Студопедия — Желудочковые нарушения ритма. 11 страница
Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Желудочковые нарушения ритма. 11 страница






— Будешь репетировать в перерывах между съемками. Я получил приглашение от генерального директора ки­ностудии Рауля Плокена. Он сообщал, что Кристиан-Жак собирается снимать в Италии «Кармен» с Вивианой Романс, и предлагал мне попробоваться на роль Хосе. Я сослался на свой контракт с Дюлленом.

— Чем вы рискуете, если сделаете пробу?

И в самом деле, чем я рискую? На пробах я всегда полу­чаюсь плохо. Но надо же: для пробы выбрали сцену, в кото­рой нужно плакать. А для меня нет ничего легче. Это вовсе не признак таланта. Великие актеры заставляют зрителей плакать, не пролив ни единой слезы. Во время проб «Кар­мен» мне достаточно было нескольких секунд, чтобы разра­зиться слезами. Продюсеры были потрясены. Они уже не могли представить себе другого Хосе.

Мой импресарио, госпожа Люлю Ватье, правильно рас­считала. Я делал пробы на роль героя-любовника после­дним из претендентов.

Но как же театр? У меня ведь моральное обязательство перед Дюлленом.

— Французское кино приказывает вам играть дона Хосе.

— Но что скажет Дюллен?

— Мы прикажем ему освободить вас,

— Не знаю, подчинится ли он вашему приказу.

Я только и мечтал об этом. Я был в восторге при мысли, что буду сниматься в роли Хосе в «Кармен» у Кристиан-Жака. А Дюллен не соглашался. Новый скандал, новое лож­ное положение. Дело дошло до конфликта между театром и кино.

Дюллен предупредил троих своих друзей: Роше, Бати и Мере. Я был в ссоре с двумя первыми по той же причине, что и с Мари Белл, то есть из-за Ипполита. Бати также при­глашал меня сыграть у него роль. На первой репетиции он сказал: «Читайте с купюрами».

Я выразил удивление, что можно сокращать Расина.

— Это салонная болтовня. Я оставил лишь основное.

Я ушел, заявив, что Ипполита трудно играть и в целом виде, а уж выхолощенным — и подавно.

Что касается Роше, я отказался от роли в его театре «Одеон», потому что снимался в фильме «Пылающий флаг».

Все четверо наводнили газеты следующими высказыва­ниями:

 

«Нужно было бы ввести членские билеты для работни­ков театра, чтобы можно было изъять билет у Жана Маре».

 

(В то время членских билетов еще не было.) Меня вызвал представитель немецкой администрации и высказал удивление, почему я до сих пор не представился оккупационным властям. Я ответил, что не считал себя достаточно важной персоной, чтобы их заинтересовать. Мне сообщили, что я не получу визу в Италию из-за разногласий с Дюлленом.

— Французское кино приказывает мне сниматься в этом фильме.

— Здесь мы отдаем приказы.

— Два года назад, за неделю до генеральной репетиции, Дюллен забрал у меня роль, которая мне нравилась, и вмес­то нее поручил роль почти голого сутенера, которая могла мне повредить, фактически выставив меня таким образом за дверь, однако я не потребовал у него никакой неустойки. Мы с Дюлленом не подписывали контракта. У него еще три недели до премьеры, времени вполне достаточно, чтобы меня заменить.

— Если договоритесь с ним, получите визу.

Я иду к Дюллену.

— Малыш, ты делаешь ужасную глупость; карьера твоя окончена, ты больше не будешь ни играть в театре, ни сни­маться в кино.

— Месье Дюллен, я думал, что вы меня любите. Когда вы попросили меня в качестве услуги сыграть Клеанта, вспомните, я согласился. Мне не очень нравились «Любов­ники из Галисии», но я дал согласие играть в этой пьесе только потому, что вы этого хотели. В «Плутусе» вы забрали у меня роль, и я не сказал ни слова; я был уверен, что вы поймете значение той роли, которую мне предлагают в кино, и мы сможем договориться.

— Мы договоримся, если я получу триста тысяч франков в качестве возмещения.

Дюллен вновь превращается в Гарпагона.

Я ухожу в отчаянии. Триста тысяч франков были в то время огромной суммой. Мой контракт составлял семьдесят пять тысяч франков за три месяца. Продюсер ни за что не согласится. Моя Люлю мчится к Польве. Узнает, что он на юге Франции. Звонит туда... О чудо: он дает двести тысяч франков Дюллену, который кладет их себе в карман. Я полу­чаю визу в Италию.

Дюллен бросался в бой, вооруженный великолепной рек­ламой — двести тысяч франков, которые полностью покры­вали расходы на постановку спектакля, и с прекрасным ак­тером Реджани вместо меня! А мои дружеские чувства к Дюллену и восхищение им ничуть не уменьшились.

Жан повел меня на выставку работ Арно Брекера. Этого скульптора, близкого к Гитлеру, не любили в Германии. Его называли «французом», потому что он любил Францию, где жил в героическую эпоху. Именно тогда Жан познакомился с ним и подружился. По-моему, они даже жили под одной крышей. Для Жана дружба была превыше всего и не имела границ. Он не мог отказаться от встреч с другом, и Арно Брекер сказал, что хотел увидеть только двоих: Кокто и Пи­кассо, с которым он познакомился у Майоля.

На выставке Арно Брекера в музее Оранжери — огром­ные, чувственные, человекоподобные статуи, о которых Саша Гитри сказал: «Начнись у всех этих статуй эрекция, посетители не смогли бы протиснуться».

Я не понимаю причины своей популярности, поскольку почти ничего не сделал. Девушки оборачиваются мне вслед, вслух высказывают соображения о том, поеду ли я в Италию и идут ли мне темные волосы. Кристиан-Жак заставил меня покраситься, хотя у Мериме Хосе блондин.

Я уезжаю. При мысли о трехмесячной разлуке в такое время сжимается сердце. Увидимся ли мы снова? Я увожу с собой Мулу. Буду говорить с ним о Жане. У меня с собой также рукопись «Вечного возвращения». Недовольный предлагаемыми мне сценариями, Жан решил написать «мой фильм».

— Тебе нужны герой и история великой любви. С тех пор как существует литература, было только две великие ис­тории любви: «Ромео и Джульетта» и «Тристан и Изольда». Ты должен быть Тристаном, ты воплощенный Тристан.

Он перенес историю в наше время. Так в своем багаже я увозил сценарий, ставший трамплином моей будущей карье­ры.

Я пробыл в Италии девять месяцев. Девять месяцев, в те­чение которых я не мог вернуться во Францию даже на не­сколько дней.

Я учился верховой езде. За две недели тренировок я дол­жен производить впечатление настоящего наездника. Я вновь встретился с Лукино Висконти, который собирался снимать свой первый фильм «Одержимость». Он должен ехать в Феррару. Висконти познакомил меня с друзьями, ко­торые показывали мне Рим. Я открыл для себя настоящие чудеса, недоступные для туристов. В гостинице не разреша­ют держать собак. Друг Лукино, работающий с ним и также уезжающий на съемки, предоставил мне свою квартиру. Я проводил самые светлые часы досуга в музее Ватикана, где делал заметки для декораций и костюмов своей будущей «Андромахи»*.

 

* «Андромаха» — трагедия Жана Расина.

 

Съемки фильма затягиваются. Меня беспокоит, как я исполняю свою роль. Кристиан-Жак давал мне странные указания, например: «Старайся быть больше парижани­ном».

На просмотрах я себе не нравлюсь и прямо заявляю об этом. Мой режиссер так возмущен, будто я нанес ему лич­ное оскорбление. Но дело в том, что, когда в чьем-то присут­ствии я занимаюсь самокритикой, мне легче выявить и ис­править свои недостатки.

Я доволен только своей верховой ездой. Я делаю все, что от меня требуют, всего после нескольких уроков! Бернар Блие как-то сказал мне: «Ты хороший наездник, а я хороший актер». Это замечание огорчило меня. Должен признаться, что у меня была необыкновенная лошадь — быстрая, по­слушная. Мне казалось, что не я управляю ею, а что между нами существует передача мыслей.

Именно в этом фильме я впервые выступил как каскадер. Зная, что я люблю риск, Кристиан-Жак пользовался этим. Итальянские продюсеры без конца предлагали мне снимать­ся в разных фильмах. Но вовсе не из-за моего таланта. Они считали, что достаточно быть французом, чтобы иметь та­лант. Мне предлагали самые немыслимые роли: например, одну, от которой отказался Мишель Симон.

Жан писал, что кино во Франции переживает кризис. Снимают только ночью из-за недостатка электроэнергии. Скоро выпуск фильмов вообще прекратится. «Вечное воз­вращение» пылится на письменном столе Польве, который пока не собирается его ставить, хотя Жан Кокто договорил­ся с Жаном Деланнуа, что тот будет режиссером. Вывод: если мне предложат фильм, который меня заинтересует, я должен соглашаться.

В конце концов я без особого энтузиазма подписал кон­тракт с фирмой «Скалера», которая ставила «Кармен» со­вместно с Польве, на съемки в фильме «Девушка с Запада». Едва я подписал контракт, как тут же получил телеграмму от Польве «Рассчитываем на вас в конце месяца для съемок «Вечного возвращения». Я бросаюсь к директору «Скалеры» г-ну Баратоло, чтобы просить аннулировать контракт. Он отказывается. Я предлагаю ему бесплатно сняться в любом фильме после «Вечного возвращения», если он меня отпустит. Он смотрит на меня совершенно ошеломленный:

— Неужели вы так верите в этот фильм?

— Я уверен в его успехе точно так же, как в том, что он станет настоящим началом моей карьеры!

— Я сотрудничаю с Польве. У меня есть сценарий «Веч­ного возвращения». Я не разделяю вашего энтузиазма. Не делайте глупостей, в кино все устраивается.

После тысячи перипетий все действительно устроилось. Даже с бедным Мулу, которого я обрил, чтобы ему было не так жарко, а расстроенный Жан писал, что его шерсть может не вырасти до съемок. Жан придумал ему отличную роль в фильме.

Съемки «Кармен» так затянулись, что новый фильм «Скалеры» не вписывался в назначенные сроки. Я отправил заказное письмо в адрес дирекции и на этот раз получил свободу, не платя неустойки.

Я счастлив вновь оказаться в атмосфере, присущей лю­бому дому, где живет Жан, вернуться в маленький рай на улице Монпансье.

Жан дал мне прочесть «Приговоренного к смерти» Жана Жене. Он рассказал, как познакомился с автором этой по­трясающей поэмы. Двое молодых ребят — Франсуа Сотен и Лауденбах — принесли Жану стихотворение, поразившее его своей неистовой красотой. Он спросил, есть ли у автора другие произведения, и высказал пожелание ознакомиться с ними.

Молодые люди объяснили, что Жан Жене проводит жизнь в тюрьме и он довольно нелюдимый. Возможно, он даже придет в ярость, если узнает, что они посмели показать его поэму Жану Кокто.

Через несколько дней они принесли рукопись «Богома­терь в цветах» и сказали, что Жене сам за ней зайдет. Он за­шел. Жан прочел книгу, она ему не понравилась, и он так и сказал. Жан Жене ушел из квартиры на улице Монпансье взбешенный. Но гений Жене продолжает действовать на Жана. Последующие двое суток он не может думать ни о чем, кроме этой книги. Он очень этим взволнован и призна­ется себе: «Я ошибся, это шедевр». Он вновь пригласил Франсуа Сотена и Лауденбаха:

— Я хочу прочесть книгу Жана Жене еще раз.

С большим трудом молодые люди достали книгу, и Жан перечитал ее. Он попросил Жана Жене снова к нему зайти.

— Я хочу перед вами извиниться, — сказал он ему, — я ошибся. Ваша книга — шедевр, самая прекрасная из всех, написанных за несколько последних лет, потрясающая сво­ей необычностью и гениальностью, говорящая о том, что никто не сумел бы сказать. Ваш стиль совершенно нов и естествен, такой красоты и такого уровня, что сюжет, зап­ретный для любого другого поэта, становится у вас волную­щим и ярким.

— Ты должен с ним познакомиться, — сказал Жан. — Он тобой восхищается.

Я уехал в Ниццу, так и не встретившись с Жене.

Начались съемки «Вечного возвращения». Мне платили мало, так как Польве возобновил старый контракт фильма «Жюльетта, или Сонник». Но мне так нравился этот фильм, что я сам бы заплатил, чтобы в нем сниматься. Зато работа Мулу, которого Жан окрестил в фильме Мулуком, оплачива­лась хорошо.

Во время оккупации было очень трудно купить мясо. Я потребовал, чтобы Мулук его получал. Мне посоветовали заказывать для него в гостинице, где я жил, тушеное мясо и отдавать счета бухгалтеру. Когда я принес счета бухгалтеру, он сказал: «А мне вот, месье Маре, не приходится каждый день есть тушеную говядину». Я покраснел от стыда.

Жана с нами не было. Он ставил «Ринальдо и Армиду» в «Комеди Франсез». Он приехал к нам через две недели пос­ле начала съемок. Деланнуа работал добросовестно. Мы все приходили в восторг от просмотров. Юбер был очень изысканным оператором. Кроме того, я радовался тому, что сни­маюсь вместе с теми, кого люблю, — с Ивонной де Бре, со­гласившейся только из дружбы к Кокто сыграть роль совер­шенно для нее не подходящую, с Роланом Тутеном, Мадлен Солонь, Мулуком.

Мулук меня поражал. Он привык держаться за камерой, и я волновался, как он поведет себя перед объективом. Мы все были изумлены, а я очень горд, когда увидели, с какой легкостью он исполнял свою роль. Он определенно выгля­дел более правдиво и естественно, чем я. В отличие от неко­торых звезд ему было все равно, снимают его левый про­филь или правый. Лично для меня это еще имело значение!

Когда Жан присоединился к нам после огромного успеха «Ринальдо и Армиды», в нашей работе ничего не измени­лось. Он присутствовал на съемках, не вмешиваясь в режис­суру. Он только попросил убрать репродукцию «Молочни­цы» Греза и слишком кричащий, мещанского вида абажур. Больше ничего, но от него исходили какие-то особые флюи­ды и вся обстановка вокруг изменилась. Незаметно для себя мы играли по-другому. Жан Деланнуа оригинально вел свою режиссерскую работу, даже освещение стало каким-то иным.

Я ощущал огромное счастье и в то же время испытывал сильное беспокойство, боясь, что моего таланта не хватит для этой роли. Именно этот комплекс заставляет меня лю­бить так называемые опасные сцены: пока восхищаются му­жеством, меньше обращают внимание на талант.

Я также думал, что смогу уважать себя лишь тогда, когда испытаю физические страдания, которых требовала моя роль. Я испытывал лишь нравственные страдания, во вся­ком случае, так мне казалось. Я действительно хотел бы аго­низировать в последних сценах. Я завидовал надтреснутому голосу Ивонны де Бре; мой собственный казался мне недо­статочно выразительным. Я не нашел ничего лучше, как вы­пить изрядную дозу коньяка, запереться в своей гримерной и орать во всю мочь. Увы! Этот так называемый «слабый го­лос» оказался Дюрандалем*: он так и не сломался.

 

* Название меча в «Песне о Роланде».

 

Еще не раз в своей актерской карьере я буду совершать подобные опрометчивые поступки. Я стремился стать та­ким великим актером, да что там актером — таким великим апостолом театра, чтобы образы моих персонажей возника­ли сами по себе. Я говорил себе, что, если бы я достиг этого результата, мне было бы намного легче играть. Иначе гово­ря, моя заслуга была бы куда меньше, и, следовательно, я был бы менее хорошим актером, если бы мне приходилось только чувствовать пережитые страдания, а не создавать их. Это какой-то порочный круг, из которого мне никогда не выйти. Я хотел бы также иметь талант, но никогда не стано­виться профессионалом.

Когда я чувствую себя беспомощным, профессиональная привычка, ставшая инстинктом, играет за меня, а я впадаю в отчаяние.

Что для меня театр — религия или порок? Без всякого сомнения, я ищу в своей профессии ощущения, которых не нахожу в жизни.

Жан Кокто потребовал, чтобы мы с Мадлен Солонь схо­дили к одному и тому же парикмахеру и покрасили волосы в одинаковый цвет. Нам обесцветили волосы одновременно, но они были разной природы. Задача парикмахера была не из легких. Бывало, что мы уходили из его салона с голубы­ми, лиловыми или зелеными волосами.

Один из наших наиболее симпатичных товарищей, Луи Журдан, снимался на соседней съемочной площадке в «Жизни богемы». Как того требовала роль, он носил очень длинные волосы и бакенбарды. В то время длинные волосы не были в моде. Завидев нас, люди возмущенно отворачива­лись. Я даже видел, как одна хозяйка раскрыла рот от удив­ления и уронила корзину.

Ролан Тутен пригласил меня к одной своей подруге, и та предложила погадать мне. Она заверила, что в ближайшие двое суток мне будут удаваться самые безумные и рискован­ные поступки.

— Вы в этом уверены?

— Абсолютно.

— Тогда до свидания.

Я беру такси и еду на студию. Прошу у своего продюсе­ра аванс в шестьдесят тысяч франков. Он распоряжается выдать мне деньги. Это огромная сумма, поскольку за весь фильм я получил двести семьдесят пять тысяч франков. На том же такси я еду в Монте-Карло. Я никогда не бывал в игорном доме, но слышал, что удача улыбается тем, кто играет в первый раз. По дороге я даю себе зарок, что ни­когда больше не буду играть, если выиграю два миллиона. Я прошу водителя такси подождать меня и плачу ему зара­нее, на случай, если все проиграю. (Не лишняя предосто­рожность!)

Оробев при виде серьезных лиц игроков и эха, гулко раз­дающегося в огромных залах в стиле рококо, я, не останав­ливаясь, прошел мимо столов, где играли в рулетку. Вот я перед столом баккара. Делаю напрасные усилия понять эту простую игру. Одно место освобождается. Крупье предлага­ет мне занять его. Делайте ставки... ставки сделаны...

Я все еще ничего не понимаю, кроме того, что «девят­ка» — самая сильная карта и она выигрывает и что «десят­ка» — это баккара и она проигрывает. Я не осмеливаюсь иг­рать, подать голос, но лопатка крупье приближается ко мне. Ставлю минимальную сумму, то есть две тысячи франков. Сдаю карты с помощью крупье, который, как и остальные игроки за столом, понял, что я играю впервые. «Девятка»— я выиграл. Слышу: «Делаем ставки». Опять раздаю карты.

У меня «восьмерка», и я снова выигрываю.

«Девять» — «восемь» — «восемь» — «девять» — «семь» — «девять» — «девять» — «девять» — «восемь».

Я продолжаю выигрывать. За моей спиной собирается толпа. Кто-то предлагает мне сыграть. Я не понимаю, что для этого нужно. Моя соседка говорит: «Возьмите снова». Я не знаю как. А мой партнер с насмешливым взглядом про­должает ставить деньги.

На столе уже два миллиона сорок восемь тысяч франков. Я хочу остановиться, но не знаю, что для этого нужно толь­ко сказать: «Я — пас». И я продолжаю, как пьяный плясун на канате. Снова сдаю карты: «четверка»! Что делать? Ин­стинкт подсказывает не брать, но крупье, видя мое колеба­ние, просит показать мои карты.

— «Четверка» — нужно брать, — говорит он.

Я беру «шестерку». «Шестерка» плюс «четверка» — бак­кара. Я проигрываю, и игра переходит к другому.

Взгляд моего партнера становится все более насмешли­вым. Я снова играю и проигрываю. Я проигрываю, и у меня не остается ни гроша.

К счастью, такси меня ожидало. Как ни странно, я не огорчился. Я сказал себе: я богат, поскольку могу позволить себе проиграть шестьдесят тысяч франков.

Жан отругал меня, назвав глупцом и безумцем. Я часто встречал на пляже своего партнера по баккара. Увидев меня, он наклонялся к своим друзьям и что-то тихо говорил им. Все смеялись, глядя в мою сторону.

В перерывах между съемками я ходил на пляж Ниццы. Однажды, когда я загорал, растянувшись на песке, какая-то девушка легла рядом со мной. Она решила, что я немец, ко­нечно, из-за моих белокурых волос (по-видимому, в тот день они не были лиловыми). Наверное, она хотела завязать зна­комство с оккупантом, потому что заговорила сразу и не умолкала, несмотря на мое упорное молчание. Она нагово­рила кучу гадостей о Франции и французах. Я по-прежнему не раскрывал рта.

— Вы не понимаете по-французски, — сказала она.

— Шлюха, — ответил я ей и ушел.

Показ «Вечного возвращения» превратился в настоящий триумф. На последних кадрах весь зал встал и разразился овациями.

В день премьеры «Вечного возвращения» в кинотеатре «Колизей» выставили фотографии сцен из фильма. Какой-то господин и какая-то дама рассматривают их.

Господин: Мадам, вы, случайно, не родственница одного из актеров?

Дама (очень гордо): Да, месье.

Господин: Вы, наверное, мать Пьераля?

Дама (оскорбленно): Нет, месье, я мать Жана Маре. (Пьераль был карликом.)

Эту историю рассказала мне Мадлен Солонь; господин был ее отцом. Ни он, ни моя мать не хотели, чтобы мы были актерами. Розали спросила меня, почему я хочу быть коме­диантом. Я ответил:

— Чтобы не быть им в жизни, и, потом, это мне позволя­ет ценить и любить великих актеров так же, как живопись заставляет меня любить художников.

Успех фильма растет с каждым днем. Очередь перед ки­нотеатром тянется до площади Этуаль. Царит атмосфера небольшого мятежа: женщины падают в обморок. Вызыва­ются дежурные наряды полиции. Организуются службы для наведения порядка. Дома телефон не перестает зво­нить.

Мнение критиков: «Несмотря на участие Жана Кокто и Жана Маре, фильм прекрасен».

Однажды вечером я был на генеральной репетиции од­ной из пьес Саша Гитри. В антракте ко мне подошел какой-то человек.

— Я Арно Брекер, — представился он. — Я видел ваш фильм «Кармен» на частном просмотре. Хотел бы, чтобы вы мне позировали. Не согласитесь ли вы поехать для этого в Германию?

Я никогда раньше не встречался с Арно Брекером, но ви­дел его произведения на выставке. Он держался с достоин­ством, спокойно, уверенно. Я сослался на контракты филь­мов, проекты театральных постановок, которые удерживали меня в Париже.

Как я уже говорил, я люблю грезить наяву, придумывать невероятные истории. По дороге из театра, возвращаясь пеш­ком на улицу Монпансье, я дал волю своему воображению. «Зачем я отказался поехать позировать для Арно Брекера? — корил я себя. — Брекер — близкий друг Гитлера. Если я буду позировать для него, я увижу Гитлера и убью его».

Я шагал все быстрее и быстрее, обдумывая подробности покушения. Наконец я на улице Монпансье. Жан дома. Я уже не различаю рожденное моим воображением и реаль­ность. Я верю, что говорю искренне, и безапелляционно за­являю:

— Жан, Арно Брекер, с которым мы виделись сегодня, просил меня позировать ему в Германии, я отказался. Нужно это исправить.

И я излагаю свой план.

— Бедный мой Жанно, — ответил Жан, — ты же спута­ешь все планы союзников...

Я возвращаюсь на землю, и мы оба хохочем.

Пока я снимался в Ницце, мне позвонил Жан Жене. Он хочет со мной встретиться. Мы отправляемся одновременно пешком, он из Вильфранша, где находился в то время, я из Ниццы. Договорились, что когда встретимся, тогда и встре­тимся.

Он знал меня в лицо, так как присутствовал на представ­лении «Британика».

— С тех пор, — сказал он, — мне хочется писать для те­атра, для тебя. Ты добьешься успеха в тот день, когда сыгра­ешь некрасивого человека.

Он дал мне прочитать «Элагабала», пьесу, которую он на­писал для меня. Она мне не очень понравилась. После его поэмы и книги я ожидал невозможного. Я сказал ему об этом. Он согласился со мной и обещал написать другую пье­су. Когда мы вернулись в Париж, Жан Кокто взялся помочь ему.

— Ты великий поэт, но очень плохой вор, — говорил он. — Доказательство тому: ты всегда попадаешься.

Поль, секретарь Жана, занял у меня денег, снял помеще­ние под сводами Пале-Рояля, открыл книжный магазин и издательство для того, чтобы публиковать произведения Жана Жене.

А пока что он жил на средства Жана. И, несмотря на это, Жене был арестован за кражу книги Верлена в одном из магазинов «Трините». Жан нанял ему адвоката и вызвался быть свидетелем. Я присутствовал на процессе. От­веты Жана Жене судье были достойны ответов Жанны Д'Арк.

Судья: Вы украли книгу Верлена. Что бы вы сказали, если бы крали ваши книги?

Жене: Я был бы этим очень горд, господин председатель.

Судья: Вы знаете цену этой книги?

Жене: Я знал ее ценность, господин председатель.

Жан Кокто заявил, что, если они осудят Жана Жене, на их совести будет осуждение величайшего поэта Франции. Дело было прекращено за отсутствием состава преступле­ния. Жан Жене избежал пожизненной ссылки в колонию, поскольку его, кажется, судили уже одиннадцать раз.

Жироду предлагает мне сыграть в «Содоме и Гоморре». Жан советует принять предложение. Жене говорит, что Жан никогда мне в этом не признается, но, если я соглашусь, он огорчится. Я тут же отказываюсь. Молодой дебютант Жерар Филип сыграет эту роль. Его карьера будет постоянно разви­ваться, так же, как и его талант.

Я так сожалел о том, что не играл в «Ринальдо и Армиде», что, когда мне предложили турне по Бельгии, я посове­товал выбрать эту пьесу. Наконец я могу в ней играть!

Коллаборационистская пресса во главе с Лобро все больше свирепствует. Я решаю убить его. Поль с товари­щами увозят меня в Бретань якобы для того, чтобы обеспе­чить мне алиби. В действительности они хотят меня отго­ворить. Перед отъездом, разбирая свои бумаги, я натыка­юсь на гороскоп Макса Жакоба. Мне бросается в глаза над­пись синим карандашом «Остерегайтесь совершить убийство!» Моя странная судьба еще раз сделала мне пре­дупреждение.

Хитрец Поль увез меня в Порт-Манек лишь для того, чтобы помешать мне совершить это убийство. Он и его дру­зья убеждают меня, что из-за Лобро не стоит рисковать сво­ей жизнью, тем более что нечего и думать пройти незаме­ченным. Их дружеские увещевания и особенно гороскоп Макса Жакоба убедили меня.

Кроме Поля, Марио и Лионеля, там были Тони и его не­веста.

Однажды вечером друзья наливают мне большой бокал виноградной водки. Я отказываюсь, потому что не люблю алкоголь и особенно виноградную водку. Друзья шутят, на­стаивают, в конце концов я проглатываю ее, как слабитель­ное, одним махом.

Любопытно, что, хотя я очень редко употребляю крепкие напитки, я переношу их хорошо. Если бы я захотел напиться допьяна, мне было бы нелегко это сделать. После выпитого большого бокала водки голова моя осталась абсолютно светлой. Мы отправились спать. Моя спальня находилась рядом со спальней Тони и его невесты. Стоял декабрь. Я проснулся от холода. Мои окна были распахнуты настежь, двери тоже. Я очень удивился этому, будучи совершенно уверен, что, когда я ложился спать, они были закрыты.

На следующее утро Тони и его невеста сказали посмеива­ясь:

— Жанно, ты лунатик. Сегодня ночью ты вошел в нашу спальню и открыл окна и двери, даже дверцы шкафов. Мы смотрели на тебя в недоумении. Ты, казалось, нас не видел. Вернулся в свою спальню и там тоже раскрыл окна и двери. Потом снова лег.

Кто-то спросил у невесты Тони:

—Что бы ты стала делать, если бы Жанно забрался к тебе в постель?

Она ответила:

— Мне всегда говорили, что лунатиков нельзя будить.

Увы! По возвращении из Бретани я узнал, что Макс Жакоб арестован. Жан получил от него письмо.

«Дорогой Жан!

Я пишу тебе благодаря любезности стерегущих нас жандармов. Сейчас мы прибудем в Дранси*. Это все, что я могу тебе сказать.

Саша, когда ему рассказали о моей сестре, сказал: «Если бы это был он сам, я смог бы что-нибудь сделать!» Так вот, теперь это я.

Обнимаю тебя. Макс».

* В Дранси с 1941 по 1944 г. находился немецкий концлагерь.

 

Жан хочет спасти Макса Жакоба. Он встречается с Саша Гитри, который объясняет ему, что нужно сделать. Жан об­ращается к господину П. Господин П. уверен, что у них есть все шансы добиться успеха. Предупрежденный Жаном, Хосе-Мариа Серт обещает действовать через посольство Испании; он передаст начальнику, занимающемуся еврейс­кими тюрьмами, письмо Жана. Жан пишет это письмо, великолепное, страстное. Друзья Макса Жакоба добиваются его освобождения... в день его смерти.

Я рисую орхидею, подаренную мне Жозетт Дей: рука в белой перчатке держит этот цветок; фоном служит мое по­лукруглое окно, через которое видны сады Пале-Рояля. Увы! На садовых скамейках сидят девушки. Для них я — зрелище. В дверь звонят. Девушки в саду смеются, я иду откры­вать. У меня просят автограф; я даю его, снова сажусь рисо­вать; снова звонят, и снова, и снова, и снова. В конце концов я рычу:

— Оставьте меня в покое!

Жан выходит, чтобы узнать, в чем дело, выговаривает мне:

— Раз ты выбрал профессию актера, то должен с улыб­кой воспринимать свою популярность. Даже если в ход идут такие хитрости, это все-таки знаки внимания.

Он прав, и это заставляет меня улыбнуться. Через откры­тое окно я слышу болтовню девушек. «Придется Жюльетте взбираться на балкон к Ромео». Девушки беспрестанно тол­пятся у нас на лестнице, смеются, стонут. Я боюсь, что весь этот шум мешает Жану работать.

Я заканчиваю картину с цветами, которую называю «Зер­кальный шкаф отеля Божоле». Андре Дюбуа пожелал, чтобы я написал ее для него. Я очень любил и уважал его. В начале нашего знакомства я был с ним довольно холоден. Этот доб­рый и щедрый человек без конца оказывал услуги Жану. По глупости я думал, что, если выкажу ему свою дружбу, он по­думает, что мне что-то от него надо. Поэтому, когда в годы оккупации он занимал менее высокие посты, я мог без стес­нения выказать ему то восхищение и дружбу, которые к нему питал.

 

Жан собирается писать новую пьесу. Мы едем в Бретань, останавливаемся у друзей Поля. Их дом называется Таль-Мур. Пока Жан пишет, я рисую. Мулуку Бретань нравится еще больше, чем мне. В доме холодно из-за введенного ре­жима экономии. Я опасаюсь, что Жан заболеет, работая в ледяной комнате. Его, несомненно, защищают напряжение и те внутренние силы, которые дает творчество.

Он читает мне первый акт. Удивляясь сам себе, я гово­рю, что монолог королевы недостаточно живой... что с ее стороны должно быть больше вопросов, что паузы, предус­мотренные моей ролью, должны звучать как реплики, что тогда она сама вынуждена будет давать на них ответы. Жан соглашается со мной и соответственно переделывает пер­вый акт.







Дата добавления: 2015-10-02; просмотров: 346. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!



Шрифт зодчего Шрифт зодчего состоит из прописных (заглавных), строчных букв и цифр...

Картограммы и картодиаграммы Картограммы и картодиаграммы применяются для изображения географической характеристики изучаемых явлений...

Практические расчеты на срез и смятие При изучении темы обратите внимание на основные расчетные предпосылки и условности расчета...

Функция спроса населения на данный товар Функция спроса населения на данный товар: Qd=7-Р. Функция предложения: Qs= -5+2Р,где...

Понятие метода в психологии. Классификация методов психологии и их характеристика Метод – это путь, способ познания, посредством которого познается предмет науки (С...

ЛЕКАРСТВЕННЫЕ ФОРМЫ ДЛЯ ИНЪЕКЦИЙ К лекарственным формам для инъекций относятся водные, спиртовые и масляные растворы, суспензии, эмульсии, ново­галеновые препараты, жидкие органопрепараты и жидкие экс­тракты, а также порошки и таблетки для имплантации...

Тема 5. Организационная структура управления гостиницей 1. Виды организационно – управленческих структур. 2. Организационно – управленческая структура современного ТГК...

Растягивание костей и хрящей. Данные способы применимы в случае закрытых зон роста. Врачи-хирурги выяснили...

ФАКТОРЫ, ВЛИЯЮЩИЕ НА ИЗНОС ДЕТАЛЕЙ, И МЕТОДЫ СНИЖЕНИИ СКОРОСТИ ИЗНАШИВАНИЯ Кроме названных причин разрушений и износов, знание которых можно использовать в системе технического обслуживания и ремонта машин для повышения их долговечности, немаловажное значение имеют знания о причинах разрушения деталей в результате старения...

Различие эмпиризма и рационализма Родоначальником эмпиризма стал английский философ Ф. Бэкон. Основной тезис эмпиризма гласит: в разуме нет ничего такого...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.013 сек.) русская версия | украинская версия