Пир на пепле 6 страница

Смит. Что же они ответили на это, после того как вступили в спор другого рода?

Теофил. В итоге: что они — сторонники Аристотеля, Птолемея и многих других ученейших философов. А Ноланец прибавил, что есть бесчисленное множество дураков, безумцев, глупцов и невежд, которые в этом вопросе — сторонники не только Аристотеля и Птолемея, но еще и их самих, не могущих понять того, что понимает Ноланец, с которым не согласны, да и не могут быть согласны многие, согласны же люди божественные и мудрейшие, как Пифагор, Платон и другие.

Что касается массы, которая хвалится, что имеет философов на своей стороне, то я хотел бы, чтобы она уразумела, что, поскольку эти философы соответствуют толпе, ими создана вульгарная философия, а что касается вас и того, что вы делаете под знаменем Аристотеля, то предупреждаю вас, что вы не должны хвалиться, что почти понимаете то, что понимает Аристотель, и проникаете в то, во что проникает Аристотель. Ведь есть величайшая разница между незнанием того, чего он не знал, и знанием того, что он знал; ибо в том, в чем этот философ был незнающим, он имел товарищами не только вас, но и всех вам подобных, вместе с лондонскими лодочниками и носильщиками; в том же, в чем этот благородный человек был ученым и рассудительным, я знаю и уверен, все вы вместе очень отличаетесь от него. Я очень удивляюсь одному: вы, будучи приглашены и придя, чтобы диспутировать, ни разу не изложили таких-то оснований и не выставили таких-то доводов, благодаря которым в какой-либо форме вы могли бы сделать умозаключение против меня или против Коперника; и, однако же, здесь имеется много смелых доводов и убедительности.

Торквато, как бы желая теперь выказать благородство, спросил с августейшим величием: «Где обретается апогей Солнца?»

Ноланец ответил, что пусть воображает его, где угодно, и заключает, что угодно, так как апогей меняется и не стоит на том же градусе эклиптики; и нельзя понять, с какою целью он это спрашивает.

Торквато снова спрашивает то же самое, как будто бы Ноланец не смог ответить на этот вопрос.

Ноланец отвечает: «Сколько существует таинств церкви? Бывает ли солнцестояние около созвездия Рака, а противостояние около десятого или сотого градуса Козерога, или над колокольней собора святого Павла?»

Смит. Можно ли понять, с какой целью он это спросил?

Теофил. Чтобы показать тем, которые ничего не знают, что тот спросил без смысла и говорил что попало, а кроме того делал попытки ставить всяческие вопросы: как, каким способом, о чем — безразлично, лишь бы найти хоть один, в ответ на который Ноланец признался бы в незнании, вплоть до того, что хотел услышать, сколько есть звезд четвертой величины. Ноланец сказал, что знает лишь то, что было намечено для обсуждения. Этот вопрос об апогее Солнца всем и всячески доказывает, что тот оказался совершенно невежественным для данного диспута. У того, кто говорит, что Земля движется вокруг Солнца, а Солнце стоит неподвижным среди этих странствующих светил, спрашивать, где апогей Солнца, все равно что спрашивать у человека, разделяющего общепринятое мнение, где высшая точка подъема Земли. Но ведь первый урок, который дается желающему овладеть умением аргументировать, это задавать вопросы не согласно собственным принципам, но тем, которые поставлены противником. Однако этому глупцу все равно, ибо он так же мало сумел бы выводить аргументы из положений, относящихся к делу, как и из положений, не имеющих никакого отношения к делу.

По окончании этой речи они начали говорить между собой по-английски, и, после того как поговорили немного все вместе, на столе появились бумага и чернильница. Доктор Торквато, разостлав лист во всю ширину и длину, взял в руку перо, провел через лист прямую линию от одного конца до другого, посредине нарисовал окружность, в которой вышеуказанная линия, проходя через центр, образовала диаметр, и внутри одного полукруга написал «Земля», а внутри другого — «Солнце». На стороне Земли начертил восемь полуокружностей, где по порядку были обозначены семь планет (рис. 6), и вокруг последней сделал надпись: «Восьмая Подвижная Сфера», а на полях «Птолемей»[82].

 

Рис.6

 

А в это время Ноланец спросил у него: зачем он делает то, что известно всем, даже мальчикам?

Торквато ответил: «Смотри, молчи и учись: я буду обучать тебя учению Птолемея и Коперника».

Смит. Свинья иногда учит Минерву[83].

Теофил. Ноланец ответил, что, поскольку он пишет буквы алфавита, он выказывает дурное намерение обучать грамоте того, кто знает ее лучше, чем он.

Торквато продолжал делать свой чертеж и вокруг Солнца, которое находилось в середине, начертил семь полуокружностей с подобными обозначениями и вокруг последней написал: «Неподвижная сфера Фиксированных звезд», а на полях: «Коперник» (рис. 6).

Затем обратился к третьей окружности и в одной ее точке обозначил центр эпицикла, к которому пририсовал кружок, в отмеченном центре поместил земной шар и, чтобы никто не обманулся, подумав, что это не Земля, написал красивыми буквами: «Земля», а в одном месте окружности эпицикла, чрезвычайно далеко от середины, начертил знак Луны.

Видя это, Ноланец сказал: «Он хочет обучать меня такому пониманию Коперника, какого не ведал сам Коперник, который скорее дал бы перерезать себе горло, чем высказать или написать это. Ведь самый глупый на свете осел знает, что в этой части всегда виден был бы одинаковый диаметр Солнца и в таком случае вытекали бы многие другие заключения, которые нельзя проверить».

«Молчите, молчите,— сказал Торквато,— вы хотите обучать меня учению Коперника?»

«Я мало забочусь о Копернике,— сказал Ноланец,— как и мало забочусь, чтобы вы или другие понимали его; но об одном только хочу предупредить вас: прежде чем придете обучать меня в другой раз, лучше поучитесь сами».

Присутствовавшие джентльмены выказали столько внимания, что была принесена книга Коперника. Рассматривая рисунок, они увидели, что Земля там, как и Луна, не была изображена на окружности эпицикла. И все же Торквато хотел, чтобы та точка, которая была посередине эпицикла на окружности третьей сферы, означала Землю.

Смит. Причина ошибки в том, что Торквато рассматривал рисунок этой книги, но не читал глав, а если даже и читал, не понял их.

Теофил. Ноланец стал смеяться и сказал ему, что эта точка была лишь центром циркуля, когда чертился эпицикл Земли и Луны, который один и тот же. А если хотите действительно узнать, где по мнению Коперника Земля, прочитайте его слова.

Прочитали и нашли, что Коперник сказал, что Земля и Луна включены в тот же эпицикл и т. д. И они стали жевать на своем языке, пока Нундиний и Торквато, поклонившись всем, за исключением Ноланца, не ушли; а он тотчас послал к ним со своей стороны кого-то с приветом.

Кавалеры эти попросили Ноланца не волноваться из-за невежливости и дерзкого невежества их докторов и иметь снисхождение к бедности их родины, ставшей вдовой в гуманитарных науках, что в особенности относится к философии и прикладной математике, в которых, будучи слепыми, эти ослы выступают, выдавая себя за зрячих, тогда как вносят туда вместо фонарей мочевые пузыри. Затем с самыми вежливыми приветствиями оставили его, уходя своей дорогой. Мы с Ноланцем поздно вернулись домой, по другой дороге, на этот раз уже не встретив уснувших теперь грубиянов. Была глубокая ночь, и бодающие и лягающиеся не беспокоили нас при возвращении, как это было при входе в город, ибо предавались теперь глубокому отдыху, удалившись в свои загоны и хлева.

Пруденций.

 

Ночь была, и вкушали тела усталых мирный

Сон — везде на земле; леса дремали и воды

Грозные, а в вышине вращались в склоненье светила,

Каждое поле молчало; стада и т.д.[84]

 

Смит. Ну пора, мы сегодня довольно поговорили. Прошу вас, Теофил, придите завтра, так как мне хочется выслушать еще одно рассуждение по поводу учения Ноланца, потому что доктрина Коперника, хотя удобна для исчислений, все же ненадежна и неразвита в отношении естественно-научных рассуждений, которые являются главными.

Теофил. Охотно вернусь еще раз.

Фрулла. И я.

Пруденций. Равным образом и я. Будьте здоровы.

Конец четвертого диалога

 

Диалог пятый

 

Теофил. Звезды не более и не иначе поддерживаются небом, чем эта звезда, то есть Земля, а она поддерживается тем же небом, то есть эфиром. И не более достойно носить наименование восьмой сферы тому месту, где находится хвост созвездия Медведицы, чем тому, где Земля, на которой мы живем. Ведь эти различные тела, удаленные на определенные расстояния одни от других, находятся в той же самой эфирной области, как в том же огромном пространстве и поле. Посмотрите на основание, по которому судят о семи небесах для подвижных звезд и об одном — для всех прочих. Различные движения видны у семи планет[85] и одно регулярное у всех прочих звезд, которые вечно подчинены тем же равным расстояниям и правилам, и это придает всем последним видимость единого движения и единой прикрепленности к единой сфере, так что получается не больше восьми наблюдаемых сфер для всех светочей, которые как бы пригвождены к ним.

Итак, если мы придем к такому ясному пониманию и такому правильному восприятию, что признаем видимость мирового движения происходящей от вращения Земли, если положение этого тела в пространстве мы признаем подобным положению всех прочих тел, то сможем сперва проверить, а затем при помощи умозаключений доказать тезис, противоположный этому сновидению и этой фантазии, ставшей первым затруднением, которое заключает в себе и способно вновь породить бесконечно много других.

Отсюда происходит еще одна ошибка: когда мы из центра горизонта поворачиваем глаза в каждую сторону, то можем судить о большем или меньшем расстоянии до них и между ними лишь относительно тел, расположенных ближе; но после некоторого предела во всех прочих случаях все они кажутся равно отдаленными; таким образом, глядя на звезды небосвода, мы воспринимаем различие движений и расстояний некоторых более близких звезд, но более далекие и самые отдаленные нам кажутся неподвижными и находящимися на одинаковом расстоянии от нас и между собою.

Так, дерево кажется иной раз ближе к другому, оттого что приближается к тому же самому радиусу наблюдения, и тогда, когда оно станет в том же радиусе, они покажутся совершенно слившимися воедино, хотя бы при этом была большая отдаленность между ними, чем между теми, которые считаются намного более отдаленными из-за разницы радиусов наблюдений. Так же бывает, когда такая-то звезда считается много большей, в то время как она много меньше, а другая более отдаленной, тогда как она значительно ближе.

На следующем чертеже (рис. 7) из точки О глаза звезда А кажется той же самой, что звезда В, и даже если представляется отдельной, все же кажется глазу ближайшей; а звезда С, весьма отличаясь ввиду нахождения на другом радиусе, кажется много дальше; в действительности же она значительно ближе.

Итак, когда мы не видим многих движений этих звезд, то они не кажутся удаляющимися или приближающимися одна от другой или одна к другой; однако это происходит не оттого, чтобы как та, так и другие не совершали своих кругов; ведь нет никакого основания, чтобы на тех звездах не совершались такие же самые, что и на наших, события, благодаря которым тело, чтобы получить силу от другого, таким же самым образом должно двигаться вокруг другого. Поэтому их можно называть неподвижными не по тому соображению, что они в самом деле сохраняют то же самое равное расстояние от нас и между собою, но лишь по- тому, что их движение нечувствительно для нас. Это можно видеть на примере очень отдаленного корабля, который, если сделает передвижение на тридцать или сорок шагов, тем не менее будет казаться прочно стоящим, как если бы он не двигался вовсе. Так, сохраняя пропорцию, надо рассматривать при больших расстояниях самые большие и самые светлые тела, из которых, возможно, многие и бесчисленные столько же велики и такие же сияющие, как Солнце, и даже сильнее. И их орбиты и движения, намного большие, не видны; поэтому если у некоторых из этих звезд произойдет разница в приближении, то о ней можно узнать только благодаря самым длительным наблюдениям, которые не начаты и не продолжаются, так как в такие движения никто не верил, не исследовал их и не предполагал; а мы знаем, что в начале исследования лежит знание и познание того, что вещь есть или что она возможна и нужна и что из нее извлечется польза.

Пруденций. Попал в точку.

Теофил. Но такое различие тел в эфирной области известно было Гераклиту, Демокриту, Эпикуру, Пифагору, Пармениду, Мелиссу, как это ясно из имеющихся у нас фрагментов; отсюда видно, что они знали бесконечное пространство, безграничную область, бесконечный лес, бесконечную вместимость неисчислимых миров, подобных нашему, которые так же совершают свои круговые движения, как Земля свое; и поэтому в древности они назывались эфиром, то есть бегунами, скороходами, посланниками и вестниками великолепия высшего единства, которые в музыкальной гармонии образуют стройный порядок и являются живым зерцалом бесконечного божества. Это название эфир по слепому невежеству отнято у них и присвоено неким квинтэссенциям, к которым как бы многими гвоздями прибиты эти светильники и фонари. Эти бегуны имеют собственное внутреннее начало движения, собственную природу, собственную душу, собственную интеллектуальность; поэтому для движения столь плотных и великих механизмов недостаточно жидкого и легкого воздуха. Для того чтобы это делать, им была бы необходима сила влекущая, или импульсивная, и тому подобные, которые не образуются без контакта по меньшей мере двух тел, из которых одно своим концом толкает, а другое — толкаемо. И, конечно, во всех вещах, приводимых в движение таким образом, начало их движений или противоестественно, или лежит вне их собственной природы; я называю его или насильственным, или, по крайней мере, неестественным. Следовательно, для тех вещей, которые происходят от совершеннейшей причины, естественным является движение, производимое внутренним началом и собственным импульсом без сопротивления. Это относится ко всем телам, которые движутся без ощущаемого контакта с другим побуждающим или влекущим телом. Поэтому превратно понимают это те, которые говорят, что магнит притягивает железо, янтарь — соломинку, цемент из гравия и извести — перо, солнце — гелиотроп; но в железе имеется как бы чувство, пробуждаемое духовной силой, которая изливается магнитом, каковым чувством железо движется к магниту, а соломинка к — янтарю; и вообще все то, что желает и испытывает недостаток, движется к желаемому предмету и поворачивается к нему по мере возможности, желая быть с ним в том же месте. Если мы примем в соображение, что ничто не перемещается вследствие внешнего начала, если только это не происходит вследствие более сильного контакта, преодолевающего сопротивление движимого, то мы поймем, насколько глупой и невозможной затеей было бы убедить упорядоченное чувство в том, что Луна движет морские воды, вызывая этим прилив, заставляет подыматься влагу, оплодотворяет рыб, наполняет устриц и производит другие действия, принимая во внимание, что лунное действие на все эти вещи есть собственно признак, а не причина. Это признак и примета, говорю я, ибо когда мы видим, что эти вещи совпадают с некоторыми положениями Луны, а другие противоположные и различные вещи совпадают с противоположными и различными положениями Луны, то это происходит из порядка и соответствия вещей и законов изменения, которые сообразны и соответственны законам другого изменения.

Смит. От незнания этого различия происходит, что подобными ошибками полны многие писания, проповедующие много странных воззрений: там вещи, представляющие собою признаки, обстоятельства и акциденции, называются причинами; одна из этих нелепостей — особенно распространенная — состоит в том, что перпендикулярные и прямые лучи считают причиной большей теплоты, а наклонные и косые — большего холода. Однако это есть лишь акциденция Солнца, истинная же причина в том, что в одних случаях Солнце действует на Землю более длительно, чем в других. Луч отраженный или прямой, угол острый или тупой, линия перпендикулярная, наклонная или горизонтальная, равная, большая или меньшая дуга, тот или иной аспект — это математические обстоятельства, а не природные причины. Одно дело играть с геометрией, другое — сверять с природой. Не линии и углы нагревают больше или меньше, но близкие и далекие расстояния, долгие и короткие перерывы.

Теофил. Вы это понимаете очень хорошо; вот как одна истина освещает другую. Однако надо сделать заключение по нашей теме. Если бы эти огромные тела двигались вследствие внешней силы, а не к желанной цели и благу, то они были бы движимы насильственно и случайно, даже если бы обладали силой, которую называют несопротивляющейся, ибо воистину несопротивляющееся есть естественное, а естественное — хочешь не хочешь — начало внутреннее, которое само по себе движет вещь, куда следует. Иначе говоря, внешний двигатель не может быть принят без затруднений или даже не является необходимым, но излишним; если же вы считаете его необходимым, то должны обвинить действующую причину в том, что она недостаточно обнаруживается в своем действии и что она использует благороднейшие двигатели для движимых, значительно менее достойных. Это утверждают лица, называющие действия муравьев и пауков происходящими не от их собственного благоразумия и уменья, но от безошибочного божественного ума, дающего им, так сказать, побуждения, называемые природными инстинктами и другими вещами, которые обозначаются посредством слов, не имеющих никакого смысла. Ведь если вы спросите у этих мудрецов, что такое этот инстинкт, они только сумеют ответить, что это инстинкт, или скажут какое-нибудь другое слово, такое же неопределенное и глупое, как инстинкт, означающий начало побуждающее, которое есть обычнейшее слово, когда не хотят говорить о шестом чувстве, или о разумении, или даже об уме.

Пруденций. Весьма трудные проблемы. Смит. Для тех, кто не хочет их понять и упорно продолжает верить ложному. Но вернемся к нашему делу. Я хорошо сумел бы ответить тем, кто считает маловероятным движение Земли, говоря, что она большое, очень плотное и очень тяжелое тело. Однако я хотел бы ознакомиться с характером ваших ответов, так как вижу вас таким решительным в доводах.

Пруденций. Нет! Я человек довольно кроткий. Смит. Оттого, что вы крот.

Теофил. Ответить надо вот как. Вы можете говорить то же самое о Луне, Солнце и о других величайших и неисчислимых телах, которые наши противники признают столь быстро движущимися вокруг Земли по чрезвычайно большим окружностям. Но, однако же, они считают трудно допустимым, чтобы Земля двигалась в 24 часа вокруг собственного центра и в один год вокруг Солнца. Знайте же, что ни Земля, ни какое-нибудь другое тело не является ни легким, ни тяжелым в абсолютном значении. Ни одно тело на своем месте ни легкое, ни тяжелое; эти различия и качества относятся не к главным телам и особым совершенным индивидуумам вселенной, но применимы к частям, которые отделены от всего и оказываются, как странники, вне собственной основы[86]; они не менее естественно стремятся к месту своего пребывания, чем железо к магниту, который ищет его не обязательно внизу, или вверху, или справа, но во всяком направлении, где бы оно ни находилось. Части земли из воздуха идут к нам, так как здесь их сфера, но если бы она была на противоположной стороне, они уходили бы от нас, держа к ней свой курс. Так и с водами, то же и с воздухом. Вода на своем месте не тяжела и не отягчает тех вод, что находятся в морской глубине. Рука, голова и другие члены не тяжелы на своем туловище, и никакая природно конституированная вещь не производит акта насилия на своем природном месте. Тяжесть и легкость не бывают актуально присущими вещи, обладающей своим местом и натуральным расположением, но находятся в вещах, которые имеют определенный порыв, с которым стремятся к подходящему для себя месту. Поэтому абсурдно называть какое-нибудь тело естественно тяжелым или легким; ведь эти качества не подходят к вещи в ее естественной конституции, но лишь вне ее; это никогда не происходит со сферой, но иногда с ее частями, которые не определяются известным расстоянием с нашей точки зрения, но всегда определяются тем местом, где их собственная сфера и центр их сохранения. Поэтому, если бы внутри земли оказался другой вид тела, то части земли из того же места естественно поднялись бы; и если бы какая-то искра огня оказалась, говоря обыденным языком, над углублением луны, то искра пошла бы вниз с той же быстротой, с какой с выпуклости земли поднялась бы вверх. Так, вода в не меньшей степени спускается в лоне земли к центру, когда ей это позволяет пространство, чем от центра земли подымается к ее поверхности. Равным образом воздух движется по всякому местному расстоянию с той же легкостью. Итак, что значит тяжелое и легкое? Разве мы иногда не видим, что пламя идет вниз и в разные стороны, чтобы воспламенить тело, годное для его питания и сохранения? Значит, всякая природная вещь есть самая легкая; всякое естественное место и движение есть наиболее подходящее. С той же легкостью, с какой вещи, которые естественно не движутся, остаются прикрепленными к своему месту, другие вещи, которые естественно движутся, идут через свои пространства. И подобно тому, как для тех насильственным и противоречащим их природе было бы движение, так для этих насильственной и противоречащей их природе была бы неподвижность. Итак, несомненно, что если бы Земле естественно подходило быть неподвижной, то ее движение было бы насильственным, противоестественным и трудным. Но кто это нашел? Кто доказал? Общее невежество, отсутствие мысли и понимания.

Смит. Я хорошо понял, что Земля на своем месте не более тяжела, чем Солнце на своем, и что члены главных тел, как, например, воды, будучи удаленными из своих природных мест, двигались бы к ним из каждого места, положения и направления. Оттого, по нашему мнению, мы можем назвать их в не меньшей степени тяжелыми, чем легкими, или же тяжелыми и легкими и индифферентными; так, мы видим в кометах разные возгорания, которые от пламенных тел иногда шлют огонь в противоположные места, отчего их называют вихристыми, иногда — к нам, отчего их называют бородатыми, иногда — в другие стороны, отчего их называют хвостатыми. Воздух, который есть самое общее вместилище и есть небосвод для сферических тел, отовсюду выходит, всюду входит, через все проникает, во всем растворяется; и поэтому тщетен выдвигаемый противниками аргумент о неподвижности Земли на том основании, что она тело тяжелое, плотное и холодное.

Теофил. Слава богу, что вы так проницательны, не утомляете меня и хорошо поняли тот принцип, исходя из которого вы можете отвечать на самые упорные доводы вульгарных философов, и пришли к многим глубоким созерцанием природы.

Смит. Прежде чем вы перейдете к другим вопросам, я теперь же хотел бы знать, как вы можете говорить, что Солнце есть элемент истинного огня и основная теплота⁸² и что оно фиксировано среди блуждающих тел, к которым мы относим и Землю. Мне кажется правдоподобнее, что движется Солнце, а не другие тела, и это мы можем видеть в чувственном опыте.

Теофил. Выскажите основание.

Смит. Части земли, где бы они ни удерживались естественно или насильственно, не движутся. Так, части воды вне моря — реки и другие глубокие вместилища — стоят устойчиво. А части огня, когда у них нет способности подняться вверх, например, если их удерживают своды печей, развертываются и кружатся, и нет средства удержать их. Если, значит, мы хотим иметь некоторое доказательство и доверие в этом отношении, то движение подобает скорее Солнцу и элементу огня, чем Земле.

Теофил. На это я отвечу, во-первых, что на этом основании можно допустить, что Солнце движется вокруг собственного центра, но уж не вокруг другой середины; ведь к тому же достаточно, чтобы все окружающие тела двигались вокруг него, поскольку они имеют в нем необходимость и еще потому, что и оно, может быть, желает этого от них. Во-вторых, надо принять в соображение, что элемент огня является носителем первого жара[87] и телом столь же плотным и несхожим в частях и членах, как и земля. Поэтому то, что мы видим движущимся таким образом, есть горящий воздух, называющийся пламенем, подобно тому как тот же воздух, измененный холодом земли, называется паром.

Смит. И это, кажется мне, подтверждает то, что я говорю: ведь пар движется медленно и лениво, пламя же и испарение — в высшей степени быстро; и поэтому то, что более похоже на огонь, движется много быстрее, чем воздух, который более подобен земле.

Теофил. Причина здесь в том, что огонь больше силится убежать из этой области, которая более сродни телу противоположного качества. Так же и вода, или пар, находясь в области огня или в месте, подобном ему, уходили бы быстрее, чем испарение, которое имеет с огнем некоторую общность и большую однородность, чем противоположность или отличие. Достаточно держаться этого, потому что я не нахожу чего-либо определенного в мнении Ноланца о движении или неподвижности Солнца[88]. Итак, Движение, видимое в пламени, удерживаемом и содержащемся в сводах печи, происходит оттого, что сила огня преследует, зажигает, изменяет и превращает паровой воздух, которым хочет увеличить себя и питаться, а этот последний отступает и бежит от врага своего бытия и от своего наказания.

Смит. Вы сказали — паровой воздух; а что вы скажете о чистом или простом воздухе?

Теофил. Он не в большей степени носитель жара, чем холода; не более способен к принятию жидкости, когда она пронизана холодом, чем пара и испарения, когда вода размягчена жаром.

Смит. Принимая во внимание, что в природе не существует ничего без провидения и без целевой причины, я хотел бы снова узнать от вас (потому что благодаря сказанному вами это можно понять в совершенстве): по какой причине существует местное движение Земли?

Теофил. Причиной такого движения является обновление и возрождение этого тела, которое, согласно этому основанию, не может быть постоянным, подобно тому как вещи, которые не могут быть постоянными количественно (если говорить об общеизвестном), делаются постоянными соответственно виду; субстанции, которые не могут быть постоянными под одним обликом, существуют, меняя облики. Ибо материя и субстанция вещей не подвержены порче, вследствие чего материя принимает соответственно всеми частями все формы, для того чтобы соответственно всеми частями, насколько она способна, делаться всем, быть всем, если не в одно и то же время и момент вечности, то по меньшей мере последовательно и переменно в разные моменты вечности. Вся материя способна ко всем формам вместе, но не всякая часть материи может быть способна ко всем им вместе. Эта масса в целом, из которой состоит наш шар, эта звезда, не подвержена смерти и разложению, так как для всей природы уничтожение невозможно; поэтому время от времени в некотором порядке она обновляется, переделывая, перестраивая и изменяя все свои части, что необходимо происходит с некоторой преемственностью, так что никакая часть не занимает места остальных; в противном случае эти тела, которые разложимы, иной раз действительно разложились бы, как оно и происходит с нами, отдельными и меньшими животными[89]. Но им, как считает Платон в «Тимее», а также и мы, было сказано первым мировым началом: «Вы разложимы, но вы не разложитесь». Происходит, значит, так, что нет места в центре и в середине звезды, которое не побывало бы на окружности или вне ее; нет части вне ее и снаружи, которой не пришлось бы иной раз стать и быть внутренней и сокровенной. И этот ежедневный опыт доказывает нам, что недрами, внутренностями земли одни вещества принимаются, а другие выносятся наружу. Подобно нам и наши вещества входят и выходят, проходят и возвращаются, и нет в нас вещества, которое не стало бы нам чуждым, и нет чуждого для нас вещества, которое не сделалось бы нашим. И не существует вещества, из коего мы состоим, которое иной раз не стало бы не нашим, как нет вещества, которое является нашим, из коего мы иной раз не должны были бы состоять, если есть одна материя вещей в одном роде и если есть две материи двух родов; пока еще я не определяю, изменяется ли субстанция и материя, которую мы называем духовной, в ту, которую зовем телесной, и наоборот, или же на самом деле этого не бывает. Таким образом, все вещества в своем роде испытывают все превращения господства и рабства, счастья и несчастья, того состояния, которое называется жизнью и которое называется смертью, светом и мраком, добром и злом. И нет вещества, которому по природе подобает быть вечным, за исключением субстанции, которая есть материя, но и ей тем не менее подобает быть в вечном изменении. О субстанции сверхсубстанциальной в настоящее время я не буду говорить, но возвращусь к частному рассуждению об этом великом индивидууме, который есть наша постоянная питательница и мать, о которой вы спрашиваете, по какой причине она находится в местном движении. И я говорю, что причина местного движения, как всего в целом, так и каждой части, есть цель изменений, не только для того, чтобы все находилось во всех местах, но еще для того, чтобы таким способом все имело расположение и формы, потому что местное движение заслуженно считается началом всякого иного изменения и формы, так что не будь этого, не могло бы быть ничего другого.

Аристотель мог усматривать изменения в соответствиях и качествах, имеющихся во всех частях земли, но не понимал этого местного движения, которое есть начало тех движений. Однако в конце первой книги своих «Метеоров» он говорил как пророчествующий и предсказывающий. Так что, хотя он сам иной раз не понимает себя, все же, как бы спотыкаясь и всегда смешивая некоторые свои собственные ошибки с божественным энтузиазмом, он говорит большею частью и в главном истину. Но изложим то, что он говорит и что правильно и заслуживает обсуждения, а затем добавим причины этого, которые он не мог познать. «Не всегда,— говорит он[90],— те же самые места земли остаются сырыми или сухими, но следуя рождению и усыханию рек, они меняются. Поэтому то, что было и есть море, не всегда останется и будет морем; то, что будет и становится землей, не есть и не всегда было землей, но следует верить, что при некоторых превращениях, в определенном круге и порядке, там, где есть одно, будет другое, и где есть другое, будет первое». И если вы спросите у Аристотеля о начале и причине этого, он ответит, что «недра земли, как и тела растений и животных, совершенствуются, а затем стареют. Но есть различия между землей и другими названными телами. Ведь эти последние одно временно всеми частями совершают движение вперед, переходят в совершенство и упадок, или, как он говорит, в состояние старения, а в земле это происходит последовательно, в части за частью, с последовательностью холода и тепла, которые причиняют расширение и сокращение, следуя за солнцем и вращением, благодаря чему части земли приобретают различный характер и силы. От этого водянистые места в определенное время увлажняются, затем снова высыхают и стареют, другие оживают и в некоторых частях наводняются. Оттого мы видим, что источники исчезают, реки то из маленьких становятся большими, то из больших делаются малыми и совсем высыхают. И оттого, что реки уменьшаются, с необходимой последовательностью исчезают пруды и меняются моря, и так как это происходит по всей земле последовательно в самые длительные периоды времени, то с большим трудом можно судить об этом в течение жизни нашей и наших отцов; ведь скорее проходят времена и теряется память всех поколений и совершаются величайшие распады и изменения вследствие бедствий и опустошений, войн, чумных эпидемий и наводнений, вследствие изменения языков и писаний, переселений народов и бесплодия местностей, чем остается возможность вспомнить об этом от начала до конца столь долгих, разных и беспокойный веков». Такие великие изменения достаточно видны в Древнем Египте, в портах Нила, которые все, за исключением Канопского мыса, сделаны руками; в жилищах города Мемфиса, где нижние места населены после верхних, и в Аргосе и Микенах, из которых во время Троянской войны первая область была болотистой и малонаселенной, а Микены, будучи более плодородными, пользовались много большим увлажнением; в наши же времена все там наоборот: Микены стали засушливыми, а Аргос обладает умеренной и довольно плодородной природой[91]. «Но как бывает в этих маленьких местах, то же самое, надо думать, происходит и в целых больших областях»[92]. Поэтому мы видим, что многие, прежде водные, места стали сушей, а по многим другим разлилось море. Мы видим, что такие перемены происходят мало-помалу, о чем уже говорили и что видно из разъедания высочайших и отдаленнейших от моря гор, которые, как будто это совершилось недавно, показывают следы неистовых волн. И это подтверждается историей ноланского мученика Феликса. В ней рассказывается, что приблизительно тысячу лет тому назад море доходило до городской стены, где и поныне храм удержал название Порта, хотя море в настоящее время находится от храма на расстоянии двенадцати тысяч шагов. А разве мы не то же самое видим по всему Провансу? Разве все камни, рассеянные по полям, не говорят о времени, когда их двигали волны? А разве температура Франции показывает нам малые изменения со времен Цезаря? Тогда нигде не было мест, пригодных для возделывания виноградных лоз. А теперь Франция рассылает столь же восхитительные вина, как и другие страны света, и виноград собирается в самых северных ее частях. И еще в этом году я ел виноград лондонских насаждений, не столь, впрочем, вкусный, как даже самый плохой французский, но все же, как утверждают, прежде никогда не произраставший на английской почве. Значит, из того, что Средиземное море, делая более сухими и теплыми Францию и части Италии, которые я видел собственными глазами, идет, склоняясь к созвездию Весов, следует, что на основании все большего и большего потепления Италии и Франции и смягчения климата Британии мы должны заключить об общем изменении характера областей, благодаря чему склонность к холоду относительно уменьшается по направлению к Северному полюсу.