Я его оборвала. Предпоследний лепесток был
«не любит», - она выпрямила руку, на ладошке лежал последний лепесток от ромашки - Мне пора. - У меня к тебе старомодная просьба: 1. проводить домой 2. поцеловать в ручку Вторую просьбу я тут же галантно выполнил. Провожая её, мы шли вдоль забора в офицерский городок. Передвигались, как в довоенных фильмах про предрассветное утро выпускного вечера 22 июня – она впереди, я замыкал строй. Сомкнув руки за спиной, я шёл медленно и не отрывал глаз. Машка была в облегающем белом костюме в чёрную полоску – колорадская жучка. Вместо керосина за ней тянулся едкий шлейф духов. Она шла и в её походке грациозность юной графини. Я же перемещался, как кенгурёнок в сумке. В темноте и прыжками. Возле подъезда она развернулась ко мне, уперевшись полосками на груди в мой комсомольский значок. Я почувствовал еле уловимое необдуманное очарование, как возле вещевого склада, только на этот раз она не ускользала. - Если у тебя есть время, можем попить чайку. Появились проблески возвышенной мечтательности о мимолётном трахании. Вот оно, податливое папье-маше: «попьём чайку, попьём Маше». - Это уже интересно, когда девушка предлагает войти. Вы меня заинтриговали. – Понимаю,- говорит она, - у меня двоюродный брат за изнасилование сидит. - Ну, ты и язва, - сказал я путаясь в любезностях - а для профилактики язвенных заболеваний горячее необходимо. По лестничным пролётам мы шли также, только для соседей расстояние между нами увеличилось. - Я не одна,- Маша кокетливо ударила словесным обухом - Ты с кошкой?- я увидел сфинкса, лысого, как череп новобранца, - Это конечно больше, чем одна, но всё же вас не двое, - изрёк я, едва перешагнул порог дома. О другой порог (между прихожей и залой) я стянул кирзовые сапоги (Кирза – от названия Кировского завода искусственной кожи). Сапог – сундук для портянок и мозолей. Портянки я засунул поглубже, к самому носку, чтобы не воняли, а мозоли прятал поочерёдно, прикрывая то одной ногой, то другой. Прошла минута ознакомительного вождения жалом по сторонам. Маша появилась в платье с блёсками в тот момент, когда я закрывал левой ногой мозоль на правой. И несёт она мне чай, а заварки в том чае хоть залейся. И вот уже у самовара я и моя Маша. - Ты почему не пьёшь, горячий? - Мне не до чаю. Я в тебе души не чаю. Любовь так обожжёт, никакой кипяток не сравнится. Вар будет студёной водицей. Своим ласковым словом ты бросила кусочек сахара в океан моих чувств, но от такого количества он слаще не станет. - Ради такого вечера я бы сейчас выпил погорячее. - Есть только шампанское. - Тем праздничней. Под машкины крики и аплодисменты вылетает пробка шампанского. В бокале прощальные пузырьки Чапаева. По второй. Бокалы и глаза в кучу. Что ж нужно до конца растопить эту сосульку – протираю по ушам и по бутылке. Оттуда вылезает джинн и за стакан «тоника» исполняет желание. Мозг искрит, как шампанское в бокале. Амур над нами, как бабочка-капустница кружится с арбалетом – у него своё стрельбище. Поцеловал я её без брудершафта. В плечико. Кожа на плече белая, как Ленинградская ночь. От неё исходил запах возбуждённой женщины и обволакивающий аромат расслабленного тела. На второе были губы, на десерт – сердце. Милосердная, целую тебя в милое сердце и в сексуальную преграду на её пути. Маша пленительна и пленена. У неё есть нижнее бельё. У меня есть желание снять его с неё. Красота ошеломляющая. Я впитывал её, мазал эту красоту на себя, пытаясь оставить, запечатлеть, как можно дольше. Я не могу уменьшить громкость слов. Приглушить стук сердца. Притушить яркость вспыхнувших чувств. У меня не хватает рук, чтобы обнять, не хватает губ, чтобы ласкать. Хочется вплести в твои волосы ленты, как на берёзку в роще невест. Я влюбился в ямочки на ключицах. В застывшую капельку росы на щёчке-лепестке. Красок моих прозрачная пудра ляжет безумьем на тело. Солнышко, светильничек, обожаемый мой абажурчик. Твоя золотая песчинка упала в бездну моей души. Прекраснейшая из грабителей – ты похитила мой разум. Её глаза - две баллистические ракеты, направленные на мой средний радиус действия, и моя нервная система ПВО дрогнула, не успев нажать нужные кнопки. Чувства мимозы: ядерной ракетой достучаться до твоего сердца.
Платье на кровати под фарами проезжающих машин, свет которых бесстыдно шарил по её блёсткам, казалось почти живой. Я её даже стеснялся (мои однокатные трусы бесплодно висевшие рядом на кроватной дужке, стыдливо прятались за резинкой). На кровати лежало одеяло, похожее на знамя части – такое же красное и махровое. Маня метко подметила: «Ты со стрельбища – смотри, не промахнись». Мы закружились в диком водовороте страстей. Её половые губки распухли, раскраснелись и стали похожими на одеяло. Невольно вспомнил Лину - как всё же схожа женская анатомия. Я целовал знамя части, а сейчас присягнул Ей. Вот вам и армия!!! У меня на гражданке такого сексизма не было. Там половая распущенность уравновешивалась искренними чувствами – в одном стаде бок о бок толкались ебля и любовь. Воздушная мечта о Маше стала твердью достижений. Я любовь осквернил похотливыми соприкосновениями, а когда эту похоть назвал любовью, то осквернил ещё и любовь.
Уже вернувшись в клуб, я пытался выключить притушен- ную совесть: «Я был с Машей!» - шепчет моя Память, «Я не мог быть с ней» - кричит мне моя Совесть. Забудь, и оставайся моей совестью. Забудь, и будь... В моём сердце осталась пустая незастеленная постель, где некогда возлежала ты… а впрочем, я завозился со своей совестью. Моя любовь – изломанные в пальцах спички. Пытаюсь удалить режим "ДУМАТЬ О ТЕБЕ" из своего мозга. Выгнать, вымести твою тень. Любовь до зубов. А загрызает. И вновь шлейф духов, от которых я забыл свежесть ветра. Белкой крутиться в колесе моих фантазий.
|
