ему о том странном чувстве, которое я испытала, когда вошла в бальный зал. Он сказал, что это хорошо и что он рад этому. Я действительно не помню ничего больше, кроме того, что он был удовлетворен и что он сказал тогда, что если мы захотим, то мой муж и я можем всегда приходить к нему всякий раз, когда он находится в Санкт-Петербурге. Я сказала, что мой муж скоро должен отправиться на фронт и что теперь никто из нас не сможет больше бывать у него, поскольку я намерена следовать за своим мужем до тех пор, пока это мне будет позволено. Я также, спросила его о том, нельзя ли моему мужу избежать участия в военных дей­ствиях на фронте. «Нет, — сказал он, — когда живешь среди волков, нужно выть по-волчьи. Но вам не следует быть захваченными военным психозом, и вы должны постараться, чтобы внутри себя быть весьма далеки­ми от всего этого.»

Хотя мы видели г-на Гурджиева всего лишь два раза, я присоединилась к решению моего мужа воспользоваться любой возможностью для того, чтобы увидеть его еще раз.

Итак, я продолжаю свой рассказ. Мы еще раз увидели г-на Гурд­жиева в Санкт-Петербурге за несколько лет до того, как нам при­шлось выехать в Киев. Оттуда нам надо было ехать на фронт.*

Прежде чем расстаться с г-ном Гурджиевым, я попросил у него совета относительно своей военной службы. Он сказал мне: «Вы офицер, и Вы должны пойти на фронт, но только никогда не по­зволяйте себе быть захваченным военным психозом. Помните себя... Не забывайте помнить себя! Вы увидите, что на днях по­всюду вспыхнет революция и все будет кончено. Тогда Ваше пре­бывание на фронте уже не будет иметь никакого смысла с воен­ной точки зрения. Попробуйте к тому времени освободиться и прийти туда, где буду я». После краткой паузы он добавил, по­вернувшись к доктору С., который находился там: «Его следует попровоцировать и проверить. Проверьте его, доктор!» Затем, об­ращаясь ко мне, он сказал: «Помните себя, не забывайте помнить себя!»

Помнить себя — это центральная идея Учения г-на Гурджиева. Что касается «провоцирования», то это связано с другой из его идей, а именно, со следующим: вера в его Учение не требуется. На самом деле требуется совершенно противоположное. Учитель, направляя и наблюдая за учеником, в то же самое время постоян­но меняет свой курс, путает его и часто провоцирует явными про­тиворечиями для того, чтобы заставить его самого выяснить, где же правда. Это возможно только тогда, когда ученик имеет внут­ри себя сильнейшее стремление идти вперед, выдержать, когда он несет в себе горячее желание, которое не позволяет ему остано­виться перед какими бы то ни было преградами.

Лишь 28 августа 1917 года мы снова увидели г-на Гурджиева в Ессентуках на Кавказе.

Это заняло бы слишком много времени, чтобы рассказать все, что произошло в течение этих месяцев, начиная с февраля и кон­чая августом, но во всех событиях этого времени красной нитью проявились мои усилия, направленные к тому, чтобы воссоеди­ниться с г-ном Гурджиевым. Обстоятельства складывались весьма

*Мы сели на последний поезд, покидавший Петроград, в то время, когда царь еще царствовал. Мы пробыли в Киеве пять дней, не зная еще, как обстоят дела. Затем мы узнали, что царь отрекся от престола и что к власти пришло Временное правительство.

неблагоприятно, но именно эти трудности и препятствия способ­ствовали в итоге тому, что моя жена и я смогли, наконец, увидеть г-на Гурджиева на Кавказе.

Восстание солдат, которое едва не стоило мне жизни, кончи­лось тем, что меня отправили в Петроград. Но так как Петроград стал центром революции, мне нужно было найти какой-то выход, чтобы мы оба смогли бежать из этого города. Поскольку моим единственным желанием было попасть туда, где находился г-н Гурджиев, а именно на Кавказ, то я задался целью получить разреше­ние отправиться в Ростов, поближе к Черному морю, на юг Рос­сии, где революция еще не распространилась. Там бы я мог про­должать работу над своими военными изобретениями, одно из которых уже было принято армией. Но получить направление в это место казалось совершенно невероятным. Затем судьба или случай помогли мне. Это было как в сказке. Я встретился на улице с одним из своих родственников. Когда он спросил меня, что я делаю в Петрограде, я рассказал ему все о себе и, поскольку он был адъютантом одного из великих князей, командующего артил­лерией, получил все необходимые документы прямо на следую­щее утро. Мы тут же выехали, но вместо того, чтобы поехать в Ростов, мы прямо отправились в Ессентуки. В то утро, когда мы выехали из Петрограда, в дом родителей моей жены явились сол­даты, чтобы арестовать меня.

Бросая ретроспективный взгляд на события, я бы хотел расска­зать о том, как однажды «самовоспоминание»³ спасло мне жизнь.

Я был прикомандирован к штабу нашего полка, и мы находи­лись в окопах. Однажды около четырех часов дня меня послали с донесением в Ставку. Я сел на свою лошадь и поскакал вдоль возвышенности, откуда дорога спускалась в долину. Вскоре я ус­лышал одиночные взрывы артиллерийских снарядов, следовавшие через каждые три минуты. Я встретил солдата, который сказал, что немцы «перемалывают» их в долине, нанося удар как раз вдоль той дороги, по которой мне надо было ехать. Поскольку было со­вершенно немыслимо повернуть назад и не доставить донесение, я вынужден был продолжать свой путь.

Слова г-на Гурджиева «Помни себя» пришли мне на ум. Хотя я слышал их только один раз, и тогда еще без объяснения, я сразу очутился в новом состоянии глубокого спокойствия, как только я начал повторять их и удерживать в уме.

На дороге передо мной я мог видеть свежие воронки от разор­вавшихся снарядов. Продолжая свой путь, я повторял про себя: «Я помню себя». Это нисколько не мешало мне замечать все, про­исходившее вокруг меня. Внезапно я услышал нарастающий вой приближающегося ко мне артиллерийского снаряда. Он разор­вался очень близко от меня, но именно из-за близости его ко мне и я, и моя лошадь остались невредимыми.* Однако моя лошадь испугалась и упала в мелкую канаву. Я спрыгнул с нее, повторяя все время: «Я помню себя». Лошадь встала, пробежала неболь­шое расстояние и остановилась. Я был внутренне спокоен, но мне было необходимо быстро решать, в каком направлении бежать, поскольку следующий снаряд разорвется не менее чем через три минуты.

Существует теория, что снаряды никогда не попадают в одно и то же место. Может быть, мне следует поспешить и залечь в воронке, образовавшейся от только что разорвавшегося снаря­да? Нет. Может быть, мне попытаться поймать лошадь? Если я буду это делать, то уйду от этого опасного места. Именно это я и сделал. Следующий снаряд не заставил себя ждать. Он упал и разорвался именно около той самой воронки. «Помни себя» — это помогало мне сохранять спокойствие и позволило в критиче­ский момент найти правильное решение.

Было уже темно, около восьми вечера, когда мы прибыли в Ессентуки и подъехали к небольшому дому. Наш багаж находил­ся на двух телегах, и нас сопровождала наша горничная Марфу-ша. Мы позвонили в колокольчик около калитки. Нам открыл че­ловек, одетый, подобно рабочему, в простую русскую рубашку с поясом и потертый пиджак, пахнущий потом. Было трудно при­знать в нем нарядного и элегантного Захарова.

Моя жена заглянула в окно и увидела голый стол без скатерти, с пустыми чайными стаканами и керосиновой лампой. Время было военное, и электричества не было. За столом сидели мужчины и женщины. Женщины были в платочках, подобно крестьянкам. Позднее же она сказала мне, что все это напомнило ей сцену из пьесы Горького «На дне».

Появился г-н Гурджиев и очень любезно попросил нас войти. Затем он попросил свою жену дать нам что-нибудь поесть. Повер­нувшись к Захарову, необычайно нежным голосом он сказал: «Ан-дреич, самоварчик!»**

Когда все закончили пить настоящий китайский чай, г-н Гурд­жиев, к нашему великому удивлению, приказал: «Уберите стол и постройтесь». Через секунду стол исчез, и все построились посреди комнаты. «Шагом марш!» — скомандовал г-н Гурджиев,

Первоначальное распространение взрывной волны разрывного снаряда австрийского типа на ровном месте направлено высоко вверх. Вот почему раз­рывные снаряды осколочного действия не поражают тех, кто находится близко от них.

"Позднее я узнал, что Захаров должен был ставить «самоварчик» много раз в день и что это было очень хлопотное дело. Маленькие кусочки дерева и угля, которые нужно было класть внутрь, чтобы разжечь самовар, с трудом зажигались и плохо горели. Нужно было раздувать огонь, и стоило только на момент отвер­нуться, как пламя гасло и приходилось все начинать сначала. (Прим. автора.)

 

все начали маршировать, делать повороты, бегать и выполнять всевозможные упражнения. Это продолжалось довольно долгое время. Когда все, кто принимал участие в этом, устали, г-н Гурд­жиев велел им сесть и отдохнуть.

Г-н Гурджиев заметил во время чаепития, что я пил свой чай с двумя кусками сахара, и он сейчас сказал: «Вы не должны есть сладкое, иначе Вы получите сахарную болезнь». Конечно, он гово­рил не о диабете, хотя было верно и то, что я был довольно пол­ным и сладости, которые я любил, были вредны для меня. Но его указание, касавшееся того, чтобы я их не ел, было сделано с це­лью возбудить во мне внутреннюю борьбу с сильной привычкой. Г-н Гурджиев часто давал подобные упражнения, заставлявшие тех, кто начинал работать над собой, бороться с привычками.

Устав от дороги, на следующий день мы встали поздно. В тече­ние долгого времени мы обсуждали наши впечатления о предше­ствующем вечере, и хотя ничего экстраординарного и не произош­ло, и мы к тому же пока еще мало что поняли из всего виденного, оба мы почувствовали, что лицезрели реальное свидетельство внут­ренней Работы.

Вечером г-н Гурджиев пригласил мою жену и меня с собой на прогулку. Мы отправились в город на большое расстояние, чтобы купить «кулич». На обратном пути г-н Гурджиев начал ускорять темп своей ходьбы, постоянно увеличивая его все больше и боль­ше. Наконец практически он уже бежал. Мы старались не отста­вать от него и тоже бежали с ним таким образом некоторое рас­стояние. Мы знали, что он нас испытывает, чтобы посмотреть, сможем ли мы вынести это, а также проверить, как мы к этому отнесемся.

Дома г-н Гурджиев снова заставил нас всех повторять за ним разные жесты и гримасы. Во время этого он внезапно крикнул «Стоп!», и все застыли, каждый с той гримасой, которую имел в тот момент. Моя жена и я ничего не знали тогда об этом упраж­нении «стоп», как и о других подобного же рода, но мы тоже остановились, и г-н Гурджиев подошел ко мне специально для того, чтобы я обратил внимание на то, как моя жена удерживает выражение на своем лице, не думая о том, насколько безобразно она выглядит.

В течение вечера был разговор о том, что г-н Гурджиев собира­ется отправиться в Персию, и о том, что он намеревается зарабо­тать необходимые для этого деньги посредством «дробления кам­ней для строительства дорог». Эти новости породили в нас страш­ное беспокойство. Персия?.. Как же мог я, офицер, отправиться туда в военное время? Это означало стать дезертиром... Следующим утром, на третий день нашего пребывания в Ессентуках, г-н Гурджиев объявил, что в этот вечер он собирается в Персию.

Он не сказал ни одного слова о том, как именно, и не сообщил никаких других подробностей!

Мы пришли сюда для того, чтобы быть с г-ном Гурджиевым, не думая о каких бы то ни было трудностях. Теперь беспокойство, сомнения, неуверенность в отношении будущего ставили перед нами многие вопросы. Что же нам делать? Прежде всего, мы дол­жны были позаботиться о нашей верной Марфуше и о ее муже, моем ординарце, которому я велел присоединиться к нам в Ессен­туках после того, как он доставит все наши ценности в надежное место в Москве, что мы тогда считали еще возможным.

Однако через несколько часов мы выяснили, что г-н Гурджиев, его жена и Захаров собираются на следующее утро всего лишь в Туапсе, на Кавказ. Он сказал нам, что если мы пожелаем, то тоже можем отправиться вместе с ним. Не колеблясь ни минуты, мы решили тронуться в путь и быть вместе с ним до тех пор, пока у нас хватит сил. Позднее мы поняли, что это было правильное решение. Если пользоваться выражением г-на Гурджиева, то по­ход в Туапсе был первым верстовым столбом на нашем пути.

Итак, на следующий день мы сели в поезд, направляющийся в Туапсе, а утром третьего дня мы отправились к г-ну Гурджиеву в его гостиницу. Мы нашли его лежащим на кровати, укрытым ковром. В комнате были также его жена, дочь мадам О. и Захаров. Никто не говорил ни слова. Мы сели и замолчали. Я почувствовал гнетущую атмосферу, которая давит каждого, когда не знаешь, что делать. Г-н Гурджиев, конечно, знал, как создавать подобную атмосферу... Наконец я больше не мог выдержать этого и спросил о его планах относительно Персии и о том, как мы смогли бы последовать за ним туда.

«Поскольку у меня нет денег, чтобы отправиться туда обычным способом, — ответил он, — я наймусь дробить камни для моще­ния дорог. Я уже говорил вам об этом. Это самая отвратительная работа. Она невозможна для вас, потому что после целого дня работы женщины должны мыть ноги работникам, а ноги 3. ужас­но нехорошо пахнут. Леночка, ну она может мыть ноги, но Ваша жена не сможет.» И снова воцарилось тяжелое молчание, и боль­шую часть дня это давление продолжалось. Моя жена была в от­чаянии. Она обвиняла меня в том, что я неправильно заговорил с г-ном Гурджиевым, в том, что я не понимал нашего опасного положения, в том, что мои военные бумаги были не в порядке из-за того, что мы не остановились в Ростове, а прямо отправились в Ессентуки. На следующий день она осталась в нашей гостинице, сказав, что не хочет идти со мной к г-ну Гурджиеву.

Затем напряжение стало расслабляться, потому что г-н Гурд­жиев сказал мне: «Я знаю, Вам надо поехать в Ростов оформить бумаги, и, возможно, когда Вы вернетесь, я еще не уеду в Персию».

Итак, моя жена и я первым же поездом отправились в Ростов. Вышло так, что командующий войсками гарнизона был мой быв­ший наставник, который очень меня любил. Без каких бы то ни было проволочек он приказал оформить и подписать мои бумаги и дал мне к тому же еще двухнедельный отпуск. На следующий день мы были снова вместе с г-ном Гурджиевым.

Во время нашего отсутствия г-н Гурджиев купил телегу под названием «тачанка» и двух молодых лошадей. Вечером мы отпра­вились в горы вместе с г-ном Гурджиевым, его женой и Захаро­вым испытать их. Он сказал теперь, что если мы хотим отправить­ся вместе с ним, то нам надо будет отобрать для погрузки на те­легу только самые необходимые вещи не более одного чемодана на человека, и что мы должны быть готовыми вступить в путь в следующее воскресенье. Мы тут же решили отправиться и оста­вить свою горничную Марфушу в гостинице со всеми осталь­ными нашими пожитками. Весь багаж был уложен на телегу, и вскоре он уже возвышался на целый метр в высоту, так, что ни для кого не осталось места, кроме самого возницы — г-на Гурд­жиева.

Когда наступило воскресенье, г-н Гурджиев сказал нам, что мы позавтракаем в ресторане и затем выедем в направлении Сочи на берегу Черного моря. Мы должны будем пройти через горы крат­чайшим путем, потому что главная дорога слишком петляла. Затем в том месте, где кратчайший путь пересекает главную дорогу, нам надо будет подождать г-на Гурджиева. Поскольку жена г-на Гурд­жиева шла вместе с нами, моя жена убедилась, что он не бросит нас в дороге. Она еще не имела полного доверия к г-ну Гурджиеву, но, несмотря на это, она желала следовать за ним до тех пор, пока она могла, потому что все, что она слышала от него, очень сильно ее интересовало.

Этот кратчайший путь оказался гораздо более длинным, чем мы ожидали. Было очень трудно преодолевать подъемы и караб­каться вверх, и к тому же было очень жарко. Ни моя жена, ни я не были подготовлены к такому путешествию, а несоответствующая одежда еще более затрудняла наш путь.

Наконец, когда наша тропа вывела нас на основную дорогу, мы нашли гостиницу, старую и весьма неопрятную. Изнемогая от ус­талости и жажды, мы зашли туда и заказали чай. Было уже темно, а г-н Гурджиев еще не приехал. К счастью, у нас были деньги, и мы уже подумывали о том, что если понадобится, то мы сможем остановиться здесь на ночь.

И наконец, появился г-н Гурджиев. Затем мы все поели и наде­ялись поспать, но г-н Гурджиев сказал: «Ночь так прекрасна, луна сияет. Не лучше ли продолжить?» Итак, мы выступили в путь.

Таким образом начались настоящие усилия.

Г-н Гурджиев сказал нам просто, что он хочет пройти большое расстояние, но относительно того, куда мы направляемся и сколь­ко нам предстоит пройти, он не сказал ни слова.

Мои ноги устали и распухли от ходьбы. Моя жена шла в туф­лях на высоких каблуках, и к тому времени, как мы попали в гостиницу, ее ноги тоже страшно болели. И все же мы хотели продолжать наш путь.

Мы проходили через места необычайной красоты. Дорога кру­жила по горным склонам, покрытым дремучими лесами. Было пол­нолуние, и на некоторых поворотах дороги мы могли увидеть по­верхность моря, блестящую в лунном свете. Мы продолжали идти все вперед и вперед, вплотную следуя за телегой.

Луна садилась. Было уже около двух часов ночи, а начали мы свой путь в два часа дня. Наконец г-н Гурджиев сказал: «А теперь давайте-ка поищем место для отдыха». Но всякий раз, когда появ­лялось подходящее место для привала, он заставлял лошадей бежать быстрее, и нам приходилось прибавлять шагу, чтобы не отставать от телеги. Только немного позднее мы пришли к маленькой не­ровной полянке, где груды камней были окружены низкорослым кустарником. Здесь, наконец, г-н Гурджиев остановился и велел нам распрягать лошадей. Из родника, бьющего у края дороги, мы набрали ведро воды для них и наполнили чайник, чтобы вскипя­тить чай для себя. Нам нужен был огонь для чая и дрова для костра. Начал моросить дождь, и, чтобы найти сухой хворост, нам прихо­дилось пробираться сквозь кусты в темноте, а кусты были усеяны шипами. Это было настоящее испытание на выносливость. Но вот уже огонь горит и чай готов, и каждый из нас мог выпить по чашке с ломтем хлеба. Нам пришлось пить свой чай без сахара... И это мне, который всегда так любил сладкий чай.

После чая г-н Гурджиев велел нам спать. Но где же лечь? Кругом не было никакого подходящего места, кроме как на камнях. «А ты, — сказал он, обращаясь ко мне, — ты будешь сторожить всю ночь.» Таким образом, я не сомкнул даже глаз. Конечно, от ночи не так уж много осталось. На рассвете г-н Гурджиев встал и скомандовал: «Подъем! Сегодня нам предстоит пройти длинный путь».

Мы упаковали частично раскрытый багаж, запрягли лошадей и снова пустились в путь. Моя жена была не в состоянии надеть свои туфли, потому что ноги ее распухли и кровоточили. Она привя­зала к подошвам куски картона, сделав нечто вроде сандалий, но, конечно, все это продержалось недолго, и ей пришлось идти босиком.

Меня ожидал другой сюрприз: поскольку я не спал всю ночь, г-н Гурджиев в качестве особой любезности велел мне забраться на телегу и сесть поверх багажа. День был жаркий, солнце стало припекать, и после бессонной ночи я с трудом боролся с сонливо­стью и почти не мог удержаться, чтобы не закрыть глаза. Если бы я хоть на мгновение сомкнул веки, то неминуемо свалился бы с телеги. Было бы легче бороться с желанием заснуть во время ходьбы. Г-н Гурджиев знал это прекрасно и требовал от меня сверх­усилия, я старался делать такое усилие. Я чувствовал, что все, что произошло и чему еще предстояло произойти, было опять же подобно сказке, в которой нужно было делать почти невозможное, для того, чтобы достичь своей цели. Но все эти вещи могли про­изойти подобным образом лишь в маленькой группе людей, воз­главляемой г-ном Гурджиевым, то есть настоящим Учителем.

Итак, куда же мы шли? Говорилось, что в Персию... и пока мы считали, что так оно и есть.

Наконец г-н Гурджиев сжалился надо мной и велел мне идти пешком. Мои военные брюки уже натерли мне ноги до такой сте­пени," что чуть ли не содрали с них кожу, а ступни ног болели в моих неподходящих ботинках.

Был полдень, и мы проходили через большую деревню. Г-н Гур­джиев велел своей жене и Захарову взять большой котел с крыш­кой и пойти в гостиницу за едой, в то время как остальным было велено продолжать путь. Вскоре они нагнали нас, и мы останови­лись на изумительной маленькой лужайке, покрытой шелковис­той зеленой травой, с горным ключом поблизости. Мы распрягли лошадей, напоили