Старый дом

 

 

Сколько раз я мечтала

в долгой жизни своей

постоять, как бывало,

возле этих дверей.

В эти стены вглядеться,

в этот тополь сухой,

отыскать свое детство

за чердачной стрехой.

Но стою и не верю

многолетней мечте:

просто двери как двери.

Неужели же те?

Просто чье‑то жилище,

старый розовый дом.

Больше, лучше и чище

то, что знаю о нем.

Вот ведь что оказалось:

на родной стороне

ничего не осталось, –

все со мной и во мне.

Зря стою я у окон

в тихой улочке той:

дом – покинутый кокон,

дом – навеки пустой.

 

 

«Нынче детство мне явилось…»

 

 

Нынче детство мне явилось,

приласкало на лету.

Свежим снегом я умылась,

постояла на ветру.

Надышалась, нагляделась, –

ну какая красота!

Дня бессолнечного белость,

далей хвойная черта…

Снежно‑снежно.

Тихо‑тихо.

Звон в ушах – такая тишь.

В темных сенцах пахнет пихтой,

у порога – пара лыж.

Пара струганых дощечек,

самоделье детских рук.

Сколько вещих и не вещих

снов скитается вокруг…

Где таилось,

где хранилось?

Вдруг припомнил человек:

хлебным квасом пахнет силос,

спелой клюквой пахнет снег.

 

 

«У каждого есть в жизни хоть одно…»

 

 

У каждого есть в жизни хоть одно,

свое, совсем особенное место.

Припомнишь двор какой‑нибудь, окно,

и сразу в сердце возникает детство.

Вот у меня: горячий косогор,

в ромашках весь и весь пропахший пылью,

и бабочки. Я помню до сих пор

коричневые с крапинками крылья.

У них полет изменчив и лукав,

но от погони я не уставала –

догнать, поймать во что бы то ни стало,

схватить ее, держать ее в руках!

Не стало детства. Жизнь суровей, строже.

А все‑таки мечта моя жива:

изменчивые, яркие слова

мне кажутся на бабочек похожи.

Я до рассвета по ночам не сплю,

я, может быть, еще упрямей стала –

поймать, схватить во что бы то ни стало!

И вот я их, как бабочек, ловлю.

И с каждым разом убеждаюсь снова

я в тщетности стремленья своего –

с пыльцою стертой, тускло и мертво

лежит в ладонях радужное слово.

 

 

…желтый снимок – пароход «Суворов» выцветает в ящике стола…

 

«Еще шуршат, звенят и шепчут капли…»

 

 

Еще шуршат, звенят и шепчут капли,

с листвы катясь в пахучую траву.

И каждый звук в молчанье сада вкраплен,

как зерна звезд в ночную синеву.

 

Перед окном черемух горьких чащи,

как будто вниз упали облака.

На этот мир цветущий и звенящий

я не могу смотреть издалека.

 

Мне мало звезд – десятков, сотен, тысяч.

Моя тоска тревожна и остра.

Я так хочу хотя бы искру высечь

для твоего неяркого костра.

 

Далекие лучистые кристаллы.

Холодные небесные огни.

Мне мало звезд, мне лучших песен мало,

когда не мною созданы они.

 

 

«Резкие гудки автомобиля…»

 

 

Резкие гудки автомобиля,

сердца замирающий полет.

В облаках белесой крымской пыли

прячется нежданный поворот.

 

Полны звона выжженные травы.

Ветром с губ уносятся слова.

Слева склоны, склоны, а направо –

моря сморщенная синева.

 

Ветер все прохладнее. Все ближе

дальних гор скалистое кольцо.

Я еще до сумерек увижу

ваше загорелое лицо.

 

Но когда б в моей то было власти,

вечно путь я длила б, оттого

что минуты приближенья к счастью

много лучше счастья самого.

 

 

Ночь

 

 

Ночь, как быть мне и как рассчитаться с тобою

за холодный закат, за асфальт голубой,

за огни, за твое колдовство молодое

над речной, смоляной, шелестящей водой?

 

Набегающий дождь, фонари и скольженье

маслянистых разводов по руслу реки…

Ты пришла, как внезапное опроверженье

всех сомнений моих, всей тоске вопреки.

 

Глухо плещет вода о бетонное ложе.

Дождь рванулся по крышам. Уныло, темно…

Да… И все‑таки так ты на счастье похожа,

что мне кажется – может быть, это оно.

 

 

«Да, ты мой сон. Ты выдумка моя…»

 

 

Да, ты мой сон. Ты выдумка моя.

Зачем же ты приходишь ежечасно,

глядишь в глаза и мучаешь меня,

как будто я над выдумкой не властна?

 

Я позабыла все твои слова,

твои черты и годы ожиданья.

Забыла все. И все‑таки жива

та теплота, которой нет названья.

 

Она, как зноя ровная струя,

живет во мне. И как мне быть иною?

Ведь если ты и выдумка моя –

моя любовь не выдумана мною.