Эвритмия как видимая речь 5 страницаМы можем, таким образом, сказать, что именно в немецком языке проявляется пластика, образование форм. Это в нем особенно сильно выражено. Поэтому мы в нем встречаем очень много слов, связанных с междометиями, что весьма характерно. Разберем слово «rascheln» (шелестеть, журчать). Да, совершенно нет необходимости, чтобы это была змея. Даже если под листвой находится мышь и беспокойно бегает взад-вперед, то слышится: что-то с шумом вертящееся (R), тогда становится не по себе, удивляешься (Б-A), тут оно сдувается прочь (Sch). Дело не кончается на этом. Шум нас затрагивает, но мы его стойко выдерживаем (E). Оно, однако, прижимается, льнет, протискивается, прижимаясь. Где только есть пустое пространство, там проскальзывает, то глубже, то выше (L). И, когда все кончилось, тогда мы понимаем: (N). Ну вот, я вам показал пластику слова «rascheln». Итак, вы можете найти очень многое, что отвечает пластике языка, пластичности языка, и в этом состоит удивительная особенность немецкого языка. Что эвритмия с наибольшей легкостью могла возникнуть именно в немецком языке — для этого, пожалуй, имеет значение то обстоятельство, что эвритмия является пластикой в движении и что еще до сего времени пластика в движении может быть создана с наибольшей легкостью именно из немецкого языка. Первоначально все языки обладали подвижной пластикой. Некоторые языки имеют, конечно, сильно музыкальный характер, как, например, мадьярский. В немецком же языке музыкального немного, но зато гораздо больше пластического. И именно в этом слове «rascheln», как и в «husch-husch» вы можете получить отчетливое ощущение сдувающего, свевающего характера звука Sch. Древние евреи ощущали веяние Иеговы в ветре: Seh. Это вызывается, конечно, и тем, что возникает пластика звука Sch. Делать это надо быстрым темпом, тогда это настоящее «rascheln», и вы тогда в точности чувствуете то, что заключается в словах; слышится форменное шуршание. Я так же говорил вам вчера, как надо понимать звук Z. Я говорил, что в переживании Ж лежит ощущение чего-то, как легкость подступающего к вам. И в этом переживании — в подступающем, в берущем cвое начало из легкости — лежит пластика Ж. Если мы присмотримся к Ж, то оно нам представится, как если бы перед нами был ребенок, который потерял только что купленную ему вещь, чувствует себя поэтому ужасно несчастным и плачет. А мы вместо наказания хотим его успокоить. Положим, например, что перед ребенком стоит не отец или мать, а тетка или бабушка и пробует, как это обычно делают тетки или бабушки, занять определенное отношение к ребенку (который просто без ума!) Жест, особенно правой, рукой: «деточка, ну ничего!». Хорошо, если вы запомните эти маленькие истории. Вы должны ощущать Z, главным образом, в руке (in Arm), не в кисти, а именно в нижней части руки. Ну, мои милые друзья, на этом мы, по сути, закончили рассмотрение отдельных звуков, как таковых. Дальнейшая наша задача заключается в том, чтобы правильным путем проникнуть в то, каким образом можно представить взаимосвязи звуков между собой. При этом мне хотелось бы касаться время от времени и других областей. В соответствующих местах я буду переходить от художественной к педагогической и лечебной эвритмии. Вы увидите тогда, что педагогическое вытекает из существа звуков, которые мы только что прошли. Совершенно очевидно, что для педагогических целей надо использовать те слова, которые, по возможности, несут еще в себе ощущения, исполнены чувством. Действительно, реально войти в эту наполненность чувством, и благодаря этому вызывать то, что должно быть пережито: ведь эвритмия — это язык, который можно понять в совершенстве, только если отдаться непосредственному ощущению. Если вы это сделаете по возможности отчетливее, окончательней, то встретите это уже в слове «rascheln». Вы должны все время помнить и представлять, что это не просто объективный процесс, но процесс, пронизанный чувством. Я в дальнейшем скажу еще, что заключается в этом слове «rascheln», когда его эвритмизируют. Вы тогда ощутите, как много в нем заключается. (Эвритмический показ этого слова). Обратите внимание на нос, который между Sch и E поворачивается к шелесту! Вы видите, таким образом, что включая субъективные ощущения, вы можете в эвритмии проникнуть во все. Возьмем другое слово, характерное оказываемым действием. Я говорил вам, не правда ли, что в С [ц] — а еще сильнее в R — заключается власть над материей, идущая из духовного. Представьте себе, что перед вами какой-нибудь крикун, ну, положим, настоящий негодник, который представляется вам весьма материальным и вы чувствуете по отношению к нему некоторую боязнь. Вы не очень хорошо справляетесь с ним, хотя и стараетесь устоять против него, но хотели бы убрать — сдуть его прочь; вы говорите ему эвритмически: «rusch»! Это всегда возможно — почувствовать такие вещи: вам противно, вы стараетесь напряженно уйти в себя от того, кому вы говорите «Rusch!», но, вместе с тем, вы чувствуете, что у него известная власть над вами. Надо это проделывать так, чтобы было ясно видно Sch на конце. Вы видите, успокоение заключается в «rusch!», именно в том, что вы хотите это сдуть прочь. Если вы хотите поступать педагогически, то должны стараться выбирать те слова, в которых, безусловно, можно еще ощутить пластику формообразования, с одной стороны, и внутреннюю жизнь, которую при этом ощущают, — с другой. Но звуки являются ведь отдельными элементарными составными частями эвритмического. Из них должны быть затем составлены слова. Если вы в каком-нибудь слове, скажем, в слове «rascheln» (шуршать), или в каком-либо ином соедините одну за другой эти элементарные составные части, эти звуки всего лишь рассудочно, то из этого еще не получится слова. Слово является ведь в значительно большей степени единым целым, чем это себе представляют. И если бы слово не представляло собой нечто целостное, то не могло бы произойти того, что мы стали такими засохшими в отношении существа языка, какими являемся в настоящее время. Когда мы читаем, то читаем отдельные звуки совершенно неотчетливо, мы скорее скользим по словам, и звуки звучат у нас слабо, так что один сливается с другим, один звук в обычной речи переходит в другой. И надо поэтому обращать внимание не только на изображение отдельных звуков, но главным образом, на изображение перехода от одного звука к другому. И надо поэтому обращать внимание на способ и вид того, каким образом один звук возникает из другого. Хорошо было бы прослеживать, как один звук выходит из другого. Для этого надо было бы, например, брать характерные, часто повторяющиеся слова, которые обязательно заставляли бы чувствовать себя как единое целое, потому что их нельзя было бы разлагать на элементарные составные части. Возьмем, например, такое слово, как «und» (русский союз «и»), просто «und», и попробуем теперь непрерывным, продолжающимся переходом изобразить его; попробуйте прежде, чем вы закончите U начать уже N. Это можно прекрасно сделать в эвритмии: прежде чем закончат U, перейти к N и тотчас же перейти к D: «und». Теперь вы можете изучать эвритмически, как творит внутренняя сущность намерений гения языка. Я вам говорил, что D обозначает указывающее движение. Что вообще обозначает слово «und», когда его употребляют? Допустим: «Sonne und Mond» (солнце и луна). Мы имеем с одной стороны солнце, и с солнца — указывается на луну. Таким образом эвритмия открывает вам изначальные жесты, лежащие в языке. Вот это и должно ощущаться. Посмотрим с этой точки зрения на одно слово, оно и в немецком языке давно утратило свою пластичность, которой оно некогда обладало в высшей степени. Если я говорю «некогда» (einstmals), то это значит не «за несколько столетий», а «в совсем недавнее время». У него была пластичность. Слово это, конечно, относительно новое в современной его форме, но когда оно возникло впервые, оно обладало пластикой. Но и теперь еще, как жаргонное слово, оно сохранило свою пластичность. Надо, конечно, сказать, что мы не должны в наших ощущениях этих вещей чувствовать себя стесненными (совершенно, впрочем, правомерными, обоснованными) указаниями филологии. Итак, возьмем это слово «Mensch» (человек), представим его эвритмически и несколько сократим Sch, так, чтобы оно звучало коротко: «Mensch». Тут у нас отчетливо слышится сдувающее в конце. На что указывает нам такое изображение человека? Оно затрагивает мимолетность, непрочность человеческой жизни; человека как существо преходящее. Далее, человек — фигурально — незначительное существо. Вот что нам говорит эвритмический жест, изображающий слово «Mensch». Есть, однако, и в уличном жаргоне слово «Mensch». Оно означает «простая девка", не в худом смысле слова, а просто не имеющую никакого значения женщину: «das Mensch». Тут незначительность выражена очень сильно, и тут трагическое ощущение, которое испытывается при слове «der Mensch», соскальзывает в презрительное значение, когда говорят «das Mensch». Отсюда вытекает остроумная игра слов прекрасного классического изречения, относящегося к некоей женщине: «Nehmt alles nur im allem, sie ist ein Mensch gewesen». (Если вы возьмете все в целом, то она была лишь человеком (девкой). «Ein Mensch» можно в данном случае понимать или «человек», или «девка». Благодаря эвритмической пластике мы имеем, таким образом, возможность при помощи жеста глубоко ощутить смысл и существо, которые лежат в слове. Но мы должны себе уяснить, как эвритмия в состоящем из звуков слове заставляет переходить к внутреннему существу того, к чему это слово относится, и вновь переходить к слову. Проявляющееся в эвритмии различие характера языков вы можете лучше всего воспринять, если посмотрите поставленные рядом изображения, по-видимому, одного и того же явления. (Фрейлен Б. и фрейлейн В., станьте рядом друг с другом и проэвритмизируйте нам: сначала фр. Б. слово «Kopf», затем фр. В. «testa»). Вы видите, что при эвритмизировании «Kopf» у вас возникает чувство, что она хочет передать что-то круглое, что она хочет ваять; при «testa» вы видите, что она желает остаться непременно, безусловно правой! Так вы воспринимаете глубочайший характер того, что хочет выразить существо каждого слова. И надо придерживаться этой линии. Тогда вы увидите, в сколь грандиозной степени интимно выступает в эвритмическом выражении, непосредственно перед вашими глазами, характер различных языков. Вы всегда при этом можете чувствовать, что перед вашим взором выступает характер различных языков. Для наглядного выражения мы можем коротко исполнить эвритмически одно за другим стихотворения на немецком, английском, французском, может быть, также на венгерском и русском, выделяя по возможности все звуки так, чтобы мог обнаружиться их характер. (Выполняются представительницами соответствующих национальностей). Вы заметили, что, например, в английском языке сразу видно его отношение к бушующему морю. Вот это господство над бушующим морем, столь сильно выраженное в характере английского языка, вы с наибольшей отчетливостью усматриваете в эвритмическом изображении. В мадьярском языке выражено то, что мадьяра нельзя представить себе иначе, как твердо поставленным в мир, и, кроме того, в мадьярском языке вы можете выразить рыскание по лесам и рощам. Русский является языком, дающим только намек на внутреннее существо слова, дающим лишь отзвук внутренней сущности слова. Это язык, который еще не достиг существа вещи, который лишь следует чувству этого существа, повсеместно указывая на будущее. И мне хотелось бы, чтобы вы сравнили две вещи, показывающие, сколь сильно проявляется характер языка. Все это надо ощутить, иначе нельзя разобраться в эвритмии. То, что вводится в эвритмию, не может быть только теоретическим, интеллектуальным, оно должно ощущаться, выражаться в чувстве. Сравните эвритмизированное русское стихотворение с французским. Попытайтесь ощутить, насколько они различны (изображается русское стихотворение). Вы видите, что русский язык идет лишь по следам существа слова. Попытайтесь воспринять, как у другого, французского, языка происходит точно пританцовывание спереди — перед существом слова (изображается французское стихотворение). Вы видите, что характеры этих языков относятся друг к другу, как день к ночи, как два противоположных полюса. Если вы обдумаете все, что столь ярко выступает наружу, то должны будете сказать себе: эвритмия вполне обладает тем свойством, которое направлено на совершенно ясное выражение существа, воплощенного в языке и вообще в характере речи. Поэтому она лучше всего выражает то, что лежит за речью и должно выявиться. Возьмем в качестве основной точки этого положения что-нибудь совершенно определенное. Скажем, вы хотите выразить утверждение и отрицание. Вы хотите эвритмизировать и при этом особенно сильно выразить утверждение (das Bejahung). Предположим, что сын покидает родительский дом. Вы уверены, что он возвратится, вернется обратно. «Ты возвратишься ко мне!» — говорит отец. Сделайте-ка «ты ко мне возвратишься!» и выразите отчетливо утверждение. В чем выразите вы утверждение? В шаге. Шаги вперед вправо выражают утверждение, представляя его — уверение — как своего рода I. Итак, утверждение: идут вперед от заднего. Отрицание. Предположим, что ребенку хотят запретить что-то делать: «Ты больше не будешь этого делать!». Если вы хотите, чтобы отрицание было выражено сильно, то должны это выразить, отходя назад влево. Это такие простые вещи. Так можно перейти от того откровения сущности, что лежит в отдельных словах, к лежащей в языке, хотелось бы сказать, внутренней логике. Характер языка обнаруживается при этом еще сильнее. Если обращать внимание на отдельные звуки, то при эвритмизировании стихотворения на каком-нибудь языке выявляется больше характер языка; если же перейти, с другой стороны, к логике, которая выражается в языке (с чем мы еще познакомимся ближе), то больше выявляется характер народа. Перейдем к логике языка; возьмем удивление. Если где-либо встречается связь, выражающая удивление, то вы делаете жест удивления А и должны слить его с другими звуками так, чтобы он находился в них. Это уже дает хорошую основу для изучения того, какова связь звуков с этой характеристикой логически-языкового чувственного содержания (sprachlogisches Gefuehlsinhalt): «Ax, как прекрасно!». Итак, соедините обе эти вещи — то, что вы проделали в виде жеста удивления и звуковое сочетание «ах, как прекрасно!» — так, чтобы и то, и другое было здесь вместе. (В зависимости от чувства, определяюще и окрашивающе в звуковые сочетания могли бы влиться и другие гласные.) Жест удивления, безусловно, должен быть связан с отдельными звуками. Удивление должно входить в образование звуков. Подобные же движения мы будем анализировать завтра.
Лекция пятая Дорнах, 27 июня 1924 г Душевный настрой в поэтическом произведении
Mon милые друзья! Мы продолжаем начатое рассмотрение. Мы перешли от того, что как настрой, настроение, составляет содержание звуков, к более общему характеру того, что выражено в речи. Это, в свою очередь является переходом от чисто звукового к смысловому или к тому, что в речи соответствует чувствованию. Сегодня мы обсудим то, что за пределами звуков определяет душевный настрой в поэтическом произведении. Тут мы, прежде всего, имеем дело с тем, что, до известной степени, может служить для обозначения нюансов и для оттенения того, что воспроизводится в слове (то есть, через организацию звукового элемента). И именно произнося что-нибудь, в момент самого выговаривания слова, мы можем показать интонацией то душевное состояние, которое у нас было, когда мы говорили. Ведь интонация имеет очень важное значение, и когда пишется то, что требует особой интонации, то это отмечается вопросительным или восклицательным знаком и т.п. Что интонация имеет большое значение, можно видеть из следующего простого примера. Кажется, в Сегедине, в Венгрии, была труппа актеров, представляющая шиллеровских «Разбойников». Представление давалось в сарае, примыкавшем к коровнику. Актер знал роль плохо, и суфлера можно было понимать с трудом. В общем, дело было поставлено примитивно. Примитивность усугубилась тем, что перед публикой произошел форменный диспут. Он был вызван тем, что вдруг через стену вломился бык, так, что рога и морда находились на сцене, и стал смотреть. Тогда несколько испуганный актер сказал: «Разве вы правда мой от eц?». Суфлер поправил его, сказав, что надо говорить: «Разве вы правда мой отец?». Режиссеру же не понравилось и это, и он поправил: надо сказать: «Разве в ы правда мой отец?». Вы видите, таким образом, что все дело в ударении. И так как в эвритмии мы можем выразить все, что лежит в основе языка, то должны иметь возможность выразить в ней и то, что в речи обозначается интонацией, а на письме знаками вопросительным и восклицательным. Для этой цели нам служит жест, в котором есть нечто, обозначающее восклицание или вопрос. Это можно представить себе следующим образом. Эвритмизирующий придает правой руке такое положение, левой — такое, а кисть держит следующим образом (несколько обращенной внутрь, со свободными пальцами). Вот такой жест надо делать в соответствующем месте. О цвете я буду говорить позднее. Важно при этом, конечно, чтобы эвритмизирующий всегда правильно находил, в каком месте он может сделать этот жест в связи с остальными. Надо, конечно, предварительно изучить вещь, то есть, с точностью запомнить, в каком месте читающий делает в своей речи задержку, маленькую паузу. Тогда эвритмизирующий отчетливо переходит от движения, лежащего в данном предложении, сперва к относительному, а затем к полному покою, так что действительно останавливается в тот момент, когда делает этот жест. Если я, например, сказал: «Как прекрасно сияет сегодня Солнце! Порадуемся на него!» — тогда надо эвритмически соответствующим образом выразить эти восклицания. Для этого мы задерживаем начатую речь в том месте, где стоит восклицание, сделаем спокойно этот жест и пойдем дальше. Таким образом мы имеем возможность вносить в жест сильные подчеркивания (сильную артикуляцию). Особенно хорошо было бы ввести это, например, в такое стихотворение, как «Ученик колдуна», в котором много восклицаний. Это приняло бы тогда такой вид, который с чисто художественной точки зрения может быть назван юмором. Например, такое место: «В угол! Метлами, метлами вы были!». Тут восклицательный знак надо поставить после «были». Далее следует такая строфа: «Потому что в виде духов...» и т.д. Для самого колдуна это не было бы хорошо, потому что он представляет собой почтенную личность, но если бы вы снабдили жестами восклицания действия ученика, то это было бы очень хорошо. Такой же жест восклицания надо делать и после слов: «ловко попал!» и «я дышу свободно!». Перейдем затем к другому душевному движению, которое мы можем выразить, — к веселости. Характерное движение веселости состоит в том, что, поднявшись на носки, вы пытаетесь сделать соответствующий жест. Таким образом, когда подходит момент, вы должны подняться на носки. Затем, если это, положим, ваша голова (см. рис.), то вы можете придать рукам вот такое положение и, по возможности, раздвинуть пальцы. Это будет движение веселости. Если вы попробуете усилить то, что выражено растопыриваним ваших пальцев, вибрируя ими, то веселость получит еще большее выражение. Такой жест — движение веселости — чрезвычайно приятен и действует совершенно как смех. Возьмем такое предложение: «Он взошел на подиум, но, прежде чем он успел начал доклад, муха села ему на нос! Все были поражены». После «нос» надо сделать жест. Вот, даже вы (обращается к эвритмистке), занимающаяся этим делом, как-то естественно заражаетесь веселым настроением. И эта веселость выражается в указанном жесте, как мне кажется, весьма хорошо. В очень многих случаях речь носит драматический характер (не лирический). Когда вы эвритмизируете что-либо драматическое, то может быть выразительным следующий жест. Представьте себе, что вы опустили вниз предплечье вашей правой руки и показываете при этом вверх (указательным пальцем), а левой рукой упираетесь в бок. Представьте себе этот жест. А дальше представьте, что кто-либо говорит: «Это я сделала бы умнее, чем ты". Слова эти можно эвритмизировать при помощи такого жеста: левая рука сильно изогнута крючком, правая — показывает Вверх; такав жест для выражения «проклятый умник» (Verflucht gescheit). «Восклицательный знак», «веселость» и жест «проклятый умник!» можно видеть в этих формах эвритмических жестов. На следующей фигуре показан жест, который вам следует хорошо изучить. Верхней части руки придают такое положение (см. рис.). Указательный палец протягивают вверх. Особенность этого жеста состоит в том, что он указывает, собственно, на рассудительность («Einsicht» — вдумчивость, понимание). Во всех случаях, когда этот жест применяется, он показывает рассудительность, но лишь тогда, когда палец не указывает, а просто протянут. Но жест рассудительности переходит и в серьезный жест познания. Если вы делаете правой рукой движение вверх, а левую руку держите так, точно отрезаете от нижнего человека человека ритмического и голову (которые главным образом заняты при познавании) кистью руки поддерживая локоть, то есть, делаете так (см. рис.), то получается жест, выражающий познание. Этим жестом познания можно пользоваться, собственно, во многих случаях, потому что каждое слово, указывающее, что вы воспринимаете, что вы что-то в себя приняли, может считаться познанием. И настроение поэтического произведения может быть чрезвычайно подчеркнуто, если, положим, в конце строчки сделать такой жест, выражающий, что соответствующее воспринято. Очень многие поэтические произведения от этого сильно выиграют. Но выиграть они могут и тогда, если, например, в таком произведении, как «Проклятие певца» Уланда: «Es stand in alten Zeiten ein Schloss, so hoch und hehr (стоял когда-то замок высокий и прекрасный)...» — сделать этот жест познания еще до того, как вы приступите к исполнению. Вы увидите, насколько стихотворение от этого выигрывает. Сделайте так, чтобы все ваше тело выражало жест познания. Перейдите вначале от безразличного положения в положение, выражающее познание. Тогда все стихотворение будет вытекать из чего-то, что указывает: оно во всем свеем настроении должно быть воспринято вдумчиво. Вы тогда придадите всему стихотворению некий определенный основной тон. Другим душевным настроем является то, что имеет общепознавательное значение. Этот настрой связан с жестом I — самоутверждение. I — всегда самоутверждение. Но если самоутверждение заключается не в звуке, а выходит за пределы звучания и становится отчетливым душевным выражением, тогда его можно выразить тем, что принимают положение, при котором правая нога согнута в колене. Вы стоите на левой ноге с протянутыми вперед обеими руками, но так, чтобы кисти рук несколько оттягивались назад. Вот это жест резкого самоутверждения. Фр. В., проделайте этот жест, жест мании величия, в конце предложения, которое я скажу: «Разве я не китайский император?!» Вот это настоящий жест. Мы, таким образом, вносим жизнь в изображаемое нами, а существенное и значительное состоит в том, чтобы жизнь была внесена в эти вещи. Я хочу сегодня дать вам такие полные выражения жесты с тем, чтобы вы в последующие дни могли еще многое узреть из этого. Надо еще указать жест, при котором вы принимаете возможно широкую позу и делаете при этом движение алчности (ненасытности) (см. рис.) когда хотят все большего и большего, то есть жест, выражающий сильное желание. Возьмем для примера следующее предложение, а в конце его сделайте этот жест желания большего: «Ты дал мне, дал мне все, о чем я просил». Но не надо выдвигать наружу кисти рук, иначе выходит, что вы отклоняете. Вы хотите большего, и жест, выражающий желание большего, должен направляться внутрь, к себе, а стоять вы должны широко, сильно упираясь обеими ногами. Не требуется, чтобы пользующийся этим жестом ненасытности был сам ненасытным. Им пользуются, когда возникает что-либо, вызывающее ощущение ненасытности, неудовлетворенности, желания большего. Ну, а теперь закончите этим жестом фразу, которую я скажу, так, чтобы между ними не было паузы, чтобы этот жест следовал непосредственно за жестом текста: «Разве должен весь дом захлебнуться?» — и так должно идти далее! В этом выражается ненасытное. Теперь мы подходим к вещам, которые должны ввести нас еще глубже внутрь человека. Тут у нас есть такой жест, который выражает сердечность, то есть то душевное состояние, которое связано с сердечностью (задушевностью), проникновенностью чувствования (Innigkeit des Fuehlens). Эта сердечность чувствования находит выражение в том, что мы опираемся на переднюю часть стопы, пятку несколько поднимаем от пола (но не высоко, потому что, если это будет слишком высоко, уже не будет сердечности, так что пятку надо поднять слегка), делаем оставаясь стоять, а затем мягко сделаем движение обеих рук вперед так, чтобы, при этом, большой палец касался указательного. В этом выражается сердечность, задушевность чувствования, и тогда получается следующий жест. Представьте себе, что здесь, на руках, у вас лежит грудной ребенок и что вы хотите развить в себе, так сказать, сердечное настроение, обращенное к ангелу-хранителю этого ребенка. Тогда вы будете держать ребенка так, и у вас получится жест задушевности. Возьмем для примера какую-нибудь особенно торжественную строфу, и вы в конце сделаете этот жест. Попробуйте эвритмизировать: «Пусть отягченные скорбью придут ко мне». И тепер делайте этот жест. Ну, это вышло лирически. Попробуйте убрать лирику и сделать, так сказать, более монументальный жест. Тогда после жеста сердечности вы можете еще в конце поставить восклицательный знак. Теперь это вышло проникновенно. Сделайте восклицательный знак! Вот так, при соответствующем темпе, можно все это выразить весьма монументально. Сродным сердечности (задушевности), но, вместе с тем, и совершенно отличным от него является приветливое отношение к кому-нибудь, любезность, душевное настроение любезности. Это можно было бы выразить, слегка приподнимая пятку, затем легко поднимая вверх округлую левую руку так, чтобы жест, который мы делали раньше, направлялся вверх, а другой жест (другой рукой) вправо вниз. Тогда это будет жест любезности; делая так, вы должны, конечно, испытывать чувство, что это жест любезности. Важно при этом дер-
Этот жест сообщения делается так: на одной ноге вы должны, конечно, стоять, другую ногу вы должны легко приставить к пятке передней, правую руку вы поднимаете вверх, указывая вперед большим, указательным и средним пальцами; левая рука несколько ниже и тоже легко протянута вперед, ладонь несколько приоткрыта. Затем вы делаете жест, как будто вы протягиваете какой-нибудь дар. Но вы не делаете никакого дара, а делаете лишь сообщение. Бы таким образом одновременно указываете на приносимое вами в дар, а здесь, в левой руке, жест сообщения «я сообщаю». Бот, эти слова выражает жест. Положим, мы имеем следующие слова: «Истинно, истинно говорю вам...». В них лежит воля к сообщению и это такая фраза, которую великолепно можно закончить именно этим жестом. Теперь идет жест, характер которого обрисовывается, когда при соответствующем душевном настроении мы твердо стоим на ногах, прижимая вытянутые руки со сжатыми кулаками (пальцы закрыты без напряжения) к телу и держа голову прямо. А глаза эвритмизирующий должен держать при этом в таком состоянии, чтобы у него было чувство, что он ими ничего не видит, что они застыли. Тогда движение выйдет хорошо. Такое движение надо сделать несколько раз при чтении следующего текста: Бледный лежал больной, Взор его погас, Рыдания окружали его. Особенно выразительными можно сделать эти слова, если эвритмизирующему удастся сделать жест, который я указал, в тех местах, которые я обозначаю точками: Бледный лежал... больной, Взор его... угас, Рыдания... окружали его. Подумайте, какую индивидуальную окраску это может придать словам, как это подчеркивает оттенки. Итак, это — жест печали. Затем мы переходим к жесту, состоящему в том, что мы твердо ступаем на ноги, держим руки протянутыми (откинутыми) назад, кисти рук совершенно назад. Это жест отчаяния. У вас должно быть ощущение, сказывающееся главным образом в мускулах рук, что этот жест выражает отчаяние. Проделаем этот жест отчаяния применительно к первым стихам монолога Фауста. После слова «studiert» сделайте жест отчаяния: Habe ich, ach, Philosophie, Juristerei und Medizin und leider auch Theologie! Durchaus studiert — (Я философию постиг, я стал юристом, стал врачом... Увы! С усердием и трудом. И в богословие я проник...») — вы видите, что когда какой-нибудь жест действительно выражает душевное настроение, то он драматически примыкает к предшествующему. Наше изучение душевных жестов я хотел бы еще несколько оттенить, сказав следующее: изучайте эти жесты, они научат вас выражать душевные настроения пластически, эвритмически. Тогда вы сможете усваивать внутренний лирический или эпический ход стихотворений. Проникнитесь чувством, лежащим в основе жестов, и тогда вы сможете придать эвритмизированию настоящую духовность. Об этом поговорим завтра.
|