Парадный вход в дупло глядел на восток, так что Тоуд был разбужен вочень ранний час, во-первых, оттого, что на него падал яркий солнечный свет,а во-вторых, потому, что пальцы ног его совсем закоченели. Ему приснилось,что он спит дома, в своей постели, в уютной комнатке с окном в стиле Тюдор,а на улице зима, и ночь очень холодная, и его одеяло и плед вскочили исердито объявили, что они больше не в состоянии выносить та- кои холод, ичто они идут вниз, на кухню, чтобы, наконец, согреться у плиты, А он пошелвслед за ними босиком вниз, вниз, вниз но нескончаемой ледяной лестнице,ругаясь с ними и умоляя проявить благоразумие. Может быть, холод разбудил бы его и еще раньше, но он так измучился,пока спал в темнице на каменных плитах, что почти забыл, как это бывает,когда тебя дружески обнимает теплое шерстяное одеяло, натянутое до самогоподбородка. Присев на сухих листьях, он сначала потер глаза, после потер своинесчастные озябшие пальцы и в первый момент не мог понять, где он находится,не видя знакомых каменных стен и малюсенького зарешеченного окошка. Потомсердце его подскочило, потому что он вспомнил все -- освобождение, побег,погоню, -- вспомнил самое главное, самое прекрасное на свете -- что онсвободен! Свободен! Само это слово, сама мысль стоили пятидесяти одеял! Он тут жесогрелся с головы до пяток, когда подумал о том замечательном мире, которыйего окружает. Он решил, что все с нетерпением ждут случая ему услужить,готовы во всем ему подыгрывать, только и меч- тают, чтобы помочь ему илисоставить ему компанию, как это всегда и бывало в прежние времена, до того,как на него обрушилось несчастье. Он отряхнулся и за неимением расческивычесал сухие листья из головы пальцами. Завершив таким образом свойутренний туалет, он двинулся в путь, озаряемый лучами утреннего солнышка,еще прохладного, но надежного, голодный, но полный надежд. Все вчерашниестрахи и тревоги рассеивались понемногу от того, что он хорошо выспался и оттого, что солнышко светило так ласково и так дружелюбно. Мир принадлежал ему одному в это раннее летнее утро. В лесу, покрытомпрохладной росой, царила тишина и не было ни души. Зеленые поля, которыеначинались за лесом, тоже были пусты и принадлежали ему одному, он мог сними делать, что захочет. Даже дорога, когда он наконец до нее дошел, былапустынна и казалась бродячей собакой, которая льнет к нему и хочет, чтоб онее приласкал. Тоуд же, наоборот, старался найти хоть что-нибудь говорящее для того,чтобы спросить, в каком направлении ему двигаться. Когда у тебя совестьчиста, очень хорошо брести, куда тебя ведет дорога. Когда ты знаешь, что утебя в кармане полно денег и никто вокруг не рыщет, чтобы изловить тебя иснова потащить в тюрьму. Но бедный Тоуд был готов лягать эту дорогу имолотить по ней пятками за ее бессильное молчание -- ведь каждая минутазначила для него очень много! Чтобы составить компанию скромной деревенскойдороге, к ней вдруг присоединился застенчивый братец в виде неширокогоканала, который взял ее за руку и доверчиво засеменил рядышком, но с тем жеязыком за зубами и нежеланием общаться с посторонними. -- Пропади они пропадом! -- сказал Тоуд самому себе. -- Но ведь должныже они идти откуда-то и приходить куда-то. И это несомненно, Тоуд, моймальчик. И он терпеливо зашагал вдоль канала. Канал сделал поворот, и за поворотом в поле зрения оказалась лошадь,которая медленно тащилась, наклоняя голову к земле, словно была в глубокойзадумчивости. Бечева, тянущаяся от веревочных постромок, привязанных купряжи, то туго натягивалась, то, как только лошадь делала шаг, окуналась вводу. С дальнего конца бечевы падали на землю жемчужные капельки. Тоуд даллошади пройти и остановился в ожидании того, что посылает ему судьба. Из-заближайшего поворота канала с приятным журчанием воды выплыла небольшая, яркопокрашенная баржа, которую за бечеву и тянула лошадь. Единственный, ктооказался на барже, была могучая, упитанная тетка в льняном чепце, защищающемголову от солнца, толстая мускулистая рука ее лежала на руле. -- Прелестное утро, мэм, -- сказала она, поравнявшись с мистеромТоудом. -- Я бы сказала, мэм, -- вежливо откликнулся он и пошел рядом с баржой,-- я бы сказала, действительно, это прелестное утро для тех, кто ненаходится в страшной беде, как я. Возьмите, например, мою старшую дочь. Онавызвала меня срочным письмом, чтобы я немедленно выезжала к ней, и вот янесусь, не зная, что там происходит или вот-вот произойдет, но, конечно,опасаясь самого худшего, что вы, конечно, поймете, мэм, если вы -- мать. И ябросила все свои дела, а я, к вашему сведению, держу прачечную, и я бросиламладших детей на произвол судьбы, а это такие бесенята, каких свет невидывал, и вот я потеряла по дороге все свои деньги, да еще и заблудилась, ичто там происходит с моей старшей замужней дочерью, я даже боюсь и подумать,мэм! -- А где ваша замужняя дочь находится, мэм? -- спросила женщина сбаржи. -- Она живет недалеко от реки, мэм, -- ответил Тоуд. -- Поблизости отпрекрасного дома, который называется Тоуд-Холл, а это где-то должно бытьздесь, поблизости. Может быть, вы слыхали? -- Тоуд-Холл? А как же! Я как раз туда и плыву. Этот канал впадает вреку немножечко выше по течению, а оттуда нетрудно и пешком дойти. Поехалисо мной на барже, я вас подвезу. Она причалила к берегу, и Тоуд, рассыпаясь в благодарностях, поднялсяна баржу и уселся, вполне довольный жизнью. -- Опять повезло, -- сказал он самому себе. -- Я всегда беру верх надобстоятельствами! -- Так, значит, ваше дело -- стирка, мэм? -- вежливо обратилась к немуженщина, в то время как баржа скользила вдоль канала. -- Очень хорошее дело,доложу я вам. -- Лучше и не бывает, -- беззаботно поддержал ее Тоуд. -- Всеблагородные господа обращаются только ко мне, не хотят признавать никогодругого, даже если им приплатить. Я очень хорошо знаю эту работу и сама завсем присматриваю. Стирка, глажка, крахмаление, обработка рубашекджентльменов для вечерних приемов -- все это делается под моим личнымнаблюдением! -- Но вы, конечно, не сами все это делаете, мэм? -- спросила женщина суважением. -- О, я нанимаю девушек, двадцать девушек или около того все время заработой. Но вы же знаете, что такое девушки в наше время, мэм? Паршивые,дерзкие девчонки, вот как я это называю. -- И я тоже, и я тоже, -- с жаром поддержала его женщина. -- Но ядумаю, вы своих умеете привести в порядок, этих ветрогонок! А вы сами оченьлюбите стирку? -- Обожаю, -- отозвался мистер Тоуд. -- Люблю до безумия. Самыесчастливые минуты, когда у меня обе руки по локоть в корыте. Мне это ничегоне составляет. Я никогда и не устаю. Только удовольствие, уверяю вас, мэм. -- Какое счастье, что я вас встретила! -- заметила женщина задумчиво.-- Нам обеим неслыханно повезло. -- А? Что вы имеете в виду? -- спросил мистер Тоуд, забеспокоившись. -- Возьмите, к примеру, меня, -- продолжала женщина с баржи. -- Я тожелюблю стирку, как и вы. Но мне от начала до конца, хочешь не хочешь, всеприходится делать самой. А мой муж -- это же такой человек! Ему только быувильнуть от работы и спихнуть баржу на меня, так что мне своими деламизаняться просто минуточки не остается. По правде-то, он должен был сейчасздесь находиться, а вовсе не я, он должен был управлять баржой иприсматривать за лошадью. Ну хорошо еще, что у лошади хватает ума, она самаза собой присмотрит. И вот вместо всего этого посвистел собаке и -- решилпопытаться подстрелить на обед кролика. Сказал, догонит меня у следующегошлюза. Может быть, и догонит, да что-то не очень верится, уж коли онвырвался, да еще с этой собакой, которая, правду сказать, еще хуже егосамого. Так как же мне, скажите на милость, успеть со стиркой? -- Да бросьте вы про стирку, -- сказал Тоуд, которому тема разговораперестала нравиться. -- Вы лучше подумайте о кролике. Молоденьком,жирненьком кролике. Лук-то у вас есть? -- Я не могу думать ни о чем другом, кроме стирки, -- сказала женщина,-- и я удивляюсь, как вам в голову лезут кролики, когда у вас такие радужныеперспективы. Там, в кабине, вы найдете кучу белья. Выберите парочку вещичекиз самых необходимых, я не решусь произне- сти каких, но вы сразу увидите.Если, пока мы едем, вы разок-другой проведете их в корыте, то это будет длявас удовольствие, как вы говорите, и большая подмога мне. Там, в кабине, икорыто есть наготове, и мыло, и чайник греется на плите, а рядом с плитойстоит ведерко, чтобы черпать воду из канала. Мне будет приятно знать, что выполучаете удовольствие, вместо того чтобы скучать тут со мной и раздиратьрот зевотой. -- Давайте лучше я буду править, пустите-ка меня к рулю, -- сказалТоуд, здорово струсив. -- И тогда вы можете все выстирать по-своему. А тоеще я испорчу ваше белье, выстираю, да не смогу угодить. Я-то больше стираюмужское белье. Это моя узкая специальность. -- Доверить вам руль? -- ответила женщина, смеясь. -- Надо сперванаучиться управлять баржой как следует. Кроме того, это работа скучная, а яхочу, чтобы вам было хорошо. Нет, вы уж лучше займитесь любимым делом, а яостанусь за рулем, я к этому привычная. Пожалуйста, не лишайте менявозможности доставить вам удовольствие. Тоуд почувствовал, что его загнали в угол. Он поглядел направо иналево, думая, как бы ему удрать, но до берега ему было не допрыгнуть,поэтому он покорился судьбе. "В конце концов, -- подумал он с тоской, -- всякий дурак можетстирать". Он притащил корыто, мыло и прочее необходимое из кабины, выбрал наудачунесколько вещей, попытался вспомнить, что он время от времени видел вокошко, когда ему приходилось проходить мимо дома, где жила прачка, ипринялся за работу. Прошло длинных полчаса, и каждая наступающая минута приносила мистеруТоуду все большее и большее раздражение. Что бы он ни делал с этими вещами,их это не удовлетворяло. Он пробовал их убедить сделаться почище, онпробовал их щипать, он пробовал их колотить, но они нахально улыбались,выглядывая из корыта, и, казалось, были в восторге от того, что сохранялисвою первоначальную грязь. Раз или два он нервно оглянулся через плечо наженщину, но она глядела прямо перед собой, занятая рулем. Его спина началаболеть, и он с отчаянием заметил, что лапы у него стали совсем морщинистыми.А надо сказать, что мистер Тоуд очень гордился своими лапами. Он пробормоталслова, которые не должны бы произносить ни прачки, ни жабы, и в пятнадцатыйраз упустил мыло. Взрыв хохота заставил его вскочить и оглянуться. Женщинасидела откинувшись и безудержно хохотала, пока слезы не потекли у нее пощекам. -- Я все время наблюдала за тобой, -- сказала она, переводя дух. -- Ятак и думала, что ты барахло, когда ты тут начала хвастаться. Ничего себепрачка! Спорим, ты и крохотного лоскутка в жизни не выстирала! Мистер Тоуд, который и так закипал, тут уж вскипел окончательно ипотерял над собой всякий контроль. -- Ты мерзкая, низкая, жирная баба! --закричал он. -- Не смей так со мной разговаривать, потому что я лучше тебя!Прачка! Как бы не так! Так знай же, что я мистер Тоуд, прославленный,уважаемый, выдающийся Тоуд! Пусть надо мной сейчас слегка сгустились тучи,но я не потерплю, чтобы надо мной смеялись какие-то тетки с баржи! Женщина подвинулась к нему и пристально пригляделась. -- Конечно! -- закричала она. -- Отвратительная, скользкая жаба! Намоей прекрасной, чистой барже! А это уже то, чего не потерплю я! На минутку она рассталась с рулем. Огромная мускулистая рукапротянулась к нему и схватила его за переднюю лапу, а другая за заднюю.После этого мир вдруг перевернулся вверх ногами, показалось, что баржа легкозаскользила по нему, в ушах засвистел ветер, и мистер Тоуд понял, что онлетит, к тому же еще и быстро вращаясь в воздухе. Вода оказалась холоднее,чем ему хотелось бы, хотя ее температуры не хватило, чтобы остудить егогордыню или погасить огонь его негодования. Отплевываясь, он вынырнул на поверхность, а когда отер ряску со своихглаз, первое, что он увидал, была женщина на барже, которая смотрела на негос кормы и смеялась, и он, кашляя и глотая воду, поклялся с ней поквитаться. Он с трудом поплыл к берегу, хотя ситцевое платье всячески старалосьвоспрепятствовать его усилиям, и, когда он наконец коснулся земли, он понял,как нелегко ему будет взобраться по крутому склону без посторонней помощи.Он должен был постоять и передохнуть минуточку или две, чтобы успокоитьдыхание, а затем, перекинув края мокрой юбки через локоть, бешеный отвозмущения и жаждущий мести, он помчался догонять баржу с такой скоростью, скакой только несли ноги. Женщина на барже все еще смеялась, когда он поравнялся с ней. --Постирай саму себя, прачка! -- кричала она. -- Погладь свою морду утюгом изавейся, тогда ты сойдешь за вполне приличную жабу! Но мистер Тоуд не терял времени на ответы. Он хотел серьезной мести, ане дешевой победы в словесном поединке, хотя парочка слов вертелась у негона языке. Впереди он увидел, что ему было нужно. Прибавив скорости, ондогнал лошадь, отвязал и отбросил от постромок бечеву, за которую та тянулабаржу, легко вспрыгнул ей на спину и пустил галопом, наяривая пятками побокам. Он свернул в сторону, покидая идущую вдоль канала дорожку длябуксировки судов, и погнал свою кобылу по изрытой колеями деревенскойдороге. А женщина на барже, бешено жестикулируя, кричала: -- Стой! Стой! Стой! -- Я эту песенку уже слыхал, -- сказал мистер Тоуд, смеясь и продолжаяпонукать кобылу. Лошадь, привыкшая медленно тянуть баржу, не была способна кпродолжительным усилиям, и скоро галоп перешел в рысь, а рысь в медленныйшаг, но Тоуд довольствовался и этим, сознавая, что он движется, а баржастоит. К этому времени он успокоился и овладел собой, потому что, как емуказалось, он совершил умный поступок. Поэтому ему было приятно медленноехать по солнышку, пользуясь, где только удавалось, переулочками и боковымидорожками и стараясь забыть, сколько времени прошло с тех пор, как он елчто-нибудь существенное, и вскорости канал остался далеко позади. Они уже отмахали несколько миль, и мистера Тоуда стало клонить в сон нажарком солнце, когда лошадь остановилась, опустила голову и стала щипатьтраву. Проснувшись, мистер Тоуд с трудом удержался у нее на спине. Оногляделся и понял, что находится на широком выгоне, на котором, сколькохватало глаз, пятнами там и сям виднелись кусты ежевики. А совсем близко отнего стояла крытая цыганская повозка, грязная и выцветшая, а рядом с ней наперевернутом ведре сидел человек, который сосредоточенно курил, впериввзгляд куда-то вдаль, в необозримый мир. Рядом с человеком горел костер изхвороста, а над костром висел железный котелок, из которого доносилосьбульканье и шипение и поднимался намекающий кое на что парок. А еще оттудадоносились запахи -- теплые и разнообразные, которые сплетались друг сдругом, свивались, клубились и соединились, в конце концов, в одинсладостный запах, показавшийся мистеру Тоуду самой душой Природы. МистерТоуд теперь понял, что раньше он никогда не бывал по-настоящему голоден. То,что он ощущал с утра, было так, легким приступом малодушия. И вот оноявилось, наконец, настоящее! Тут уж не могло быть никакой ошибки. И надобыло что-то быстренько делать, иначе случится беда с кем-то или с чем-то. Онпристально оглядел цыгана, туманно соображая, что же будет легче: подратьсяс ним или каким-нибудь хитрым образом обмануть. Он принюхивался ипринюхивался, и глядел на цыгана, а цыган сидел, и курил, и смотрел на него.Наконец цыган вынул трубку изо рта и заметил как бы невзначай: -- Хочешь, что ли, эту свою кобылу продать? Тоуд, был совершенно сбит с толку. Он не знал, что цыгане очень любятторговать лошадьми и никогда не упускают такого случая, и еще он не учел,что цыганская повозка всегда в движении, а для этого обязательно нужналошадь. Он не имел намерения обратить лошадь в деньги, но предложение цыганаоблегчало ему путь к двум столь необходимым ему вещам -- наличным деньгам исолидному завтраку. -- Что? -- сказал он. -- Чтобы я продал эту красивую молодую лошадь?!Нет, нет, это совершенно отпадает. А кто будет развозить белье по клиентам всубботние дни? И потом, она слишком ко мне привязана, а я-то просто души вней не чаю. -- Попробуй полюбить ослика, -- сказал цыган. -- Некоторые любят. -- Руби дерево по себе, -- сказал мистер Тоуд. -- Разве ты не видишь,что эта лошадь не для того, чтобы таскать повозку? Эта лошадь хорошихкровей... частично. Не там, где ты на нее смотришь. С другой стороны, гдетебе не видно. Это призовая лошадь. Она брала призы в свое время, давненько,правда, но все равно это видно и сейчас, стоит только на нее поглядеть, еслиты хоть что-нибудь понимаешь в лошадях. Нет, о продаже сейчас нет никакойречи. А любопытства ради, сколько ты собирался мне за нее предложить? Цыган внимательно оглядел лошадь, потом он с равным вниманием огляделмистера Тоуда и потом снова -- лошадь. -- По шиллингу за копыто! -- сказал он коротко и отвернулся, продолжаякурить и вглядываясь в широкий мир, пока тот не подернулся синевой. -- Шиллинг за копыто?! -- воскликнул Тоуд. -- Погоди немного, я долженсообразить, сколько это получится всего. Он слез с лошади, отпустил ее попастись, усевшись рядом с цыганом, сталскладывать на пальцах. Наконец он сказал: -- По шиллингу за копыто? Но это выходит ровно четыре шиллинга, итолечко! О нет! Я и подумать не могу получить четыре шиллинга за моюкрасивую молодую лошадь. -- Ладно, -- сказал цыган, -- я тебе скажу, что я сделаю. Я дам тебепять шиллингов, а это будет ровно на три шиллинга и пять пенсов больше, чемэто животное стоит. И это мое окончательное слово. Мистер Тоуд посидел и серьезно подумал. Он был голоден и без гроша инеизвестно, на каком расстоянии от дома, а враги все еще, может быть,гонятся за ним. Тому, кто находится в подобном положении, пять шиллинговмогут показаться изрядной суммой. С другой стороны, это вроде бы уж оченьнизкая цена за лошадь. Но опять же, лошадь ему самому досталась даром, такимобразом, что бы он ни получил, оборачивалось чистой прибылью. Наконец онпроговорил решительным тоном: -- Послушай, я тебе скажу, как мы поступим, и это уже мое окончательноеслово. Ты мне даешь шесть шиллингов и шесть пенсов из рук в руки наличными.А к тому еще ты дашь мне столько еды, сколько я смогу съесть за одинприсест, разумеется, из этого вот твоего железного котелка, которыйиспускает такие аппетитные и возбуждающие ароматы. За это я тебе отдаю моюмолодую, полную сил лошадь с ее прекрасными постромками и всем остальным впридачу. Если тебя это не устраивает, так и скажи, и я тут же уеду. Я знаюодного человека, который годами упрашивает меня продать ему мою лошадь.Цыган долго ворчал, что если он еще заключит парочку таких сделок, тообязательно разорится. Но под конец он вытащил грязный парусиновый кошель изкармана своих широченных штанов и отсчитал шесть шиллингов и шесть пенсов налапу мистера Тоуда. Потом он на минутку скрылся в своей повозке и вернулся,неся большую железную тарелку, ложку, вилку и нож. Он снял котел с огня,наклонил его, и горячий, душистый, жирный поток выплеснулся оттуда натарелку. Это была, несомненно, самая лучшая еда в мире, потому что былаприготовлена из куропаток, и фазанов, и цыплят, и зайцев, и кроликов, ицесарок, и еще кое из чего, вроде картошки и лука. Тоуд поставил тарелкусебе на колени и чуть не плача ел, и ел, и ел, и просил добавки, и цыган, нескупясь, добавлял. Мистеру Тоуду казалось, что он в жизни не едал такоговкусного завтрака. Когда на борт было загружено такое количество пищи, какое только можновыдержать, Тоуд попрощался с цыганом, нежно обнялся с лошадью и сновадвинулся в путь в самом лучезарном настроении, потому что цыган, которыйхорошо знал все окрестности, показал ему, в каком направлении идти. Это ужебыл другой Тоуд, очень сильно отличавшийся от того, каким он был час назад.Солнце ярко светило, платье уже почти высохло, в кармане у него былиденежки, и, что самое главное, он основательно поел вкусной еды, горячей ипитательной, и теперь он снова чувствовал себя большим и сильным,беззаботным и уверенным. Он весело шагал, вспоминая свои приключения и побег, все те положения,когда дело складывалось вроде бы хуже некуда, но из которых он всегданаходил выход. И вот его снова начали распирать гордость и зазнайство. -- Хо-хо! -- говорил он самому себе, весело маршируя и задираяподбородок к небу. -- Какая я умная жаба! Ясное дело, что по уму ни одинзверь со мной сравниться не может! Мои враги заточили меня в тюрьму,окружили караулом, день и ночь стерегли меня их тюремщики. А я спокойненькопрохожу мимо них, только благодаря своим способностям, помноженным наотвагу. Они гоняются за мной на паровозах с полисменами и револьверами, а ясмеюсь над ними издалека. Меня безжалостно швыряет в канал женщина, толстаятелом и злобная душой. Ну и что из этого? Я доплываю до берега и назло ейзавладеваю ее лошадью. Я скачу на ло- шади триумфатором, и я получаю за нееполный карман денег и отличный завтрак! Хо-хо! Я -- Тоуд Великолепный! Я --прославленный, удачливый мистер Тоуд! Он так раздулся от самодовольства,что, пока шагал, сочинил песню, прославляющую его самого, и распевал ее вовсе горло. Это, скорее всего, самая самодовольная песня, какую когда-либосочинил какой-нибудь зверь: Историй о разных героях Написано невпроворот. Но кто всех сильней и отважней? Конечно же мистер Тоуд! В Оксфорде -- прорва ученых, Грамотный это народ. Но кто самый мудрый на свете? Конечно же мистер Тоуд! Все звери по паре уселись в ковчег, Он нес их вперед и вперед. Кто крикнул: "Гляди, земля впереди!" -- Догадливый мистер Тоуд! Вся армия нынче идет на парад, За взводами движется взвод. А кто впереди на белом коне? Да это же мистер Тоуд! Сидела с утра королева в саду И шила из байки капот. Воскликнула: "Ах! Кто там весь в орденах?" Ответили ей: "Мистер Тоуд!" И было еще много чего в этом же роде, но уж такое бахвальство, чтоприводить здесь не стоит. Эти куплеты еще самые скромные! Он пел, пока шел,и он шел, пока пел, и гордость его принимала угрожающие размеры, но вскореей предстояло получить чувствительный удар. Пройдя несколько проулочков между живыми изгородями, Тоуд добрался добольшака. Он вышел на него, оглядел во всю длину и вдруг увидел вдаликрапинку, которая быстро превратилась в пятнышко, потом в маленький шарик, апотом во что-то очень знакомое, и звук, обозначающий предупреждение, слишкомхорошо ему известный, донесся до его очарованного слуха. -- Вот это да! -- воскликнул он, приходя в возбуждение. -- Снованачинается настоящая жизнь! Вот он -- широкий мир, о котором я так долготосковал! Я их сейчас остановлю, моих братьев по колесу, я расскажу имсказочку, которая до сих пор так отлично срабатывала, и они меня, конечно,согласятся подвезти, а потом я еще чего-нибудь наболтаю, и возможно, еслиповезет, дело кончится тем, что я подъеду к Тоуд-Холлу на автомобиле! Воттебе будет длинный нос, дорогой Барсук! Он уверенно ступил на дорогу, чтобыпроголосовать. Автомобиль приближался, сбрасывая скорость возле перекрестка.Вдруг мистер Тоуд страшно побледнел, душа ушла в пятки, коленки затряслись иподогнулись, он сложился пополам и рухнул на землю, ощущая боль и тошноту. Ибыло от чего бедняге упасть в обморок: приближающийся автомобиль был тотсамый, который он угнал со двора гостиницы "Красный Лев" в тот трагическийдень, с которого начались все его несчастья. А люди были теми же самымилюдьми, которых он видел тогда в гостиничном кафе. Он лежал на дороге,несчастный, кучей старых тряпок, и только бормотал: -- Ну все, все, все, конец. Наручники и полицейские снова. Тюрьмаснова. Хлеб и вода снова. О, какой же я дурак! И зачем мне понадобилосьрасхаживать с важным видом по белу свету, самодовольно распевая песни иголосуя среди бела дня на большой дороге, вместо того чтобы спрятаться,дождаться, пока стемнеет, и спокойненько проскользнуть домой обходнымидорожками. О, несчастный Тоуд! О, невезучий зверь! Ужасный автомобиль медленно приближался, пока не остановился совсемрядом с ним. Два джентльмена вышли из машины и подошли к дрожащему мистеруТоуду, который являл собой одно сплошное отчаяние. Один из них сказал: -- Ах, боже мой, как жаль! Бедная старая женщина, похоже что прачка,потеряла сознание. Может, у нее солнечный удар, а может быть, бедняжка ничего еще сегодня не ела. Давайтеподнимем ее, и отнесем в машину, и отвезем в ближайшую деревню, где у нее,наверное, есть Друзья. Они осторожно подняли мистера Тоуда, и отнесли в машину, и подложилимягкие подушки, а потом двинулись дальше. Когда Тоуд услыхал, как ласковоони с ним разговаривают, он понял, что его не узнали. Он почувствовал себясмелее и осторожненько приоткрыл сначала один глаз, а потом и другой. -- Взгляните, -- сказал один из джентльменов, -- ей уже лучше. Свежийвоздух пошел ей на пользу. Как вы себя чувствуете, мэм? -- Сердечно благодарю, сэр, -- сказал Тоуд слабым голоском, -- мнетеперь гораздо лучше! -- Вот и славно! -- сказал джентльмен. -- Полежите спокойно и, крометого, не пытайтесь говорить. -- Я не буду, -- сказал Тоуд. -- Я только подумала, нельзя ли мне сестьвпереди, рядом с шофером. Там бы меня обдало ветерком, и я бы скоро совсемпришла в себя. -- Какая благоразумная женщина! -- сказал джентльмен. -- Ну конечно,можно. Он заботливо помог мистеру Тоуду пересесть на переднее сиденье возлешофера, и машина еще раз тронулась с места. Тоуд к этому времени уже почти совсем оправился. Он выпрямился,поглядел вокруг и постарался заглушить в себе прежний трепет передавтомобилем; неодолимое желание сесть за руль, которое поднималось в нем,начало полностью им овладевать. -- Это судьба, -- сказал он, -- позвольте мне попробовать повестимашину хоть немножечко, Я очень внимательно за вами наблюдала, и мнекажется, это так занятно и так легко! И мне бы очень хотелось рассказатьсвоим друзьям, что однажды я управляла автомобилем! Шофер рассмеялся в ответ на это предложение так оглушительно, что одиниз джентльменов спросил, в чем дело. Когда он услыхал, то, к восторгумистера Тоуда, он сказал: -- Браво, мэм! Мне нравится крепость вашего духа! Пусть она попробует,а ты присмотри за ней. Ничего не случится. Мистер Тоуд торопливо вскарабкался на место, которое освободил шофер,взялся за руль, с притворным вниманием выслушал инструкции и тронул машину сместа сперва медленно и осторожно, потому что дал себе слово бытьблагоразумным. Джентльмены на заднем сиденье захлопали в ладоши, и Тоуд услышал, какодин другому сказал: -- Как у нее здорово получается! Подумать только, какая-то прачка, иведет машину впервые в жизни! Тоуд поехал быстрее, потом еще быстрее и ещебыстрее. Он услышал, как один из джентльменов предупредил его: -- Будь поосторожнее, прачка! Но это его только раздразнило, так как он уже начал терять голову. Шофер сделал попытку вмешаться, но Тоуд притиснул его к сиденью локтеми изо всех сил нажал на газ. То, как воздух кидался ему в лицо, как гуделмотор, как подскакивал на ухабах автомобиль, опьянило его слабую голову. -- Прачка, как бы не так! -- выкрикивал он безрассудно. -- Хо-хо! Я --Тоуд, угонщик автомобилей, убегающий из ваших тюрем, Тоуд, который всегдаисчезает! Сидите смирно, и я вам покажу, что значит настоящая езда, потомучто вас везет знаменитый, умелый, совершенно бесстрашный мистер Тоуд! С криком ужаса вся компания поднялась с мест и набросилась на него. -- Хватайте его! -- кричали они. -- Хватайте жабу, этого скверногозверя, который пытался украсть нашу машину. Свяжите его, наденьте на негоцепи, тащите его в ближайший полицейский участок! Долой неисправимого иопасного мистера Тоуда! Увы! Прежде чем на него набрасываться, им надо былопроявить благоразумие и сначала каким-то образом заставить его остановиться.Вывернув в сторону руль, Тоуд налетел на низкую изгородь, шедшую вдольдороги. Мощный рывок, сумасшедший удар -- и все четыре колеса ухнули вутиный пруд, отчаянно взбаламутив воду. Тоуд обнаружил, что он летит по воздуху вверх и вверх, иногда кружась внебе, как ласточка. Ему это даже понравилось, он стал было думать, что будеттак лететь, пока у него не вырастут крылья, и он, возможно, превратится вжабо-птицу, как вдруг он приземлился, шлепнувшись спиною на густую и мягкуюлуговую траву. Немного приподнявшись, он увидел, что автомобиль торчит впруду и почти совсем утонул в нем, а джентльмены и шофер, не в силах сладитьс полами своих длинных пальто, барахтаются в воде. Он быстренько поднялся и побежал изо всех сил, продираясь сквозь живыеизгороди, перепрыгивая через кюветы, проносясь по полям, пока совсем невыбился из сил и не задохнулся, и лишь тогда перешел на шаг. Когда Тоудчуть-чуть отдышался и мог спокойно подумать, он начал хихикать, а хихиканьевскоре перешло в смех, и он смеялся до тех пор, пока не ослабел и не былвынужден присесть возле живой изгороди. -- Хо-хо! -- закричал он, приходя в экстаз от восторга перед самимсобой. -- Опять Тоуд! Тоуд, как всегда, берет верх! Кто заставил их взятьменя в машину? Кто сумел пересесть на переднее место ради свежего воздуха?Кто убедил их дать мне повести машину? Кто засунул их всех в утиный пруд?Кто удрал от них, пролетев целым и невредимым по воздуху, оставив этихузколобых, разозленных, трусливых экскурсантов в грязи посреди пруда, где имкак раз место? Кто? Тоуд, конечно! Умный Тоуд, великий Тоуд, замечательныйТоуд! И он опять разразился песней и распевал ее во все горло: Автомобиль гудел "би-би" И несся все вперед. Кто в пять минут загнал его в пруд? Хитроумный мистер Тоуд! О, какой я умный! Какой умный, какой умный, какой невозможно ум... Какой-то неясный звук на некотором расстоянии от него заставил егообернуться и поглядеть. О ужас! О тоска! О отчаяние! Примерно через два поляон увидал шофера в его кожаных гетрах и двух могучих деревенскихполицейских, бегущих к нему изо всех сил. Бедняга Тоуд вскочил, душа его снова оказалась в пятках, а пятки этиснова забарабанили по земле. -- О боже мой! -- задыхался он и пыхтел на бегу. -- Какой же я осел!Самовлюбленный, безответственный осел! Опять набрался важности! Опять оралсвои песни! Опять сидел на месте и бахвалился! О боже мой, боже мой, божемой! Он оглянулся и с отчаянием увидал, что преследователи его настигают. Онбежал изо всех сил, но все время оглядывался и видел, что те трое всеприближаются и приближаются. Он не щадил себя, но ведь он был маленьким итолстым зверем, и лапы у него были короткие. Теперь он слышал их шаги совсемблизко позади себя. Он уже перестал глядеть, куда он бежит, он нессявслепую, не глядя, не соображая, только иногда оглянувшись, видел, как налицах его преследователей изображалось торжество, как вдруг земля ушла унего из-под ног, он схватился за воздух и -- плюх -- с головой оказался вглубокой воде, быстрой воде, воде, которая повлекла его куда-то с такойсилой, что он не имел возможности сопротивляться, и тут он понял, что всвоем слепом отчаянии он угодил прямо в реку! Он вынырнул на поверхность и попытался ухватиться за камыши и осоку,которые росли вдоль реки под самым берегом, но течение было таким сильным,что оно вырывало их у него из лап. -- О боже мой! -- восклицал бедный Тоуд. -- Никогда в жизни я больше небуду угонять автомобили! Никогда в жизни я не буду петь зазнайские песни! Тут он ушел под воду, вынырнул снова, у него перехватило дух, и он сталзахлебываться. Вскоре он заметил, что течение несет его к большой темнойноре, вырытой в береговом обрыве, как раз у него над головой, и, когда водавлекла его мимо входа в эту нору, он вытянулся изо всех сил, ухватился закрай и удержался. Потом понемногу, с большим трудом, он стал подтягиваться,пока не смог закрепиться локтями. В таком положении он передохнул. И пока он пыхтел, и вздыхал, и пристально глядел в темноту, какая-томаленькая яркая штучка блеснула из глубины, подмигнула и стала приближатьсяк нему. По мере того как она приближалась, она стала обрастать лицом, и лицоэто показалось ему знакомым. Коричневое, маленькое, с усами. Серьезное, круглое, с аккуратнымиушками и шелковистой шерсткой. Это был дядюшка Рэт.
XI
"КАК ЛЕТНИЙ ЛИВЕНЬ -- СЛЁЗ ПОТОК" Дядюшка Рэт высунул аккуратную коричневую лапку, крепко схватил мистераТоуда за шиворот, рванул его кверху и подтащил к норе. Отяжелевший,пропитанный водой, Тоуд медленно, но верно достиг края норы и черезмгновение, живой и здоровый, стоял в прихожей, весь измазанный тиной иоблепленный водорослями, как, впрочем, и следовало ожи- дать, но вполнедовольный и в наилучшем расположении духа, как бывало в прежние времена. Разуж он попал в дом своего друга, то необходимость маскироваться, хитрить иизворачиваться отпала, и он мог сбросить с себя маскарадный костюм, которыйне пристал джентльмену его положения и к тому же доставил столько хлопот. -- О, Рэтти! -- воскликнул он. -- Чего я только не пережил с тех пор,как виделся с тобой в последний раз, ты не можешь себе представить! Такиепереживания, такие испытания, и как я все это благородно перенес! Какиеисчезновения, какие переодевания, то прячусь, то ускользаю... и заметь --все продумано, все спланировано и выполнено с блеском! Был в тюрьме --выбрался оттуда, само собой разумеется! Швырнули меня в канал -- доплыл доберега! Угнал лошадь -- задорого продал! Всех обвел вокруг пальца, всехзаставил поплясать под мою дудочку! Я умнейший Тоуд, в этом нет ни малейшихсомнений! Какой, как ты думаешь, я совершил подвиг под конец? Потерпи, ятебе все расскажу... -- Тоуд, -- сказал Рэт серьезно и твердо, -- сейчас же отправляйсянаверх, сними с себя эту старую ситцевую тряпку, которая, похоже, когда-тобыла платьем какой-нибудь прачки, как следует вымойся, надень что-нибудь моеи прими вид джентльмена, если сумеешь. Должен тебе сказать, что болеезамурзанного, затрепанного, срамного вида я ни у кого не видал ни разу вжизни. Кончай бахвалиться и препираться со мной и отправляйся! Чуть позже мыпоговорим. У меня много накопилось. Тоуд хотел огрызнуться. Хватит, им уже хорошо покомандовали в тюрьме, атут, по-видимому, все начинается сначала. И кто начинает? Рэт -- ВодянаяКрыса! Но он нечаянно увидал свое отражение в зеркале за стоящей вешалкой, впотрепанном чепце, печально сползшем на левый глаз, раздумал отругиваться ипослушно отправился в ванную комнату. Он как следует вымылся, почистился,пригладил волосы щеткой, переоделся и долго стоял перед зеркалом, судовольствием рассматривая самого себя, и думал, что за дураки те, кто хогьна мгновение мог принять его за прачку. К тому времени, когда он спустился,обед был уже на столе, что очень его обрадовало. И времени много прошло, ипобегать ему немало довелось с тех пор, как цыган накормил его замечательнымзавтраком Пока они ели, мистер Тоуд рассказал дядюшке Рэту все своиприключения, подробно останавливаясь на том, какой ум он проявил, и какоеприсутствие духа в острых ситуациях, и хитроумие в узких местах, все хотелпредставить дело так, будто он пережил веселые и разнообразные приключения.Но чем больше он распространялся, тем серьезнее и молчаливее становилсядядюшка Рэт. Когда Тоуд наконец выговорился, в комнате на некоторое время воцарилосьмолчание, потом Рэт сказал: -- Послушай-ка, Тоуди, я не хочу обижать тебя, ты и так много пережил.Но говоря серьезно, неужели ты не понимаешь, каким ты выставил себя дураком?Как ты сам признаешься, на тебя надевали наручники, заточали в тюрьму,морили голодом, травили, как зайца, пугали до потери сознания, оскорбляли,глумились и, наконец, к твоему позору, швырнули в воду. И кто же? Какая-тобаба! Что в этом забавного? Что веселого? И все из-за того, что тебеприспичило угнать чужую машину. Ты сам прекрасно знаешь, что от машин тебебыли одни беды и неприятности с того самого момента, когда ты впервые увиделавтомобиль. Если ты разбиваешься через пять минут после того, как ты сел заруль -- а так оно чаще всего и бывает, -- то зачем же тогда чужую-то машинуворовать? Пожалуйста, можешь делаться инвалидом, если тебе это нравится,пожалуйста, можешь обанкротиться для разнообразия, если уж ты так решил, нов каторжники-то зачем попадать? Когда же ты наконец проявишь благоразумие, иподумаешь о своих друзьях, и позволишь им гордиться тобой? Ты думаешь, мнеприятно, например, слышать, как звери говорят мне вслед, что я вожусь суголовниками? У мистера Тоуда была одна черта, которая всех с ним примиряла, -- унего было беззлобное сердце. Он не сердился, когда ему читали нравоученияте, кого он считал своими настоящими друзьями. И даже когда они сильно нанего нападали, он мог понять и другую сторону. Пока дядюшка Рэт так серьезнос ним говорил, он про себя все время бормотал: "Нет, это как раз очень дажевесело", и издавал все время неясные звуки, вроде "р-р-раз!" и "би-би", иеще какие-то, которые напоминали приглушенное хрюканье или шипение, какоеобычно получается, когда открывают бутылку с содовой. Но все же, когда Рэтзамолчал, он издал глубокий вздох и сказал тихим и покорным голосом: -- Ты прав, Рэтти! Ты всегд
