Другой в Заполярье, а я в захолустье.Меня по-прежнему зовут Боец, фамилия Курянин, отчество Обойдёшься. В армии я мог постоять за себя, а в наряде по роте приходилось стоять ещё и за «деда». Так оно и вышло, войдя в казарму, меня сразу загнали в наряд по роте. Это не учебка, где в наряд ходили солдаты одного призыва. Здесь меня втюхнули с двумя дедами. Это была жопа, вернее очко, потому как я простоял на тумбочке ровно 21 час за сутки. Односпальная тумбочка. И всё бы ничего, да приключился залёт. Залёт Залётыч. Дело в том, что в учебке дежурный по роте ночью спал с двух часов ночи до 6 утра (помните, как я вместо сна на дежурстве по роте помчал к Машке?). Так вот, туточки в наряд заступают не четверо, а трое, и деж. по роте ночью не спит, а топит харю после подъёма роты и до обеда, то есть с 6 утра и до полудня. Не буду забивать голову распорядком, сформировавшем-ся в этой части, скажу только, что когда в 2 часа ночи ко мне подошёл Славка Гусев (дежурный по роте и по совместительству дед) и сказал, что пошёл давануть на массу, я не придал этому неуставного значения. Даже, когда он сказал, чтобы я его разбудил, если зайдёт офицер, дежурный по части. И вот свершилось – часа за полтора до подъёма прибыл капитан Боровой (тот самый из клуба), который в ночь нёс дежурство по части. Однофамилец будущего политика, капитан Боровой по кличке Свин, имел подходящую внешность: на лице простота пареной репы, на белых, как мел щеках красовались два пунцовых румянца. Боровой был первый человек, который вызвал у меня неприязнь с первой минуты. Он не был курносым в привычном понимании этого слова, но хрючка его была задрана кверху, и два уродливых отверстия ноздрей были увенчаны вензелем щетинной заросли. - Дежурный по роте на выход, - произнёс я дежурную фразу. Капитан неторопливым колобком докатился до тумбочки и стал осматривать меня невыразительным взглядом, привставая на носочках и ковыряя в носу. У него было всего лишь 2 ноздри, но когда он начинал делать свои гигиенически раскопки, то не хватало и 10 пальцев. Казалось, ещё чуть-чуть и он разорвёт ноздри, как заклеймённый вор на Руси. По темпераменту он напоминал утопленника. Такой же разбухший и безликий. Также глубоководен и неподвижен. - Ну и где? – наконец спросил он, запустив в меня щелбаном скатанную козявку. - Кто? - Как кто? Ты же сказал «дежурный по роте на выход» - ну и где он? Где этот долбанный дежурный по роте? - Как где? – удивился я. Спит. Где ему ещё быть. Тогда я не понимал, почему у капитана глаза вылезли наружу, достав зрачками до носа. Оказывается, что я, хоть и нехотя, но с лёгкостью вложил деда. - И где же он почивает? – спросил Свин, вытерев сопливые пальцы о китель. Я преспокойно сопроводил капитана к кровати, на которой возлежал ничего неподозревающий Гусь (дед и по совместительству дежурный по роте). Я удивился, почему он спит в форме, даже штык-нож не отстегнул. Глаза у Славки были ещё более удивлённо расширенные. - Пиздец тебе, - прошептал он, тря вылупленные зрачки. Я был в непонятке почему, но понимал, что мне, действительно, пиздец. Тогда я ещё не знал, что с лёгкостью (хоть и нехотя) вломил деда. Боровой отвёл Гусева в канцелярию, и там они долго разговаривали на повышенно оправдательных тонах. Воистину – гусь свинье не товарищ.
# -Значит, не скажешь, кто тебя бил – майор Цирульский смотрел на меня сквозь толстенные линзы очков. Днём уже я был на ковре в канцелярии у командира роты. - Говорю же, товарищ майор, ночью пошёл в туалет, поскользнулся и упал,- я стоял по стойке «смирно» в шапке, натянутой на рассечённый лоб, но скрыть фонари под обеими глазами было невозможно. - И на челе его высоком, не отразилось ничего, - сняв с меня шапку, Цирульский издевательски процитировал Лермонтова. - Ты ссышь против ветра, пытаясь струёй остановить бурю, - наш командир роты, майор Цирульский: фонтан кипучей энергии – майор Вихрь, майор Ураган, майор Упаси Господи. Один человек, но своими разными противоречивыми мыслями и поступками производил ощущение толпы. Сейчас он докопался до меня, как Шлиман до Трои. - Тебя ебут, а ты крепчаешь? - весовая категория командирского негодования всё утяжелялась. - Свободен, я тебе устрою райскую жизнь. Я вышел из канцелярии, с болью натягивая шапку на разбухший лоб. Битиё определяет сознание (за 5 часов до этого)
Каждый человек сам пиздец своему счастью. Вот и ко мне кузнец подкрался незаметно. «Рота, подъём» - провозгласил я свой приговор. Эта команда, как удар кувалдой по улью. Верхний ярус «двухэтажной Америки» зашевелился, зажужжал. Трутни внизу вальяжно потягивались, а пчёлы-бойцы закружили предо мной. - Сдаётся нам, мил человек, что ты ейный стукачок. Поднялся грандиозный шухер и всеобъемлющий кипиш. Я, рядовой Игнатов, пребывал в абсолютной непонятке, как маршал Тухачевский, за что его расстреливают. Из наезжающей толпы выделялся один активист – Юра Чернявский, ф а зан* по сроку службы. Ф а зан (ударение на первый слог) солдат, отслуживший 1 год. Так вот, этот фазан, верещит, как весенний грач. Клюёт мозг, как червяков на только что вспаханном поле. Я был героически робок и боязливо смел - оправдывался, как мог, а по сути, говорил правду, что так, мол, и так – у нас в учебке дежурный по роте ночью спал, а…а впрочем, я опять забиваю вам голову лишней информацией. Слава Богу, старослужащий ареопаг понял, что в части я первый день, что сразу загремел в наряд и кто чем дышит, знать не мог. Вышел этакий, невольный стукачок без амплитуды размаха. В этот миг в моих глазах сверкнул лучик вымученной справедливости. Но, так как дедушка Слава залетел, стало быть, наказание должно быть априори. Высший судебный орган постановил отвесить мне 100 фофанов (армейские фофаны, это не школьная забава, когда на спор отбиваются невинные щелбаны. Позже я лично был свидетелем, когда за недельную порцию масла Юра Чернявский за минуту разбивал безымянным пальцем кусок мела величиной с куриное яйцо в мелкую пыль. Представляете, как он владел средним!). Словесный пинг-понг превратился в дедовский сквош, и палачом выбрали «Чёрного». С лицом проголодавшегося леопарда он стащил меня с тумбочки, с головы стащил шапку, и началось… После первого щелчка я вспомнил сказку Пушкина «о работнике Балде». И с каждым ударом в моей балде слышались раскаты грома под бой барабанов. Начинаю считать по-английски, чтобы было не так безнадёжно – ван, ту, фри… Ван Гог, ту Гог, фри Гог... Счёт сбился, и безухие художники полезли в голову. Сейчас и меня, как художника всякий может обидеть. Ведь у нас, творческих людей, очень тонкая натура. Взять хотя бы поэта Нерона или художника Гитлера. А ведь, сколько художников уже загнулись от обиды: Рафаэль, Буанаротти, Тициан и даже любитель пышных ушей… Рубенс. Где они все? Всех обидели. Даже Гитлер, художник из Венской академии и тот сгорел на работе… 11. 12. 13. Сколько ещё? Сколько? Сколько-о-о-о? Сколько раз в меня целился Марк Чепмен, а попал в Джона Леннона. Сколько комиссаров я в себе расстрелял? Сколько сжёг в себе вышеупомянутых самоубийственных Гитлеров? Этих Адольфов я в себе убил больше, чем вывез в Аргентину. Да что у меня Гитлер из головы не выходит? Может, его туда загнали, и теперь наши солдаты в образе дедов оттуда выколачивают? Выбивают из моего гитлерохранилища. Из моего тыквохранилища. Во время колотушки в моём организме происходили процессы соплетечения, слёзовыделения, потоотделения, мочеиспускания, калоотложения, и, как апофеоз - семяизвержение. 44. 45. 46. Открылся третий глаз, из третьей ноздри лились сопли. Мои гвардейские сопли лились куда-то внутрь. В открывшемся третьем глазе промелькнуло детство в сандаликах на металлической застёжке: лисапет со соскочившей цепью и самосвал Колхида, легковушка и дымовушка, Лёлик и Болек, Тарапунька и Штепсель, бабушкин сундук и карамелька с прилипшим фантиком. В меня опять целится Марк Чапмен и превращается в сексапильную шпионку Анну Чапмен. Бонни выкопала настоящий Клайд, и нашпиговала себя свинчатиной, так как узнала, что цвет.мет лучше сдавать на улице Якира, как в своё время сдали и самого Якира. Появилась Мария Антуанетта, жующая эклеры за обе щёки. Пройдёт немного времени и у неё харя треснет. Под гильотиной. А вот и героиня Митчелл - какая же у Скарлетта Харя!!! Венера с обрезанными руками в лувровской галерее, Мессалина с расставленными ногами в римской лупанарии: «Заходите к нам», - сказали её ножки, обращаясь к Чезаре Борджиа на каштановом банкете - «но только это между нами». На всё это смотрит синьора Пачифика Брандано своей загадочной улыбкой. Мать Тереза делает отмашку католическим платком, давая добро на разграбление винных погребов. «Ебись ты, расколись» - и этим глаголом Жанна сожгла своё сердце. Кипит мой мозг и от кипячения разбухает и лезет наружу. Надо терпеть, ибо как написано в Священном Писании «возлюби ближнего…среднего и дальнего радиуса действия…» 63. 64. 65… Было бы у меня 2 лба, я бы их оба и подставил. Вспомнился злобный цитатник Мао - в тангутской письменности нет иероглифа, обозначающего 3 понятия – Злость, Беспомощность и Боль, они объединены в один иероглиф – УЕБЕНЬ ПИЗДОГОЛОВЫЙ. Именно таковым я сейчас и являлся. Меня били битый час. Лоб-кнопка сброса атомной бомбы – Томас Фереби лупит меня в лоб по методу Брайля, а я схожу с ума полковником Тиббетсом. 97. 98. девяносто дееевяяяяять. СТО!!! Звёзды в глазах, как обрезки лоскутков, разлетевшиеся на августы и феврали, вторники и четверги, на редкие сладости ночи и частые по хмурости у тра. Следы от фофанов напоминали пятно Горбачева и были единственным ярким пятном среди серых будней. Своим красным лбом я разукрасил бесцветную армейскую жизнь. Я потрясён, но сейсмостоек. Доселе череп под завязку был нафарширован Ницше, Ключевским и Ларошфуко. Оттуда выбили ВСЁ. Отбили фофаны – вправили мозги. Голова стала схожа с ядерной боеголовкой, готовой разорваться на мелкие кусочки.
- Живой? – Чёрный натянул шапку мне на уши. Я кивнул головой и пошевелил плечами, как Мухамед Али, только что побывавший в нокдауне от Джорджа Формана, показывает арбитру, что он ещё жив.
«Живите долго» - это приказ, - саркастически выдал Чёрный, разминая свой трудягу-палец. Радуйся, свистяра*, что я сегодня добрый. Всякий раз мерзость прикрывается презрительным высокомерием, а сердечная добродетель часто вытекает из изуверства. Я же стою припечатанный, как Христосик, и думаю: «ах ты пиздюк краснознамённый».
Пару слов о сословиях, чтобы не было путаницы. По сроку службы распределение шло следующим образом: только что призванных духов не было совсем (часть стояла на боевом дежурстве). Самые молодые бойцы отслужили полгода – сейчас, это мы, пришедшие из учебного центра. Имя нам СВИСТКИ. Отслужившие год – ФАЗАНЫ. Полтора года – ДЕДЫ. И, наконец, ДЕМБЕЛЯ, готовящиеся к увольнению домой Все касты находились в разных лигах.
После разговора с Цирульским я и старики находились в ожидании. Я ждал «сладкой жизни», которую он обещал мне устроить, а фазаньё и деды ждали результата нашей беседы – заложил/не заложил. Особенно рвал и метал «Чёрный». Он рвал когти и метал на меня разъярённые взгляды. Его глаза сверкали булатным клинком. И чем чаще он проходил возле меня, тем ярче они блестели. Но, за час до окончания наряда меня сняли с тумбочки*, он вздохнул с облегчением. Дело в том, что двое суток подряд в наряд ставить запрещено. А если за некое правонарушение снять с наряда (пусть даже за час до его окончания), то командир вправе заново обеспечить тебя очередным нарядом. А уж найти это «некое правонарушение» легко. Так и случилось. Меня сняли с наряда за час до окончания (даже не стали париться с формулировкой «за что») и отправили готовиться к следующему. Это был наряд на кухню. В наряд по кухне заступают 6 человек. Как правило, это дед, 1-2 фазана, в зависимости от количества свистков, и 3-4 свистка, в зависимости от количества фазанов. Дед не делает абсолютно ничего, свистки делают всё, фазаны руководят процессом. Как в Уставе большевизма: «От каждого по способности, каждому по сроку службы». Наряд на кухню считался всегда самым тяжёлым и неблагодарным. И вот я попадаю в наряд в таком составе: 3 деда, 2 фазана и я один-одинёшенек. Это была жопа. Даже не очко, а реальная жопа, потому что я летал, как пчёлка из мойки в раздаточный цех, из раздатки прыгал чистить картошку, лук, морковку и опять в мойку. И так целую неделю (совет для тех, кто хочет похудеть) Зато в роте я был уже довольно известным человеком, не без доли уважения за нестукачество. Но это будет через неделю, а пока меня сменили с наряда, и я зашёл в ленинскую комнату. У меня был ровно час подготовиться к наряду в столовую. Я решил освежить в отбитой голове Устав ВС СССР. - Эй, воин, - что-то очень громкое баритонным раскатом промчалось по комнате. Я оглянулся. Вокруг никого не было. Лишь на последней парте возле окна лежала солдатская шапка. Я продолжил поиски книги. - Ты, что, бляяя, совсем охуел, - я опять окинул комнату взглядом. Опять никого. Как в сказке Аленький Цветочек, так и захотелось приложить ладони рупором и крикнуть «чудище, где ты? Ау!!!» Но вдруг шапка зашевелилась, и оттуда показалось ебло. Даже не ебло, а так – еблишко. Тонкое и сплюснутое, как у аквариумной скалярии. Носитель этого ебла был прям и напорист, как боевой путь части на смоделированной карте в ленинской комнате. - Что воин, в уши долбимся? – оказалось дрыщ-невидимка и есть обладатель этого раскатистого баритонального баса. Фонетическое несоответствие. Он даже, чем-то отдалённо напоминал мне убого земляка - прижатые уши и оттопыренный копчик, тощий зад на два мандарина и всё это завёрнуто в неимоверную глотку. - Э, сюда,- приказала колоратурная глотка. Ты Игнатов? - Он самый. - Славка, - он протянул мне свою кисть, маленькую, как у подростка и костлявую, как смерть. - Попцов… Тебя определили в первый взвод – элиту нашего подразделения, будешь моим заменой. Сам откуда? - Из Курска
КРАТКАЯ ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА:
Курск. Древний город и город воинской славы. Город соловьёв и дуговой битвы. У города осталась военная выправка: грязь и разбитые дороги почти не изменились с 43-го года. Только вот хамство теперь повсеместно, как и героизм полувековой давности. Благородством и интеллигентностью здесь и не пахнет – антиЛенинград. Зато здесь пахнет заблёванными заборами и обосанными подъездами. Если Ленинград – колыбель трёх революций, то Курск – колыбель соляного бунта*. Город горизонтален. Расположенный на высоте - лишён высотности, распластался уставшим осьминогом на бесчисленных холмах. По километражу обнесённых заборов претендует на мировое первенство: сказывается пограничный оплот древней Руси. Позже, при правлении Екатерины Второй из Петербурга в Курск, на отшибе империи, будут высланы криминальные элементы, попросту разбойники. И заодно, по личной просьбе императрицы, в Курск сошлют и всех красивых барышень, дабы не заслонять очарование венценосной особы. Курск – ссылка. Красота и блатота, изящество и быдлячество – здесь идут рука об руку.
|
