Дымный запах так силен, что почти виден взгляду.
Через какое-то время после того, как Дэвид стал неоспоримым фактом в его жизни, Джон опять закурил.
Рассуждал он при этом так: если уж он встречается в мотелях с мужчиной, которого, по всей видимости, следует считать его любовником, ну, если уж по логике вещей, то падать всё равно дальше некуда, и можно вернуться к старым дурным привычкам. Хуже уже не будет.
Эта мысль позволяла немного отогнать настоящую, связанную со ставшим привычным чувством вины, плотно поселившимся в животе и точившим так сильно, что Джон начал опасаться, не начнется ли от всех этих дел у него язва. Возможно, даже хотел, чтобы началась, нельзя же безнаказанно совершать подлость по отношению к людям, которым дорог.
Ещё въедливый запах табачного дыма перебивал остальные, куда более опасные.
Однажды, когда он возвращался со встречи с Дэвидом, Кейт, наконец, его почувствовала.
От облегчения, что она почувствовала лишь его, Джону захотелось прыгать от радости.
Перед тем, как повеситься от осознания того, какое же он дерьмо.
- Ты опять начал, да? – нахмурилась она. – Ты хоть помнишь, как тяжело бросал в прошлый раз? На людей ведь кидался, такой был остервеневший. Хочешь, чтобы всё это повторилось?
- Не хочу, - ответил он честно.
- Ну, так брось сейчас, пока опять не втянулся!
- Я попытаюсь, - сказал Джон, думая совсем не о сигаретах.
Он пытался.
Иногда пропускал звонки, несколько раз безбожно опаздывал на встречи, которые даже помыслить не мог называть словом “свидание”, бывал грубым и несдержанным, беспричинно наезжал на Дэвида, критикуя его манеру одеваться и то, что ему нравилось, мог тяжело замолчать во время разговора, сверля его мрачным неприязненным взглядом.
Ничего не срабатывало.
После пропущенных звонков связывался с Дэвидом сам, на встречи всё равно приходил, грубость и критику заглаживал поцелуями, а после любого самого угрюмого молчания отправлялся в очередной гостиничный номер, где они опять занимались постельными играми, причем каждый раз становилось всё лучше и лучше, как будто до этого Джон только всю жизнь и ждал, когда же рядом с ним окажется этот костлявый парень с длинными гибкими конечностями, капризным ртом и языком, которым он, наверное, мог во рту завязать черенок от вишни в узел без помощи рук.
- Мне так хорошо с тобой, - признался Джон однажды, о чем тут же пожалел.
- Рад слышать, - усмехнулся Дэвид.
Комплимент он не вернул, и вообще казалось, что он как-то слишком легко всё воспринимает, впрочем, почему нет, он ведь не был женат, и семьи у него не было. Джон ему иногда завидовал в этом, хоть и в страшном сне не мог представить, чтобы в его жизни не было детей.
Но дети его не останавливали, и всё продолжалось, снова и снова, встречи, выпивка, разговоры, гостиничные номера, руки Дэвида, губы Дэвида, его запах и запах сигарет, который Дэвид не выносил, его от этой вони подташнивало, он морщился так же, как и Кейт, а Джон в очередном порыве “бросить” нарочно выдыхал дым ему в лицо, говоря, с какой-то детской подначкой, что, мол, приятель уже не так сильно хочется меня целовать, да?
- Ты специально, что ли? – догадался Дэвид, наконец.
Ему такое поведение было совершенно не свойственно, и Джон не сомневался, что, если Дэвид твердо решит всё прекратить, то сделает это без приёмчиков на уровне пятилетнего, а спокойно, честно и прямо, раз и навсегда, и эта мысль вдруг напугала до полусмерти, ему до этого и в голову не приходило, что Дэвид тоже может так поступить, до этого казалось, как будто зависело всё только от его решения, и он был в этих отношениях один.
Внезапно он понял, что это действительно отношения. Произошло это в очень неподходящий момент. Они сидели в пабе, пили пиво, и Джон грыз фисташки. Слово “отношения” проступило на поверхности его сознания, как надпись на стене в разгар веселья Валтасарова пира. Разве что трубы и хоралы не загремели. Орех соскочил с одного зуба, чтобы едва не сломать другой, а потом зазор между скорлупками впился в язык, и Джон чуть не взвыл от боли.
- Что случилось? – переполошился Дэвид, вскакивая с места. - Черт, я не владею приёмом Хаймлиха!
“Тоже мне Доктор”, - успел подумать Джон про себя, пока отцеплял орех с языка, отплевывался, откашливался и утирал выступившие на глазах слезы.
- Проклятый орех мне язык прикусил, - просипел он, шмыгая носом.
Дэвид, снова усаживаясь, расхохотался, как ненормальный.
- Как орех может язык прикусить? Или, погоди, ты что, умудрился в скорлупу попасть? Ну, ты даешь!
- Не смешно, - буркнул Джон и автоматически просунул язык между зубами, - довольно больно, между прочим.
- Да-да, извини, - покаялся Дэвид, уткнулся в свою кружку, глотнул пива и опять начал смеяться, так что пиво, разумеется, пролилось изо рта на его очередную жуткую рубашку, и тут уже настал для Джона момент немного злорадствовать, чему он с удовольствием и предался, пока не увидел, как тот на него смотрит.
Во взгляде было столько теплоты и нежности, что Джон достал бумажник, бросил на стол деньги, поднялся, взял Дэвида за руку, не думая о том, что кто-то может это заметить, крепко сжал его пальцы и повел за собой на улицу. Был вечер, и проще было отыскать какой-нибудь темный малолюдный уголок. Они и нашли такой, рядом с небольшим закрытым магазинчиком, где Джон прижал Дэвида к стеклу витрины, и свет на вывеске падал на его лицо, синий, красный, синий, красный, не огни танцпола, конечно, не радуга и не кислотный сон, никаких полетов пчелы вокруг граната, никакой экзотики, а лишь – человек, живой, осязаемый, с нижней губой какой-то диковинной формы, в безобразной рубашке, на которой опять пятно, хотя от пива быстро высыхает и не оставляет следов, вот он просто стоит и ничего не делает, ждет, его личный собственный Доктор, не владеющий приёмом Хаймлиха, то есть, по всей видимости, совершенно бесполезный в кризисных ситуациях, которые сам же и создает, “что вполне естественно”, как он цитировал из своей кошмарной пьесы, потому что он и есть самая большая кризисная ситуация, с которой нет ни сил, ни желания справляться.
Джон собирался поцеловать его или сделать даже что-то совсем безумное, найти уголок ещё темнее, где их точно никто не обнаружит, расстегнуть ему штаны, встать на колени, вспомнив свой старый опыт в одной из ранних ролей, и отсосать ему так, чтобы у него глаза на лоб полезли, потому что черенки от вишни черенками, но этот костлявый парень, с его острыми углами и бритвенной звонкостью голоса во время оргазма, вдохновляет на серьёзные свершения в духе самых отвязных порно-фильмов.
Но Джон не сотворил этого безумства и даже не поцеловал Дэвида, а просто стоял и смотрел на него, зная, что не оторвал бы взгляда, даже если бы рядом прошли люди.
Дэвид протянул руку и коснулся его щеки, так бережно и ласково, как будто боялся что-то повредить, и приоткрыл рот, собираясь что-то сказать.
Джону показалось, что он знает, что предстоит сейчас услышать, и от этого ему стало ещё страшнее, чем в тот момент, когда язык прокусила мысль о том, что у них, - отношения, и сейчас он был готов скрестить пальцы за спиной, умоляя “Только не это, только не это…”
Сердце замерло, и стало очень жарко, хотя на улице, несмотря на середину весны, всё ещё было прохладно, и зарядил мелкий противный дождик, тыкающийся в лицо несильными, но раздражающими иголочными уколами. На мокром асфальте расплывались красные и синие лужи.
- Я уезжаю на съемки, - сказал Дэвид, - надолго.
Синий, красный, синий, красный, мигают, блядь, и мигают, никакого сравнения с кислотной радугой, всё-таки раньше было в сто раз веселее жить, как же это, вашу мать, нечестно, что приходится взрослеть, не остается настоящей радости…
Что он там говорит ещё?
- Уезжаю почти на год.
Джон хотел сбросить его руку со своего лица, но решил, что это уже слишком, поэтому лишь сделал осторожный шаг назад. Кто сказал, что со сраного трамплина нельзя сойти? Нахуй они могут идти с такими предположениями, нахуй. Он сам будет решать, когда и где ему сходить.
- Ок, - сказал Джон и полез в карман за пачкой сигарет, предупреждающая о вреде курения надпись на которой вдруг показалась ему очень интересной.
Говорят, раньше сигареты считались полезными для здоровья, и врачи их прописывали всем подряд, даже беременным. А совсем давно в аптеках продавался кокаин и героин. Веселые были времена, не то что сейчас, когда всё вылизано до глянцевого блеска, и в кино повсюду – стерильные картинки, приглаженные в CG-отделах. Жизнь тускнеет на глазах. Даже краски на экране, сверкающие, будто облизанные леденцы, лишь притворяются яркими.
И слезы у всех сделаны из глицерина.
Шоу продолжается, смотреть вот только на него противно.
Дэвид, который, как оказалось, был ещё здесь, и пока никуда не уехал, заговорил с извиняющейся интонацией:
- Я буду скучать, правда. Черт, да я уже скучаю!
Джон закурил, но дым выдохнул не ему в лицо, а немного в сторону.
Ну, может, не все слезы всё-таки из глицерина.
- Я приехать не смогу, - сказал он с вызовом, - у меня семья. И я, кстати, тоже работать буду.
Национальное достояние Британии озарило темный переулок.
- А ты знаешь, что, скорее всего, будешь опять работать со мной? Они собираются вернуть Мастера для финального эпизода.
Джон закатил глаза, как будто услышал крайне досадную новость.
- О, Боже, неужели опять?
То самое радужное расцветало внутри, да и сине-красный свет больше не казался таким уж плохим.
- Ага, - просиял Дэвид, - представляешь, как будет здорово!
- И что я буду с тобой делать? Связывать и бить палкой?
- Надеюсь, что нет. Хотя, - протянул Дэвид, и его темные глаза, казавшиеся сейчас лиловыми в слившемся свете двух огней, сверкнули мальчишеским весельем, - насчет связывания любопытная идея.
- Гребаный извращенец.
- Да ладно, тебе что, самому ни разу в голову не приходило?
- Представь себе, нет.
- О, неужели, Мастер? – проворковал Дэвид, Джон опять увидел то самое блядское выражение лица и гневно зарычал.
- Я знал, что рано или поздно этим кончится!
Дэвид рассмеялся, и нехорошее леденящее ощущение у Джона в груди развеялось окончательно. Надо будет написать Расселу благодарственное письмо за то, что собирается воскресить этого инопланетного психопата.
Дэвид подошел к нему, и искусственно созданное расстояние исчезло, красно-синий свет теперь обрамлял мокрые взлохмаченные волосы, как нимб.
- Ты докурил? – спросил он.
Джон затянулся сигаретой последний раз и отбросил окурок.
- Заставишь меня есть мятные конфетки?
- Вообще стоило бы, - сказал Дэвид укоризненно, - ты же знаешь, что я это не выношу. Не планируешь бросить?
- Нет, - ответил Джон и, наконец, поцеловал его.
