В.М. Спиндлер, 1923 г.р.

 

«К началу войны я закончил три курса Ремесленного училища № 19 на Петроградской стороне. Как комсомолец, я был мобилизован на оборонные работы в район г. Луга. Наша команда вручную сооружала противотанковые рвы. Было тяжело, кровавые мозоли на руках не проходили. Вдали был слышен гул артиллерийской канонады и ружейно-пулеметная стрельба. Немцы подходили быстро. Неожиданно поступила команда все бросить и быстро бежать к железной дороге, где под парами уже стоял паровоз и несколько открытых платформ. Народу было очень много, не все успели забраться на платформы. Меня кто-то втащил на паровоз, я устроился около трубы. По дороге нас несколько раз обстреливали немецкие самолеты. Машинист пытался их обмануть – то прибавлял скорость, то резко тормозил. Не все живыми доехали до Ленинграда. В училище уже шла запись в бригады содействия милиции. Нам выдали шесть винтовок и ящик с бутылками зажигательной смеси, это на случай, если немцы войдут в город. Наше училище находилось рядом с Сытным рынком. Тогда вокруг рынка был высокий забор и двое ворот. Внутри стояло множество деревянных ларьков, в которых продавали разные продукты и товары. Однажды, в первых числах сентября, на город был большой налет немецких самолетов и артиллерийский обстрел. Много зажигательных авиабомб было обезврежено группами самозащиты МПВО, в том числе и нашего училища. А на рынке пожары тушить было некому. Нас отправили туда. Горел не только рынок, но и Госнардом, Зоосад и даже отдельные деревья в парке. Милиция оцепила рынок и никого оттуда не выпускала, пока не убедилась, что никто не прихватил с собой продуктов. В конце октября 1941 года я через Райком комсомола записался добровольцем в ряды Красной Армии. На Лермонтовском пр. проходил подготовку полит-бойца. Учили штыковому бою и прочим солдатским премудростям. В январе 1942 года в кузове грузовика-полуторки я и еще 11 человек пересекли замерзшее Ладожское озеро и, получив на ж\д ст. Жихарево паек –хлеб и кашу, был зачислен в 286 СД политбойцом».

***

 

Колесник Н.Н. записал рассказ о своем товарище Ю.М. Сухорукове:

 

Ранней весной 1943 года на причале Елагина острова, где в ту пору базировался 8-й дивизион катерных тральщиков Охраны водного района КБФ, появился исхудавший голодный паренек. Это был Юра Сухоруков, один из тех ленинградских ребят, которые перенесли самое тяжелое блокадное время, чудом выжили и теперь стремились попасть на фронт, чтобы отомстить врагу за причиненные горе и страдания. Он оказался на редкость любознательным, смышленым и трудолюбивым. Очень скоро полюбившийся морякам юноша был зачислен воспитанником в штат одного из тральщиков дивизиона, которые стали впоследствии основным ядром тральных сил Балтийского флота.

Молодой моряк быстро постигал суровую морскую науку. Как только растаял лед, дивизион получил боевое задание по охране морского канала. В первый же день состоялось боевое крещение Юры: его катер вступил в бой с немецкими сторожевыми катерами, неожиданно показавшимися из района Петергофа. В то время катерные тральщики перевозили боеприпасы и обеспечивали скрытую переброску войск 2-й Ударной армии на Ораниенбаумский плацдарм, тралили фарватеры, обеспечивали проводку кораблей и судов за своими тралами через минные поля противника. После полного изгнания немецких войск из-под Ленинграда весной 1944 года 8-й дивизион приступил к очистке фарватера от мин вдоль южного берега Финского залива. К этому времени Юра уже успел овладеть специальностями пулеметчика, рулевого, моториста. Однако, самой почетной, и при этом самой опасной, была специальность минера-подрывника. После того, как тральщик подсекал своим тралом мину, она всплывала на поверхность воды и ее нужно было уничтожить с помощью взрыв-патрона. Это делалось так: вдвоем, на маленькой шлюпке осторожно подходили к мине. Один из минеров закреплял на рогах мины подрывной патрон с заранее подожженным огнепроводным шнуром, каждый сантиметр которого сгорал ровно за 1 секунду. В это время второй минер, сидящий на веслах, удерживал шлюпку около мины так, чтобы она не ударялась о рога мины. Хорошо, когда тихо и нет волны, но даже при небольшом волнении это сделать было очень непросто. После установки подрывного патрона шлюпка должна быстро удалиться к ожидающему ее катеру с работающими двигателями. И как только подрывники оказывались на борту, катер давал полный ход и отходил на безопасное расстояние от мины. Раздавался оглушительный взрыв – и огромный столб воды поднимался над морем. Мина уничтожена. Иногда, в течение одного дня приходилось уничтожать по несколько десятков мин. Юра еще до войны прошел хорошую школу гребца. Об этом случайно узнал дивизионный минер К.В. Тыщук и предложил молодому краснофлотцу быть «вторым номером», т.е. в паре с ним, подрывником, быть гребцом в шлюпке. Так началась новая страница в биографии Юры. Незадолго до окончания войны он был отправлен на курсы минеров-подрывников, по окончании которых получил звание старшины 2-й статьи, стал самостоятельно подрывать мины. Юра Суханов еще долгие годы, вплоть до 1949 года продолжал тралить Балтийское море, 488 раз он смотрел в глаза рогатой смерти. Ныне Юрий Михайлович, капитан 1-го ранга в отставке, председатель Совета ветеранов соединения Охраны водных районов и Бригад траления Балтийского флота. Его грудь украшают два ордена Отечественной войны, орден Красной Звезды, две медали «За отвагу», медаль Ушакова, памятный нагрудный знак «За боевое траление» и еще много других памятных медалей и знаков.

Вот такой наш земляк – мальчишка-ленинградец!

Записал Н.Н. Колесник, 1930 г.р., мальчишка

блокированного Ленинграда, участник

боевого траления, капитан 1-го ранга в отставке.

***

Из воспоминаний И. И. Терешонок:

 

«…В нашем доме, где было много ребят, и всегда до позднего вечера было шумно, с началом войны стало как-то тихо. Многие ребята эвакуировались, некоторые поступили работать на заводы и фабрики, заменив отцов и старших братьев, ушедших на фронт…В доме была создана группа самозащиты, куда вошли и ребята, в том числе я с братом…Ребята, как могли, помогали взрослым, убирали хлам с чердаков и из подвалов…, дежурили у ворот, проверяли светомаскировку, помогали больным во время воздушной тревоги выходить в бомбоубежище, гасили зажигалки. Нас, младших школьников, во время воздушной тревоги не допускали на крышу, но я осуществляла связь между дежурившими на крыше и штабом МПВО, который находился напротив нашего дома.

Позже брат вступил в народное ополчение, был ранен в первом бою в грудь, мама привезла его из госпиталя домой. Наступила зима. Замёрз водопровод, не работала канализация, не было света. Норма хлеба убавилась до 125 граммов, рабочим – 250г. За хлебом приходилось занимать очередь с утра и потом бегать проверять очередь, показывая свою ладошку с номером.

Мама и старшая сестра (её двое детей жили с нами) работали на заводе им. Марти (ныне Адмиралтейский завод), они вставали рано и пешком добирались с 7-й Красноармейской до Калинкина моста. Мама рано будила меня. Слегла бабушка, и все домашние дела легли на меня. А работы было много, надо было выгрести золу из «буржуйки», вынести нечистоты, принести воды, это занимало много времени. За водой надо было ехать в конец улицы, там была колонка. Отстояв очередь, я везла воду в ведёрке и бидончике на санках домой. Ведро мне было не поднять. Приходилось с бидончиком подниматься по скользким обледенелым ступенькам лестницы, выливать дома в другое ведро и спускаться вниз к санкам за новой порцией воды. Когда в ведре оказывалось меньше половины, поднимала и само ведро. Эту процедуру приходилось делать не один раз, т.к. я привозила ещё воду своим соседям. Тётя Дуся и её дочь Танечка уже не поднимались. Потом растапливала буржуйку остатками мебели, книгами и подшивками газет, ставила чайник, потом разносила кипяток с хлебным сухариком больным.

Брат и бабушка лежали тихо, я даже прислушивалась, дышат ли они? А дети плакали, старшая всё время просила хлеба. До сих пор я вспоминаю её тоненький голосок: «Дай хлеба, дай хлеба». Я размачивала сухарики в кипятке и набивала ими соски. На какое-то время дети умолкали. Иногда так устану, прилягу рядом с братом на кровать; уже начинаю засыпать, а брат вдруг толкает меня: «Вставай, а то совсем ослабнешь» Я вставала и опять начинала хлопотать. Надо было поменять детям пелёнки, замочить их, для этого я брала во дворе снег, где почище, и растапливала его у «буржуйки».

Вечером приходили мама и сестра, иногда они приносили несколько поленьев (давали на работе, как премию) и дрожжевой суп в бидончике, Мы ели этот суп, делили хлебный паёк, сушили на «буржуйке» частицу пайка на завтра. Мама перевязывала брата, и мы ложились спать. Спали одетыми, т.к. «буржуйка «не могла дать много тепла, да и стёкол в окне уже не было, окно было заделано фанерой. Одеяло, которым было занавешено окно, к утру примерзало к раме.

Брат всё время мёрз, и мы с мамой ложились по краям, прижимаясь и согревая его своим теплом. Однажды я проснулась от тихого маминого всхлипывания. Горела коптилка. Повернувшись, я дотронулась до лица брата, оно было холодным. Его перенесли в другую комнату. Утром мама и сестра ушли на работу.

Во второй половине дня, сменяя пелёнку, я не услышала плач малыша, он только тяжело дышал. К приходу матери он умер. Это было 28 января 1942 г. Когда пришли с работы мама и сестра, мама достала чистую простыню, завернула в неё сына и внучонка. Потом мы свезли их в морг, который был на 12-й Красноармейской улице. Племянницу удалось поместить в больницу, но она вскоре умерла от цинги и голода. В начале марта не стало и бабушки. За два месяца умерло четыре близких человека.

Вскоре после смерти бабушки к нам пришёл моряк. Он принёс буханочку хлеба и немного пшена. Оказалось, что этот моряк – мой двоюродный дядя. Он служил на крейсере «Киров», который стоял на Неве. Он рассказал, что на крейсере был заведён порядок – у кого в Ленинграде есть родственники, то по очереди моряков отпускали навестить их, при этом отдавая в подарок свою пайку хлеба. Так очередь дошла и до моего дяди. Мы были очень рады подарку. Спасибо этим морякам за доброту и заботу. Они не только защищали нас, но и поддержали в трудную минуту…

После смерти своих детей сестра ушла на завод на казарменное положение. Остались мы с мамой вдвоём.

С середины октября 1942г. я стала учиться в 3-м классе 272-й школы, которая располагалась на 1-й Красноармейской улице. Часто приходилось учиться в бомбоубежище. В холодное зимнее время учились в пальто, рукавицах, платках. Было так холодно, что чернила замерзали, и мы носили их с собой в чернильницах-непроливайках. Часто, идя в школу, мы попадали под обстрелы и бомбёжки и, бывало, не досчитывались своих товарищей. Дрова для классов мы заготавливали сами, пилили, кололи и носили в класс.

В школе работали разные кружки: рукоделия, художественной самодеятельности, были организованы тимуровские команды. В кружках рукоделия вязали рукавицы, шарфы, носки, шили и вышивали кисеты и носовые платки, всё это отправляли на фронт бойцам. После уроков ходили в госпиталь, убирали палаты, ухаживали за ранеными, скручивали бинты после стирки, выступали перед ранеными.

Весной мы участвовали в уборке города от нечистот, потом работали на огородах, выращивали овощи для Ленинграда. Огороды были в каждом сквере. Ездили от школы и в подсобные хозяйства.

В блокаду не замирала школьная жизнь. В мае 1943г. я была принята в пионеры.

В августе 1943г. меня наградили боевой медалью «За оборону Ленинграда». Мне было одиннадцать лет. Когда мне вручали медаль (это было в Доме культуры им. Ногина), я услышала: «Какая же ты маленькая!»

***

Вспоминает М.А. Ткачёва:

 

«…Дома было холодно и темно. Зеркальные стёкла в наших огромных окнах продержались до самого последнего обстрела в январе 1944 года,но от холода их пришлось завесить одеялами. Вся семья перебралась в одну комнату. В центре стоял большой обеденный стол, по стенкам – кровати (у каждого – своя), я спала на кушетке.У входа возвышалась небольшая кафельная печь-голландка,которую мы перетащили из большой комнаты. Мне вспоминаются долгие часы, когда мы сидели у неё,ловили послед- нее тепло и сумерничали, что-то напевая…Однако, очень скоро топить её стало нечем, и появилась железная буржуйка. Готовили здесь же, а на кухне стояли два ведра – с водой и с нечистотами. Холода были такие, что вода в ведре за ночь замерзала.

Приносить воду было моей обязанностью. Однажды, в конце зимы я отправилась с саночками за водой на Кронверкскую протоку. День был великолепный – лёгкий мороз, солнце, синее небо. Подходя к цели, я увидела впереди саночки с завёрнутым во что-то тёмное мёртвым телом. Два человека с трудом тянули их за собой. Мы шли в одном направлении – к протоке. Вскоре я увидела, как они спустились на лёд и вдруг столкнули тело в воду. Они ушли. А я стояла на высоком берегу и размышляла, можно ли теперь брать воду: ведь на мёртвом, конечно, много вшей, и не попадут ли они в моё ведро. Я подождала, когда проточная вода унесёт тело подальше от проруби и набрала воды. Дома я никому ничего не сказала…

От голода страдали все. Я глубоко убеждена, что мама спасла нашу семью от распада и голодной смерти. Всё, полученное по карточкам или купленное на рынке, складывалось в «общий котёл», которым распоряжалась она. Мы звали её Фемидой, потому что её авторитет в вопросах питания был непререкаем. Она распределяла хлеб, горячее, соевые конфетки и т.д. Как хорошая хозяйка, она умела приготовить что-то съедобное из дуранды, чёрных, как шоколад, макарон, фантастической смеси из остатков муки «Нестле», толокна, пластинок столярного клея. Мы всегда ели три раза в день – дневной паёк делился на три части, пусть ничтожно малые. Каким-то чудом мама понимала, что силы лучше поддерживаются при регулярном питании. Как самой младшей, лучшие куски доставались мне…

Отец заведовал хирургическим отделением военного госпиталя. Он мог получить увольнительную один раз в 7-10 дней и всегда приносил нам поллитровую баночку, в которой тоненькими слоями лежала каша, он каждый день завтрак или ужин складывал в баночку для нас. Дома он никогда ничего не ел, только пил чай. Он исхудал страшно, больше, чем кто-либо из нас. Военный паёк включал водку и табак, который тогда называли БТЩ – ботва, трава, щепки. Папа всегда был заядлым любителем трубки, но эту драгоценную валюту он обменивал на хлеб и дрова для нас…

Вместе с нами всю блокаду пережил наш кот Васька. Он был самый обыкновенный, серенький, тигровый. Когда свирепствовал голод, нам приходилось пробовать и конину и собачину, а своего кота не тронули. Голодая вместе с нами, он стал невероятно тощим, ему всё время было холодно. Пытаясь согреться, он прижимался к буржуйке, и вся шерсть на боках у него была опалена. Почему мы его не съели, трудно сказать. Этот вопрос даже не возникал. Прежде, чем съесть, его надо убить, снять шкурку, разделать тушку – и всё это со своим родным Васькой! Невозможно!

…Весной 1942г. горожане перешли на подножный корм, в пищу шли всевозможные травы. В нашей семье особенно любили одуванчики. Из листьев варили щи, из корешков делали лепёшки. Получался не очень-то калорийный, но по блокадным меркам очень вкусный обед. Кажется, в ту весну в ленинградских парках не расцвёл ни один одуванчик - их съели. В ближайшем парке Ленина (Александровский) одуванчики исчезли очень скоро, за ними надо было ехать на трамвае в Удельную. Это приобретало характер настоящей экспедиции. Трамваи ходили редко, по остановкам фашисты били дальнобойными снарядами, остекление вагонов представляло опасность в случае обстрела. Так далеко мама не могла меня пустить. Однажды она посетовала знакомой Марии Андреевне Степановой, работавшей в Зоопарке, что не знает, где можно поблизости насобирать одуванчиков на обед. Мария Андреевна сразу откликнулась: я должна найти её в бегемотнике, и она покажет мне, где можно собирать травку.

Бегемотник я нашла легко. Вхожу в помещение. По сторонам – большие клетки с мощными решётками. В противоположном конце вижу дверь с табличкой «служебное помещение». Мне надо туда. Вдруг вижу: в клетке слева настежь открыта дверца, а за ней огромный бегемот внимательно смотрит на меня. Табличка гласит: «Бегемот Красавица. Родина – Африка» Я застыла. «Она меня съест. Смотрит так внимательно, а пасть у неё, как чемодан». Мне и в голову не пришло, что дверца слишком узка для бегемота. Как преодолеть страх? Замирая и не спуская глаз с животного, я попыталась пробежать это расстояние. Бежать не было сил, но я очень старалась.

Эпизод с одуванчиками остался в памяти на всю жизнь. Должно было пройти немало времени, чтобы я попыталась понять, каких трудов стоило сохранить жизнь животного, которому постоянно требуются тёплая вода и обильная пища. «Красавица» пережила блокаду вместе с нами и умерла от старости через много лет.

Я вспоминаю, как любила положить кусок чёрного хлеба на тарелку, обильно полить его натуральной олифой и круто посолить. Это было лакомство! Я могла тогда съесть очень много – целую кастрюльку каши, но никогда не чувствовала насыщения. Впервые я почувствовала себя сытой уже после войны, в 1947 году

…О Зоопарке в блокаду можно много рассказывать. Многих животных эвакуировали ещё летом, но многие остались. Слониха Бетси была убита во время бомбёжки в сентябре. У сотрудников была проблема с захоронением огромной туши – они не могли представить, какой голод будет в городе через два-три месяца! Позже мясо погибших от бомб и снарядов животных шло в пищу не только другим зверям, но и сотрудникам. Накануне Нового 1942 года Мария Андреевна принесла нам роскошный подарок – страусиное яйцо. Огромное, тёмнозелёное в чёрную крапинку, оно было прекрасно само по себе. Чтобы не нарушить эту красоту, сделали иголочкой два отверстия и вылили содержимое. Яичница была великолепная. Это был настоящий праздник для нас!»

***