ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ. – Я ведь знаю, какую ты вел войну, – возражала Дид

 

– Я ведь знаю, какую ты вел войну, – возражала Дид. – Если ты сейчас отступишься, все пропало. Ты не имеешь права это делать. Так нельзя.

Но Харниш стоял на своем. Он только качал головой и снисходительно улыбался.

– Ничего не пропадет, Дид, ничего. Ты не понимаешь этой игры в бизнес. Все делается на бумаге. Подумай сама: куда девалось золото, которое я добыл на Клондайке? Оно в двадцатидолларовых монетах, в золотых часах, в обручальных кольцах. Что бы со мной ни случилось, монеты, часы и кольца останутся. Умри я сию минуту, все равно золото будет золотом. Так и с моим банкротством. Богатства мои – на бумаге. У меня имеются купчие на тысячи акров земли. Очень хорошо. А если сжечь купчие и меня заодно с ними? Земля‑то останется, верно? По‑прежнему будет поливать ее дождь, семя будет прорастать в ней, деревья пускать в нее корни, дома стоять на ней, трамвай ходить по ней. Все сделки заключаются на бумаге. Пусть я лишусь бумаги, пусть лишусь жизни – все едино. Ни одна песчинка на этой земле не сдвинется, ни один листок не колыхнется.

Ничего не пропадет, ни одна свая в порту, ни один костыль на трамвайных путях, ни одна унция пара из пароходного котла. Трамваи будут ходить, у кого бы ни хранились бумаги, у меня или у другого владельца. В Окленде все на ходу. Люди стекаются сюда отовсюду. Участки опять раскупают. Этот поток ничем не остановишь. Меня может не быть, бумаги может не быть, а триста тысяч жителей все равно явятся. И для них готовы трамваи, которые будут возить их, и дома, где они поселятся, и хорошая вода для питья, и электричество для освещения, и все прочее.

Но тут с улицы донесся автомобильный гудок. Подойдя к открытому окну, Харниш и Дид увидели машину, остановившуюся рядом с большим красным автомобилем. В машине сидели Хиган, Энвин и Гаррисон, а рядом с шофером Джонс.

– С Хиганом я поговорю, – сказал Харниш, – остальных не нужно. Пусть дожидаются в машине.

– Пьян он, что ли? – шепотом спросил Хиган, когда Дид открыла ему дверь.

Она отрицательно покачала головой и провела его в комнату.

– Доброе утро, Ларри, – приветствовал гостя Харниш. – Садитесь и отдохните. Я вижу, вы малость не в себе.

– Да, не в себе, – огрызнулся щуплый ирландец. – «Гримшоу и Ходжкинс» грозит крах, надо немедленно что‑то предпринять. Почему вы не приехали в контору? Как вы думаете помочь банку?

– Да никак, – лениво протянул Харниш. – Крах так крах.

– Но…

– Я никогда не был клиентом «Гримшоу и Ходжкинс». Я ничего им не должен. А кроме того, я сам вылетаю в трубу. Послушайте, Ларри, вы меня знаете. Вы знаете, что если я что‑нибудь решил, то так и будет. Так вот, я решил окончательно: вся эта возня мне надоела. Я хочу как можно скорей выйти из игры, а самый скорый способ – банкротство.

Хиган с ужасом уставился на своего патрона, потом перевел взгляд на Дид; она сочувственно кивнула ему.

– Так пусть Гримшоу и Ходжкинс лопнут, – продолжал Харниш. – А вы, Ларри, позаботьтесь о себе и обо всех наших друзьях. Я вам скажу, что нужно сделать. Все пойдет как по маслу. Никто не пострадает. Все, кто был верен мне, должны сполна получить свое. Немедленно выдать задержанное жалованье. Все суммы, которые я отобрал у водопровода, у трамвая и у переправы, возвратить. И вы лично тоже не пострадаете. Все компании, где у вас есть акции, уцелеют…

– Вы с ума сошли, Харниш! – крикнул Хиган. – Это же буйное помешательство. Что с вами стряслось? Белены объелись, что ли?

– Объелся, – с улыбкой ответил Харниш. – Вот дурь‑то теперь и выходит из меня. Не хочу больше жить в городе, не хочу играть в бизнес. Брошу все и уйду туда, где солнце, воздух и зеленая травка. И Дид уйдет со мной. Так что вам повезло – можете первый поздравить меня.

– Черта с два – повезло! – вырвалось у Хигана. – Я отказываюсь потакать такому безумию.

– Не откажетесь, будьте покойны. Не то крах будет еще страшнее, и кое‑кому несдобровать. У вас у самого миллион с хвостиком. Вы только слушайте меня и останетесь целехоньки. А я хочу все потерять, все, до последнего гроша. Такое у меня желание. И хотел бы я посмотреть, кто мешает мне поступить так, как я желаю. Понятно, Хиган, понятно?

– Что вы с ним сделали? – Хиган свирепо глянул на Дид.

– Стойте, Ларри! – В голосе Харниша зазвучали резкие нотки, на лице появилось выражение жестокости. – Мисс Мэсон – моя невеста. Пожалуйста, разговаривайте с ней сколько угодно, но я попрошу вас изменить тон. Иначе как бы вам нечаянно не попасть в больницу. К тому же она тут ни при чем. Она тоже говорит, что я сумасшедший.

Хиган только помотал головой и снова в горестном молчании уставился на Харниша.

– Конечно, будет назначено конкурсное управление, – продолжал Харниш, – но это ненадолго и ничему не помешает. Самое главное, что нужно сделать немедля, – это выплатить жалованье служащим за все время и спасти от краха всех моих кредиторов и все акционерные общества, которые поддержали меня. Кончайте с этими агентами из Нью‑Джерси на счет покупки земли. Уступите им чуть‑чуть, и они возьмут две‑три тысячи акров. Самые отборные участки в Фэрмонте, – там есть такие, что пойдут по тысяче долларов за акр. Это будет большая подмога. А пятьсот акров за Фэрмонтом – те похуже, больше двухсот долларов с акра не возьмете.

Дид, которая едва прислушивалась к разговору мужчин, вдруг встала и, видимо, приняв внезапное решение, подошла к ним. Лицо ее было бледно, губы упрямо сжаты, и Харниш, взглянув на нее, вспомнил тот день, когда она в первый раз села на Боба.

– Погодите, – проговорила она. – Дайте мне слово сказать. Элам, если ты не откажешься от своей безумной затеи, я не выйду за тебя. Ни за что не выйду.

Хиган встрепенулся и бросил ей быстрый благодарный взгляд.

– Это мы еще посмотрим, – начал было Харниш.

– Подожди! – прервала она. – А если откажешься, я выйду за тебя.

– Давайте разберемся как следует. – Харниш говорил с нарочитым спокойствием и рассудительностью. – Значит, так: если я останусь при своем бизнесе, ты выйдешь за меня? Ты хочешь, чтобы я работал, как каторжный? И пил коктейли?

После каждого вопроса он делал паузу, а она отвечала кивком головы.

– И ты немедля выйдешь за меня?

– Да.

– Сегодня? Сейчас?

– Да.

Он на минуту задумался.

– Нет, маленькая женщина. Не согласен. Ничего хорошего из этого не будет, сама знаешь. Мне нужна ты, нужна вся. А для этого я должен отдать тебе всего себя. А что же я тебе отдам, если не выйду из игры? Что для тебя останется? Видишь ли, Дид, с тобой вдвоем на ранчо я буду знать, что я твой, а ты моя. Правда, я и так знаю, что ты моя. Можешь сколько угодно говорить «выйду», «не выйду» – все равно будешь моей женой. Ну, а вам, Ларри, пора идти. Я скоро буду у себя в гостинице. В контору я больше ни ногой, так что приносите все бумаги на подпись и прочее ко мне в номер. Можете в любое время звонить по телефону. Мое банкротство – дело решенное. Понятно? Я вылетел в трубу, меня больше нет.

Он встал, давая понять Хигану, что разговор окончен. Адвокат, окончательно сраженный, тоже поднялся, но не трогался с места и растерянно озирался.

– Безумие! Чистое безумие! – пробормотал он.

Харниш положил ему руку на плечо.

– Не унывайте, Ларри. Вы всегда толковали мне о чудесах человеческой природы, а когда я вам показал такое чудо, вы отворачиваетесь. Я лучше умею мечтать, чем вы, вот и все. И моя мечта наверняка сбудется. Такой великолепной мечты я еще не знал, и уж я добьюсь того, что она исполнится…

– Потеряв все, что вы имеете! – крикнул Хиган ему в лицо.

– Верно – потеряв все то, что мне не нужно. Но сто сорок уздечек я не отдам. А теперь забирайте Энвина и Гаррисона и отправляйтесь с ними в город. Я буду у себя, звоните мне в любое время.

Как только Хиган вышел, Харниш повернулся к Дид и взял ее за руку.

– Ну, маленькая женщина, можешь больше не ходить в контору. Считай, что ты уволена. И помни: я был твоим хозяином, и ты придешь ко мне за рекомендацией. И если ты будешь плохо вести себя, я тебе рекомендацию не дам. А пока что отдохни и подумай, что ты хочешь взять с собой, потому что нам придется обставить дом твоими вещами, во всяком случае, парадные комнаты.

– Нет, Элам, ни за что! Если ты не передумаешь, я никогда не буду твоей женой.

Она хотела вырвать свою руку, но он с отеческой лаской сжал ее пальцы.

– Скажи мне правду, по‑честному: что ты предпочитаешь – меня и деньги или меня и ранчо?

– Но… – начала она.

– Никаких «но». Меня и деньги?

Она не ответила.

– Меня и ранчо?

Она опять не ответила, но и это не смутило его.

– Видишь ли, Дид, мне твой ответ известен, и больше говорить не о чем. Мы с тобой уйдем отсюда и будем жить в горах Сонома. Ты отбери, что взять с собой, а я на днях пришлю людей, и они все упакуют. И уж больше никто за нас работать не будет. Мы сами с тобой все распакуем и расставим по местам.

Она сделала еще одну, последнюю попытку.

– Элам, ну будь же благоразумен. Еще не поздно. Я могу позвонить в контору, и как только мистер Хиган приедет…

– Да я самый благоразумный из всех, – прервал он ее. – Посмотри на меня: я спокоен, и весел, и счастлив, а они все прыгают и кудахчут, как испуганные куры, которым вот‑вот перережут горло.

– Я сейчас заплачу, может быть, хоть это поможет, – пригрозила она.

– Тогда мне придется обнимать тебя и целовать, пока ты не утешишься, – пригрозил он в ответ. – Ну, мне пора. Жаль, жаль, что ты продала Маб, а то мы отправили бы ее на ранчо. Да уж я достану тебе какую‑нибудь кобылку.

Прощаясь с ним на крыльце, Дид сказала:

– Никаких людей ко мне не присылай. Им нечего будет упаковывать, потому что я за тебя не пойду.

– Да неужто? – сказал он и стал спускаться по ступенькам.