Но мужество миссис Гарстин поистине достойно восхищения. В том кругу, вкотором она вращалась и который для нее представлял весь мир, она от всехсумела скрыть, как тяжело ей далось крушение ее заветных планов. Старательнорассчитывая каждый шиллинг, она продолжала устраивать званые обеды ипо-прежнему, принимая гостей, бывала весела и радушна. Она в совершенствевладела искусством пустой болтовни, которая у них именовалась светскойбеседой. Она была незаменимой гостьей там, где другим такая болтовня недавалась, у нее всегда находилось о чем поговорить, неловкое молчание онаумела сразу прервать каким-нибудь подходящим к случаю замечанием. Увидеть мужа членом Верховного суда она уже почти не надеялась, но онеще мог рассчитывать на должность судьи в каком-нибудь графстве, а на худойконец - на пост в колониях. Пока же она утешилась тем, что его назначиливыездным мировым судьей в каком-то городке в Уэльсе. Но все свои надежды онатеперь возложила на дочерей. Удачно выдать их замуж - вот возмещение,которого она ждала за долгие годы бесплодных усилий. Дочерей было две: Киттии Дорис. Дорис всегда была дурнушкой - слишком длинный нос, нескладнаяфигура; для нее миссис Гарстин не метила высоко - в женихи мог сгодитьсялюбой молодой человек со средствами и приемлемой профессией. Зато Киттиросла красавицей. Это стало ясно, еще когда она была маленькой девочкой, -большие темные глаза, живые и лучистые, вьющиеся каштановые волосы срыжеватым отливом, прелестные зубы и изумительная кожа. Черты лица оставлялижелать лучшего: подбородок был слишком широк и нос, хоть и не такой длинный,как у Дорис, все же великоват. Главный секрет ее красоты - молодость, думаламиссис Гарстин и чувствовала, что Китти следует выдать замуж, пока необлетело это раннее цветение. Когда она стала выезжать в свет, она былаослепительна - кожа и румянец как у ребенка, к тому же влажные глаза междудлинных ресниц сияют как звезды, взглянешь на них - сердце замирает. А дочего весела, до чего кокетлива! Миссис Гарстин сосредоточила на ней всюлюбовь, на какую была способна, - любовь жесткую, практичную, расчетливую.Она опять лелеяла честолюбивые мечты - эта ее дочь должна сделать не простохорошую, а блестящую партию, на меньшее она не согласна. Китти, которой с детства внушили, что она будет красавицей,догадывалась о честолюбивых замыслах матери. Они совпадали с ее желаниями.Она стала выезжать, и миссис Гарстин всеми правдами и неправдами добывалаприглашения на балы, где ее дочь могла познакомиться с подходящимимужчинами. Китти произвела фурор. Красивая, к тому же не скучная, она оченьбыстро пленила десятка полтора мужчин. Но подходящих среди них не было, иКитти, хоть и была со всеми одинаково мила и приветлива, ни одному неоказывала предпочтения. По воскресеньям в гостиную в Саут-Кенсингтоне валомвалили влюбленные молодые люди, но миссис Гарстин с одобрительной улыбочкойотметила, что Китти и без ее помощи умеет держать их на расстоянии. Китти сними флиртовала, для забавы сталкивала их лбами, но, когда они делалипредложение - а без этого не обходилось, - отказывала им тактично, норешительно. Так прошел и ее первый, и второй сезон, а идеальный поклонник все непоявлялся на горизонте; но Китти была молода, и миссис Гарстин рассудила,что время терпит. Своим знакомым она разъясняла, что, по ее мнению, девушки,которые выходят замуж до двадцати одного года, достойны жалости. Однакоминовал и третий год, и четвертый. Некоторые из прежних вздыхателей сделалипредложение по второму разу, но они все еще были бедны; предложили руку исердце два-три совсем зеленых юнца, моложе Китти, а затем - некий отставнойчиновник гражданской службы в Индии, награжденный орденом Индийской империи,тому было пятьдесят три года. Китти по-прежнему много танцевала, ездила натеннисные турниры и на крикетные матчи, на скачки в Аскот и на регаты вХенли; она от души наслаждалась жизнью, но ни один мужчина судовлетворительным доходом и положением в обществе так и не предложил ейстать его женой. Миссис Гарстин начала нервничать. Она заметила, что Киттистали оказывать внимание мужчины лет сорока и старше, и уже не разнапоминала дочери, что красота ее через год-другой поблекнет и что к каждомусезону подрастают новые дебютантки. В семейном кругу миссис Гарстин нестеснялась в выражениях и однажды без обиняков заявила дочери, что такнедолго и остаться на бобах. Китти только плечами пожала. Она-то считала, что все так же хорошасобой, возможно даже еще похорошела, поскольку за четыре года научиласьодеваться, а времени впереди достаточно. Если б ей хотелось выйти замужтолько для того, чтобы быть замужем, нашлось бы сколько угодно желающих хотьзавтра вести ее под венец. А рано или поздно подходящий претендент не можетне появиться. Однако миссис Гарстин оценивала обстановку более трезво:негодуя в душе на красивую дочку, упустившую время, она немного снизила своитребования и, вспомнив о существовании мужчин, зарабатывающих на жизнь тойили иной профессией (раньше, в гордыне своей, она эту категорию вообщеотметала), стала присматривать для Китти какого-нибудь молодого юриста илибизнесмена, способного, на ее взгляд, добиться успеха. Китти минуло двадцать пять лет, а она все еще не была замужем. МиссисГарстин совсем извелась, и нередко ее разговоры с дочерью принимали оченьнеприятный оборот. Она спрашивала, долго ли еще Китти намерена сидеть на шееу отца. Он, мол, и так живет не по средствам, чтобы предоставить ей большевозможностей, а она ими не пользуется. Миссис Гарстин ни разу не подумала,что, может быть, это она сама своей излишней предупредительностью отпугнулане одного сына богатых родителей или наследника титула, которых такбеспардонно поощряла. Неудачу Китти она приписывала ее глупости. А тутподошло время вывозить в свет Дорис. У Дорис по-прежнему был длинный нос инескладная фигура, и танцевала она плохо. И в первый же сезон обручилась сДжеффри Деннисоном. Он был единственным сыном процветающего хирурга, вовремя войны получившего титул баронета. Джеффри предстояло унаследовать этоттитул (конечно, медицинский баронет - это не Бог весть что, но титулкак-никак есть титул), а также весьма солидное состояние. Китти с перепугу вышла замуж за Уолтера Фейна.
Познакомилась она с ним совсем недавно, особенного внимания ему неуделяла. Она даже не помнила, когда впервые с ним встретилась, он сам ужепосле их помолвки сказал ей, что это произошло на одном балу, куда егопривели какие-то знакомые. В тот вечер она его, можно сказать, вообще незаметила и если танцевала с ним, так только потому, что по доброте сердечнойтанцевала со всеми, кто ее приглашал. Она и не узнала его, когда дня черездва, на другом балу, он подошел и заговорил с ней. А потом заметила, что онбывает во всех домах, куда она ездит, и однажды смеясь сказала ему: - Вы знаете, я с вами танцевала не меньше десяти раз, не мешало бы мнезнать, кто вы есть. Он был явно поражен. - Как, вы не знаете? Ведь нас знакомили. - Ой, люди всегда говорят так невнятно. Я бы не удивилась, если б и выне знали мою фамилию. Он улыбнулся. Лицо у него было серьезное, даже немного суровое, ноулыбка очень славная. - Конечно, я ее знаю. - Он сделал паузу, потом спросил: - А вы нелюбопытны? - Не больше, чем всякая другая женщина. - И вам даже не пришло в голову кого-нибудь спросить, кто я такой? Забавно, подумала она, неужели он воображает, что это может ееинтересовать? Но она не любила обижать людей и одарила его своейослепительной улыбкой, а ее глаза, два озерка в чаще деревьев, так илучились добротой. - Так как же вас зовут? - Уолтер Фейн. Ей было непонятно, зачем он ездит на балы. Танцевал он неважно и,видимо, мало с кем был знаком. Мелькнула мысль, что он влюблен в нее, но онатолько пожала плечами: некоторым девушкам кажется, что в них все влюблены,она всегда считала, что это глупо. Но Уолтер Фейн стал изредка занимать еемысли. Он вел себя совсем не так, как все те молодые люди, которые за нейухаживали. Те сразу признавались в любви и выражали желание поцеловать ее,многие и целовали. А Уолтер Фейн никогда не говорил о ней и очень мало осебе. Он вообще был неразговорчив, но это ее не смущало: она всегда находилао чем поболтать, и было приятно, что он смеется ее шуткам; но если онговорил, то говорил неглупо. Наверно, был из робких. Выяснилось, что онживет на Востоке, а в Англию приехал в отпуск. Однажды в воскресенье он появился у них в гостиной. Собралось человекпятнадцать гостей, он посидел немного, явно стесняясь, потом ушел. Позжемать спросила ее, кто он такой. - Понятия не имею. Это ты его пригласила? - Да, я с ним познакомилась у Бэддели. Он сказал, что встречался стобой на балах. Я сказала, что по воскресеньям всегда рада гостям. - Фамилия его Фейн. Он служит где-то на Востоке. - Да, он доктор. Он в тебя влюблен? - Честное слово, не знаю. - Пора бы знать, как бывает, когда молодой человек в тебя влюблен. - Если б и был влюблен, замуж за него я не пошла бы, - небрежно бросилаКитти. Миссис Гарстин промолчала. Молчание было неодобрительное. Киттивспыхнула: она уже знала, что матери дела нет, за кого она выйдет замуж,лишь бы сбыть ее с рук.
В течение следующей недели она встретила его на трех балах, и теперьон, поборов, вероятно, свою робость, кое-что рассказал о себе. Да, у негомедицинское образование, но он не практикующий врач, а бактериолог (Киттиочень смутно представляла себе, что это такое) и служит в Гонконге. Осеньюон туда возвращается. О Китае он говорил охотно. Китти давно взяла заправило делать вид, будто ей интересно все, что ей рассказывают, но жизнь вГонконге и правда показалась ей привлекательной: там, оказывается, были иклубы, и теннис, и скачки, и поло, и гольф. - А танцуют там много? - По-моему, да. И зачем он все это ей рассказывает? Он как будто ищет ее общества, нони разу ни пожатием руки, ни словом, ни взглядом не дал понять, что она длянего нечто большее, чем знакомая девушка, с которой можно потанцевать. Вследующее воскресенье он опять к ним пришел. Случайно дома оказался ее отец- шел дождь, играть в гольф было нельзя, - и они с Уолтером Фейном долгобеседовали вдвоем. Позже она спросила отца, о чем они разговаривали. - Он, оказывается, служит в Гонконге. С тамошним главным судьей мыдавнишние приятели, вместе учились. Этот молодой человек показался мне наредкость серьезным и умным. Она знала, что, как правило, отцу бывало до смерти скучно с молодымилюдьми, которых он ради нее, а теперь и ради ее сестры столько лет былвынужден занимать разговорами. - Мои молодые люди не часто тебе нравятся, папа. Его добрые усталыеглаза обратились на нее. - Ты уж не собираешься ли за него замуж? - Ни в коем случае. - Он в тебя влюблен? - Что-то незаметно. - Он тебе нравится? - Да не особенно. Он меня почему-то раздражает. Он был совсем не в ее вкусе. Небольшого роста, но не коренастый, скореехудощавый; смуглый, безусый, с очень правильными, четкими чертами лица.Глаза почти черные, но небольшие, не слишком живые, взгляд упорный, в общемстранные глаза, не очень приятные. При том, что нос у него прямой,аккуратный, лоб высокий, рот хорошо очерчен, он должен бы быть красив. Аего, как ни странно, красивым не назовешь. Когда Китти стала о немзадумываться, ее поразило, какие хорошие у него черты лица, если брать их поотдельности. Выражение у него было чуть язвительное. Узнав его поближе,Китти почувствовала, что ей с ним как-то неловко. В нем не было легкости. Сезон подходил к концу, они часто видались, но он оставался все такимже отчужденным и непроницаемым. Он не то чтобы робел перед ней, но держалсянесвободно и в разговоре по-прежнему избегал личных тем. Китти пришла квыводу, что он нисколечко в нее не влюблен. Сейчас он не прочь беседовать сней, но в ноябре, когда вернется в Гонконг, он и думать о ней забудет. Неисключено, что в Гонконге у него есть невеста - какая-нибудь сестрамилосердия в больнице, дочка священника, работящая, скучная, некрасивая, сбольшими ногами. Вот такая жена ему и нужна. А потом состоялась помолвка Дорис с Джеффри Деннисоном. У Дорис ввосемнадцать лет вполне приличный жених, а ей, Китти, уже двадцать пять, и унее никого, даже на примете. А вдруг она вообще не выйдет замуж? За весьэтот год ей сделал предложение только двадцатилетний юнец, еще учится вОксфорде. Не брать же в мужья мальчика на пять лет моложе себя! В прошломгоду она отказала кавалеру ордена Бани, вдовцу с тремя детьми. Пожалуй, зряотказала. Мать теперь поедом ее будет есть, а Дорис... Дорис, которую всегдаприносили в жертву, потому что блестящее замужество прочили не ей, а Китти,- Дорис, можно не сомневаться, будет торжествовать победу. У Китти больносжималось сердце.
Но как-то днем, по дороге домой из магазина Хэррода, она встретила наБромтон-роуд Уолтера Фейна. Он остановился, заговорил с ней, спросил как бымимоходом, не хочет ли она пройтись по Гайд-парку. Домой ее не тянуло - вэти дни ее ждало там мало приятного. Они пошли рядом, как всегдапереговариваясь о том о сем, и он между прочим спросил, где она думаетпровести лето. - О, мы всегда забираемся в какую-нибудь глушь. Понимаете, папа страшноустает за зиму, и мы стараемся выбрать самое тихое местечко. Китти хитрила - она отлично знала, что работы у ее отца не так много,чтобы ему валиться с ног от усталости, да к тому же при выборе летнегопристанища никто не стал бы считаться с его удобствами. Но _тихое_ местечкоозначало _недорогое_. - Не находите ли вы, что эти кресла выглядят соблазнительно? - спросилон вдруг. Проследив за его взглядом, она увидела два зеленых кресла, стоявшихособняком на траве, под деревом. - Так давайте на них посидим, - сказала она. Но когда они сели, он словно впал в непонятную задумчивость.Чудак-человек! Впрочем, она продолжала весело болтать и только дивиласьмысленно, зачем он пригласил ее пройтись по парку. Может, вздумал посвятитьее в тайну своей любви к большеногой медсестре в Гонконге? Внезапно онповернулся к ней, перебив ее на полуслове, так что ей стало ясно, что он неслушал. Лицо его побелело как мел. - Мне нужно вам сказать одну вещь. Она бросила на него быстрый взгляд и прочла в его глазах тяжкуютревогу. Голос его прозвучал глухо, не совсем твердо. Но она еще даже неуспела подумать о причине его волнения, как он снова заговорил: - Я хотел просить вас стать моей женой. - Вот уж не ожидала, - сказала она и от удивления уставилась на него вовсе глаза. - Неужели вы не знали, что я вас люблю безумно? - Вы это никак не проявили. - Я очень нелепо устроен. Мне всегда труднее высказать то, что есть,чем то, чего нет. Сердце у нее забилось чуть сильнее. Ей так часто признавались в любви,но либо весело, либо сентиментально, и она отвечала в тон. Никто еще неделал ей предложения так неожиданно и на таких трагических нотах. - Вы очень добры... - протянула она с сомнением. - Я полюбил вас с первого взгляда. Давно хотел признаться, но все немог себя заставить. Она усмехнулась: - Дипломат из вас, прямо сказать, неважный. Она была рада случаю посмеяться - в этот ясный солнечный день в воздухевдруг повеяло предчувствием беды. Он угрюмо нахмурился. - Неужели вы не понимаете? Я не хотел терять надежду. Но теперь вывот-вот уедете, а осенью я должен вернуться в Китай. - Я никогда и не думала о вас в этом смысле, - сказала она жалобно. Он молчал, упорно не поднимая глаз. Очень, очень странный человек. Носейчас, когда он высказался, она ощутила непонятную уверенность в том, чтотакой любви она еще не встречала. Ощущение это вселяло и легкий страх, ирадость. И даже его невозмутимость чем-то ей импонировала. - Дайте мне время подумать. Он и тут ничего не сказал. Не шелохнулся. Что же, он намерен держать еездесь, пока она не надумает? Но это глупо. Она ведь должна все обсудить сматерью. Нужно было встать, как только он заговорил, а она пропустиламинуту, думала, он еще что-нибудь скажет, и вот теперь неизвестно почему нерешается даже пальцем пошевелить. Она не смотрела на него, но четкопредставляла себе его внешность. Никогда бы она не поверила, что может выйтиза мужчину лишь совсем немного выше ее ростом. Когда сидишь рядом с ним,особенно заметно, какие у него правильные черты лица и какие холодные глаза.Странно это, если вспомнишь, что он изнемогает от любви. - Я вас не знаю, совсем вас не знаю, - произнесла она нерешительно. Он посмотрел на нее так, словно и ее вынуждал заглянуть в его глаза. Вних была нежность, которой она раньше никогда в них не читала, но была имольба, как у побитой собаки, и это вызывало легкую досаду. - При ближайшем знакомстве я, мне кажется, не так плох. - Вы, наверно, очень робкий, правда? Да, такого диковинного предложения ей еще никто не делал. Ей и сейчасказалось, что они говорят друг другу все самое неподходящее к случаю. Онанисколько в него не влюблена. И все же что-то мешает ей сразу отказать ему. - Я такой бестолковый, - отвечал он. - Хочу сказать вам, что люблю васбольше всего на свете, но сказать это так трудно. И - тоже странно - почему-то эти слова ее растрогали. Нет, он, конечно,не холодный, просто у него такая невыигрышная манера. Сейчас она, какникогда, сочувствовала ему. Дорис в ноябре выходит замуж. Он в это времябудет уже на пути в Китай, и она, если они поженятся, будет с ним. Неочень-то приятно стоять с букетом на свадьбе у Дорис! Без этого онапредпочла бы обойтись. А потом... Дорис замужем, а она девица! Все знают,что Дорис намного моложе ее, а тут она покажется еще старше, чуть ли нестарой девой. Брак для нее не очень блестящий, но все-таки брак, и к тому жеона уедет в Китай, и то хлеб. А чего только не наговорит мать, если она емуоткажет! Да что там, все девушки, которые стали выезжать в свет одновременнос ней, давно замужем, у многих уже есть дети. Ей до смерти наскучило ходитьк ним в гости и умиляться на их младенцев. Уолтер Фейн предлагает ей совсемновую жизнь. Она поглядела на него с безошибочно рассчитанной улыбкой. - А если б я решила броситься головой в омут, когда бы вы хотели на мнежениться? У него вырвался короткий счастливый вздох, бледные щеки залила краска. - Сейчас. Теперь же. Как можно скорее. В свадебное путешествие уедем вИталию. На август и сентябрь. Значит, не придется проводить лето с родителями в каком-нибудьпасторском домике, снятом за пять гиней в неделю. Перед глазами сверкнулообъявление о помолвке на странице "Морнинг пост" - ввиду того что женихдолжен вернуться на Восток по месту работы, свадьба состоится теперь же.Свою мать она знает - можно не сомневаться, она и по этому случаю сумеетнаделать шума; на какое-то время Дорис, во всяком случае, окажется в тени, акогда будут праздновать свадьбу Дорис, куда более пышную, она, Китти, ужебудет далеко. Она протянула Уолтеру Фейну руку. - Мне кажется, вы мне очень нравитесь. Только дайте мне время к вампривыкнуть. - Значит, согласны? - перебил он. - Похоже, что так.
В то время она его почти не знала, да и теперь, хоть они были женатыуже около двух лет, знала немногим лучше. Поначалу она ценила его доброту,ей льстила его страстность, явившаяся для нее полной неожиданностью. Он былдо крайности внимателен и заботлив, спешил исполнить каждое ее желание.Вечно дарил ей какие-то мелочи. Если ей случалось прихворнуть, никакаясиделка не могла бы лучше за ней ухаживать. Самое скучное ее поручение онвоспринимал как милость. И был безукоризненно вежлив. Вставал, когда онавходила в комнату, подавал ей руку, чтобы выйти из машины; встретив ее наулице, снимал шляпу, никогда не входил без стука к ней в спальню или вбудуар. Обращался с ней не так, как у нее на глазах большинство мужчинобращались со своими женами, а так, будто оба они были гостями в имении уобщих друзей. Все это было приятно, но немножко смешно. Ей было бы с нимлегче, будь он попроще. И супружеские их отношения не способствовалидушевной близости. Его страстность граничила с яростью, истеричностьсменялась слезливой чувствительностью. Ее сбивало с толку, до чего это оказалась эмоциональная натура.Сдержанность его происходила то ли от робости, то ли от многолетнегосамообуздания. И недостойным казалось, что, когда она лежала в его объятиях,он, так всегда боявшийся сболтнуть глупость, показаться смешным, утолив своюстрасть, способен был нелепо сюсюкать. Однажды она жестоко его оскорбила -рассмеялась и сказала, что он болтает несусветную чушь. Она почувствовала,как разом ослабели обнимавшие ее руки, он умолк, а через минуту отодвинулсяот нее и ушел к себе в спальню. Ей не хотелось обижать его, и дня через дваона сказала: - Дурачок ты, да говори все, что хочешь, я не против. Он ответил виноватым смешком. Очень скоро она поняла, что он,несчастный, не умеет отвлечься от себя и это его связывает. Когда накаком-нибудь сборище начинали петь хором, он не мог заставить себя раскрытьрот. Сидел, улыбался, чтобы показать, что ему весело, но улыбка быланаигранная, смахивала на язвительную усмешку, и чувствовалось, что, на еговзгляд, вся эта веселящаяся публика - дурачье. Он не мог заставить себяучаствовать в играх и развлечениях, которые общительная Китти так любила. Напароходе, когда они плыли в Китай, устроили маскарад, но он наотрезотказался наряжаться. И ее раздражало, что он так явно считал все это пустойтратой времени. Сама она готова была болтать без умолку, смеяться по любому поводу. Егомолчаливость сбивала с толку. Выводила из себя его манера оставлять еебеглые замечания без ответа. Правда, ответа они не требовали, но все жекакого-то отклика она ждала. Если шел дождь и она говорила: "Льет как изведра", ей хотелось услышать: "Да, прямо ужас!" А он молчал. Иногда ееподмывало встряхнуть его хорошенько. - Я сказала: льет как из ведра, - повторила она. - Я слышал, - отозвался он с ласковой улыбкой. Значит, он не хотел ее обидеть. Промолчал, потому что нечего былосказать. Но если бы люди говорили, только когда им есть что сказать,улыбнулась про себя Китти, они очень скоро совсем разучились бы общаться.
Все горе в том, решила она, что у него нет обаяния. Потому он непользуется успехом, а что это так - она поняла скоро по приезде в Гонконг.Его работу она представляла себе очень смутно. Зато быстро усвоила, чтоправительственный бактериолог - не Бог весть какая персона. В эту сторонусвоей жизни он, видимо, не склонен был ее посвящать. Всегда готоваязаинтересоваться чем-нибудь новым, она сперва пыталась его расспрашивать. Онотделался шуткой, а в другой раз сказал: - Скучная это материя, долго объяснять. И оплачивается безобразнонизко. Замкнутый человек. Все, что Китти было известно о его прошлом, о егодетстве, учении, вообще о его жизни до того, как он познакомился с ней, онаузнала только потому, что сама его расспрашивала. А его, как ни странно,если что и раздражало, так именно расспросы. И когда она, движимаяестественным любопытством, принималась выпаливать один вопрос за другим, егоответы становились все лаконичнее. У нее хватило ума понять, что вызвано этововсе не желанием что-то утаить от нее, а врожденной скрытностью. Ему тяжелобыло говорить о себе. Он стеснялся, конфузился, просто не умелоткровенничать. Он любил читать, но книги, которые он читал, казались Киттиужасно скучными. Какие-то научные трактаты, а не то книги о Китае илиисторические труды. Он не давал себе отдыха - наверно, тоже не умел. А изигр признавал только теннис и бридж. И как он мог в нее влюбиться? Казалось бы, кто-кто, а она уж никак недолжна была пленить этого скрытного, холодного, застегнутого на все пуговицычеловека. Однако же он, несомненно, любил ее, любил больше жизни. Готов былсделать все на свете, лишь бы угодить ей. Она могла из него веревки вить.При мысли о той стороне его натуры, которая открывалась только ей, онаиспытывала легкое презрение. Возможно, его язвительность, егоснисходительное высокомерие по отношению к людям, которыми она восхищалась,- это всего лишь ширма, скрывающая глубоко упрятанную слабость? Наверно, онужасно умный, думала она, все его, видимо, таким считают; но ей он неказался интересным, разве что очень редко, в обществе считанных людей,которые ему действительно нравились, да и то если бывал в настроении. Он нето чтобы нагонял на нее тоску, она просто была к нему равнодушна.
С женой Чарлза Таунсенда Китти встречалась уже несколько раз, его жеувидела впервые, лишь когда прожила в Гонконге месяца три. Она познакомиласьс ним на званом обеде у Таунсендов, куда приехала с мужем. Китти заранееприготовилась постоять за себя. Чарлз Таунсенд был помощник губернатора, иона твердо решила не допустить с его стороны тогонебрежно-покровительственного отношения, которое при всей своейвоспитанности проявляла к ней миссис Таунсенд. Принимали гостей в большой,просторной комнате, обставленной - как и все гостиные в Гонконге, где ей ужепришлось побывать, - комфортабельно и уютно. Гостей съехалось много. Фейныприбыли последними, когда ливрейные слугикитайцы уже обносили собравшихсякоктейлями и маслинами. Миссис Таунсенд, поздоровавшись с ними, заглянула всписок приглашенных и сказала Уолтеру, с кем ему предстоит сидеть за столом. Китти увидела, что к ним направляется высокий, очень красивый мужчина. - Знакомьтесь, мой муж. - Мне выпало счастье сидеть рядом с вами, - сказал он. Она сразупочувствовала себя легко и свободно, настороженность как рукой сняло. Глаза его улыбались, но она успела заметить в них вспышку удивления.Она прекрасно поняла этот взгляд и еле удержалась от смеха. - Я ни куска не смогу проглотить, - сказал он. - А жаль, обед будетотличный. Дороти в этом знает толк. - Так за чем же дело стало? - Просто грех, что мне не сказали. Кто-нибудь должен был меняпредупредить. - О чем? - Никто ни словом не обмолвился. Откуда мне было знать, что я увижуписаную красавицу? - Что я должна на это ответить? - Ничего. Говорить буду я. И буду повторять это снова и снова. Китти стало интересно, как же все-таки отозвалась о ней его жена. Оннаверняка ее спрашивал. А он, глядя на Китти смеющимися глазами, вдругвспомнил: "И какая же она?" - спросил он, когда Дороти рассказала ему, чтопознакомилась с молодой женой доктора Фейна. "Очень миленькая. Разыгрываетсветскую даму". - "Она была актрисой?" - "Нет, едва ли. Ее отец врач илиюрист, не помню точно". - "Надо будет, очевидно, пригласить их на обед". -"Успеется". Сейчас, когда они сидели рядом, он сообщил ей, что знает Уолтера Фейнас тех пор, как приехал в колонию. - Мы с ним играем в бридж. Он, без всякого сомнения, чемпион здешнегоклуба. По дороге домой она передала его слова Уолтеру. - Ну, это еще не большая похвала. - А он сам как играет? - Неплохо. Даже очень хорошо, когда ему идет карта, а вот если невезет, тут он теряется. - Он играет так же хорошо, как ты? - Насчет себя я не строю иллюзий. Я бы сказал так: я очень хорошийигрок второй категории. Таунсенд воображает, что принадлежит к первой. Ноошибается. - Он тебе не нравится? - Ни да, ни нет. Работник он, говорят, толковый и слывет превосходнымспортсменом. Он меня не особенно интересует. Уже не в первый раз половинчатые суждения Уолтера выводили ее из себя.К чему такая осторожность? Либо человек тебе нравится, либо нет. Ей ЧарлзТаунсенд очень понравился. При том, что она этого не ожидала. Наверно, онсамая популярная фигура в колонии. Губернатор скоро должен уйти в отставку,и все надеются, что Таунсенд займет его место. Он играет в теннис, в поло, вгольф. Держит скаковых лошадей. Всегда готов всем помочь. Презираетволокиту. Нисколько не важничает. Китти понять не могла, почему до сих порвсе эти похвальные отзывы вызывали у нее протест, почему она решила, что онзадается. Глупости, вот уж в чем его не обвинишь. Тот вечер прошел чудесно. Они болтали о лондонских театрах, о скачках ирегате, все было так знакомо, точно встреча их произошла в доме укаких-нибудь друзей на Леннокс-Гарденз; а позже, когда мужчины тоже перешлив гостиную, он не спеша пересек комнату и опять подсел к ней. Ничего такогоуж очень остроумного он не говорил, но несколько раз рассмешил ее. Наверно,все дело в том, как люди говорят. В его низком, бархатном голосе таиласьласка, в добрых синих глазах была неизъяснимая прелесть, от этого с ним былотак легко. Да, ему не откажешь в обаянии, а ведь это самое главное. Росту в нем шесть футов два дюйма, не меньше, вспоминала она, и сложенпрекрасно; видимо, он в отменной форме: одни мускулы, ни капли жира. А какодевается, лучше всех, и все сидит на нем так ловко, все ему к лицу. Хорошо,когда мужчина следит за собой. Она перевела взгляд на Уолтера - вот кому немешало бы немножко подумать о своей внешности. Она отметила и запонкиТаунсенда, и пуговицы на жилете - такие она видела в витрине у Картье. Ясно,что у Таунсендов есть доходы и помимо его жалованья. Загорел он страшно, нои сквозь загар проступает здоровый румянец. И симпатичные аккуратные усикине закрывают полных красных губ. Черные волосы коротко острижены, гладкоприлизаны. Но лучше всего в нем, конечно, эти глаза под густыми косматымибровями - такие синие, такие веселые и ласковые, сразу видно, какой онхороший человек. Она, конечно, сознавала, что произвела на него впечатление. Даже еслибы он не наговорил ей комплиментов, его выдали бы эти потеплевшие отвосхищения взгляды. И пленяла его полная раскованность, никаких тормозов,никакой оглядки. Китти хорошо разбиралась в таких вещах и оценила, как ловкоон умел ввернуть в самый, казалось бы, банальный разговор что-нибудь личное,лестное для нее. На прощание он пожал ей руку крепко, со значением, которогоона не могла не понять. - Надеюсь, мы прощаемся ненадолго, - сказал он светским тоном, аостальное досказали его глаза. - В Гонконге трудно не встретиться, - сказала она.
Кто бы мог тогда предсказать, чем это кончится? Позже он говорил ей,что она уже в тот первый вечер свела его с ума. Что такой очаровательнойженщины он в жизни не видел. Он помнил, как она была одета: на ней было ееподвенечное платье, и он сказал, что вся она была похожа на ландыш. Онапоняла, что он влюблен, до того, как он в этом признался, и, оробев,попробовала держать его на расстоянии. При его пылкости это было нелегко.Она боялась его поцелуев - от одной мысли, что он может ее обнять, у нееколотилось сердце. Впервые в жизни она любила. Это было упоительно. Итеперь, узнав, что такое любовь, она вдруг поняла, как ее любит Уолтер. Онастала ласково его поддразнивать и чувствовала, что ему это приятно. До сихпор она его, возможно, побаивалась, теперь же держалась увереннее. Онаподтрунивала над ним, и забавно было видеть, как он улыбается в ответ,столько было в этой улыбке удивления и счастья. Смотри-ка, думалось ей, этакон скоро станет совсем нормальным. Теперь, когда она узнала, что такоенастоящая страсть, ей нравилось играть на его чувствах - так арфистка легкопробегает пальцами по струнам арфы. Она смеялась, видя, в какое блаженноесмущение это его повергает. И когда Чарли стал ее любовником, она особенно остро ощутила своиотношения с Уолтером как абсурд. Ей трудно было без смеха смотреть на него,такого серьезного, степенного. Сердиться на него она не могла - слишком быласчастлива. Ведь как-никак, не будь его, она не встретила бы Чарли. Какое-товремя она колебалась, прежде чем преступить последнюю черту, - не потому,что не хотела ответить на страсть Чарли, она и сама сгорала от страсти, апотому, что этому противилось ее воспитание, все условности ее прежнейжизни. Впоследствии (а в конце концов все вышло случайно, ни он, ни она этойвозможности не предусмотрели) ее изумило открытие, что она нисколько неизменилась. Она-то думала, что с ней произойдет какая-то сказочнаяметаморфоза, что она станет на себя не похожа; и, взглянув наконец взеркало, даже растерялась, увидев ту самую женщину, что гляделась в негонакануне. - Ты на меня сердишься? - спросил он, и она ответила: - Я тебя люблю. - А не кажется ли тебе, что тянуть так долго не стоило? - Это было просто глупо.
