З. Фрейд 8 страницаВспомним также о замечании, сделанном при исследовании техники остроумия: бессмыслица в остроте часто заменяет насмешку и критику в мыслях, скрывающихся за остротой, в чем работа остроумия, впрочем, тождественна работе сновидения. Мы видим, что это положение снова подтверждается. Что насмешка и критика относятся не к личности посредника, который в предыдущих примерах является только козлом от- пущения остроумия, будет доказано рядом других острот, в которых посредник является мыслящей личностью, диалектика которой способна на самую замысловатую вещь. Это истории с логическим фасадом вместо комического, софистические ос- троты по смыслу. В одной из них (с. 63) посредник прекрасно знает, как ему вести диспут о недостатке невесты, которая хромает. Это, по крайней мере, <готовое дело>. Другая женщина со здоровыми конечностями подвержена постоянной опасности, она может сломать себе ногу, а затем придет болезнь, боли, расходы по лечению, которые можно сэкономить, женившись на готовой хромоножке. Или в другой истории он находит возражения на целый ряд указаний относительно недостатков невесты, сделанных претендентом. На каждое указание в от- дельности он приводит веские аргументы, чтобы при последнем указании, которое не может быть скрашено ничем, возразить: <А что же вы хотели? Чтоб она не имела ни одного недостатка?>, как будто от прежних возражений не осталось никакого небла- гоприятного впечатления. Нетрудно в обоих примерах указать на слабое место в аргументации. Мы сделали это и при исследовании техники. Но теперь нас интересует нечто другое. Если речи посредника придается такая строгая логическая ви- димость, которая при тщательной проверке оказывается только видимостью, то истина скрывается в том, что острота указывает на правоту посредника. Мысль не решается серьезно признать за ним правоту, заменяет эту серьезность видимостью, которую производит острота, но под видом шутки часто кроется серь- езность.. Мы. не ошибемся, если признаем за всеми этими историями с логическим фасадом, что они серьезно думают то, что утверждают с намеренно ложным обоснованием. Лишь это применение софизма для скрытого изображения истины придает ему характер остроумия, который зависит, следователь- но, главным образом от тенденции. В обеих историях должно быть указано на то, что претендент действительно оказывается смешным: он тщательно выискивает отдельные преимущества, которые являются, однако, ненадежными, и забывает при этом, что он должен быть подготовлен к тому, чтобы взять в жены смертного человека с неизбежными недостатками, в то время как единственным качеством, которое делает приемлемой более или менее недостаточную личность женщины, является взаимное расположение и готовность к исполненному любви приспособ- лению, о нем и речи нет при всей этой торговле. Содержащееся во всех этих примерах высмеивание претен- дента на брак, причем посредник играет только пассивную роль рассудительного человека, выражено в других историях гораздо отчетливее. Чем отчетливее эти истории, тем меньше техники остроумия содержится в них. Они являются только как будто пограничным случаем остроумия, с техникой которого у них только одна общая черта: фасадное образование. Но вследствие той же тенденции и сокрытия ее за фасадом им присуще в полной мере действие остроты. Бедность техническими при- емами делает, кроме того, понятным, почему многие остроты этого рода не могут быть без особого ущерба лишены коми- ческого элемента жаргона, который действует подобно технике остроумия. Такова следующая история, в которой при всей силе тен- денциозного остроумия абсолютно нет техники остроумия. По- средник спрашивает: <Чего вы требуете от вашей невесты?> - Ответ: <Она должна быть красива, она должна быть богата и образована>. - <Хорошо, - говорит посредник, - но из этого я сделаю три партии>. Здесь выговор сделан мужчине прямо, он больше не облачен в форму остроты. В приведенных до сих пор примерах замаскированная аг- * рессивность направлялась еще и против лиц - в остротах о посредниках против сторон, - которые участвуют в деле за- ключения брака: невесты, жениха и их родителей. Но объектами ТЕНДЕНЦИИ ОСТРОУМИЯ нападения остроумия могут в такой же мере быть и целые институты, лица, поскольку они являются носителями этих институтов, уставы морали и религии, мировоззрения, которые пользуются таким уважением, что возражение против них не может быть сделано иначе, как под маской остроумия, а именно остроты, скрытой за своим фасадом. Темы, которые имеет в виду такая тенденциозная острота, могут быть немногочисленны, но ее формы и облачения крайне разнообразны. Я думаю, что мы правильно поступаем, обозначая этот вид тенденциозного остроумия особым наименованием. Какое наименование при- годно для этого, выяснится после того, как мы истолкуем некоторые примеры этого вида. Я вспоминаю о двух историях: об обедневшем гурмане, который был застигнут при поедании <семги с майонезом>, и о пьянице-учителе, - которые мы изучили, как софистические остроты, возникшие путем передвигания; я продолжаю их тол- кование. Мы уже слышали с тех пор, что если видимость логичности относится к фасаду истории, то мысли, скрываю- щиеся за фасадом, хотели бы серьезно сказать: этот человек прав, но в силу получающегося противоречия они не решаются признать за человеком правоту иначе чем в одном пункте, в котором нетрудно доказать его неправоту. Избранная <острота> является настоящим компромиссом между его правотой и его неправотой, что, конечно, не является решением вопроса, но соответствует конфликту в нем самом. Обе истории просто носят эпикурейский характер, они говорят: <Да, этот человек прав, нет ничего высшего, чем наслаждение, и совершенно безразлично, каким образом его себе доставляют>. Но это звучит ужасно безнравственно, и фактически это не совсем хорошо, но в основе его лежит ничто иное как (<Срывай день, лат.) поэтов, которые ссылаются на непрочность жизни и на бесплодность добродетельного отречения от мирских благ. Если идея, что человек в остроте о <семге с майонезом> должен быть прав, действует на нас так отталкивающе, то это происходит только вследствие иллюстрации истины на наслаждении низшего рода, которое кажется нам совершенно излишним. В действи- тельности у каждого из нас были минуты и целые эпохи в жизни, когда он признавал за этой жизненной философией ее права и ставил на вид моральному учению, что оно умеет только требовать, не давая никакого вознаграждения. С тех пор, как мы больше не верим в указание на потусторонний мир, в котором всякий отказ должен вознаграждаться удовлетворе- нием - впрочем, есть очень мало набожных людей, если за отличительную черту верования принять отречение от мирских благ - с тех пор стало серьезным лозунгом. Я охотно отсрочу удовлетворение, но разве я знаю, буду ли я завтра еще в живых? . (<Я не уверен в завтрашнем Дне>Л) Я охотно откажусь от всех запрещенных обществом путей удовлетворения, но уверен ли я, что общество вознаградит меня за это отречение от мирских благ, открыв мне - хотя бы с некоторой отсрочкой - один из дозволенных путей? Можно громко сказать то, о чем шепчут эти остроты: желания и страсти человека имеют право на то, чтобы и им внимали наряду с взыскательной и беспощадной моралью, и в наши дни было сказано убедительно и проникновенно, что эта мораль является только корыстолюбивым предписанием немногих бо- гачей и сильных мира сего, которые в любой момент могут удовлетворить свои желания. Пока медицина не научилась обес- печивать нашу жизнь и пока социальные установки не направ- лены на то, чтобы она складывалась более радостно, до тех пор не может быть задушен в нас голос, протестующий против требований морали. Каждый честный человек сделает, в конце концов, эту уступку, по крайней мере, для себя. Разрешение конфликта возможно лишь окольным путем благодаря новому рассуждению. Нужно так связать свою жизнь с другой, уметь так тесно идентифицировать себя с другим человеком, чтобы можно было преодолеть недолговечность своей собственной жиз- ни. Нельзя незаконно удовлетворять собственные нужды, нужно оставлять их неисполненными, т. к. только существование столь- ких неудовлетворенных требований может развить силу, необ- ходимую для изменения общественного строя. Однако не все личные потребности могут быть подвергнуты такому передви- ганию и перенесены на других людей, и полного и оконча- тельного разрешения конфликта - нет. Мы знаем теперь, как нужно назвать эти последние истол- Lorenzo del Medici. ТЕНДЕНЦИИ ОСТРОУМИЯ кованные нами остроты: это - циничные остроты; то, что они скрывают, - цинизмы. Среди институтов, на которые нападает циничная острота, ни один из них не охраняется более серьезно и более настойчиво моральными предписаниями, и тем не менее ни один из них не является столь заманчивым для нападения, чем институт брака, к которому, таким образом, и относится большинство циничных острот. Никакое посягательство не задевает личность так, как посягательство на сексуальную свободу, и нигде культура не пыталась произвести такого давления, как в области сексу- альности. Для наших целей достаточен один-единственный при- мер: упомянутая на с. 79 <Запись в родовую книгу принца Карнавала>: <Жена - как зонтик; в случае необходимости все же при- бегают к услугам комфортабельности>. Сложную технику этого примера мы уже обсудили: смуща- ющее вследствие своей непонятности, по-видимому, невозмож- ное сравнение, которое, как мы теперь видим, само по себе не остроумно, далее намек (комфортабельность = общественному экипажу), и, как самый сильный технический прием, - про- пуск, делающий остроту еще непонятнее. Сравнение нужно было бы провести в следующем виде: женятся для того, чтобы обеспечить себя от искушений чувственности, а затем оказы- вается все-таки, что брак не дает удовлетворения одной несколько более сильной потребности точно так, как берут с собой зонтик, чтобы защитить себя от дождя, и тем не менее мокнут, когда падает дождь. В обоих случаях нужно искать более сильной защиты, какой в данном случае является общественный экипаж, а в первом случае - доступные за деньги женщины. Теперь острота почти полностью заменена цинизмом. Что брак не является институтом, удовлетворяющим сексуальность мужчины, не решаются сказать громко и открыто, если к этому не вынуждает любовь к истине и страстное желание реформы в духе Christian'a v. Ehrcnfels'a\ Сила остроты заключается в том, что она все-таки - разными окольными путями - сказала это. Для тенденциозной остроты представляется особенно благо- См. его статьи в Politisch-Anthropologischen Revue II, 1903. приятным случай, когда критика протеста направляется на собственную личность; осторожнее говоря, на личность, в ко- торой принимает участие личность человека, создающего ост- роту, следовательно, на собирательную личность, например, на свой народ. Это условие самокритики может объяснить, почему именно на почве еврейской народной жизни выросло большое число удачных острот, из которых мы привели здесь достаточное число примеров. Это - истории, созданные евреями и направ- ленные против своеобразности еврейского характера. Остроты, созданные не-евреями о евреях в большинстве случаев являются плоскими шутками, в которых острота происходит за счет того, что не-еврей относится к еврею как к комической фигуре. Остроты о евреях, созданные евреями, тоже допускаю')' такой прием, но они знают свои истинные недостатки, равно как и связь их с их положительными чертами, и участие собственной личности в порицаемой создает трудно поддающееся изображе- нию субъективное условие работы остроумия. Впрочем, я не знаю, случается ли еще так часто,' чтобы народ в такой мере смеялся над своим собственным существом. В качестве примера я могу указать на упомянутую на с. 81 историю о том, как еврей в вагоне железной дороги тотчас перестает соблюдать все правила приличного поведения после того, как узнает в человеке, вошедшем в купе, своего единоверца. Мы изучили эту остроту как доказательство наглядного пояс- нения при помощи детали, изображение при помощи мелочи; она должна изображать демократический образ мышления ев- реев, который делает небольшую разницу между господами и рабами, но, к сожалению, нарушает дисциплину и взаимный контакт между людьми. Другой, особенно интересный ряд острот изображает взаимоотношения между бедным и богатым евреем. Героями этих острот являются проситель и благотворитель - хозяин дома или барон. Проситель, которого принимали в гости каждое воскресенье в одном и том же доме, появляется однажды в сопровождении неизвестного молодого человека, ко- торый тоже намеревается сесть за стол к обеду. <Кто это?> - спрашивает хозяин дома и получает ответ: <Это - мой зять с прошлой недели: я обещал содержать его в течение первого года>. Тенденция этих историй одна и та же; она выступает отчетливее всего в следующей истории. Проситель обращается ТЕНДЕНЦИИ ОСТРОУМИЯ к барону за деньгами для поездки на курорт Остендэ; врач, выслушав его жалобы, предписал ему курорт. Барон находит, что Остендэ очень дорогое местопребывание; более дешевый курорт принесет ту же пользу. Проситель отклоняет это пред- ложение следующими словами: <Господин барон, для моего здоровья нет ничего, что было бы дорого>. Это - великолепная острота, возникающая пугем передвигания, которую мы могли бы взять за образец этого вида остроумия. Барон, очевидно, хочет сэкономить свои деньги, проситель же отвечает так, как будто деньги барона - это его деньги, которые, конечно, менее ценны для него, чем его здоровье. Дерзость этого требования вызывает в нас смех. Но все эти остроты за некоторым исключением не снабжены фасадом, который мешал бы пра- вильному их пониманию. Истина скрывается за тем, что про- ситель, который мысленно обращается с деньгами богача как со своими собственными, на самом деле почти имеет право по священным заповедям евреев на такую ошибочность суж- дения. Протест, создавший эту остроту, направлен, разумеется, против закона, тяжело обременяющего даже набожного человека. Другая история гласит: проситель встречает на лестнице в доме одного богатого человека, своего товарища по ремеслу, который не советует ему продолжать свой путь. <Не ходи сегодня наверх, барон сегодня не в духе; он никому не дает больше одного гульдена>. - <Я все-таки пойду наверх, - го- ворит первый проситель. - Почему я должен подарить ему этот гульден? Разве он мне что-нибудь дарит?> Эта острота пользуется техникой бессмыслицы, заставляя просителя утверждать, что барон ему ничего не дарит в тот самый момент, когда он собирается выпросить у него подарок. Но эта бессмыслица только кажущаяся. Почти верно, что богатый не дарит ему ничего, т. к. закон обязует богатого дать ему милостыню, и, строго говоря, он должен быть благодарен, что проситель доставляет ему случай сделать благодеяние. Обы- денное мещанское понимание милостыни находится в проти- воречии с религиозным - оно открыто возмущается против религиозного в истории с бароном, который, будучи глубоко тронут рассказом просителя о его страданиях, бранит своего лакея: <Выкиньте его вон: он действует на мои нервы>. Это открытое изложение тенденции создает опять пограничный слу- \ 13 чай остроты. От совсем неостроумной жалобы: <В действитель- ности нет никакого преимущества быть богатым среди евреев. Чужое страдание не позволяет наслаждаться собственным сча- стьем> - эти последние истории переходят для более наглядного пояснения почти исключительно к отдельным ситуациям. Другие истории свидетельствуют о глубоком пессимистиче- ском цинизме. Эти истории являются опять-таки в техническом отношении пограничными случаями остроумия, равно как и нижеследующая: глухой обращается за советом к врачу, который ставит правильный диагноз, что пациент пьет, вероятно, слиш- ком много водки и поэтому глух. Врач советует больному не делать этого впредь, глухой обещает принять во внимание этот совет. Спустя некоторое время врач встречает его на улице и спрашивает его громко, как идут его дела. <Благодарю вас, - гласит ответ, - вам не нужно так кричать, г. доктор, я отказался от пьянства и опять слышу хорошо>. Спустя некоторое время они опять встречаются. Доктор спрашивает обычным голосом о состоянии его здоровья, но он замечает, что его не понимают. <Как? Что?> - <Мне кажется, что вы опять пьете водку, - кричит ему доктор в ухо, - и потому опять не слышите>. - <Вы правы, - отвечает глухой. - Я опять начал пить водку, но я хочу объяснить вам почему. Покуда я не пил, я слышал; но все, что я слышал, было не так хорошо, как водка>. - В техническом отношении эта острота - не что иное как на- глядное пояснение; жаргон, искусство рассказывать должно слу- жить для того, чтобы вызвать смех, но за этим нас подкара- уливает печальный вопрос: не прав ли этот человек, сделав такой выбор? То, на что намекают все эти пессимистические истории, это - разнообразное безнадежное состояние еврея; в силу этого я должен причислить их к тенденциозной остроте. Другие в подобном же смысле циничные остроты, и не только еврейские истории, нападают на религиозные догмы и даже на веру в бога. История о <взгляде раввина>, техника которой состояла в ошибочности сопоставления фантазии и действительности (трактовка этой техники как передвигания тоже была бы правильна), является такой циничной или кри- тической остротой, которая направлена против чудотворцев и, конечно, также против веры в чудесное. Гейне, лежа на смертном ТЕНДЕНЦИИ ОСТРОУМИЯ одре, создал одну прямо-таки святотатственную остроту. Когда дружески настроенный пастор сослался на божью милость и указал ему, что он может надеяться на то, что он найдет у бога прощение всех своих грехов, Гейне ответил: ^. Это- унизительное сравнение, имеющее в техническом отношении только ценность намека, т. к. metier, дело или призвание, имеет только ремесленник или врач, и имеет он только одно-единственное metier. Но сила этой остроты заключается в ее тенденции. Она не может сказать ничего иного кроме: конечно, он мне простит, для этого он ведь и существует, я его не создал себе ни для какой другой цели (как имеют своего врача, своего адвоката). И в нем, бессильно лежавшем на смертном одре, живо было еще сознание того, что он создал себе бога и наделил его могуществом, чтобы при случае воспользоваться его услугами. Нечто вроде творчества дало знать о себе еще незадолго до его гибели, как творца. К обсуждавшимся до сих пор видам тенденциозного остро- умия, обнажающему или скабрезному, агрессивному (враждебному), циничному (критическому, святотатственному), я хотел бы присоединить еще четвертый, новый и самый редкий вид, характеристика которого должна быть наглядно выяснена хоро- шим примером. Два еврея встречаются на галициНскоН станции в вагоне железной дороги. <Куда ты едешь?> - спрашивает один. - <В Краков>, - гласит ответ. - <Ну посуди сам, какой ты лгун, - вспылил первый, - когда ты говоришь, что ты едешь в Краков, то ты ведь хочешь, чтоб я подумал, что ты едешь в Лемберг. А теперь я знаю, что ты действительно едешь в Краков. Почему же ты лжешь?> Эта ценная история, которая производит впечатление чрез- вычайной софистики, оказывает свое действие, очевидно, при помощи техники бессмыслицы. Второго еврея упрекают в лжи- вости, т. к. он сообщил, что едет в Краков, что в действитель- <Конечно, он меня простит; ведь это его ремесло> (франц.). ности является целью его поездки! Этот сильный технический прием - бессмыслица - сопряжен здесь с другим техническим приемом, изображением при помощи противоположности, т. к. согласно беспрекословному утверждению первого другой лжет, когда он говорит правду, и говорит правду при помощи лжи. Но более серьезным содержанием этой остроты является вопрос об условиях правды: острота намекает опять-таки на проблему и пользуется для этого ненадежностью одного из самых упот- ребительных у нас понятий. Будет ли правдой, если человек описывает вещи такими, какими они есть, и не заботится о том, как слушатели воспримут сказанное? Или это только иезуитская правда? И не состоит ли истинная правдивость скорее в том, чтобы принять во внимание слушателя и спо- собствовать тому, чтобы он получил верное отображение того, что знает сам рассказывающий? Я считаю остроты этого рода достаточно отличными от других, чтобы отвести им особое место. То, на что они нападают, не является личностью или институтом, а надежностью нашего познания, одного из наших спекулятивных достояний. Термин <скептические> остроты будет, таким образом, подходящим для них. В ходе наших рассуждений о тенденциях остроумия мы, быть может, получили некоторые разъяснения и, конечно, нашли множество побуждений к дальнейшим исследованиям. Но ре- зультаты этой главы соединяются с результатами предыдущей в одну сложную проблему. Если верно, что удовольствие, до- ставляемое остроумием, происходит, с одной стороны, за счет техники, а с другой стороны, - за счет тенденции, то с какой же общей точки зрения можно объединить два эти столь различных источника удовольствия от остроумия? СИНТЕТИЧЕСКАЯ ЧАСТЬ МЕХАНИЗМ УДОВОЛЬСТВИЯ И ПСИХОГЕНЕЗ ОСТРОУМИЯ Из каких источников вытекает своеобразное удовольствие, доставляемое остроумием - это мы предполагаем уже извест- ным. Мы знаем, что можем быть обмануты и можем заменить удовольствие, доставленное содержанием мыслей предложения, собственно удовольствие от остроумия, но что это последнее имеет по существу два источника: технику и тенденции ост- роумия. Теперь мы хотели бы узнать, каким образом из этих источников вытекает удовольствие, т. е. механизм этого дейст- вия удовольствия. Нам кажется, что искомое объяснение можно гораздо легче получить при тенденциозной остроте, чем при безобидной. Итак, начнем с первой. Удовольствие при тенденциозной остроте получается в ре- зультате того, что удовлетворяется тенденция, которая в про- тивном случае не была бы удовлетворена. То, что такое удов- летворение является источником удовольствия, не нуждается ни в каком дальнейшем доказательстве. Но тот способ, с помощью которого остроумие реализует это удовлетворение, связан с особыми условиями, из которых можно извлечь дальнейшее разъяснение. Здесь следует различать два случая. Более про- стой - тот, когда на пути к удовлетворению тенденции стоит внешнее препятствие, которое человек обходит при помощи остроты. Мы нашли это, например, в ответе, полученном свет- лейшим князем на вопрос, жила ли когда-либо мать спраши- ваемого в резиденции, или в выражении критика, которому два богатых мошенника показали свои портреты: СИНТЕТИЧЕСКАЯ ЧАСТЬ is the Saviour?> В первом случае тенденция клонилась к тому, чтобы возразить на ругательство ругательством, в другом слу- чае - к тому, чтобы нанести оскорбление вместо того, чтобы дать требуемый отзыв. Здесь противодействие оказывают чисто внешние моменты: те лица, к которым относятся ругательства, обладают властью. Все-таки нам может броситься в глаза, что эти и аналогичные им остроты - тенденциозной природы, хотя и удовлетворяют нас, однако не в состоянии вызвать сильный смехотворный эффект. Иначе обстоит дело, когда на пути к прямому осуществлению тенденции стоят не внешние моменты, а внутренние препят- ствия, когда внутреннее побуждение противоречит тенденции. Это условие как бы осуществляется, согласно нашему предпо- ложению, в агрессивных остротах г. N, у которого сильная склонность к брани подавлялась высокоразвитой эстетической культурой. С помощью остроумия внутреннее сопротивление для этого частного случая было преодолено, задержки упразд- нены. Благодаря этому, как и в случае внешнего препятствия, стало возможным удовлетворение тенденции, было избегнуто подавление и связанная с ней <психическая запруда>; механизм развития удовольствия, поскольку дело касается обоих случаев, - один и тот же. Мы чувствуем здесь желание подробнее вникнуть в различие психологической ситуации для случая внешнего и внутреннего препятствия, т. к. нам представляется возможным, что в ре- зультате упразднения внутреннего препятствия может получиться гораздо более интенсивное удовольствие. Но я предлагаю удо- вольствоваться малым и удовлетвориться пока выяснением од- ного существенного момента. Случаи внешнего и внутреннего препятствия отличаются только тем, что в одном упраздняется существующая уже наготове задержка, а в другом избегается создание новой задержки. Мы думаем, что не заслуживаем упрека в спекулятивном мышлении, утверждая, что как для создания, так и для сохранения психической задержки требуется <психическая затрата>. Если оказывается, что в обоих случаях применения тенденциозной остроты целью является получение удовольствия, то уместно предположить, что такое получение удовольствия соответствует экономной психической затрате. МЕХАНИЗМ УДОВОЛЬСТВИЯ И ПСИХОГЕНЕЗ ОСТРОУМИЯ Таким образом, мы опять наткнулись на принцип экономии, который встретили при технике словесной остроты. Но в то время, как там мы прежде всего думали найти экономию в употреблении по возможности меньшего числа слов или по возможности одних и тех же слов, здесь нам видится гораздо более объемлющий смысл экономии психической затраты, и мы должны считать, что можно подойти ближе к сущности остроумия через более точное определение еще неясного понятия <психической затраты>. Некоторая неясность, которую мы не могли преодолеть при обсуждении механизма удовольствия, получаемого от тенденци- озной остроты, является для нас небольшим наказанием за то, что мы пытались выяснить более сложное раньше, чем более простое, тенденциозную остроту раньше, чем безобидную. Мы замечаем, что экономия затраты энергии, расходуемой на за- держки или подавление, оказывается тайным источником дей- ствия удовольствия, получаемого от тенденциозной остроты, и обращаемся к механизму удовольствия при безобидной остроте. Из соответствующих примеров безобидных острот, относи- тельно которых нет нужды бояться нарушения нашего мнения о них из-за содержания или тенденции, следует сделать за- ключение, что технические приемы остроумия являются источ- ником удовольствия, и теперь нужно проверить, можно ли свести это удовольствие к экономии психической затраты. В одной группе этих острот (игре слов) техника состояла в том, что наша психическая установка направлялась на созвучие слов вместо смысла слов, что мы ставили (акустическое) изображение слова на место его значения, данного отношением к предметным представлениям. Можно предположить, что этим дано большое облегчение психической работе, и что при серьезном употреб- лении слов мы должны сильно напрягать свое внимание, чтобы удержаться от этого удобного приема. Мы можем наблюдать, что болезненные состояния мыслительной деятельности, при которых, вероятно, ограничена возможность концентрировать на одном месте психическую затрату, действительно выдвигают на первый план представление о созвучии слов такого рода в сравнении со значением слов, и что такие больные в своих речах следуют, как говорит формула, <внешним> (вместо <внут- ренних>) ассоциациям представлений о словах. Также и у СИНТЕТИЧЕСКАЯ ЧАСТЬ ребенка, который привык еще трактовать слова, как вещи, мы замечаем склонность искать за тождественным или сходным текстом тождественный смысл, склонность, становящуюся ис- точником многих ошибок, над которыми смеются взрослые. Если нам доставляет в остроумии несомненное удовольствие переход из одного круга представлений в другой (как при Home-Roulard из области кухни в область политики) путем употребления одного и того же или сходного слова, то это удовольствие нужно по праву свести к экономии психической затраты. Удовольствие от остроумия, вытекающее из такого <короткого замыкания>, оказывается тем большим, чем более чуждыми являются друг другу оба круга представлений, при- веденные в связь тождественным словом, чем дальше они лежат друг от друга, чем больше, следовательно, удается экономия мысленного пути благодаря техническому приему остроумия. Заметим, кроме того, что острота пользуется здесь приемом установления связи, которая отбрасывается и тщательно избе- гается серьезным мышлением^ Выясненная здесь разница совпадает с нижеприведенным отделением <шутки> от <остроты>. Но было бы неправильно, если бы мы исключили такие примеры, как Home-Roulard, из обсуждения вопроса о природе остроумия. Принимая по вни- мание своеобразное удовольствие от остроты, мы находим, что Бели я позволю себе предупредить здесь изложение в тексте, то я смогу теперь же пролить свет на то условие, которое оказывается руководящим в практике языка, чтобы назвать остроту <удачной> или <неудачной>. Если я с помощью двусмысленного или немного модифицированного слона попадаю кратчайшим путем из одного круга представлений в другой в то время, как между обоими кругами представлений не существует одновременно более глубокой связи, то я создал неудачную остроту. В этой неудачной остроте одно это слово <соль> является единственной существующей связью между обоими несходными представлениями. Таким случаем является вышеприве- денный пример: Hoi-ne-Rolilard. <Удачная> же острота получается в том случае, если правым оказывается детское ожидание и если подобием слов действительно указывается одновременно на другое существенное подобие смысла, как в примере: Traduttore - Traditore. Оба несходные представления, связанные здесь внешней ассоциацией, стоят, кроме того, в остроумной связи, которая свидетельствует об их родственности по существу. Внешняя ассоциация заменяет только внутреннюю связь. Она служит только для того, чтобы указать на эту связь или выяснить ее. <Переводчик не только подобен предателю, он тоже является до некоторой степени предателем; он но праву получил свое имя>.
|
