Переход с Гурджиевым через Кавказские Альпы

Однажды г-н Гурджиев велел С. написать в Ессентукский Со­вет, тогда называвшийся «Советом Депутатов», официальную просьбу об оказании помощи в организации научной экспедиции в район горы Индюк на Кавказе.

Наша экспедиция формально имела двойную цель: мы собира­лись искать золото в реке около горы, а также дольмены, стран­ные каменные сооружения, которые встречаются повсюду на Кав­казе. Существовали причины полагать, что в древние времена эти дольмены имели особое значение, и объяснение этого представи­ло бы большой научный интерес.

Эта просьба была вручена Советским властям. Она произвела на них очень хорошее впечатление. Ессентукский Совет передал ее вышестоящему Совету в Пятигорск, который имел полномочия помочь экспедиции материально.

В пятигорских газетах появилась заметка (конечно, это была работа г-на Гурджиева), описывающая цели экспедиции. Вся ис­тория была написана в форме интервью репортера с одним из членов. Деликатный вопрос, касающийся того, каким образом эк­спедиция намеревалась осуществиться, несмотря на Гражданскую войну, поднимался как бы между прочим. Я как сейчас вижу пе­ред собой г-на Гурджиева, диктующего этот вопрос и тут же даю­щего ответ на него: «Экспедиция намеревается отправиться в отда­ленную пустынную область, недоступную для военных действий гражданской войны. Следовательно, этой научной работе и от­крытиям помешать нельзя». Никакого вопроса о нашей лояльно­сти или политической надежности не возникало.

Некоторая часть снаряжения для экспедиции вскоре стала при­бывать из Пятигорска: большой брезент, две большие офицер­ские палатки, топорики для всех участников, маленькие лопатки и кирки, которые г-н Гурджиев немедленно раздал всем мужчинам и женщинам. Имелось кое-что еще: большой красный с черным пояс пожарника, который г-н Гурджиев надел в день отъезда.

Хотя г-н Успенский и не принимал участия в нашей экспеди­ции, он активно готовил ее. Он сказал г-ну Гурджиеву, что для промывания золота необходим спирт, и в немалом количестве. Г-н Гурджиев понял намек и немедленно продиктовал соответ­ствующую просьбу, которая была передана С. К моему изумле­нию, несколько галлонов чистого спирта, в то время почти недо­ступного, и некоторое количество денатурата было доставлено в наш дом в Ессентуки. Весь этот спирт был быстро перелит в маленькие бутылочки, которые затем были розданы каждому из нас. На одних бутылках стояла надпись «Лекарство для лече­ния холеры», на других — «Лекарство для лечения малярии». Бу­тылки первой категории содержали чистый спирт, бутылки вто­рой категории содержали денатурат, который был профильтрован через горячий хлеб и печеный лук, так, чтобы его можно было пить.

Подготовка к экспедиции продолжалась. Хотя г-н Гурджиев очень хорошо знал, как делать вещи быстро, он также умел долго ждать, если было необходимо выжидать наиболее подходящего момента. В этом случае он снова оказался прав.

Должны были быть выправлены соответствующие паспорта, пропуска, оформлены рекомендации и прочие документы. Нам также нужно было выхлопотать на железной дороге товарные вагоны, в которых мы должны были путешествовать, везти свое снаряжение и имущество, своих лошадей и ослов.

История о том, как мы получили свои паспорта, послужит ил­люстрацией способностей г-на Гурджиева предвидеть и планиро­вать заранее все то, что нам понадобится и что при обычных об­стоятельствах было бы невозможно получить.

За шесть недель до нашего отъезда из Ессентуков г-н Гурджиев поразил и даже шокировал всех нас, как я уже рассказывал, велев С. отправиться к Советским властям и устроиться на государствен­ную службу, требующую знания в области юриспруденции. По­скольку С. был хорошим юристом, его не только взяли на службу, но вскоре еще повысили в должности, и он оказался заведующим отделом, выдававшим паспорта и прочие документы подобного рода. Конечно, г-н Гурджиев тут же велел ему изготовить совет­ские паспорта для всех нас, удостоверяющие нашу личность, как граждан города Ессентуки. Если бы мы рискнули зайти в отдален­ные пограничные районы, имея при себе лишь свои царские пас­порта, по которым мы являлись врачами, инженерами, гвардей­скими офицерами и так далее, то коммунисты сочли бы нас «вра­гами народа» и расстреляли бы на месте.

Когда наши новые паспорта были в порядке и все остальное было готово, г-н Гурджиев велел С. выхлопотать двухнедельный отпуск. Он был с готовностью предоставлен. А на следующий день наша экспедиция покинула Ессентуки, и С. уже никогда не вер­нулся обратно.

Наши женщины нашили рюкзаки из материалов, находящихся под рукой, ибо мы могли забрать с собой только то, что можно было унести на своих спинах. Дополнительно к нашей старой лет­ней рабочей одежде мы должны были взять с собой и приличную одежду, в которой мы смогли бы появиться в обществе. Все долж­но было быть продумано, и каждая возможная случайность пре­дусмотрена. Мужчины должны были нести мешки весом в семь­десят фунтов, а женщины — весом пятьдесят фунтов. Чтобы при­учить нас носить такой груз, г-н Гурджиев заставлял нас вечерами ходить взад и вперед по нашему саду с рюкзаками на спинах, наполненными камнями требуемого веса.

Однажды вечером г-н Гурджиев показал каждому, как ориен­тироваться по звездам, как найти Большую Медведицу и Поляр­ную Звезду, так как некоторые из женщин не знали этого. Это, конечно, было бы полезным для нас в экспедиции.

На следующий вечер он показал нам, как он сам выразился, как «ходить сознательно». Он сказал нам, что в горах в очень темные ночи мы могли в любую минуту споткнуться и сорваться в пропасть или натолкнуться на какую-нибудь другую опасность. Для того чтобы ходить таким образом, нужно переместить свой вес, скажем, на левую ногу, освободив правую, чтобы ощупать ею землю перед собой. Убедившись, что почва под ногой тверда, вес переводится затем на правую ногу, чтобы ощутить перед собой надежность почвы левой, и так далее. Мы должны были трениро­ваться в этом, и как это помогло нам в горах!

Кульминацией если не материальной, то моральной подготовки этой экспедиции был разговор г-на Гурджиева о ней. Для всех, кто принимал в ней участие, правила были драконовские: мы боль­ше не были друг для друга женами или мужьями, братьями или сестрами, но должны были на протяжении всей экспеди­ции принять условие беспрекословного повиновения ее руководи­телю г-ну Гурджиеву. Поскольку экспедиция подвергала нас смер­тельным опасностям, мы должны были выполнять любой при­каз точно; неповиновение каралось смертью, и, говоря об этом, г-н Гурджиев вытащил большой револьвер и положил его на стол.

Так как я уже совершил меньшую экспедицию с г-ном Гурджи­евым в прошлом году, я понимал, что все эти чрезвычайные пра­вила служили только лишь для того, чтобы помочь нам осознать препятствия, которые мы встретим. Я знал, что он безопасно про­ведет каждого из нас через горы, что никто серьезно не пострада­ет, знал, что повиновение требуется от нас в той же степени, как оно требовалось в Ессентуках.

Насчет всего этого у меня не было ни малейших сомнений. Однако имелась одна серьезная трудность. Все, что произошло с нами с начала войны, например мое длительное заболевание, сильно истощило силы моей жены. Я был обеспокоен ее состоянием. Она умоляла меня попросить г-на Гурджиева позволить нам уехать на неделю или две и отдохнуть, чтобы набраться сил для экспедиции. Я отправился поговорить с ним; помню, что это было на улице. Я сказал: «Г-н Гурджиев, я знаю, что все то, что Вы делаете, и все, что Вы требуете от нас, делается ради нас и для нашего развития. Но моя жена в настоящее время так переутомилась...» И я пере­дал ему о ее желании отдохнуть. Г-н Гурджиев не рассердился, но с большой мягкостью посмотрел на меня и сказал: «Вот Вы только что сказали мне, что понимаете, что все, что я от вас прошу, дела­ется ради вас. Так почему же Вы спрашиваете меня об этом?» Было очевидно, что моей жене придется сделать еще одно сверх­усилие и что время для отдыха еще не наступило. И оказалось, что у нее хватило энергии.

Г-н Гурджиев готовил для этого путешествия не только людей. Однажды я увидел его на улице, когда он, удерживая нашу гнедую лошадь за длинную веревку, другим концом веревки бил гнедого по брюху. Конь тут же вставал на дыбы. Мы не могли представить себе, зачем он это делает, но я понял это позднее, когда пришли солдаты реквизировать наших лошадей для Красной Армии. Г-н Гурджиев сидел спокойно на садовой лавочке и наблюдал за про­исходящим, ни во что не вмешиваясь, несмотря на тот факт, что наша жизнь зависела от лошадей. Моя жена даже рассердилась, потому что он вел себя пассивно и позволил увести лошадей.

Через час или два солдаты вернули нам наших лошадей и ска­зали, что они очень опасны. Гнедой очень хорошо выучил свой урок, и как только солдат попробовал взять его за уздечку, он сразу встал на дыбы и увлек за собой солдата. Другая лошадь укусила солдата за живот — таким образом, обе лошади были воз­вращены, как негодные для службы.

Я никогда не забуду канун нашего отъезда. Вероятно, мне сле­дует здесь объяснить, что тогда мы в своих мыслях и чувствах не связывали наше пребывание с г-ном Гурджиевым с идеей, что со всем прошлым было покончено и что через г-на Гурджиева нам удастся спастись от большевиков. То, что большевики в действи­тельности захватят власть в России, никогда никому не приходило в голову. Мы с женой имели высокопоставленных и влиятельных друзей, таких, как наш последний премьер-министр граф Коковцев, и некоторых других, которые хотели, чтобы мы уехали вмес­те с ними с удобствами.

Мы пожелали остаться с г-ном Гурджиевым. Но когда дело дош­ло до того, чтобы полностью принять его условия, надо было очень тщательно взвесить его предупреждения всем тем, кто пожелал бы отправиться в эту экспедицию. Моя жена чувствовала, что она не сможет принять эти условия, и решила, что будет более честно с ее стороны отказаться от участия в экспедиции, предоставив мне полную свободу следовать за г-ном Гурджиевым. Мы обсуж­дали эту проблему на протяжении всей ночи, и в результате она сказала г-ну Гурджиеву, что она принимает все его условия.

Когда началась суета наших последних приготовлений, вещи, которые нам предстояло оставить, были упакованы в большие сун­дуки. Некоторая часть нашего имущества была уже украдена во время путешествия из Петрограда, но большая часть находилась в сундуках, битком набитых бельем и одеждой. Было решено спус­тить сундуки в подвал и спрятать под грудой дров. Г-н Гурджиев взвалил один из этих тяжелых сундуков себе на спину и с легко­стью понес его вниз, как будто бы он ничего не весил.

В последнее утро мы оделись в нашу экспедиционную одежду: дамы в простые юбки и блузки, а мужчины в русские полотняные рубашки, похожие на туники. На наших поясах висели сумочки с двумя бутылками лекарства, топоры и кастрюли. Г-н Гурджиев тоже был одет в полотняную тунику с поясом пожарника.¹⁰ Мы доставили весь свой багаж, телеги и лошадей на железнодорожную станцию, где нам отвели два товарных вагона.

До нашего отъезда оставался еще час времени, и г-н Гурджиев согласился отпустить нас погулять в парке. Был час музыки, и повсюду были толпы народу. У меня произошла очень мучитель­ная для воспоминаний встреча с болгарским генералом Ратко-Дмитриевым. Я познакомился с этим героем болгаро-турецкой войны зимой. Теперь, увидев мое снаряжение путешественника, он за­интересовался и спросил меня, куда я направляюсь. Я сказал ему, что собираюсь в научную экспедицию. «Если бы я был помоло­же, — сказал он, — я бы попросил Вас взять меня с собой». Три недели спустя, когда в Ессентуках воцарился террор, Ратко-Дмитриев, генерал Рузский и многие гвардейские офицеры были арес­тованы, доставлены к близлежащей горе, где они должны были сами выкопать себе яму, возле которой их расстреляли, а затем их бросили туда и забросали землей полуживыми. Я был гвардей­ским офицером и, если бы мы остались в Ессентуках, конечно, разделил бы их судьбу.

Наш поезд был медлительным товарняком. Только на следую­щий день мы достигли Армавира, где нас должны были перевести на другую железнодорожную ветку. Моя тетка, сестра моей мате­ри, жила в Армавире, и я хотел ее навестить, так как знал, что это будет последняя встреча. Нам сказали, что наши вагоны не тронут до следующего утра, поэтому г-н Гурджиев разрешил моей жене и мне отправиться в город. Город был в руках большевиков. Не было никакого транспорта, и нам пришлось идти пешком, и по­скольку большевистские солдаты патрулировали по улицам, мы старались не привлекать к себе внимание. Мы испачкали себе ногти грязью, вывернули наизнанку свои пальто, моя жена накину­ла на голову шаль, а я надел рабочую кепку. Наши карманы были наполнены семечками, которые мы непрерывно выплевывали, как это делают рабочие. Таким образом, мы благополучно навестили мою тетку, а затем вернулись на станцию. Но в какой ужас мы пришли, когда обнаружили, что наши вагоны исчезли! И к тому же мы боялись задавать слишком много вопросов. Наконец нам сказали, что их перевели на другую ветку, но никто не знал куда. Как было страшно — мы потерялись. Но через несколько минут, которые показались нам часами, мы увидели С., разыскивающего нас. Он получил разрешение купить в близлежащем складе два мешка сахара. Мы почувствовали столь большое облегчение, что нам казалось пустяком пойти с ним на склад и нести два мешка более чем две мили к нашим двум вагонам, до которых мы добра­лись лишь поздно вечером.

Г-н Гурджиев сразу же разделил весь этот кусковой сахар между нами при свете свечи, и каждому досталось по пятьдесят кусков. В подобной экспедиции сахар представлял величайшую ценность.

На следующий день, когда мы прибыли на станцию Майкоп, г-н Гурджиев послал доктора С. в местное советское учреждение с нашими документами, прося разрешение продолжать нашу по­ездку. Он отсутствовал долгое время, но, наконец, вернулся с ново­стями, что Майкоп был окружен сражающимися казаками и вой­сками Красной Армии и что было невозможно следовать дальше. Советы предложили нам остановиться на заброшенной ферме в двух милях от Майкопа. Конечно, при подобных обстоятельствах ничего лучшего и ожидать было нельзя.

Мы выгрузили из поезда свое имущество, и нам показали дорогу на ферму. Это было прекрасное место, покинутое своим владельцем давным-давно, но дом и другие постройки хорошо сохранились. Там находились пустые конюшни, коровники и амбары, наполненные сеном, на котором можно было спать. Ферма была расположена на опушке леса, через который проходила маленькая тропинка, веду­щая к прекрасной Белой Речке. На реке было даже специальное место, оборудованное мостками для ныряния, где мы могли купаться.

Вдалеке можно было слышать ружейную перестрелку, иногда пули свистели над нашими головами и ударяли в обрывистый бе­рег на другой стороне реки, и оттуда сыпались камни в речку. Но мы не обращали на это никакого внимания. Это был прямо-таки небесный оазис в такое страшное время.

В Ессентуках г-н Гурджиев рассказывал, что в океане даже во времена больших бурь имеются спокойные места, где вообще нет никакого волнения. Так же и во время революции. Существуют места, где люди могут жить совершенно спокойно и бушующий вокруг ураган не достигает их. В эти годы переворота г-н Гурджи­ев вел нас из одного спокойного места в другое. Мы не понимали этого тогда, но это было так, и лишь позднее мы оценили его вдохновенное водительство. Тем временем, прежде чем начались настоящие «битвы» — наша внутренняя борьба, мы вели легкую жизнь в прекрасном местечке около трех недель.

Эта часть Северного Кавказа была самой плодородной местно­стью в России. Климат был изумительный, лето было жарким и совершенно сухим; население было зажиточным, и на рынке можно было купить любые продукты.

С первых же дней г-н Гурджиев разделил всех нас на маленькие группы по пять и шесть человек. В каждой группе один человек должен был покупать и готовить пищу. В нашей группе эту обя­занность выполняла моя жена. Пища готовилась на открытом воз­духе на лагерных кострах в котелке, который висел на треножнике.

Вскоре г-н Гурджиев сказал, чтобы я ел вместе с ним, поэтому моей жене пришлось готовить только для себя и двух мужчин. Затем одному из них велели есть с г-ном Гурджиевым, а человека, который оставался, она недолюбливала. Несколько дней спустя даже и этого человека перевели в другую группу, и моя жена должна была готовить только для себя одной. Было трудно есть в одиночестве, потому что весь день мы работали вокруг фермы и только во время еды собирались вместе.

Каждый вечер г-н Гурджиев назначал двоих из нас ночными сто­рожами. После целого дня тяжелой работы бывало очень трудно не сомкнуть глаз до следующего утра, когда просыпался г-н Гурджиев, хотя он и вставал очень рано. Что помогало нам во время этого ночного бодрствования, так это маленький кусочек сахара. Как мы научились экономить сахар! В то время мы научились ценить красо­ту южнорусских ночей. Небо было нашими часами. Появление со­звездий показывало нам, что прошла полночь; что теперь два часа, а затем, что вскоре должно взойти солнце. Мы подготовляли лагер­ный костер для других, кто вскоре должен был проснуться, а затем отправлялись в один из пустых сараев, где мы спали до полудня.

В те дни, когда у нас не было ночного дежурства, утро начина­лось с того, что мы чистили лошадей под наблюдением одной из дам, назначенной г-ном Гурджиевым. Она сама не прикасалась к лошадям, но отвечала за уход за ними. Таким образом, когда мы скребли их изо всех сил, появлялась эта дама и говорила: «Здесь вы недостаточно скребли» или «Еще немного здесь». Все это было рассчитано на то, чтобы привести нас в раздражение, но мы его не проявляли. Кроме того, жизнь в то время была настолько чу­десной, что было невозможно сердиться.

Мы встретили ряд интересных людей, среди них одного финна, который был буддийским монахом и шел из Индии, пытаясь про­браться домой в Финляндию. Он был главой какой-то секты и жил в близлежащей деревне со своими учениками. Это был высокий человек среднего возраста с длинной бородой, одетый в длинную рубашку, доходившую ему до щиколоток, и подпоясанный в талии поясом. Когда мы пришли навестить его, он очень сердечно при­ветствовал нас. Он был занят тем, что резал помидоры и другие овощи на маленькие кусочки и клал их в бочку для засолки. Эти люди были вегетарианцами.

Был там еще один совершенно необычный странник. Он ходил босиком, на нем были поношенная кепка и рваные полотняные брюки, которые доходили ему только до колен, открывая очень изящные ноги. Это был высокий человек с кудрявыми волосами, обрамляющими его лицо, и довольно длинной бородой. Он расска­зал нам о себе, говоря очень искренне. Гвардейский офицер — а это означало, что он был аристократом, — он избрал для себя другой жизненный путь, стал странником и не имел ни малейшего желания возвращаться к прежней жизни. Мы почувствовали в нем совершенно честного и доброго человека и поэтому приняли его в свое общество, и он пробыл с нами до тех пор, пока мы не добрались до Сочи. Затем он продолжал свой путь один. Кто был он — мы не знали, но, несмотря на его лохмотья, это была внуши­тельная фигура.

У нас было только одно неприятное переживание. Верхом на лошади к нам подскакал солдат со свисающими с седла офицерски­ми эполетами. То ли он хотел показаться нам пылким революцио­нером или в действительности только что убил офицера, мы этого не знали. Он спросил нас, кто мы такие, куда мы идем и т. д., но, очевидно, удовлетворился нашими ответами, ибо ускакал прочь и больше нас не беспокоил.

Наконец мы получили возможность продолжать наше путеше­ствие, так как Майкоп был захвачен и оккупирован белыми. Буд­дийский монах рассказывал с ужасом, что он отправился в Май­коп выяснить, как обстоят дела и, войдя в город, увидел виселицу с висящими на ней телами. С финским акцентом, выражая весь ужас своих впечатлений и протест всего своего существа против этих жестокостей, совершаемых человеком, он говорил: «Смотри­те, они висят там, они висят...»

Когда большевики увидели, что белая армия наступает, они стали мобилизовывать всех мужчин в окрестности в свои ряды. Для того чтобы наших мужчин не забрили, г-н Гурджиев отослал их на бе­рег реки, где мы прятали все это время своих лошадей. Здесь мы провели весь день под прикрытием высокой травы, и женщины приносили нам пищу.

Когда белая армия заняла Майкоп, я отправился в город. К счастью, я не видел виселиц, но я видел двуколку, покрытую брезентом, под которым можно было различить груду мяса и кос­тей — искромсанные тела людей, убитых в сражении. В городе около двухэтажного дома на большой площади собрались около пятидесяти белогвардейцев, которые скрывались при красных. Из любопытства я тоже вошел в дом, где собралась порядочная тол­па. Вскоре появился офицер в папахе, вероятно, командир полка, захватившего город. Его немедленно окружили люди, задавали ему вопросы о положении и получали приказания.

Я вышел из дома и лишь потом осознал, какой опасности я подвер­гался. На мне была обычная рубашка с поясом, и меня легко могли по ошибке принять за большевика. У меня не было при себе ника­ких документов, но даже и они не помогли бы мне, если бы я попал в беду в такой напряженный момент. Слава Богу, что все обошлось благополучно, и я поспешил обратно к нашей ферме, замечая по пути некоторые другие признаки освобождения от Красной Армии.

Когда я вернулся, я узнал, что г-н Гурджиев, как обычно, на­правил доктора получить у белых пропуск на дальнейшее пере­движение. С доктором случилась неприятность. Власти не хотели признавать наши паспорта, но, к счастью, на сцене неожиданно появился один адмирал, который был старым петербургским зна­комым доктора, и он немедленно все уладил.

Адмирал на следующий день пришел к нам на ферму на чай. Г-н Гурджиев его тепло принял, угостив домашними шоколадны­ми бисквитами. На чай пришли также несколько дам среднего возраста, членов местного теософического общества, узнавших о г-не Гурджиеве от адмирала. Поэтому П. было велено прочесть им лекцию, и я до сих пор, вспоминая этот эпизод, вижу их под большим дубом, П., окруженного этими философствующими да­мами, слушающими его с неослабевающим вниманием. Это было странное сборище в пекле гражданской войны.

Спустя две ночи, во время обеда, г-н Гурджиев сказал нам, что на следующее утро очень рано нам предстоит покинуть ферму. Потом он пошел вместе с нами на лесопилку нарезать шесты для наших палаток. Когда я брал из его рук один из этих шестов, он выскользнул у меня из рук и всей своей тяжестью упал на мой большой палец; позднее я обнаружил, что ноготь большого пальца был раздроблен пополам.

На следующее утро мы упаковали свой багаж и двинулись в путь как раз вовремя. На следующий день Майкоп был снова захва­чен большевиками, но мы уже отбыли целыми и невредимыми из этого революционного очага.

Дорога была теперь очень широкой и кружила по сжатым ржа­ным полям. В одном месте нам надо было пересечь два ряда неглубоких траншей, свидетельство гражданской войны. Затем нам надо было переправиться вброд через Белую Речку по пояс в воде. Камни в реке препятствовали продвижению наших телег, и, подталкивая их, я потерял свой драгоценный топорик. Вскоре мы пришли в большую и процветающую станицу, и когда доктор С. направился к официальным лицам с нашими документами, мы не встретили каких-либо трудностей. Однако через несколько миль, когда мы остановились на небольшой привал, мы увидели вдали несколь­ких казаков, скачущих в нашем направлении с винтовками наиз­готовку. В то время такое зрелище было устрашающим, потому что никто никогда не знал, с кем придется иметь дело — с настоя­щими казаками или с большевиками. Мы уже заранее договори­лись, что, когда нам предстояло предъявлять наши документы, мы должны были сначала посмотреть на г-на Гурджиева, и в зависи­мости от того, какую сторону усов он покручивал, правую или левую, мы знали, какие документы показывать. У нас были старые царские документы, а также те, которые были специально получе­ны у большевиков. Итак, теперь мы продолжали заниматься свои­ми делами, а казаки были встречены доктором, который привел их к г-ну Гурджиеву. Очень скоро по жесту г-на Гурджиева мы выяснили, что это были не большевики, и потому показали свои белогвардейские документы; казаки ускакали, даже извинившись за причиненное беспокойство.

Вечером мы подошли к другой большой станице, где нам по­зволили провести ночь в пустой школе. Мы очень устали. Раз­дробленный ноготь на моем большом пальце стал ужасно ныть. Было бы так хорошо полежать и отдохнуть, но вместо этого нам пришлось таскать ведрами воду для себя и для лошадей. Я помню, как полные ведра чуть не выворачивали руки из плечевых суста­вов. В такие моменты сверхчеловеческого усилия нужно было удержать себя от бунта, возникавшего из этой физической уста­лости. Что помогало мне, так это то, что я смотрел на себя как бы со стороны и смеялся. Этот смех помогал мне в более правильной перспективе воспринимать величину требуемого усилия, которое казалось в то время таким огромным.

Если в такие моменты кто-нибудь советует вам не лениться и не бояться сделать усилие, вы можете очень рассердиться. Это уязвляет ваше самолюбие и вызывает ответную реакцию возмуще­ния; вы чувствуете, что никто не понимает вашей усталости. Важ­но тогда помнить свойство своего подлинного «Я» - любовь и всепрощение. Подлинное «Я» невозможно заставить рассердиться.

На следующий день, как только взошло солнце, мы были гото­вы двинуться в путь. Снова был упакован весь наш багаж, запря­жены лошади, и мы двинулись вперед. Каждый, за исключением возницы, шел пешком. Сначала наша дорога была нетрудной и местность была очень красивой в те очаровательные дни конца лета. Дорога кружила по низким холмам, покрытым прекрасными дубовыми лесопосадками, и по открытым полям. В лесу росли ди­кие груши, которые уже созревали и были очень сладкими.

Но легкая часть путешествия должна была скоро окончиться. Однажды вечером мы прибыли в деревню, называвшуюся Хамышки, и остановились у богатого хозяина. Когда мы все устроились, — мужчины в одной комнате, а женщины в другой — г-н Гурджиев сказал, что мы отправимся в путь рано следующим утром, но по­скольку перед нами вместо дороги теперь находится маленькая тропинка, нам придется оставить телеги здесь, навьючить весь наш багаж на лошадей и ослов и нести наши личные вещи самим. Наши рюкзаки до сих пор везли на телегах. Однако поскольку четверо наших животных не могли перевезти все наши палатки, коврики и мешки с пищей, г-н Гурджиев решил взять лишь нескольких из нас и часть багажа и вернуться за остальными людьми и вещами на следующий день. Он сказал, что на этот раз он возьмет пяте­рых мужчин и двух женщин, что он выберет мужчин сам, а женщины могут решить между собой, кому из них идти и кому ждать. Моя жена сразу же была поставлена в затруднительное положе­ние — то ли ей идти, то ли оставаться, поскольку она не знала, выберет ли меня г-н Гурджиев. Единственное, что она знала, что жена г-на Гурджиева останется до следующего дня и что это озна­чало, что в любом случае г-н Гурджиев вернется. Если бы мне предстояло пойти, то я пробуду в горах до тех пор, пока не вер­нется г-н Гурджиев, и она могла бы остаться вместе со мной. А если г-н Гурджиев возьмет меня с собой, когда он вернется за остальными нашими людьми, то ей нечего будет опасаться за мою безопасность, поскольку быть рядом с ним означало быть вне опас­ности. Итак, она решила изъявить желание пойти. В результате и я оказался среди пятерых мужчин.

Мы выступили в путь, как только взошло солнце. Дорога кру­жила, поднимаясь все время вверх. Наш груз был очень тяжелым, лошади шли быстро, и нам надо было от них не отставать. К полу­дню солнце стало сильно припекать и не было никакой тени. Моя жена совершенно выбилась из сил, и один раз, когда г-н Гурджи­ев и лошади исчезли впереди нас, она села под деревом и сказала мне, что идти больше не может, что я должен идти вперед и что она останется здесь. Я, конечно, не собирался покидать ее, но у меня не было даже времени на размышление, так как я услышал голос г-на Гурджиева, звавшего нас и спрашивавшего, куда она исчезла. Он кричал: «Идите сюда быстрее, мы остановимся здесь». Моя жена поднялась, и мы обнаружили, что г-н Гурджиев остано­вился в заброшенной хижине возле поросшего лесом склона, от­куда мы могли слышать журчание ручья. Он приказал нам снять груз с лошадей, накормить и напоить их. Мы сами поели после, затем поспали два часа, и, когда солнце стало заходить, г-н Гурджиев с тремя мужчинами, включая также и меня, вернулся вер­хом на лошадях в деревню. Он велел тем, кто оставался в горах, поддерживать огонь на протяжении всей ночи, чтобы отпугивать диких животных, а также установить сторожевое дежурство. «Те­перь я спокоен, — сказал он, — нам не придется больше иметь дело с людьми, а только с дикими животными». Он обещал вер­нуться на следующий день, примерно в это же время. Моя жена совершенно успокоилась, потому что я находился с г-ном Гурджиевым. О себе она даже и не думала.

Позднее она рассказала мне, что ее очередь заступить на де­журство наступила в четыре часа утра. Было по-прежнему темно, когда из леса со стороны деревни послышались выстрелы, оче­видно, совсем близко.

Она тут же забросала костер землей с помощью других, про­снувшихся при звуке выстрелов. Затем все они зашли в хижину, ожидая в полной темноте, что последует дальше. Стрельба же по­вторилась, и вскоре рассвело. Они снова разожгли костер, приго­товили чай и стали ждать нас. Наступил полдень, а мы не появля­лись. Шли часы, и по-прежнему не было никакого признака наше­го появления. Когда появился чей-то силуэт на горизонте, моя жена бросилась вниз по тропинке, но это был всего лишь стран­ствующий монах, который сказал ей, что не встречал никакого каравана на своем пути. Но, добавил он, он слышал, что перед рассветом к деревне приблизились какие-то всадники, и крестья­не, опасаясь, что это были большевики, начали в них стрелять. Один из всадников был ранен, о нем позаботились другие, и все исчезли. Вы можете себе представить, как заволновалась моя жена и другие, когда они услышали эту новость. Были ли мы теми всад­никами, которых крестьяне приняли за большевиков в ту ночь? Их волнение возрастало с каждой минутой. Они в действительно­сти не знали, что делать, потому что дорога представляла собой не больше не меньше как тропинку, и они могли легко заблудиться, если бы попробовали вернуться в деревню. Более того, было явно опасно одному человеку идти выяснять, что же случилось.

Наконец около шести часов вечера мы с г-ном Гурджиевым предстали перед ними. Была сварена пища, и мы спустились вниз, чтобы умыться в ручье; никто не думал о том, что там, в траве и спутанном подлесье, могут быть змеи или скорпионы. Мы крепко спали всю ночь и хорошо выспались.

На следующее утро мы продолжили свой путь, который стано­вился все труднее и труднее. Мы шли вдоль узкой тропинки через девственный лес. Маршрут каждого дня был недлинным, если из­мерять его в милях, но нам приходилось преодолевать всевозможные непредвиденные препятствия. Тропа пересекала высокое плато, и мы не ожидали, что там будет так много болотистых мест, из которых некоторые были непроходимы. Через такие болота были проложены крупные древесные стволы, и нам приходилось идти по ним. Всякий раз, когда мы подходили к такому месту, мы сни­мали все снаряжение с наших лошадей и переносили его через болото сами. Сначала, когда мы пробовали переводить лошадей, они решительно отказывались идти по стволам. Г-н Гурджиев ве­лел нам отпустить их, чтобы они сами выбрали себе дорогу. Затем наш маленький ослик Машка прыгнул на ствол, и другие последо­вали за ним. В одном болоте не было проложено перехода из дре­весных стволов, и наши лошади сразу погрузились в топь по брю­хо. Естественно, что они испугались и вели себя очень неспокой­но, и нам было очень трудно снять с них груз и дать им возможность выбраться оттуда.

Обычно мы ели вечером, когда останавливались на ночь. Раз­водили лагерный огонь и на треножник вешали котел. Дамы гото­вили суп с картофелем и луком или какой-нибудь крупой. Когда мы останавливались в Хамышках, мы купили два больших мешка, один с картофелем, а другой с яблоками. Утром мы клали яблоки и картошку в горячую золу ночного костра. У нас был волчий аппетит, и мешки быстро опустошались. Так что к тому времени, когда мы достигли высшей точки подъема в горах, наши съестные запасы практически равнялись нулю.

Наконец мы вышли из леса на широкую равнину; через неко­торое время тропинка привела нас к очень крутому спуску. Склон был усеян валунами, торчащими через каждые два-три фута, и для того чтобы спуститься, нам надо было карабкаться с одного валу­на на другой. И что еще больше усугубляло трудности этого пути — это то, что склон был покрыт густой травой высотой по грудь.

Прежде чем начать совершать трудный спуск, г-н Гурджиев решил предоставить нам целый день отдыха. Он что-то сказал своей жене, и немедленно появились дрожжи и мука. Мадам Остров­ская замесила тесто для хлеба, и на следующий день, когда тесто поднялось, г-н Гурджиев соорудил из камней маленькую печку, на которую он поставил сковородку, и начал печь плоский восточный хлеб «лаваш». Мы находились в совершенно пустынной местности, где были только одни камни вместо печки, и, тем не менее, г-н Гурджиев испек чудесный хлеб. Мы все сидели вокруг этой печки, как маленькие дети, терпеливо ожидая, когда испечется хлеб. Мы грелись в ее тепле, потому что погода становилась все более холод­ной и сырой. Вечером пошел дождь, но земля под палатками оста­валась сухой, потому что мы обкопали их маленькими канавками.

Наступил восход солнца, — и стало теплее. Г-н Гурджиев решил двигаться вперед. Мы должны были воспользоваться хорошей погодой, чтобы спуститься вниз с болотистого плато. Нам пришлось нести много багажа на себе, освободив лошадей и ослов от груза. Все это было очень трудно.

После крутого спуска перед нами — насколько мог охватить глаз — в южном направлении раскинулся огромный зеленый луг. Никаких гор не было видно, но позднее, когда мы пересекли этот луг, перед нашими глазами возник неожиданно горный хребет. Это было незабываемое зрелище. С запада на восток Северный Кавказ пересекается очень высоким горным хребтом, покрытым вечными снегами, над которым господствует гора Эльбрус.

Седла лошадей и ослов имели с каждой стороны крючки, на которые прикреплялись корзины и узлы; остальные пожитки ук­ладывались сверху. Каждое утро после ночного привала все эти вещи умело упаковывал сам г-н Гурджиев. Ничто никогда не ло­малось. Я помню, что даже маленькая керосиновая лампа сохра­нилась целой. Привязывать весь груз к седлам было обязаннос­тью Ж. и моей, поскольку Ж. был опытным в этом деле, а я еще не имел никакого опыта, то он научил меня, как это делать доб­ротно. Я открыл, что навьючивание животных заключало в себе целую «философию», потому что ослы очень хитры. «Профессо­ром» в деле увиливания от груза оказался наш осел Машка, и другие следовали его примеру. Они, бывало, прежде чем будет навьючен на них багаж, вдыхали в себя столько воздуху, сколько могли, но как только вьюк был укреплен, они выдыхали воздух, их живот сжимался, и груз соскальзывал на землю. Г-н Гурджиев велел мне шлепать их по брюху, прежде чем привязывать верев­ку, так, чтобы они не смогли надуться, но даже и тогда один из них опрокидывался на спину, задрав ноги вверх, и нам приходи­лось перегружать все заново. Нужно было тщательно следить за ними, особенно за маленьким осликом Машкой.

Мы двинулись через луга, которые назывались Луганаки, в жар­кий солнечный день. У нас было впечатление, что мы идем по плоскому полю, покрытому очень высокой травой, но это было вовсе не так, потому что на протяжении двадцати миль нам при­ходилось преодолевать малозаметный подъем. Это было очень уто­мительно, и вскоре нас измучила жажда. У доктора С. была фляга воды с маленькой металлической крышкой, и он дал каждому из нас по глотку, но это не помогло. К счастью, через дв