Из воспоминаний А. Н. Цамутали, 1930 г.р.

 

«…Я хорошо помню, как рано утром по радио передавали выступление Сталина. Я проснулся, потому что в квартире было оживление, все стали слушать радио, я помню эту передачу. Потом её несколько раз повторяли, иногда в записи, иногда её читал диктор.

Чувствовалась такая взволнованная речь. Я помню, что взрослые подчёркнуто обсуждали то, что Сталин обратился со словами «Братья и сёстры», а не формально….

…21 августа 1941г. последовало обращение за подписью Ворошилова, Жданова и Попкова к ленинградцам с призывом быть наготове к тому, чтобы защищать город. Его передавали по радио, оно было напечатано в газетах и листовках. Надо сказать, что с первых дней войны расклеивали много самых разнообразных плакатов, которые меня очень привлекали. Я помню плакат художника Серова «Били, бьём и будем бить». Были нарисованы псы-рыцари, которых громил Александр Невский, потом – немецкие оккупанты восемнадцатого года, которых гнали красноармейцы, и уже – красноармейцы, которые воюют в 41 году.

…Какое-то тяжёлое моральное напряжение было… в сентябрьские дни, когда мы понимали, что немецкие войска где-то рядом, на подступах к Ленинграду…Но радио подбадривало. Я даже запомнил (не знаю, кто сочинил эти стихи и, может быть, они не очень удачны с точки зрения поэзии): «Враг ломится в стальную дверь родного Ленинграда», иногда читали «Севастопольские рассказы» Толстого, которые я тоже с интересом слушал.

…В ноябре очень рано началась зима. Чувствовалось тяжёлое положение с продовольствием, но всё-таки мы как-то держались… Вечером 30 ноября начался сильный обстрел нашего района. Рядом с нами была Заречная водопроводная станция, два завода, «Электроприбор» и «Вибратор», и хлебозавод, и мост, и стояли военные корабли и подводные лодки. Всё это было для немцев объектами для нападения, наш район страшно обстреливали. Хотя в наш дом снаряд не попал, несколько снарядов попали в дом № 36 и разбили всю мостовую под нашими окнами, у нас вылетели стёкла и, кроме осколков, в комнатах лежали вывороченные камни диабаза…Числа 5 декабря у нас перестал гореть свет. Остановились на улицах трамваи. Я помню, был какой-то …небольшой мешок с сухарями, и в своё время я что-то маму спросил насчёт этого мешка. Она сказала, что пока оттуда брать не будем, это на чёрный день. Помню, как числа 18 декабря мама из этого мешка вынула сухарь и мне дала. Я про себя подумал, значит, наступил чёрный день…

Конечно, самое тяжёлое – это голод. Может быть, потому, что мне было 10, 11, 12 лет. Чувство голода – это было чувство … страшной безысходности…

…На углу улицы Куйбышева и Большой Вульфовой был магазин, в который всегда стояли очереди, они тянулись так, что были видны из нашего окна. В один декабрьский день директор магазина сказал, что он закрывает магазин. А толпа стала с ним спорить. Кричать, что ещё не время. Началась тревога, очередь разошлась. Наутро люди узнали, что этот директор, закрыв магазин, через двор куда-то шёл, в этот двор попала бомба, и этого директора разорвало на куски, от него нашли только палец с обручальным кольцом…

Наши карточки были прикреплены к магазину в доме №23, который до войны был Молокосоюзом. Первого января 1942 года мама туда пошла и стояла в толпе женщин. Вдруг привезли макароны, чёрные какие-то макароны. Мама эти макароны купила. У нас оставались сушёные грибы ещё с 40 года. Мама варила грибной суп, заправляя его этими чёрными макаронами…

Мужчины умирали первыми…Я помню, в школе был учитель химии Монастырский, он был очень дисциплинированный, говорил, что надо не распускаться, но во время переменки ему стало плохо. Оказалось, сердечный приступ, и он умер. Детский доктор Воскресенский…умер по пути к больному.

В марте-апреле учителям было велено обходить дома и переписывать уцелевших детей. Мы обошли дома № 10,13,14, 16 по улице Куйбышева. В некоторых жили наши знакомые, иногда нам боялись открыть дверь. Я увидел, как много пустых квартир. Иногда в пустой квартире играет радио. Но всё-таки каких-то детей ещё собрали и переписали…

…В октябре 42 года нашу школу перевели в дом № 5 по Кировскому проспекту, в бывший особняк Витте, где была музыкальная школа. Там, что очень важно, было печное отопление. Оно действовало, мы занимались в тепле, правда, иногда угорали, потому что уборщицы закрывали раньше времени вьюшки…

…13 сентября 1943года начался страшный обстрел…Только всех вывели в подвальное помещение, как в школу попало несколько снарядов, но ни один школьник не пострадал…

…Шефом нашей школы был Балтийский флотский экипаж… Когда в сентябре 43 года выбиты были все стёкла, и школа была очень повреждена, приехали краснофлотцы и всё восстановили. Потом они устраивали у нас концерты…Был на Кировском, 5 концерт краснофлотской самодеятельности, которой руководил, я помню фамилию этого человека, Пермыкин. Он выходил в форме краснофлотца, была общая песенка «Пусть звучит весёлый смех, ай, здрасьте…» И постепенно мы оттаивали…

* * *

 

Из воспоминаний Н. Ф. Шаталовой:

 

«…Моя обязанность была – получить пайку блокадного хлеба…Глубоко затемно я шла к булочной в «Павлоивановку» (Павел Иванович Иванов – бывший хозяин дома, умер в 1912 году), занимала очередь на улице и долго-долго стояла, пока привезут хлеб…Одежды у меня на такие страшные морозы не было. Я обувала взрослые валенки, пальто - тоже взрослое, на голову платок потеплее, а поверх всего было накинуто байковое одеяло. Самая большая ценность, карточки на хлеб, были в рукавичке. А рука спрятана под мышкой. Со стороны было не понять, девочка или старушка стоит.

Так проходили часы ожидания на тридцатиградусном морозе. Когда мы входили в булочную, подходили к прилавку, то смотрели, как зачарованные, на хлеб и на Шурочку, которая вырезала талоны, отрезала кусочек хлеба, взвешивала его и отдавала наши 625г…на четверых. Полученный кусочек хлеба я заворачивала в тряпочку и прятала под мышку…

Подъём на шестой этаж был не из лёгких, но в 11 лет я одолевала и это. Отдав маме хлеб, я не сводила с кусочка глаз. Мама резала хлеб на части – папе, Наташе, мне и себе.

Вспоминаю один случай. У меня и сейчас идут слёзы. Мама сказала: «это – тебе», а я ей говорю: «Мама, а можно мне ЭТОТ кусочек?» А в ответ она: «ЭТОТ кусочек – отцу, он ведь больше, ему и надо больше»… Мне за ту минуту стыдно до сих пор. Я просила тот кусочек не потому, что он был больше, а потому, что ТО была «горбушка». Её можно было дольше держать во рту, дольше жевать…

В апреле 1942г. беда меня не миновала…Дни мои были сочтены. Но сестра Рая, служившая в госпитале, обратилась к начальнику госпиталя с просьбой о лекарстве для меня. Нашлось такое лекарство, и жизнь моя была спасена…

…Другая моя сестра, Наташа, служила в МПВО по охране Смольного. Однажды она сказала, что меня хочет видеть её командир. Она помыла меня, причесала, одела, и мы пошли на встречу на Невский,86,поднялись на второй этаж, вошли в большой зал. По стенам стояли стулья, у окна наискосок от двери сидел мужчина в военной форме. Он попросил меня сесть рядом. А сестру – выйти. Началась беседа.

-Ты знаешь, что идёт война, близко от города фронт?

-Да, знаю.

-Ты знаешь, что солдаты защищают Ленинград и гибнут?

- Да, знаю.

-Сестру твою надо взять в армию, а тебя мы определим в детский дом.

- Если надо взять сестру, берите, а я в детский дом не пойду.

- А как же ты будешь жить одна?

-Не знаю. Но в детский дом я не пойду.

Беседа наша продолжалась…Через некоторое время выяснилось, что сестра останется в МПВО, а я – дома, под её надзором…

Вечная память тому офицеру Красной армии, чуткому человеку, который счёл нужным и возможным в такое трудное время побеседовать с 11-тилетней девочкой о судьбе моей сестры и моей тоже. А ведь мог бы он росчерком пера написать: Наталью Фёдоровну – в армию, Нину Фёдоровну (11 лет) – в детдом».

***