От счастья, порой казавшегося нестерпимым, вновь расцвела ее красота. Впоследний год перед замужеством, когда стала блекнуть первая свежесть, вид унее бывал усталый, издерганный. Злые языки поговаривали, что она линяет. Ноесть огромная разница между двадцатипятилетней девушкой и замужней женщинойтого же возраста. Как бутон белой розы, у которого лепестки стали быложелтеть по краям, она вдруг распустилась пышным цветом. Глаза-звездыприобрели новую глубину; ослепительной стала кожа (всегда бывшая еегордостью и предметом неустанных забот): ее нельзя было сравнить ни сперсиком, ни с цветком - скорее и персик и цветок напрашивались на сравнениес этой кожей. Снова она выглядела на восемнадцать лет. Она былаобворожительна. Не заметить этого было нельзя, и знакомые дамы, тактичнопонизив голос, спрашивали ее, не ждет ли она ребенка. Те равнодушные, чтораньше утверждали, будто она всего лишь миловидная девушка с длинным носом,теперь признали, что недооценивали ее. Писаная красавица - правильно назвалее Чарли в тот день, когда впервые ее увидел. Свою близость они ловко скрывали от посторонних глаз. У него-то плечиширокие, сказал он однажды (и она шутливо его одернула: "Стыдно так кичитьсясвоей фигурой!"), за себя он не боится, но ради нее они не могут позволитьсебе ни малейшего риска. Часто встречаться наедине им нельзя, об этом онможет только мечтать, но для него главное - не подвергать ее опасности:только время от времени в доме антиквара, еще реже - у нее среди дня, когдав доме пусто, - но видались они много, встречались то тут, то там. И еезабавляло, что в этих случаях он разговаривал с ней как добрый знакомый,непринужденно и весело, как со всеми, не изменяя своей обычной светскойманере. Услышав их веселую пикировку, никто не подумал бы, что совсемнедавно он сжимал ее в объятиях. Она его боготворила. До чего же он хорош, когда в сапогах и в белыхбриджах играет в поло! На теннисном корте его можно принять за юношу.Немудрено, что он гордится своей фигурой, такой фигуры поискать. Иправильно, что не хочет располнеть. Он не ест ни хлеба, ни масла, никартошки, очень много двигается. За руками следит, это тоже хорошо, - каждуюнеделю делает маникюр. Спортсмен он первоклассный - в прошлом году завоевалпервенство по теннису. И уж конечно, танцует лучше всех, с кем ейприходилось танцевать, не танцор, а мечта. Никто не даст ему сорока лет. Онакак-то сказала, что просто ему не верит. - По-моему, ты это выдумал, на самом деле тебе двадцать пять. Он рассмеялся, очень довольный. - Дорогая моя, у меня пятнадцатилетний сын. Я типичный мужчина среднихлет. Годика через три буду толстый и старый. - Ты и в сто лет будешь неотразим. Она любовалась его густыми черными бровями. Не они ли придают егоглазам такое тревожащее выражение? Талантов его не счесть. Он вполне порядочно играет на рояле - нуконечно, только рэгтаймы - и комические песенки исполняет выразительно и сюмором. Он все, все умеет. И на службе на отличном счету, какая это для неерадость, когда он рассказывает, как губернатор хвалил его, если емуудавалось ловко провернуть какое-нибудь трудное дело. - Не хочу хвастаться, - говорил он, глядя на нее своими дивнымиглазами, в которых так и светилась любовь, - но во всей колонии нетчеловека, который с этим справился бы так здорово. О, как ей хотелось, чтобы он, а не Уолтер был ее мужем!
Еще неизвестно, конечно, знает ли Уолтер правду, и если нет, спокойнее,может быть, оставить все как есть; но если знает, для них для всех это будетлучший выход. Сначала ей было достаточно встречаться с Чарли только украдкой- во всяком случае, она с этим мирилась; но страсть ее росла, и чем дальше,тем сильнее она роптала на преграды, мешавшие им всегда быть вместе; Сколькораз он говорил ей, что проклинает свое служебное положение, и те узы, чтоего связывают, и те, что связывают ее, и как было бы замечательно, если бони оба были свободны! Она понимала его точку зрения: публичный скандалникому не улыбается, и надо очень и очень подумать, прежде чем ломать своюжизнь; но если свобода придет сама собой, насколько это упростило бы дело! И никому это не грозит особенными мучениями. О его отношениях с женойей все известно. Она - холодная женщина, между ними уже давно нет любви.Связывает их привычка, удобство, ну и, конечно, дети. Ей-то труднее, чемему: Уолтер ее любит. Но, в конце концов, он поглощен своей работой; и умужчины всегда есть такое прибежище, как клуб; сначала ему будет тяжело, ноэто пройдет, и ничто не мешает ему жениться вторично. Чарли говорил ей, чтопросто отказывается понять, как она так мало ценила себя, что вышла заУолтера. Даже смешно - почему всего несколько часов назад она пришла в такойужас от мысли, что Уолтер поймал их на месте преступления. Было, правда,жутко, когда ручка двери медленно повернулась. Но ведь они знают, на чтоспособен Уолтер даже в худшем случае, и готовы к этому. Чарли, как и она,вздохнет с облегчением, когда их вынудят к тому, чего оба они хотят большевсего на свете. Уолтер порядочный человек, этого нельзя не признать, и он ее любит; онсделает все, что нужно, чтобы она могла подать на развод. Они совершилиошибку, и очень хорошо, что они это поняли, пока не поздно. Она ужепридумала все, что скажет ему и как будет с ним держаться - ласково, сулыбкой, но твердо. Им вовсе незачем ссориться. Она всегда будет рада еговидеть. И ей очень хочется, чтобы об их недолгой совместной жизни онсохранил самое лучезарное воспоминание. "Дороти Таунсенд, надо полагать, будет не прочь развестись с Чарли, -думала она. - Сейчас, когда и младший ее сын уедет в Англию, ей и самой тамбудет гораздо лучше. В Гонконге ей совершенно нечего делать. Все каникулымальчики будут проводить с ней. И родители ее живут в Англии". Все очень просто. Все можно уладить без скандала и без взаимных обид. Апотом они с Чарли поженятся. Китти глубоко вздохнула. Они будут оченьсчастливы. Ради этого стоит претерпеть кое-какие неприятности. В голове унее, сменяя одна другую, роились мысли о том, как интересно они будут жить,куда съездят, какой у них будет дом, до какого поста дослужится Чарли и какона будет ему помогать. Он будет гордиться ею, а она - она его обожает. Но за всеми этими радужными мечтами словно таилось предчувствие беды.Как будто в оркестре духовые и струнные выводят пасторальные мелодии, а вбасах тихо, но зловеще отбивают такт барабаны. Вот-вот вернется домой Уолтер- при мысли об этом начинает стучать сердце. Странно, почему он толькозаглянул домой, а потом опять ушел, не сказав ей ни слова. Она, конечно, небоится его, твердила себе Китти, ну что он может ей сделать? Но тревога неотпускала. Она еще раз вспомнила все, что решила ему сказать. К чемуустраивать сцену? Ей очень жаль, видит Бог, она не хотела делать ему больно,но не ее вина, что она его не любит. Нечего притворяться, всегда лучшеговорить правду. Она надеется, что он не будет несчастлив, но они совершилиошибку, и единственный разумный выход - признать это. Она всегда будетвспоминать его с теплым чувством. Но не успела она так подумать, как от внезапно налетевшего страха у неевспотели ладони. А оттого, что ей стало страшно, она рассердилась на него.Если ему угодно устраивать сцену - пожалуйста; но пусть не удивляется,услышав кое-какие горькие истины. Она ему скажет, что никогда ни капелькиего не любила и не проходило дня после их свадьбы, когда бы она не пожалела,что вышла за него замуж. Он ей надоел. С ним скучно, скучно, скучно! Онсчитает себя лучше всех, это же курам на смех; у него нет чувства юмора, ейненавистно его высокомерие, его холодная сдержанность. Нетрудно бытьсдержанным, когда тебя никто и ничто не интересует, кроме тебя самого. Он ейпротивен. Его поцелуи вызывают гадливость. И с чего он о себе возомнил?Танцует отвратительно, в компании только портит всем настроение, не умеет нипеть, ни играть и в поло не играет, а теннисист самый посредственный. Бридж?Подумаешь, кому это интересно? Китти взвинтила себя до полного исступления. Пусть только попробуетпопрекать. Он сам виноват во всем, что случилось. Очень хорошо, что оннаконец узнал правду. Она его ненавидит, глаза бы ее на него не глядели. Да,она рада, что между ними все кончено. И пусть оставит ее в покое. Он стольковремени изводил ее, пока уговорил стать его женой. Теперь с нее хватит. - Хватит, - твердила она вслух, дрожа от ярости. - Хватит! Хватит! У ворот их сада остановился автомобиль. А вот и шаги Уолтера налестнице.
Когда он вошел в комнату, сердце ее бешено колотилось и руки тряслись,хорошо, что она лежала на диване. Она держала открытую книгу, делая вид,будто он застал ее за чтением. Он секунду постоял на пороге, и взгляды ихвстретились. Сердце у нее упало, холод пробежал по всему телу, онапередернулась. Появилось то чувство, о котором говорят - точно кто-то прошелпо твоей могиле. Он был бледен как мел, таким она видела его лицо толькораз, когда они сидели в Гайд-парке и он просил ее стать его женой. Темныеглаза, неподвижные и непроницаемые, казались неестественно большими. Он всезнает. - Ты сегодня рано, - сказала она. Губы у нее дрожали, едва выговаривая слова. Она боялась, что от страхапотеряет сознание. - Да нет, как обычно. И голос показался незнакомым. Как будто он нарочно хотел придать своимсловам небрежно-вопросительную интонацию. Заметил он, что она дрожит всемтелом? Она еле удержалась, чтобы не вскрикнуть. Он опустил глаза. - Сейчас оденусь. Он вышел из комнаты. Она была совсем разбита. Несколько минутоставалась неподвижной, наконец с трудом приподнялась, словно еще неоправилась от долгой болезни, и встала с дивана. Боялась, что не удержитсяна ногах. Хватаясь за столы и стулья, выбралась на веранду и кое-как постенке дошла до двери в свою спальню. Надела вечернее платье, а когдавернулась в будуар (гостиной они пользовались только для званых вечеров), онстоял- у столика и разглядывал иллюстрации в журнале. Она замерла на пороге. - Пойдем вниз? Обед готов. - Я заставила тебя ждать? Ужас как дрожат губы. Когда же он заговорит? Они сели за стол, и на минуту воцарилось молчание. Потом он что-тосказал, и самая обыденность его слов придала им какой-то зловещий смысл. - "Эмпресс" сегодня не прибыл, - сказал он, - очевидно, задержалсяиз-за шторма. - А должен был прибыть сегодня? - Да. Она взглянула на него и увидела, что он смотрит вниз, в тарелку. Онсказал еще что-то, такое же незначащее, насчет предстоящего теннисноготурнира. Обычно голос у него был приятный, богатый интонациями, но сейчас онговорил на одной ноте, до странности неестественно. Казалось, его голосдоносится откуда-то издалека. И взгляд был обращен то в тарелку, то на стол,то на стену, где висела картина. Но от Китти он упорно отводил глаза. Онапоняла, что смотреть на нее он не в силах. - Пойдем наверх? - спросил он, когда обед кончился. - Как хочешь. Она встала, он отворил дверь, пропуская ее вперед, не поднимая глаз. Вбудуаре он опять взял в руки журнал. - Этот "Скетч" новый? Я, кажется, его не видел. - Не знаю. Не заметила. Журнал лежал там уже недели две, она знала, что Уолтер просмотрел егоот корки до корки. Он взял его со стола и сел. Она опять прилегла на диван скнигой. Вечерами они, если бывали одни, обычно играли в кункен илираскладывали пасьянс. Он удобно откинулся в кресле и, казалось, внимательноразглядывал какую-то иллюстрацию. А страницы не переворачивал. Киттипопыталась читать, но строки плыли и сливались перед глазами. Разболеласьголова. Когда же он заговорит? Они просидели в молчании целый час. Она уже не притворялась, чточитает, и, отложив книгу, смотрела в пустоту. Боялась вздохнуть,пошевелиться. Он сидел тихо-тихо, все в той же удобной позе, устремивнеподвижные, широко открытые глаза на страницу журнала. В его неподвижноститаилась угроза. Как хищный зверь перед прыжком, подумалось Китти. Вдруг он встал с места. Она вздрогнула, стиснула руки и почувствовала,что бледнеет. Вот оно! - Мне еще нужно поработать, - проговорил он все тем же негромкиммертвым голосом, не глядя на нее. - Пойду в кабинет. К тому времени, когда якончу, ты, вероятно, уже ляжешь спать. - Да, я сегодня что-то устала. - Ну так спокойной ночи. - Спокойной ночи. И он ушел.
Наутро она в первую же удобную минуту позвонила Таунсенду на службу. - Да, что случилось? - Нам нужно повидаться. - Дорогая моя, я страшно занят. Я, знаешь ли, рабочий человек. - Дело очень важное. А можно я сейчас заеду? - О нет, ни в коем случае. - Тогда приезжай сюда. - Не могу я сейчас отлучиться. Разве что во второй половине дня. Истоит ли мне вообще приходить к вам домой? - Мне надо сейчас же с тобой повидаться. Последовала пауза, точно ихразъединили. - Ты здесь? - спросила она испуганно. - Да, я соображаю. Что-нибудь стряслось? - По телефону сказать не могу. Снова пауза, потом его голос: - Так вот, послушай. Если это тебя устроит, могу встретиться с тобой надесять минут в час дня. Приходи к Гу-джоу, я зайду туда, как только смогувырваться. - В лавку? - переспросила она растерянно. - А ты что, предлагаешь вестибюль отеля "Гонконг"? Она уловила в его голосе нотку раздражения. - Хорошо, я буду у Гу-джоу.
Она отпустила рикшу на Виктория-роуд и по узкой крутой улочке подняласьк лавке. Задержалась на минуту у витрины, словно разглядывая выставленныйтовар. Но мальчик, стоявший в дверях в ожидании покупателей, сразу узнал ееи приветствовал широкой заговорщицкой улыбкой. Оглянувшись через плечо, онсказал что-то по-китайски, и из лавки с поклоном вышел хозяин, низенький,круглолицый, в черном халате. Она поспешно вошла в лавку. - Мистер Таунсенд еще нет. Вы идти наверх, да? Она прошла через лавку, поднялась по шаткой темной лестнице. Китаецподнялся следом за ней и отпер дверь в спальню. Там было душно, стоялприторный запах опиума. Она села на ларь сандалового дерева. Очень скоро ступеньки заскрипели под тяжелыми шагами. Вошел Таунсенд изакрыл за собою дверь. При виде ее его хмурое лицо разгладилось. Онулыбнулся своей обаятельной улыбкой, обнял ее и поцеловал в губы. - Так в чем же дело? - Как увидела тебя, сразу легче стало, - улыбнулась она в ответ. Он сел на постель и закурил. - Что-то ты неважно выглядишь. - Еще бы, я, кажется, всю ночь глаз не сомкнула. Он посмотрел на нее. Он все еще улыбался, но улыбка стала чутьнатянутой, неестественной. И в глазах как будто мелькнула тревога. - Он знает, - сказала Китти. Он чуть запнулся, прежде чем спросить: - Что он сказал? - Ничего не сказал. - Да? - Он бросил на нее беспокойный взгляд. - Почему же ты решила, чтоон знает? - По всему. Как он смотрел. Как говорил за обедом. - Был резок? - Напротив. Был изысканно вежлив. В первый раз с тех пор, как мыженаты, он не поцеловал меня, когда прощался на ночь. Она потупилась, неуверенная, понял ли Чарли. Обычно Уолтер обнимал ее ицеловал в губы долгим поцелуем, словно не мог оторваться. Все его телостановилось страстным и нежным. - Как тебе кажется, почему он ничего не сказал? - Не знаю. Пауза. Китти сидела не шевелясь на ларе сандалового дерева и смотрелана Таунсенда тревожно и пристально. Лицо его опять стало хмурым, междубровями пролегли морщинки. Уголки рта опустились. Но вдруг он поднял головуи в глазах загорелись лукавые огоньки. - Очень может быть, что он ничего и не скажет. Она не ответила, непоняла значения этих слов. - Между прочим, не он первый предпочтет закрыть глаза на такуюситуацию. Если бы он поднял шум, что бы это ему дало? А если б хотел поднятьшум, так заставил бы нас отпереть дверь. - Глаза его заблестели, на губахзаиграла веселая улыбка. - И хороши бы мы с тобой тогда были! - Не видел ты, какое у него было лицо вчера вечером. - Ну да, он расстроился. Это естественно. Любой мужчина в такомположении сочтет себя опозоренным. И над ним же будут смеяться. Уолтер, мнекажется, не из тех, кто склонен предавать гласности свои личные неурядицы. - Да, пожалуй, - проговорила она задумчиво. - Он очень щепетилен. Я вэтом убедилась. - А нам это на руку. Знаешь, иногда бывает очень полезно влезть в чужуюшкуру и подумать, как бы ты сам поступил на месте этого человека. У того,кто попал в такой переплет, есть только один способ не уронить своедостоинство - притвориться, что ничего не знаешь. Ручаюсь, Уолтер именно таки поступит. Чем больше Таунсенд говорил, тем жизнерадостнее звучал его голос. Егосиние глаза сверкали. Он снова стал самим собой - веселым, благодушным. Онизлучал уверенность и бодрость. - Видит Бог, я не хочу говорить о нем плохо, но, в сущности,бактериолог - не ахти какая персона. Не исключено, что, когда Симмонс уйдетв отставку, я стану губернатором, и не в интересах Уолтера со мнойссориться. Ему, как и всем нам, нужно думать о хлебе насущном: едва ли вминистерстве по делам колоний хорошо посмотрят на человека, который сталвиновником скандала. Поверь мне, для него самое безопасное - помалкивать исамое опасное - поднимать шум. Китти беспокойно повела плечами. Она знала, как Уолтер застенчив,готова была поверить, что на него может повлиять страх перед оглаской,перспектива оказаться в центре внимания; но чтобы им руководили материальныесоображения - нет, в это не верилось. Возможно, она знает его не так ужхорошо, но Чарли-то его совсем не знает. - А что он меня безумно любит, об этом ты забыл? Он не ответил, но в глазах засветилась озорная улыбка, которую она такхорошо знала и любила. - Что ж ты молчишь? Сейчас скажешь какую-нибудь гадость. - Да знаешь ли, женщина нередко обольщается мыслью, что мужчина любитее безумнее, нежели оно есть на самом деле. Тут она рассмеялась. Его самоуверенность заражала. - Надо же такое сболтнуть! - Сдается мне, что в последнее время ты не слишком много думала о своеммуже. Может, он тебя любит поменьше, чем прежде. - Насчет тебя-то я, во всяком случае, не строю себе иллюзий, -отпарировала она. - А вот это уже зря. Какой музыкой прозвучали для нее эти слова! Она в это верила, егострасть согревала ей сердце. Он встал с кровати, подошел, сел рядом с ней наларь, обнял за плечи. - Сию же минуту перестань терзаться. Говорю тебе, бояться нечего. Рукудаю на отсечение, он сделает вид, что ничего не знает. Ведь доказать такиевещи почти невероятно. Ты говоришь, он тебя любит; возможно, он не хочеттебя потерять окончательно. Будь ты моей женой, я и сам, честное слово,согласился бы ради этого на любые условия. Она прильнула к нему. Безвольно откинулась на его руку, изнывая отлюбви, как от боли. Последние его слова поразили ее: может быть, Уолтерлюбит ее до того, что готов принять любое унижение, лишь бы иногда она емупозволяла любить ее. Это она может понять: ведь так она сама любит Чарли. Вней волной поднялась гордость и в то же время - смутное презрение кчеловеку, способному унизиться в любви до такого рабства. Она обвила рукой шею Чарли. - Ты просто чародей. Я, когда шла сюда, дрожала как осиновый лист, атеперь совсем спокойна. Он взял ее лицо в ладони, поцеловал в губы. - Родная. - Ты так умеешь утешить. - Вот и хорошо, и хватит нервничать. Ты же знаешь, я всегда тебявыручу. Я тебя не подведу. Страхи улеглись, но на какое-то безрассудное мгновение ей стало обидно,что ее планы на будущее пошли прахом. Теперь, когда опасность миновала, онаготова была пожалеть, что Уолтер не будет требовать развода. - Я знала, что могу на тебя положиться, - сказала она. - А как же иначе? - Тебе, наверно, надо пойти позавтракать? - К черту завтрак. - Он притянул ее ближе, крепко сжал в объятиях. - Ох, Чарли, отпусти меня. - Никогда в жизни. Она тихонько засмеялась, в этом смехе было и счастье любви, иторжество. Его взгляд отяжелел от желания. Он поднял ее на ноги и, неотпуская, крепко прижав к груди, запер дверь.
Весь день она думала о том, что Чарли сказал про Уолтера. В тот вечерим предстояло обедать в гостях, и, когда Уолтер вернулся домой, она ужеодевалась. Он постучал в дверь. - Да, войди. Он не стал входить. - Сейчас переоденусь. Ты скоро будешь готова? - Через десять минут. Он больше ничего не сказал и прошел к себе. Голос его прозвучал так женапряженно, как накануне вечером. Но она теперь чувствовала себя уверенно.Она оделась первая и, когда он спустился вниз, уже сидела в машине. - Извини, что заставил тебя ждать, - сказал он. - Ничего, переживу, - отозвалась она и даже сумела улыбнуться. Пока машина катилась вниз с холма, она раза два заговорила о каких-топустяках, но он отвечал односложно. Она пожала плечами. Что ж, если хочетдуться, пусть дуется, ей все равно. Оставшийся путь они проехали в молчании.Обед был многолюдный. Слишком много гостей и слишком много блюд. Веселоболтая с соседями по столу, Китти наблюдала за Уолтером. Он был оченьбледен, лицо осунулось. - Ваш муж плохо выглядит. Я думал, он хорошо переносит жару. Он что,завален работой? - Он всегда завален работой. - Вы, наверно, скоро уедете? - О да, - отвечала она. - Вероятно, съезжу в Японию, как в прошломгоду. Доктор говорит, что здешняя жара мне вредна, того и гляди совсемрасклеюсь. Обычно, когда они обедали в гостях, Уолтер время от времени с улыбкойпоглядывал на нее, сегодня же он ни разу на нее не взглянул. Она заметила,что он отвел глаза еще тогда, когда садился в машину, и потом, когда подалей руку, помогая выйти. Сейчас, разговаривая со своими соседками справа ислева, он не улыбался, смотрел на них в упор, не мигая, и глаза его набледном лице казались огромными, черными как уголь. А лицо точно каменное. "Веселенький, должно быть, собеседник", - насмешливо подумала Китти, ией стало забавно от мысли, как трудно несчастным женщинам поддерживатьсветскую беседу с этим мрачным истуканом. Разумеется, он знает. В этом-то можно не сомневаться. И зол на нее какчерт. Но почему он ничего не сказал? Неужели и правда, несмотря на боль игнев, боится, что она его бросит? Однако презрение ее было вполнеблагодушно: как-никак он ее муж, он ее содержит; и, если только он не будетей мешать, ставить палки в колеса, она не собирается его обижать. А с другойстороны, возможно, что его молчание объясняется болезненнойстеснительностью. Чарли правильно говорит, для Уолтера скандал - нож острый.Он по возможности избегает всяких публичных выступлений. Он рассказывал ей,что, когда его однажды вызвали в суд как свидетеля и эксперта, он на целуюнеделю лишился сна. Робость просто ненормальная. И еще: ведь мужчины очень тщеславны. Пока не начались пересуды, Уолтертоже, может быть, будет делать вид, что ничего не случилось. А потомподумалось - может, Чарли и в этом прав, и Уолтер действительно блюдет своювыгоду. Чарли - самый популярный человек в английской колонии и скоро станетгубернатором. Он может быть очень полезен Уолтеру, но, если Уолтер вздумаетерепениться, может и очень ему повредить. У нее даже сердце забилось отрадости при мысли о том, как энергичен и решителен ее любовник; сама-то онасовершенно беззащитна перед его властностью. Мужчины - странный народ: ей быи в голову не пришло, что Уолтер способен на такую подлость, но как знать?Вдруг за его серьезностью скрывается гадкая расчетливая натура? Чем большеона думала, тем вероятнее ей казалось, что Чарли прав; и она снова взглянулана мужа. Теперь в ее взгляде не было снисхождения. Случилось так, что как раз в эту минуту Уолтеровы дамы беседоваликаждая со своим другим соседом и он остался в одиночестве. Он смотрел прямоперед собой, забыв об окружающем, и в глазах его была смертельная тоска.Китти стало жутко.
На следующий день, когда она прилегла после второго завтрака, в дверьпостучали. - Кто там? - крикнула она сердито. В это время дня ее не полагалось тревожить. - Это я. Она узнала голос Уолтера и быстро села в постели. - Войди. - Я тебя разбудил? - спросил он, входя. - Представь себе, да, - отвечала она тем невозмутимо веселым тоном,каким говорила с ним последние два дня. - Выйди, пожалуйста, мне нужно с тобой поговорить. Сердце ее точноподпрыгнуло в груди. - Сейчас надену халат. Он ушел. Она сунула босые ноги в ночные туфельки и накинула кимоно.Посмотрелась в зеркало, обнаружила, что очень бледна, и слегкаподрумянилась. Постояла в дверях, собираясь с духом, потом с решительнымвидом вошла в будуар. - Как это ты вырвался из лаборатории в такой час? Я в это время редкотебя вижу. - Может быть, сядешь? Он не смотрел на нее. Говорил очень серьезно. Китти с облегчениемопустилась на стул: колени дрожали, и она молчала, не в силах продолжать втом же шутливом тоне. Он тоже сел и закурил. Взгляд его беспокойно блуждалпо комнате. Казалось, ему трудно начать. Вдруг он в упор посмотрел на нее, и, оттого что он так долго отводил отнее глаза, этот взгляд ужасно испугал ее, она чуть не вскрикнула. - Ты знаешь, что такое Мэй-дань-фу? - спросил он. - Последнее время онем много писали в газетах. Она в изумлении уставилась на него. Не сразу решилась спросить. - Это тот город, где холера? Мистер Арбетнот только вчера о немговорил. - Да, там эпидемия. Самая сильная вспышка за много лет. Там работалврач-миссионер. Три дня назад он умер от холеры. Там есть французскиймонастырь и, конечно, таможенный чиновник. Все остальные европейцы уехали. Он смотрел на нее не отрываясь, и она, как завороженная, не опускалаглаз. Пыталась прочесть выражение его лица, но от волнения не смогла ничегов нем уловить, кроме какой-то странной настороженности. И как он можетсмотреть так пристально? Даже не моргая. - Монахини-француженки делают, что могут. Свой детский приют отдали подбольницу. Но люди мрут как мухи. Я предложил поехать туда и возглавитьмедицинскую службу. - Ты?! Она вздрогнула. Первой ее мыслью было, что, если он уедет, она будетсвободна, сможет без помехи видаться с Чарли. Но она тут же устыдилась этоймысли и густо покраснела. Почему он так смотрит на нее? Она смущеннопотупилась и пролепетала: - Это необходимо? - Там нет ни одного врача-европейца. - Но ты же не врач, ты бактериолог. - У меня, как тебе известно, законченное медицинское образование, и дотого, как специализироваться, я успел поработать в больнице. А то, что я впервую очередь бактериолог, очень кстати. Будет широкое поле для научнойработы. Он говорил небрежно, даже развязно, и она с удивлением увидела в егоглазах насмешку. Что-то тут было непонятно. - Но это ведь очень опасно? - Очень. Он улыбнулся. Не улыбка, а издевательская гримаса. Она подперла головурукой. Самоубийство. Вот это что такое. Ужас. Не думала она, что он так кэтому отнесется. Не может она это допустить. Это жестоко. Не виновата она,что не любит его. Но чтобы он из-за нее покончил с собой... По щекам еепотекли слезы. - О чем ты плачешь? - Голос прозвучал холодно. - Тебе не обязательно ехать? - Нет, я еду добровольно. - Не надо, Уолтер, пожалуйста. А вдруг что-нибудь случится? Вдруг тыумрешь? Лицо его оставалось бесстрастным, только в глазах опять мелькнуланасмешка. Он не ответил. - А где этот город? - спросила она, помолчав. - Мэй-дань-фу? На одном из притоков Западной реки. Поедем мы поЗападной реке, а дальше в паланкинах. - Кто это мы! - Ты и я. Она бросила на него быстрый взгляд. Может, ослышалась? Но теперьулыбались уже и глаза, и губы. А взгляд был устремлен на нее. - Ты что же, воображаешь, что и я поеду? - Я думал, тебе захочется. Она задышала часто-часто. Всю ее пронизала дрожь. - Но там не место женщинам. Тот миссионер еще когда отправил свою женуи детей к морю. И чиновник казначейства с женой тоже здесь. Мы с ней недавнопознакомились. Я только что вспомнила - она сказала, что уехала откуда-тоиз-за холеры. - Там живут пять монахинь-француженок. Ее охватил безумный страх. - Ничего не понимаю. Мне туда ехать никак нельзя. Ты же знаешь, какое уменя слабое здоровье. Доктор Хэйуорд сказал, что в жару мне нужно уезжать изГонконга. А тамошнюю жару я просто не вынесу. Да еще холера. Я от одногостраха сойду с ума. Что мне, нарочно себя губить? Незачем мне туда ехать. Ятам умру. Он не ответил. В отчаянии она взглянула на него и чуть не вскрикнула,до того страшным ей вдруг показалось его посеревшее лицо. В нем читаласьненависть. Неужели он хочет, чтобы она умерла? Она сама ответила на этучудовищную догадку. - Это глупо. Если ты считаешь, что должен ехать, - дело твое. Но отменя ты не можешь этого требовать. Я ненавижу болезни. А тут эпидемияхолеры. Пусть я не Бог весть какая храбрая, а скажу - на такую авантюру я нерешусь. Я останусь здесь, а потом поеду в Японию. - А я-то думал, что ты захочешь сопровождать меня в эту опаснуюэкспедицию. Теперь он откровенно издевался над ней. Она смешалась. Не разобратьбыло, серьезно он говорят или только хочет ее запугать. - Никто, по-моему, меня не осудит, если я откажусь ехать в опасноеместо, где мне нечего делать и где от меня не будет никакой пользы. - От тебя могла бы быть большая польза. Ты могла бы утешать иподбадривать меня. Она побледнела. - Не понимаю, о чем ты говоришь. - А казалось бы, большого ума для этого не требуется. - Я не поеду, Уолтер. И не проси, это просто дико. - Тогда и я не поеду. И сейчас же подам в суд.
Она смотрела на него, не понимая. Так неожиданны были его слова, чтоона не сразу уловила их смысл. - Ты о чем? - еле выговорила она. Даже для нее самой это прозвучало фальшиво, а суровое лицо Уолтеравыразило презрение. - Ты, видно, считала меня совсем уж круглым дураком. Что на это сказать? Она колебалась - то ли изобразить оскорбленнуюневинность, то ли возмутиться, осыпать его гневными упреками. Он словнопрочел ее мысли. - Все необходимые доказательства у меня есть. Она заплакала. Слезы лились по щекам, это были легкие слезы, и она неотирала их, выгадывала время, собиралась с мыслями. Но мыслей не было. Онсмотрел на нее совершенно спокойно. Это ее пугало. Он стал терять терпение. - Слезами, знаешь ли, горю не поможешь. Его голос, сухой, холодный, пробудил в ней дух протеста. К нейвозвращалось самообладание. - Мне все равно. Ты, надеюсь, не будешь возражать, если я с тобойразведусь. Для мужчины это ничего не значит. - Разреши спросить, с какой стати мне ради тебя подвергать себякаким-либо неудобствам? - Тебе это должно быть безразлично. Я, кажется, немногого прошу -только чтобы ты поступил как порядочный человек. - Твое будущее не может меня не беспокоить. Тут она выпрямилась вкресле и вытерла слезы. - Ты что, собственно, имеешь в виду? - Таунсенд на тебе женится, только если будет соответчиком на суде идело примет такой скандальный оборот, что его жена будет вынуждена с нимразвестись. - Ты сам не знаешь, что говоришь! - воскликнула она. - Дура ты дура. Столько презрения было в его тоне, что она вспыхнула от гнева. И гневее, возможно, разгорелся потому, что до сих пор она слышала от мужа тольколасковые, лестные, приятные слова. Она так привыкла, что он готов выполнитьлюбую ее прихоть. - Хочешь знать правду - пожалуйста. Он только о том и мечтает, чтобы намне жениться. Дороти Таунсенд готова хоть сейчас дать ему развод, а кактолько он будет свободен, мы поженимся. - Он говорил это тебе в точности такими словами или у тебя простосложилось такое впечатление? В глазах Уолтера была злая насмешка. Китти стало не по себе. Она былане вполне уверена, что Чарли когда-либо произнес в точности такие слова. - Говорил, сто раз говорил. - Это ложь, и ты это знаешь. - Он меня любит всем сердцем. Любит так же страстно, как я его. Ты всеузнал. Я не намерена отпираться. К чему? Мы уже год как любовники, и я этимгоржусь. Он для меня - все на свете, и очень хорошо, что ты это наконецузнал. Нам осточертело скрываться, врать, идти на всякие уловки. Моезамужество было ошибкой, я сглупила. Я никогда тебя не любила. У нас никогдане было ничего общего. Таких людей, какие тебе нравятся, я не люблю, то, чтотебе интересно, мне скучно. Слава Богу, теперь с этим покончено. Он слушал ее застыв. Слушал внимательно, хотя ни взглядом, ни жестом непоказывал, что ее слова как-то на него действуют. - Ты знаешь, почему я за тебя вышла? - Знаю. Потому что не хотела, чтобы твоя сестра Дорис вышла замужраньше тебя. Так оно и было, но ее немного смутило, что он это знал. Странно даже вэту минуту страха и гнева ей стало жаль его. Он чуть заметно улыбнулся. - Я насчет тебя не обольщался, - сказал он. - Я знал, что тыглупенькая, легкомысленная, пустая. Но я тебя любил. Я знал, что твои мечтыи помыслы низменны, пошлы. Но я тебя любил. Я знал, что ты -посредственность. Но я тебя любил. Смешно, как подумаешь, как я старалсянайти вкус в том, что тебя забавляло, как старался скрыть от тебя, чтосам-то я не пошляк и невежда, не сплетник, не идиот. Я знал, как тебяотпугивает ум, и всячески пытался внушить тебе, что я такой же болван, как идругие мужчины, с которыми ты была знакома. Я знал, что ты пошла за менятолько ради удобства. Я так любил тебя, что решил - пусть так. Насколько ямогу судить, те, кто любят без взаимности, обычно считают себя обиженными.Им ничего не стоит озлобиться, очерстветь. Я не из их числа. Я никогда ненадеялся, что ты меня полюбишь. С чего бы? Я никогда не считал, что достоинлюбви. Я благодарил судьбу за то, что мне разрешено любить тебя, замирал отвосторга, когда мне казалось, что ты мною довольна, или когда читал в твоихглазах проблеск добродушной симпатии. Я старался не докучать тебе моейлюбовью, знал, что это обошлось бы мне слишком дорого, подстерегал малейшиепризнаки раздражения с твоей стороны. То, что большинство мужей считаютсвоим по праву, я готов был принимать как милость. Китти, с детства привыкшей к лести, еще не доводилось слышать такихслов. Слепая ярость поднялась в ней, вытеснив страх, и душила ее, в вискахстучало. Оскорбленное тщеславие способно привести женщину в бешенство,уподобить ее львице, у которой отняли детенышей. Китти по-обезьяньи выпятилавперед нижнюю челюсть, и всегда-то слишком тяжелую, а ее красивые глазапочернели от злости. Но она еще сдерживалась. - Если мужчина не способен внушить женщине любовь, виноват в этом он, ане она. - Надо полагать, что так. Этот издевательский тон пуще разжег ее ярость. Она почувствовала, чтоможет больнее его ранить, если сохранит спокойствие. - Я не очень образованная и не очень умная. Я самая нормальная молодаяженщина. Мне нравится то, что нравится людям, среди которых я выросла. Ялюблю танцы, теннис, театр, люблю хороших спортсменов. Ты прав, с тобой мневсегда было скучно. То, что тебе нравится, для меня пустой звук, и я об этомне жалею. В Венеции ты таскал меня по бесконечным музеям, когда мне гораздоинтереснее было бы играть в гольф в Сандвиче {Сандвич - городок на югеАнглии, славившийся своими площадками для игры в гольф.}. - Знаю. - Мне очень жаль, что я не оправдала твоих ожиданий. К сожалению, какмужчина ты всегда был мне противен. За это ты вряд ли можешь меня осуждать. - Я и не осуждаю. Китти легче было бы справиться с такой ситуацией, если бы онзлобствовал, бушевал. За это она могла бы отплатить той же монетой. В егосдержанности было что-то сверхчеловеческое, и никогда еще он не вызывал унее такой ненависти. - По-моему, ты вообще не мужчина. Почему ты не вломился в спальню,когда знал, что я там с Чарли? Мог хотя бы попробовать исколотить его.Побоялся, да? Но не успела она это выговорить, как залилась краской - ей сталостыдно. Он не ответил, но в его глазах она прочла ледяное презрение. Нагубах его промелькнула тень улыбки. - Возможно, мне, как некоему историческому персонажу, гордость непозволяет лезть в драку {В своей речи, произнесенной в Филадельфии 10 мая1915 года, президент США Вудро Вильсон, отстаивая нейтралитет США в первоймировой войне, сказал: "Бывает, что человеку гордость не позволяет лезть вдраку".}. Китти, не придумав ответа, только пожала плечами. Еще минуту он неспускал с нее неподвижного взгляда. - Кажется, я сказал все, что хотел сказать. Раз ты отказываешься ехатьсо мной в Мэй-дань-фу, я подаю на развод. - Почему ты не согласен, чтобы истицей была я? Наконец-то он отвелглаза. Он откинулся в кресле, закурил. Молча докурил сигарету до конца. Потом бросил окурок, улыбнулся и опятьпосмотрел на Китти. - Если миссис Таунсенд заверит меня, что разведется с мужем, и если ондаст мне письменное обещание жениться на тебе не позже чем через неделюпосле того, как оба судебных решения вступят в силу, тогда я выполню твоюпросьбу. Что-то было в его тоне обескураживающее. Но чтобы не уронить себя, онаприняла его слова милостиво и с достоинством: - Ты очень великодушен, Уолтер. К ее удивлению, он громко расхохотался. Она вспыхнула от гнева. - Чему ты смеешься? Не вижу ничего смешного. - Прошу прощенья. Видно, чувство юмора у меня несколько своеобразное. Она нахмурилась. Хотелось сказать ему что-нибудь злое, обидное, ноничего подходящего не пришло в голову. Он взглянул на часы. - Ты смотри не опоздай, если хочешь застать Таунсенда на работе. Еслиты решишь ехать со мной в Мэй-дань-фу, выезжать нужно послезавтра. - Ты хочешь, чтобы я ему сказала сегодня? - Да, чем скорее, тем лучше. Сердце у нее забилось. Беспокойства она не ощущала, но что-то... что-тотут было не так. Жаль, что у нее нет времени, - Чарли следовало быподготовить. Правда, в нем она вполне уверена, он любит ее не меньше, чемона его, стыдно было даже усомниться в том, что он ухватится за этувозможность обрести свободу. Она горделиво повернулась к Уолтеру. - Ты, видимо, не знаешь, что такое любовь. Ты даже отдаленно непредставляешь себе, какое чувство связывает меня с Чарли. Только это и имеетзначение, и нам ничего не стоит пойти на любую жертву, какой наша любовьможет потребовать. Он молча отвесил ей легкий поклон, а потом провожал ее глазами, покаона неспешной поступью не вышла из комнаты.
