Саломее Нерис

 

 

Мы пришли к ней

в тихий ее уголок,

положили цветы у каменных ног,

у бедных, маленьких, каменных ног,

для которых нет на земле дорог.

А она – я же знаю, –

как я, как все,

любила босой бежать по росе,

любила ничком на траве лежать,

в ладонях лучи любила держать.

Я знаю все, что любила она,

я все люблю, что любила она,

но плита под ногами ее холодна

и в каменном садике тишина.

Саломея, сестра, лесной соловей,

сколько ты не допела

весной своей,

сколько не досказало

сердце твое

в земное короткое бытие.

Это я по дорогам твоим хожу,

это я цветы тебе приношу,

добрым ветром отчизны твоей дышу,

«Помоги, помоги мне!» –

тебя прошу.

Чтобы видеть –

дай мне глаза твои.

Чтобы слышать –

дай мне уши твои.

Чтобы к сердцу народа путь найти –

одари меня силой

твоей любви.

Никогда еще так не мечталось мне

все узнать, угадать,

суметь и посметь

хоть единую песню твою допеть.

…Очень счастлива я

на твоей земле.

 

 

Из Саломеи Нерис

(с литовского)

 

Во мне желаний больше нет

 

 

Во мне желаний больше нет,

Нет больше боли, страха, страсти.

Исчез тепла, отрады свет,

Живые краски на лице погасли.

 

Тиха… Я так тиха,

Как те поля,

Где черный мор прошел с косою,

Я так тиха,

Как та сосна,

Которую сожгло грозою.

Тиха.

 

И сердца своего уже не слышу я.

Быть может, и оно пропало,

Сгорело, может, горсткой пепла стало

От этих страстных мук, от этого огня.

 

Крылами черными,

С улыбкой, грусти полною,

Как будто бы надгробие безмолвное,

Печальный ангел осенил меня.

 

До бед моих кому какое дело.

Земля мне мачеха – не мать!

Дотла мечта моя сгорела,

А счастье далеко, как небо. Не достать.

 

 

По ломкому льду

 

 

С апрелем земля повенчалась

(А я за кого пойду?),

Бегу я на свадьбу отчаясь

По ломкому льду.

 

Венок из фиалки душистой

Спешит она свить.

Долго ль земле пречистой

Бесплодною быть?

 

Без солнца прожить не могу я,

Пристанища не найду,

Дорогой погибших бегу я

По ломкому льду.

 

А не добегу – корите

Бессильем моим.

Ведь счастье хотела добыть я

Себе и другим.

 

 

Сирень

 

 

Еще не была я –

Сирень зацветала,

Когда я исчезну,

Опять зацветет.

 

И цвет ее вешний,

От солнца завялый,

На сердце пригоршней

Земли упадет…

 

Литве

 

 

Я разные видала

края и города.

С какими‑то бывала

я дружбою горда.

Иные были суше

и сдержанней подчас…

У них ведь тоже души

такие ж, как у нас.

Встречалась, изумлялась

и – не скрываю я, –

как девочка, влюблялась

в прекрасные края.

Потом я старше стала

и строже на слова,

и сердце раскрывала,

подумавши сперва,

и замолчала вовсе,

и, годы обвиня,

подумала, что осень

настала для меня,

что сердце охладело

и дар любви иссяк…

Послушай, в чем же дело?

Послушай, как же так?

Ведь многое красивей,

Заманчивей, щедрей

твоих одетых в иней,

пустых твоих полей,

твоих лесов неслышных,

твоих прибрежных ив…

Застенчиво глядишь ты,

ресницы опустив.

Зачем же так мне помнится,

такой зовет тоской

твой тихий облик, скромница,

с улыбкой колдовской?

Я нежностью безмерною,

как светом, налита.

Ты знаешь, я, наверное,

люблю тебя, Литва.

 

 

С двоюродной сестрой И. В. Постниковой.

 

Утро

 

 

Снег не хлопьями падал –

комками

драгоценно и смутно блестел.

Снег над нами летел,

над веками,

снег из вечности в вечность

летел…

А река была черной и быстрой

с чешуею на гибкой спине,

и костра одинокая искра

красным глазом

мерещилась мне…

Напрямик, без дорог, без указки,

сердца гром утишая в груди,

мы прошли по владениям сказки,

и остались они

позади.

Утро было безжалостно‑трезвым

ветер низкие гнал облака,

город был ледяным и железным,

снег был снегом,

рекою река.