Царица саамов 22 страница

все не могли надивиться: с чего это вдруг Арбок Перч восседает за столом у

Мари-Луйс?!

Рассветный луч скользнул в помещение через узкое окно. Царица

рванулась ему навстречу и вдруг остановилась. Лицо стало хмурым. Она

поняла, что опьянела и плохо держится на ногах. Это обозлило ее.

— Темно здесь, дайте света!..

Принесли еще свечей, добавили масла в горящие светильники. В зале все

засияло. Царица наполнила свой кубок вином и протянула его Арбок Перчу:

— Ты очень завидный мужчина, Арбок Перч. Кроме супруга, никто и

никогда не пил из моего кубка. А тебя я, вот видишь, жалую. Из чувства

искренней любви и приязни. И знай, раз твои губы касаются кубка богоравной

царицы, ты удостоишься быть среди бессмертных, когда окончится твоя земная

жизнь. Утешайся этим... И еще знай, что я не имею намерения мешать твоим

деяниям, но скорблю, что им не суждено сбыться... Я люблю тебя, мой раб,

ведь со дна жизни вон куда тебя вытащила. И эта любовь моя... Только моя.

Арбок Перч взял протянутый ему кубок и поцеловал царице руку.

Она сгребла в ладонь его шевелюру и воскликнула:

— Пей и проси кровожадную богиню Эпит-Анаит, чтоб вела тебя к

исполнению твоих желаний. Цель твоя уже близка, скоро торжество... Уже

сбывается... Вот оно — в руках...

Никто не заметил, как царица извлекла из складок своего одеяния

небольшой кривой кинжал.

Мари-Луйс рывком притянула к себе Арбок Перча и одним ударом отсекла

его буйную голову...

Горячая кровь брызнула на хлеб.

Наступило утро.

 

 

* * *

 

Весть о бесславной смерти Арбок Перча пришлась по душе Таги-Усаку.

Один соперник пал. Остается еще...

Имя второго Таги-Усак и мысленно не мог произнести, так велик был

ужас от своей дерзости.

Мари-Луйс уже вернулась из Хагтарича в столицу и, казалось, живет

спокойно, повседневными делами и заботами двора.

Таги-Усак, сменив свое жреческое облачение на светскую одежду,

привычную для былых времен его жизни, направился к царице с визитом.

Войдя к ней, он низко и почтительно поклонился.

— Значит, вернулась, божественная. Приветствую тебя!..

— Как видишь, вернулась. С чем приветствуешь-то?

— С тем, что ты уже здесь, что разделалась со своими врагами. Я

восхищен твоей решительностью. Арбок Перч представлял большую опасность

для престола и для твоего царственного супруга.

Таги-Усак хотел было поцеловать царице руку, но она убрала ее и резко

сказала:

— Лобызай мне ноги!

Он снова смиренно опустился на колени и коснулся губами носка ее

обуви.

— Ты, я вижу, тоже вернулся?..

— Я пришел, чтобы испросить у тебя благословения... Сообразно твоему

желанию...

— Мое желание заключается в том, чтобы ты впредь не показывался мне

на глаза.

— Понимаю, — сказал он в ответ. — Таково желание царицы,

сокрушительницы врагов, жестокой правительницы. Но по-иному думает

Мари-Луйс — женщина. Другими чувствами полнится твое сердце, твоя плоть,

твоя душа!..

— Прекрати!

— Ничего ты не в силах утаить от меня, — продолжал Таги-Усак. — О

женщина, несчастное существо, восседающее на троне, ничего ты не

скроешь!..

— О богиня Эпит-Анаит! — воскликнула в свою очередь Мари-Луйс — И

зачем ты только вселила в меня эту слабость!

— Твоя слабость от твоей человеческой сути. Не сердись, что отвечаю

вместо богини, к которой ты обращала свой вопрос. И еще осмелюсь сказать,

моя царица, что эта твоя слабость прекрасна и чиста, как воды Евфрата на

заре...

Мари-Луйс долго была словно в дурмане. Но, придя наконец в себя,

предложила Таги-Усаку сесть. Он опустился на низкую тахту против высокого

кресла, в котором восседала царица, и показал ей маленькую лепную

статуэтку, не больше чем палец.

— Вспомни, великая царица, этого божка, — сказал он тихо. — Ты

подарила мне его, когда еще не была царицей Так вот он, твой бог, глаголет

моими устами, что следует положить конец нашим страданиям.

Мари-Луйс долго смотрела на статуэтку.

— Удивляюсь, зачем ты хранил это бездушное творение.

— Из любви к тебе, о Мари-Луйс.

— Ко мне?!

— Из любви к моей царице...

— Вот так-то! И всегда ты обязан говорить только так.

Вошла прислужница и, поклонившись, пригласила к завтраку. Мари-Луйс

поднялась и сделала знак Таги-Усаку, чтобы следовал за ней.

Они вошли в большой зал. По обе стороны от входа тянулись ряды

тяжелых колонн. А противоположная относительно двери стена сплошь была

увешана изображениями богов и священных животных.

Царица пригласила Таги-Усака за небольшой столик.

Они поели, выпили пива, и после затянувшегося молчания царица вдруг

сказала:

— Говори же, Таги-Усак.

— Да нечего мне сказать.

Мари-Луйс сердито глянула на него.

— Так уж и нечего?.. Есть, безбожная душа. Наверняка есть. И я даже

догадываюсь что. Да, да. Почитатель богов зла! Знаю, как ты, в надежде

облагородить свою нечистую кровь, чего только не делал, чтобы обрести мою

близость, близость возлюбленной дщери богини Эпит-Анаит. Но это тебе уже

никогда не удастся. Потому что хоть ты человек и ученый, и по моей воле

свободный, к тому же верховный жрец царского дома и усыпальницы царей, но

был и останешься рабом. Слышишь, рабом!..

Таги-Усак покрылся холодным потом. Ужасно было то, что сейчас с ним

творилось. Он безмолвно наблюдал за царицей, за ее смятенностью, за тем,

как она менялась в лице. Понимал, что все это — следствие пережитых

страданий и ужасов, и жалел ее. На борьбу с многобожием сила у нее есть,

но во всем другом она бессильна, как бессилен всякий обыкновенный человек.

Мари-Луйс воззрилась на него своими огромными горящими очами.

— Ты безучастен и печален, друг мой?

— Не более обычного, царица.

— Да нет, и этого тебе не утаить. Но о чем печалишься? Что воды наши

отравлены, птицы больше не поют или девушки разучились целоваться?..

Таги-Усак молчал и с горечью думал, что напрасно он пришел сюда.

А царица вдруг, словно ее подменили, сделалась, как в былые времена,

мягкой и ласковой и тихо заговорила:

— Против судьбы не пойдешь. Черная болезнь всеядна и живуча. Я вот

вырвала ее из сердца, кинула в огонь, а она и там ожила. Колдовство, да и

только... Чуется мне, грядет какое-то несчастье. Не видать нам безоблачных

дней. Богиня Эпит-Анаит, верно, нашлет на нас новое испытыние... Ты тоже

предчувствуешь это, друг мой Таги-Усак?

Он внимательно посмотрел на нее:

— Предчувствую, царица...

И гнетущая боль снова объяла его: сказать или не сказать, зачем он

пришел?!

— Я ценю твою откровенность, — услышал он снова голос Мари-Луйс. —

Однако, являя собой благородство и мудрость, ты умеешь сдерживать свои

чувства. Но временами эта сдержанность становится невыносимой...

Таги-Усак с надрывом промолвил:

— Что ты от меня хочешь, великая и могущественная царица?

— Милосердия... Но не того, что дается твоими амулетами... На уме у

тебя не то, что ты изрекаешь. Смотри, сейчас я молю о милосердии, а может

случиться, отсеку его...

— Как отсекла голову Арбок Перча?.. — усмехнулся Таги-Усак и решил,

что он скажет, зачем пришел сюда, как бы это ни было жестоко и гибельно. —

Я правильно тебя понял, царица?

— Может, и да.

— Как бы то ни было, во мне нет зла против тебя. Хотя слышу я каждый

день столько всего недоброго о твоих деяниях...

— Помнишь тот страшный день в храме, когда ты спас меня от жрецов?..

Может, забыл, а? Но я-то — нет.

Опять напоминает, как он некогда, нарушив существовавший обычай,

противостоял тому, чтобы ее девственность была принесена в жертву

храмовникам. А потом... Потом вся жизнь — не жизнь. И чего же она теперь

все укоряет?.. Зачем?.. Знала бы, какая беда на нее надвигается...

— Вырвав меня из лап осквернителей, сам ты и пальцем ко мне не

прикоснулся. Боялся?.. А я, может, очень даже этого желала... Не

воспользовался возможностью, не сорвал с меня пояса девственности, хотя я

пьянила и влекла тебя.

Таги-Усак вскочил и взмолился:

— Избавь меня, жестокая! Избавь! Освободи от служения тебе, чтоб мне

больше не видеться с тобой! Пусть другие жеребцы и быки пируют и

наслаждаются в твоих кущах, в блаженном дурмане твоих райских чар! О

Эпит-Анаит, освободи меня! Молю, освободи!..

Мари-Луйс вскинулась, ноздри у нее затрепетали, как у резвого скакуна

в галопе.

— Ни за что! Поскольку я еще не свободна от адских мук, ты тоже

должен разделять со мной страдания! — крикнула она и в изнеможении рухнула

в кресло.

Воцарилось долго молчание. Таги-Усак дрожал от бессильной злобы и все

думал: сказать или не сказать?.. Пожалеть царицу или вытряхнуть перед ней

мешок сплетен, окунув ее в новое страдание?..

Мари-Луйс, чуть оправившись, спросила:

— Ты что-то имеешь сообщить мне, жрец Таги-Усак? В тебе полыхает

огонь...

— Имею, — кивнул он, ощутив при этом нечто вроде головокружения и

некоторого помутнения разума. — Имею...

— Чувствую, весть горькая?..

— Как яд...

— Ну говори же!..

Таги-Усак, едва сам себя слыша, промолвил:

— Ходят слухи, что дитя твое не имеет сходства с царем-супругом,

Мари-Луйс. Я пришел, чтобы предостеречь тебя...

Мари-Луйс не выказала ни испуга, ни удивления. Она чувствовала себя

сильной, царицею на троне, напротив сидел утративший былое достоинство

ничтожный человек.

— Продолжай, продолжай, жалкий раб! Только на коленях, слышишь? Не

забывай, что ты у царицы.

Ноги у Таги-Усака как подломились. Он упал на колени и снова сказал:

— Твой сын не похож на Каранни. Говорят, что ты зачала его от другого

мужчины...

— Да, да, от другого!..

— Будто бы от хеттского жреца!..

— От хеттского жреца? Которого потом своими руками умертвила? Не так

ли?

— Да, убила его с целью навсегда похоронить страшную тайну.

Мари-Луйс промолчала.

— Ты совершила ужасное, царица! — в безумном исступлении бросил ей

Таги-Усак. — Блудница! Прижила ребенка на стороне! Да ты и не мать! Нет,

не мать!..

Она подняла руку и, указывая на дверь, крикнула:

— Вон отсюда, негодяй! Вон!..

Пятясь назад, Таги-Усак выдавил из себя:

— Арванд Бихуни тому свидетель! Арванд Бихуни!..

 

 

* * *

 

В полночь двери покоев царицы растворились, пропуская Каранни и

верховного жреца Арванда Бихуни. Оба поздоровались: верховный жрец —

поклонившись ей, а Каранни — обняв супругу.

— Ты чем-то встревожена, дорогая?

— Да нет, отчего же, — спокойно, даже с нежностью сказала царица. —

Просто ко мне тут явился один негодяй, и было после него не по себе. И

одиночества стала бояться. Хорошо, что ты пришел! — И, обращаясь к

верховному жрецу, добавила: — Милости прошу. Хоть в Хагтариче ты и не

почтил меня присутствием, когда я карала преступивших наш указ жрецов, но

я продолжаю считать тебя другом и счастлива, что удостоена чести принять в

моем доме столь знатного мужа. Прошу. Я очень хотела тебя видеть, Арванд

Бихуни. Ты свидетель нового события, задуманного с твоего благословения и

вполне достойного тебя. Покорнейше прошу, досточтимый свидетель!..

Царице вполне удавалось казаться веселой и непринужденной. Но только

казаться. То, что она услышала от Таги-Усака, кинжалом вонзилось в

сердце... Выходит, враги не дремлют в своей злобности. Одного за другим

одурманивают ее друзей и приближенных. Но и этого им мало. Пустили дикий

слух о незаконнорожденности сына...

«Я понимаю, куда вы гнете, негодяи! О великий жрец, свидетель своей

же гнусной лжи, которую спешишь разнести повсюду?! Что ж, садись,

мерзкопакостный гость, посмотрим, чья мать родит сына...»

Мари-Луйс незаметно подала знак, чтоб привели ребенка, а сама

занялась гостями.

Арваид Бихуни выразил ей свое одобрение по поводу того, как она

расправилась с предводителем мятежников.

— И ведь рука у тебя, божественная, не дрогнула, когда ты снесла

голову Арбок Перчу. Нежное существо, женщина-мать, а рука не дрогнула,

нет.

— Ты прав, Арванд Бихуни, верно, что не дрогнула, — поддакнула

Мари-Луйс — Она у меня натренирована в борьбе с врагами моего супруга. Не

счесть, сколько довелось ей обезглавить их, передушить, перебить. И

надеюсь, впредь мне еще предстоит сразить не одного врага моего царя. Ты

согласен с этим, Арванд Бихуни?

— Ну конечно же! — поспешил подтвердить великий жрец. — По отношению

к врагам следует быть неумолимым и беспощадным. Не так ли, царь наш?

— Я хвалю тебя, Мари-Луйс, за мужество, — сказал Каранни. — Но иногда

пугаюсь при мысли о том, что могло произойти, если бы ты вдруг не

рассчитала и разбойник разгадал бы твою задумку? Но нет, нет! Такого не

может быть!.. Живи вечно, моя царица!..

Отец не заметил, как сын вошел и кинулся к нему. Только ощутив у себя

на шее тепло детских ладошек, он понял, что его обнимает дитя. А мальчонка

уже приговаривал:

— Ты мой конь, мой резвый скакун! Поиграй со мной!..

И отец уже ничего не видел и не слышал, кроме сына. Мари-Луйс с

трепетом душевным наблюдала за обоими. «О богиня Эпит-Анаит, ты милосердна

и чудотворна! — мысленно взмолилась она. — Смотрите, все люди, смотрите,

как мой сын похож на своего царя-отца! Они оба как две капли воды. О

клеветники, мой меч источится на ваших загривках! Погодите же!..»

Арванд Бихуни сжался в комок на диване, куда его усадили, и хищно

взирал на играющего с отцом ребенка. Безумная злость полнила его глаза

змеиным ядом. Он дрожал как в лихорадке.

Царица все видела, понимала и была довольна тем, что ему явно не по

себе. Она подошла и тихо опустила руку на его плечо. Верховный жрец

вздрогнул и от неожиданности чуть не лишился сознания.

— Ты болен, да? — спросила она с деланным участием в голосе.

— Нет, — пробормотал в ответ Арванд Бихуни. — Хотя этой ночью я в

храме несколько промерз. Но ничего, пройдет...

Царь подвел сына к Арванду Бихуни.

— Вот, дитя мое, — сказал он, — это верховный жрец страны и твой

сородич, тоже царского рода. Приложись к руке святого человека, и пусть он

благословит тебя.

Мальчик сделал было шаг вперед, но протянутой ему руки жреца не

коснулся и почему-то испуганно отпрянул назад. Верховный жрец криво

усмехнулся, но был явно в замешательстве от неожиданной реакции ребенка.

— Мне что-то действительно плохо. Дитя не виновато, что чурается

меня. Я, видно, болен. О маленький наследник, ты будешь помощником своему

отцу, и удвоится сила и величие нашей страны. Прелестное создание. Смотри,

великая царица, как они похожи с отцом. Как две дольки одного яблока...

Глаза царицы затуманились слезой. Она подала знак няне, чтоб увела

мальчика, а сама стала ластиться к мужу. Царь понимал причину ее

неожиданного влечения. Бедная женщина месяцами не видит его. Он занят

войском, государственными нуждами. У человека слишком много забот, а у

царя и вовсе...

Когда стол был уже накрыт, Мари-Луйс предложила гостям свежего пива.

— Сама варила, — сказала она. — Из сисаканского ячменя. Просила

специально привезти мне его из отчего дома. Угощайтесь... Усладись, Арванд

Бихуни, и засвидетельствуй, сколь я умела и искусна. Ты ведь многому

свидетель. Будь свидетелем и в этом.

— Свидетельствую, великая царица, — словно бы не понимая, к чему она

клонит, ответил Арванд Бихуни.

Наведенные сурьмой глаза царицы полыхали огнем. Она с отвращением

разглядывала жреца. Лоб у него блестел, как камень-голыш, извлеченный из

воды после того, как пролежал в ней тысячелетия. Арванд Бихуни и сам

словно многовековая окаменелость, глыба с синюшной головой, которую,

наверно, даже пилой не отпилишь... И однако скоро, очень скоро она

собственноручно снесет ее с плеч...

Такие думы теснились в ней, но сказала она другое:

— Да будет в радость тебе выпитое, Арванд Бихуни! И на пользу.

— Божественный напиток! — причмокивая от удовольствия, льстил ей

верховный жрец. — Такого пива не было даже у хеттского царя.

Мари-Луйс рассказала, что, будучи в плену, она научила жен Мурсилиса

варить пиво, и добавила, что сама еще владеет тайной приготовления миро,

но этим она с хеттскими женщинами не поделилась.

— Я не открыла им секрета, не то что ты, бездумно и охотно

выкладывающий хеттам все важнейшие наши царские тайны.

Арванд Бихуни еще больше посинел и сжался.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду, царица? — резко бросил он. —

Ничего не понимаю. Видно, стар я стал.

Прекрасно все понимал, и, несмотря на наигранное удивление, было

видно, что он чувствует, куда направлено острие удара царицы.

— Я имею в виду тайну сохранения вечной молодости, верховный жрец, —

сбивая его с толку, сказала Мари-Луйс, довольная тем, что может водить за

нос эту воспаленную голову, окуная ее в леденящий холод своей быстро

сменяемой словесной атаки.

И жрец действительно успокоился и облегченно вздохнул...

Царь принялся рассказывать о том, как успешно идет строительство

крепостей в стране, и о том, что в некоторых горных отрогах уже высятся

новые твердыни и в них размещены воинские гарнизоны. Он высказал и свое

заветное желание дополнительно создать большую, численностью не менее

десяти тысяч, конницу. На что верховный жрец не без удивления спросил:

— А откуда ты возьмешь столько воинов, божественный?

— Половину из них — пять тысяч душ — дашь ты, Арванд Бихуни. Из твоих

храмовых служителей. Остальных соберу сам.

Арванд Бихуни, покорно глянув на царя, сказал:

— Высокочтимая царица с такой основательностью разрушила наши храмы и

извела их служителей, что я нищ. Но противиться твоей воле конечно же не

могу, великий царь Каранни.

Мари-Луйс едва сдержала свой гнев. Так уж и нищ, зловонная скверна,

крыса ночная?! И этому тоже свидетель?

Ночь прошла внешне спокойно и дружелюбно, но внутренне все были

напряжены.

Мари-Луйс старалась казаться внимательной по отношению к верховному

жрецу, и он в свою очередь изображал полное расположение. Таким образом

оба с успехом скрывали свою неизбывную обоюдную враждебность.

Наконец царь и Арванд Бихуни поднялись. Пора было расходиться.

Мари-Луйс благословила их и добавила, обращаясь к верховному жрецу:

— Я знаю, Арванд Бихуни, что ты свидетель искренний. Так будь же

таковым перед всем миром, перед народом нашим и засвидетельствуй, как

приветлива и обходительна я была, принимая тебя под сенью своих покоев...

— О, непременно, великая царица! — смиренно склонился перед ней

верховный жрец. — Я провел у тебя счастливейшую ночь...

— И не напомнила тебе, — продолжала царица, — о том, что ты состоял в

сговоре с хеттскими жрецами в трудные для нашего царства времена. Хоть

я-то этому действительно свидетельница, и свидетельство мое неоспоримо.

Так вот, советую тебе избегать ложных утверждений и свидетельств. В небе

есть бог, помни об этом. А еще не забывай, что по законам нашего царства

лжесвидетельство наказуемо четвертованием!..

— К чему ты все это говоришь, царица?

— Подумай и поймешь! — холодно отрезала Мари-Луйс.

Она проводила их до выхода и вернулась к себе.

Уже совсем рассвело.

 

 

* * *

 

Постепенно среди придворных и по всей столице, в старой и новой ее

части, распространилась зловещая молва:

— Дитя у царицы не от царя!..

— О боги, какой позор!..

На всех перекрестках стали судить да рядить. Обвинять царицу в

распутстве. Чем больше поток, тем больше в нем мути и грязи. Положение

становилось угрожающим. И Мари-Луйс неожиданно для себя ощутила вдруг, что

она совершенно беспомощна в создавшемся положении. Всем существом она

слышала крик Таги-Усака: «Арванд Бихуни тому свидетель!..» Вспоминала и

думала: что это было со стороны Таги-Усака по отношению к ней — низменная

мстительность или искреннее желание предостеречь ее, предупредить о

надвигающейся беде?.. Думала и не могла прийти к определенному выводу.

— О единственный и почитаемый мною бог Мажан-Арамазд, положи конец

этим чудовищным ударам судьбы!

Мари-Луйс ужасалась от сознания, что в ее доме ею правят враги,

вонзают когти ей в горло и, что страшнее всего, могут впиться еще и в ее

мальчика.

— Мой несчастный Каранни, ведь это все против тебя, против твоего

царства!

Мари-Луйс сжигала себя в огне своих дум и тревог. Но держалась так,

что окружающие не догадывались о ее страданиях, и внешне выглядела, как и

прежде, энергичной, деятельной и неудержимой в стремлении к достижению

своих целей.

Однако силы иссякали, и Мари-Луйс наконец решила встретиться с

Арвандом Бихуни один на один.

Она пригласила его. Он явился и был принят.

Царица заговорила с ним величественно и властно:

— Не стану обволакивать сладкоречием и пустословием то, что хочу тебе

сказать. И кривить душой, как это любишь ты, Арванд Бихуни, тоже не буду.

Я позвала тебя, чтобы заявить, что ты лжец и заговорщик!

Лицо верховного жреца покрылось испариной.

— Опомнись, царица! Что ты такое говоришь?!

— Ты предаешь своего царя его врагам! Ты изменяешь армянскому

трону!..

Арванд Бихуни подумал, что царицу, наверно, восстановил против него

Таги-Усак. Кто бы еще мог?.. Смиренно опустив голову, он сказал:

— Таги-Усак внушил тебе всю эту несусветицу? О царица, опомнись,

откажись от своих чудовищных обвинений!..

— Таги-Усак сказал только правду. То, что сын у меня не от супруга.

Незаконнорожденный!..

— И однако, великая царица, да онемеет мой язык, это правда, что сын

у тебя незаконнорожденный?.. О прости, прости меня!..

— Разве ты не знал?

— Знать-то знал, но...

— Но молчал? — прервала его царица. — А потом решил наконец поведать

всему царскому двору, да что двору — всему городу, и тем сколотил вокруг

себя настроенных против меня людей. Так ведь? О мерзавец!

И тут Арванд Бихуни взвыл:

— Ты бесчестишь богов, женщина!

— Боги низвергнуты. Не вещай от имени несуществующих богов! Я

уничтожила их вместе с твоими храмами — гнездами всех зол и грехов!

Мари-Луйс подошла к нему вплотную, взяла за ворот и со всей силой

тряхнула:

— О подлое создание! Предатель!..

Верховный жрец бухнулся на колени. Надо любой ценой спасаться,

уносить ноги от этой ужасной женщины. Он стал молить о милосердии,

оправдываться.

— Каюсь, царица! — вопил он. — Пощади заблудшего. Обещаю сделать все,

чтобы пресечь и опровергнуть страшную ложь! Я помогу тебе!

Мари-Луйс потянулась к опоясывающему ее кушаку, в складках которого

прятала кинжал, но ограничилась тем, что ударила верховного жреца носком в

подбородок, и, отойдя, села на свое место. Если его сейчас уничтожить, а

сделать это ей очень просто, то кто же тогда опровергнет чудовищную

ложь, — как она сможет очистить свое дитя, уберечь его?.. Нет, не время

еще уничтожать эту мразь.

Верховный жрец лежал распростертым. Он неспособен был о чем-то

думать, только чувствовал, что отныне с удвоенной силой ненавидит

враждебную к богам царицу.

Мари-Луйс сделала ему знак, чтоб поднялся.

Арванд Бихуни встал, оправил свое облачение и хотел сесть, но царица

не разрешила:

— Стоять! Ты не заслуживаешь того, чтобы сидеть в моем присутствии.

Верховный жрец понял, что на этот раз спасен, но все же спросил с

деланной робостью:

— Какую смерть ты мне определяешь, царица?

Мари-Луйс не мигая глядела на него. «О дитя мое, единственное счастье

жизни, я обязана спасти тебя, пусть даже ценою своей жизни!..»

После долгой паузы она сказала в ответ на вопрос жреца:

— Ты не стоишь того, чтобы твоя мерзкая жизнь кончилась от моей руки,

Арванд Бихуни.

— А чего же я вообще стою?..

Царица не ответила. Онемела от боли и тревоги. С трудом придя в себя,

она сказала:

— Ты обязан опровергнуть свою ложь.

— Исполню непременно, царица!..

— Никто!.. Слышишь, никто из тех, кто распространял эту ложь, даже

те, кто хоть краем уха ее слыхали, не должны остаться в живых. И умертвишь

их ты!..

— Будет исполнено, великая царица.

— А теперь сгинь с моих глаз.

Арванд Бихуни поклонился и вышел.

Царица направилась в детскую. Ребенок безмятежно спал с выражением

ангельской невинности на лице. Его черные кудри были схвачены обручем,

увенчанным золотой птичкой.

Мари-Луйс опустилась перед кроваткой на колени.

— О дитя! Мое несчастное дитя!..

И эту ночь, и весь следующий день Мари-Луйс не отходила от сына.

Рассказывала ему легенды и сказки, запомнившиеся еще из детства в далеком

отчем горном крае, играла с ним. И то и дело надевала ему на голову корону

и любовалась.

Мальчик безудержно веселился.

 

 

* * *

 

Дни проходили в стенаниях и страданиях.

Во дворце, в старом и новом храмах каждый день кто-нибудь умирал. То

два-три жреца, то кто-то из придворных. Умирали скоропостижно, загадочно и

таинственно.

Мари-Луйс знала обо всем происходящем: Арванд Бихуни держит свое

обещание...

В один из дней царица попросила привести к ней лучшую в городе

жрицу-гадалку. Раньше она никогда такого не делала, всегда порицала

разного рода вещунов-предсказателей. Но сейчас сердце занозой пронзала

такая боль, что надо было любой ценой, пусть хоть ценой самообмана, чуть

успокоиться, погасить огонь души.

Гадалка явилась во всеоружии, с гордым сознанием значимости своего

ремесла. Мари-Луйс сорвала два крупных камня с короны и положила их на

протянутую ладонь жрицы.

— Погадай, что ждет меня завтра, и постарайся хоть отчасти

приблизиться к правде, если можешь. Не лги.

Жрица рассмеялась.

— Да весь мир — это гнездо лжи, царица. Все мы друг друга обманываем.

Я — тебя, ты — кого-то другого, а тот — еще кого-нибудь. Так все во лжи и

пребываем, до самых богов...

— Ладно, ладно, гадай, — прервала ее царица. — Только покороче.

— А что, если мое гадание напугает тебя?

— Царицы не из пугливых.

— Я имею в виду испуг матери.

— Если она мать, то дважды царица.

Гадалка извлекла из кожаной сумы разную ветошь, расстелила все на

ковре и стала носиться вокруг вприпрыжку, то что-то шепча, то всхлипывая,

и при этом ужасно гримасничая.

Наблюдая за ней, царица невольно испытывала чувство омерзения.

Наконец гадалка изрекла:

— Ты погибнешь от низвергнутых тобою идолов! Произойдет это велением

богов!..

Мари-Луйс тихо вздохнула.

— А мой сын?..

— Он будет жить. И придет время, заменит отца своего на троне, станет

царем.

Словно глыба свалилась с души Мари-Луйс, так ей вдруг стало легко. И

мир засиял...

— Кто глаголет твоими устами?

— Боги, которых ты низвергла, царица.

— Так разве они еще есть?..

— Есть, есть, царица. Все до единого. Даже богам не дано низвергнуть

богов в единоборстве...

— Однако, — прервала царица, вновь обретая покинувшие было ее силы, —

говоришь, велением богов все произойдет? А может, по злой воле верховного

жреца Арванда Бихуни?

— Верховный жрец наш, Арванд Бихуни, святой. И он ведь в

отшельничестве. Из-за тебя покинул город, нашел, говорят, приют у

бежавшего еще ранее жреца Таги-Усака, неведомо, где именно.

Царица пристально посмотрела на закутанную во все черное, до самых

глаз, маленькую гадалку. Но та даже не моргнула.

— Арванд Бихуни предатель, злая душа. Он должен сгинуть, если не

опровергнет свою ложь.

— Святые не лгут, — сказала жрица-гадалка. — Не безумствуй, великая

царица. Твое дитя вне опасности. Его жизни ничто не угрожает.