Эвритмия как видимая речь 2 страница

В основе этой традиции, которая отмечается в начале Евангелия от Иоан­на, лежит то, что некогда было известно из инстинктивного познания того, что такое Слово, но что в настоящее время больше не известно. Видите ли, идея, понятие «Слово» охватывало некогда в древнем, изначальном челове­ческом воззрении всего человека как эфирное творение.

Так как все вы антропософы, то вам известно, что такое эфирный чело­век. Есть физический человек, и есть эфирный. Физический человек, каким его описывает обычная физиология или анатомия, обладает и с внешней, и с внутренней стороны некоторыми формами, которые изображаются на рисун­ке. При этом не принимают, конечно, во внимание, что этот рисунок изобра­жает только ничтожнейшую часть физического человека, так как он является одновременно жидким, воздушным и тепловым, что обычно, конечно, не изо­бражается на рисунке, когда в физиологии или анатомии говорят про челове­ка. Все же, однако, можно составить себе представление, что такое физичес­кое тело человека.

В данном случае мы имеем второй член человеческой природы — эфирное тело. Если бы его нарисовать, то это эфирное тело представило бы собой нечто чрезвычайно сложное. В устойчивом виде это эфирное тело может быть, в сущности, нарисовано в столь же малой степени, как молния. Когда рисуют молнию, то рисуют ведь не молнию, потому что она находится в движении, охвачена потоком. Поэтому при изображении молнии надо было бы изображать поток, движение. Сколь мало было бы возможно нарисовать молнию, если бы захотели это сде­лать, столь же мало можно зафиксировать и эфирное тело. Эфирное тело нахо­дится в непрестанном движении, в непрестанной подвижности.

Встречаем ли мы, однако, где-либо в мире человека эти находящиеся в движении формы, из которых эфирное тело человека не «состоит», а непре­станно возникает и исчезает? Встречаем ли мы их где-либо так, что можно было бы к ним подойти? Да, мы их встречаем! То, что они существуют, тогда было известно уже древнему интуитивному познанию. Мы их имеем в том — прошу вас, мои милые друзья, обратить внимание, что я выражаюсь точно, поэтому вещи надо принимать столь же точно, как я говорю, — мы их имеем, когда посредством звука придаем форму всему тому, что вливается в содер­жание речи.

Окиньте теперь в духе взором все то, чему вы в звуках речи придаете форму из вашей гортани; эти звуковые формы, используемые для всего, что находит законченное выражение во всем объеме языка. Таким образом, вы охватите взором все, что является составной частью чего бы то ни было, относящегося к речи и исходящего из гортани для ее (речи) потребности. Осознайте затем, что все эти элементы, исходящие из гортани, являются со­ставными частями всего проявляющегося в речи. Осознайте, что все это со­стоит из определенных движений, в основе которых лежат формы гортани и окружающих ее органов. Отсюда все исходит.

Оно исходит, конечно, не сразу. Мы не сразу говорим все то, что лежит в основе речи. В каком, однако, случае, могли бы мы произнести все то, что лежит в основе речи? Мы бы это произнесли, — как ни парадоксально это звучит, но это так, — если бы позволили одновременно прозвучать всем зву­кам от А, В, С до Z. Представьте себе это. Представьте себе, что кто-либо, начиная с А и идя дальше, звук за звуком, конечно, без перерыва, а лишь с соответствующими передышками, заставил бы прозвучать все звуки до Z. Все то, что мы произносим, вписывает в воздух определенную форму, которая невидима, но которую, однако, надо предположить имеющейся налицо и о которой можно было бы подумать, что она зафиксирована при помощи науч­ных средств без начертания ее человеком.

Когда мы выговариваем слово — дерево, солнце... — мы всегда выводим совершенно определенную воздушную форму. И когда мы скажем все это, от А до Z, то получим очень сложную форму. Зададим себе вопрос: что бы образовалось, если бы человек сделал это на самом деле? Это должно быть сделано в пределах некоторого определенного времени — в течение наших лекций мы еще услышим почему, — оно должно было бы произойти в пределах некоторого определенного времени так, чтобы начало еще не расплылось целиком, пока мы не дошли до Z, так, чтобы А пребывало еще пластически в своей форме, когда мы достигли Z. Если бы в образовании воздушных форм мы могли пройти фактически весь алфавит от А до Z, и если бы совершили это так, что А сохранило бы свою форму вплоть до произнесения нами Ж и все это отобразилось бы в воздухе, что бы получилось тогда?

Видите ли, это была бы форма человеческого эфирного тела; таким спо­собом создалось бы человеческое эфирное тело. Человеческое эфирное тело стояло бы перед вами, если бы весь алфавит (надо было бы только правильно его составить, так как в настоящее время, как он обычно произносится, он не вполне правилен, но тут дело только в принципе), если бы однажды одновре­менно прозвучал весь алфавит, начиная с А до Ж, — перед вами стоял бы человек.

Что бы тут, собственно, произошло? Ведь человек в виде эфирного тела всегда находится здесь, вы всегда носите его в себе. Что же вы делаете, когда выговариваете алфавит? Вы тогда некоторым образом погружаетесь в форму вашего эфирного тела и сообщаете ее воздуху. Вы формируете в воздухе образ вашего эфирного тела. Когда мы произносим одно какое-нибудь слово, не имеющее, конечно, в себе всех звуков, что происходит тогда? Представим себе, что перед вами стоит человек. Он стоит в виде физического, эфирного, астрального тел и «Я». Он говорит какое-нибудь слово. Видно, как он своим сознанием погружается в свое эфирное тело. Часть этого эфирного тела он изображает в воздухе, как если бы вы встали перед физическим телом и стали бы отображать, скажем, руку так, что рука была бы видна в воздухе. У эфир­ного тела нет этих форм, которые имеет физическое тело, но формы эфирно­го тела отображаются в воздухе. Если мы это хорошо поймем, то наш взор проникнет в чудеснейшую метаморфозу человеческой формы, человеческого развития. Что, собственно, представляет собой это эфирное тело? Оно есть то, что содержит в себе силы роста, силы, необходимые для питания, но вместе с тем также силы, которые необходимы для верного руководства па­мятью. Все это оно содержит в себе. И все это мы сообщаем воздушной форме, когда говорим.

Внутреннее человека (поскольку это внутреннее изживается в эфирном теле) мы запечатлеваем в воздухе, когда говорим. Когда мы сочетаем звуки, образуются слова. Когда мы сочетаем звуки от начала до конца алфавита, возникает очень сложное слово. Это слово содержит все словесные возмож­ности. Но это слово содержит, вместе с тем, человека в его эфирной сущнос­ти. Прежде, однако, чем на Земле появился физический человек, был эфир­ный человек, потому что эфирный человек лежит в основе физического чело­века. Что такое, однако, эфирный человек? Эфирный человек — это слово, которое охватывает весь алфавит.

Если мы говорим об образовании этого первичного слова, бывшего внача­ле до физического человека, то можем назвать то, что возникает с речью (когда алфавит произносится по отдельным звукам), рождением — рождени­ем эфирного человека. В противном же случае (если мы произносим не весь алфавит) это лишь рождение отдельный фрагментов, частей человека в от­дельных словах. То, что звучит в каждом отдельном слове, являет собой всег­да нечто от человека. Скажем слово: «дерево». Что же это значит, когда мы говорим: «дерево»?

Когда мы говорим «дерево», то так обозначаем его, что говорим: части­цей нас, нашего эфирного тела является то, что находится здесь — дерево. Каждая вещь в мире является частицей нас; нет ничего такого, что нельзя было бы выразить через человека. Как при произнесении звуков всего алфа­вита человек выговаривает себя самого, а тем самым и весь мир, так и в отдельных словах, представляющих собой фрагменты-частицы всего Слова-алфавита, он всегда выговаривает что-нибудь, являющееся частью мира. Весь универсум был бы выговорен, если бы человек сказал: А, В, С и т.д. Отдель­ные части универсума выговариваются при произнесении отдельных слов.

Все это мы должны уяснить себе, если хотим продумать то, что лежит в основе звука, как такового. В основе звука, как такового, лежит все относя­щееся к человеческому внутреннему. Это все то, что изживается благодаря эфирному телу, то внутреннее человека, что переживается в душе в виде чувств. Здесь нам необходимо остановиться на том, что переживается в душе челове­ка в виде чувств.

Начнем с А. Когда мы впервые учимся говорить А, то делаем это в бессо­знательном сонном состоянии, будучи еще совершенно маленьким ребенком. Все это бывает погребено, когда в дальнейшем приходится в школе подвер­гаться мучениям, связанным с дальнейшим преподаванием звуков. Когда ре­бенок учится говорить, то налицо есть уже частица того, что является вели­кой тайной речи, но оно еще погружено в сонное, бессознательное состояние.

Когда мы произносим А, то должны чувствовать это А (если у нас до известной степени здоровое ощущение) как нечто, исходящее из такого наше­го внутреннего состояния, когда мы в удивлении или в некоем изумлении.

Да, это удивление представляет собой опять-таки лишь часть человека. Человек не является ведь чем-либо абстрактным. Каждую минуту, каждую бодрствующую минуту он ведь является чем-нибудь. Можно, конечно, нахо­диться в вялом, полусонном состоянии (hindoesen) — тогда не представляешь собой ничего определенного. Однако и тогда являешься чем-либо. Человек, собственно, в каждую минуту является чем-либо. Он то нечто удивляющееся, то испытывающее страх, то, скажем, нечто, что наносит удар. Он не бывает просто абстрактным человеком. Он в каждую отдельную минуту является чем-либо. По временам он является удивляющимся, изумляющимся. И вот то, что происходит в эфирном теле при переживании удивления, изумления, вно­сится в воздух в виде определенной формы при помощи гортани: А. При этом вносят в воздух часть своего человеческого существа, а именно удивляющего­ся человека.

Видите ли, когда на Земле возникает физический человек, то он возника­ет в виде целого (законченного, совершенного) человека, если это возникно­вение соответствует общим возможностям развития. Он появляется цельным (законченным) человеком из того органа материнского организма, который называется маткой (Uterus). Здесь возникает физический человек в своей фи­зической форме.

И то, что возникло бы при произнесении алфавита от А до Z, было бы эфирным человеком, но только запечатленным в воздухе и получившим фор­му из человеческой гортани и соседних с нею органов.

То же самое мы должны сказать и тогда, когда в мире появляется на свет ребенок, когда он, как говорят, «начинает видеть свет мира»: из матки и соседних с нею органов возникает физический человек.

Действие гортани, однако, не таково, как другого материнского (порож­дающего) органа. Она находится в непрестанном творчестве. В результате, при произнесении слов, постоянно возникают фрагменты человеческого су­щества, и если бы мы охватили в своей речи все слова языка (чего, однако, нет даже у таких отличающихся богатством слов поэтов, как Шекспир; хотя у последнего, можно сказать, есть), то творческая гортань образовала бы всего эфирного человека в виде воздушной формы, но в последовательном порядке, в становлении; получилось бы рождение, непрестанно совершающееся в тече­ние речи. Речь всегда является частью этого рождения эфирного человека.

Физическая гортань является лишь внешней оболочкой того чудеснейше­го органа, который имеется в эфирном теле и представляет собой некоторым образом рождающую Слово Мать. И тут перед нами то чудесное превраще­ние, о котором я говорил, когда упоминал о метаморфозе (превращении). Все, что имеется в человеке, представляет собой метаморфозу некоторых основ­ных форм. Эфирная гортань и ее оболочка — физическая гортань — являет собой метаморфозу материнской матки. Когда мы говорим, мы творим чело­века, творим эфирного человека.

На эту тайну речи, мои милые друзья, указывает также связь между ре­чью и половыми функциями, которая проявляется, например, у мужского пола в изменении голоса.

Мы имеем здесь, таким образом, дело с творческой деятельностью, кото­рая изливается в речь из глубочайших глубин мировой жизни. Мы видим как перед нами, струясь, развертывается откровение того, что обычно при физи­ческом возникновении человека скрыто в таинственных глубинах организма. Мы приобретаем при этом то, что нам необходимо для художественно-творческого сотрудничества. Мы приобретаем уважение, внимание к тому творческому, с которым мы связаны, как художники. В художественном искусстве нам не­обходимо нечто такое, что включает нас в сущность мира всем нашим челове­ческим существом. А каким иным образом мы могли бы быть в большей степе­ни включены в существо мира, если не осознанием той связи, которая сущест­вует между возникновением человека и речью. Каждый раз, говоря, человек творит часть того, что некогда, в пра-времена, было сотворением человека, когда он отделялся от эфира в виде воздушной формы, еще до того, как принял те­кучую, а позднее — твердую форму. Говоря, мы переносимся назад в мировое становление человека в том виде, как оно имело место в древние времена.

Остановимся теперь на каком-нибудь единичном примере. Вернемся еще раз к этому А, которое создает перед нами удивляющегося человека. Надо осознать, что во всех случаях, когда в речи слышится А, в основе его лежит какое-нибудь удивление. Возьмем слово Wasser (вода) или слово Pfahl (кол), или какое хотите другое слово, в котором фигурирует А. В тех случаях, когда вы на А задерживаетесь в своей речи, везде лежит в основе какое-нибудь удивление. Во всех этих случаях в речи проявляет себя удивляющийся чело­век. В давно прошедшие времена это было известно. Этим знанием обладали еще те, которые владели еврейским языком. Что означает в еврейском языке А — «Алеф»? Что оно такое? Это — удивляющийся человек.

Теперь мне хотелось бы напомнить вам нечто такое, что могло бы вас навести на то, на что, собственно, имеется указание в этом А, что при А имеется в виду. Видите ли, в Греции говорили: философия начинается с удив­ления, изумления. Философия — любовь к мудрости, любовь к знанию начи­нается с удивления, изумления. Если бы говорить совершенно в духе изна­чального познания, изначального инстинктивно-ясновидческого познания, то можно было бы также сказать: философия начинается с А, — это для древне­го человека означало бы то же самое.

Что, собственно, исследуют, когда занимаются философией? Исследуют ведь именно человека. Все ведь стремится к самопознанию. В конечном итоге хотят познать человека. Таким образом, познание человека, рассмотрение человека начинается с А. Вместе с тем, однако, это познание является и са­мым скрытым, потому что надо приложить множество усилий, необходимо многое сделать, чтобы достичь этого познания человека. Лишь тогда, когда мы подойдем к человеку настолько, что он встанет перед нами во всей своей полноте так, как он сформирован из духовно-душевно-телесного, лишь тогда, собственно, мы окажемся перед тем, что — как человек — заставляет нас с величайшим изумлением сказать А. Поэтому удивляющийся человек, который удивляется на самого себя, на свое истинное существо, и есть, собственно, человек в своем высшем, идеальнейшем развитии — есть А.

Если однажды ощутить, что человек в том виде, в каком он является в своем физическом теле, составляет лишь часть человека и что мы можем иметь его перед собой как человека лишь тогда, когда он стоит перед нами во всей пол­ноте имеющегося в нем Божественного, то древнее, первоначальное человече­ство называло такое ощущение изумления человека перед самим собой: А. А — есть человек в его высшем совершенстве. А — есть, таким образом, человек, и мы выражаем в А то, что переживается в человеке в чувстве.

Перейдем затем от А к В, чтобы сперва хотя бы приблизительно устано­вить некоторые опорные точки, которые могут нас привести к пониманию пра-Слова, простирающегося от А до Z. В В мы имеем так называемый со­гласный звук, в А — гласный. Когда вы произносите гласный звук, у вас такое ощущение: вы выражаете себя вовне из своего глубочайшего внутреннего. При каждом гласном, так же, как и при А, вы испытываете исполненное чувства переживание. Во всех случаях, когда выступает А, вы имеете изумле­ние. Во всех случаях, когда выступает Е, мы имеем то, что я выразил бы словами: «Оно мне сделало нечто, что я ощущаю";.

Подумайте только, какими мы стали отвлеченными людьми, какими ужас­но высохшими людьми; точно сморщенное яблоко или слива — такими мы стали в отношении переживания языка. Подумайте только: мы просто гово­рим, не обращая внимания, когда где-нибудь встречается А, мы на нем оста­навливаемся — а мы это делаем непрестанно — и, переходя затем от А к Е, мы переходим от изумления к чувству «оно мне сделало что-то, что я ощу­щаю». Прочувствуем теперь, что собой представляет I [И]: быть любопытным и затем догадаться. Прочувствуйте гласный звук, и вы увидите, что в основе его лежит всегда чудесное, чрезвычайно сложное переживание. Когда отда­ешься воздействию хотя бы пяти следующих друг за другом (гласных) звуков, то получаешь впечатление свежего, первозданного человека. Человек рожда­ет себя заново во всем своем достоинстве (Wuerdigkeit), когда с полным со­знанием, т.е. с полной сознательностью дает изойти им из своего внутренне­го. Поэтому-то я и говорю, что мы так ссохлись (verschrumpelt), что перед нами только то, что звук собою обозначает, а ничего не видим из пережива­ния, видим только то, что это обозначает: вода (Wasser) — это значит то-то... и т.д. Мы совершенно ссохлись (сморщились).

Иначе обстоит дело с согласными звуками. Тут мы не ощущаем, что что-то выходит из нашего внутреннего существа в соответствии с нашими чувст­вами. Мы, напротив, копируем образ того, что находится вне нас.

Допустим, что я удивляюсь, я говорю: А. Тут я не отображаю образ чего-то, тут я высказываю себя. Если же я хочу выразить то, что кругло вне меня, что закругляется, например — круглый стол, что я делаю тогда, если не хочу говорить? Я воспроизведу это, оформлю (nachforme) это (соответствующий жест). Когда я хочу обрисовать нос, не говоря этого, не называя носа, но давая лишь понять, что я имею в виду, то я могу его изобразить, рисуя (делает соответствующие движения руками). Так обстоит дело, когда я образую со­гласные. Они представляют собой отображения чего-то внешнего. Они всегда следуют форме чего-то внешнего. Только мы передаем эти формы в воздуш­ных образах, исходящих из соседних с гортанью органов (Nachbarorgane...) — из неба и т.п. При помощи наших органов мы создаем образ, который переда­ет, воспроизводит форму, подобную той, которая находится снаружи. И этот процесс доходит вплоть до фиксации (закрепления) в письме, в буквах. Поз­же мы еще раз поговорим об этом.

Когда мы образуем В [Б] (дать ему звучать одному мы не можем, мы принуждены присовокупить Е), то оно является всегда подражанием чему-нибудь. Если можно было бы удержать в воздушном образе то, что образует­ся в B (оно лежит в том, что мы выговариваем как В), то оно явило бы собой нечто окутывающее, покрывающее. Творится окутывающая форма, получа­ется то, что можно было бы назвать «домом». В является всегда отображени­ем хижины-дома. Когда мы, таким образом, произносим А, В, то получаем: «человек в его законченном виде» и «человек в его доме»: А, В.

И так мы могли бы пройти весь алфавит, и в следующих друг за другом звуках высказали бы тайну человека: что он собой представляет во Вселен­ной, в своем доме, в своей телесной оболочке. И если бы мы перешли дальше к С, D и т.д., то каждая буква сказала бы нам что-нибудь о человеке. И когда бы мы дошли наконец до Z, то перед нами была бы в звуке явлена вся муд­рость о человеке, потому что эфирное тело являет мудрость человека.

Видите ли, когда мы говорим, то происходит нечто весьма значитель­ное — образуется человек. И можно уже с известной полнотой образовать, например, душевное, когда берут всеобъемлющие чувства. I, О, А воспроиз­водят очень много из душевного, можно сказать, почти все душевное в соот­ветствии с переживаемыми человеком чувствами. I, О, А.

Можно, таким образом, сказать: взгляните на то, что исходит из человека в форме речи. Произнесет перед нами кто-нибудь, положим, А, В, С, — и вот перед нами все эфирное тело, вышедшее из гортани, из Uterus (матки). Вот оно. Мы смотрим на физического человека, который в пределах земного вы­ходит из материнского организма, из настоящей матки, которая является метаморфозой гортани.

Представим теперь перед собой всего человека, каким он является в мире со всем, что в нем имеется, потому что то, что выходит из материнского организма не может оставаться неизменным. Если бы оно оставалось неиз­менным, то не давало бы целого человека. Все должно постоянно достра­иваться (hinfugefuegt) (развиваться). Ведь целый человек, например, в 35-лет­нем возрасте получил, несомненно, больше от мировой сущности, чем то, что имеет ребенок. И если бы мы себе вообразим целого человека (представлен­ного здесь схематично) вышедшим во всей завершенности 35-летнего из всей Вселенной подобно тому, как речь выходит из гортани, а физический человек выходит ребенком из матки; если бы мы себе представили целого человека выговоренным из Вселенной, как из гортани выговаривается слово, — то мы имели бы перед собой человека в его форме, во всем его образовании самого в виде произнесенного Слова.

И вот он стоит перед нами, этот человек, представляющий собой самое чудесное на Земле явление, стоит в своем облике. Мы можем вопросить изна­чальные Божественные Силы: как же Вы создали человека? Не подобным ли способом, каким создается и слово, когда говорят? Как создали Вы человека? Что, собственно, произошло в то время, когда создавали Вы человека?.. И если бы мы получили ответ из Вселенной, то он был бы таков: «К нам отовсю­ду поступают движения, самых различных родов формы — такая форма (эвритмизированное А), такая форма (эвритмизированное Е), такая форма (эв­ритмизированное /) — все возможные формы в движении, исходящие из Все­ленной. Всевозможные движения, которые можно себе помыслить в связи с человеческим организмом, каким мы обладаем в настоящее время».

Да, мои милые друзья, но эти возможности движения, застывая, цепенея, дают физическую форму человека, такой, какой она была бы приблизительно в середине земной жизни человека. Что сделало бы Божество, если бы захо­тело фактически сотворить человека из земного праха? Божество творило бы движения, и из того, что возникает из этих движений, подобно тому, как в движениях формируется земная пыль, образовалась бы в итоге земная форма человека.

Теперь мы можем представить себе А. Все вы знаете А в эвритмической форме, В в эвритмической форме, С в эвритмической форме и так далее. Представьте себе, что явилось бы Божество и последовательно, одно за дру­гим, произвело бы из пра-деятельности то, что вам эвритмически — теперь эвритмически — известно для, А, В и С. Если бы это могло принять форму в физической материи, то перед вами стоял бы человек. В основе эвритмии лежит принцип, который мы выражаем так: человек в том виде, как он стоит перед нами, является законченной формой. Но эта законченная форма воз­никла из движения, из образующихся и изменяющихся пра-форм. Не движу­щееся исходит из находящегося в покое, а находящееся в покое исходит из движущегося. И разрабатывая эвритмию, мы возвращаемся к пра-движениям.

Что производит во мне как в человеке из мирового пра-существа мой Создатель?

Если вы хотите дать ответ на этот вопрос, то должны образовать эврит­мические формы. Бог эвритмизирует, в результате возникает человеческий облик.

Здесь я говорю об эвритмии, но так же можно говорить о любом искусст­ве, потому что таким способом каждое искусство может быть получено из Божественного. Однако именно при эвритмии получаешь наиболее глубокое прозрение в связь, существующую между человеческим и вселенским Сущест­вом, потому что эвритмия приемлет человека как свою часть, как свое орудие. Поэтому эвритмия должна вам нравиться. Если сперва, судя по внешнему человеческому образу, не знаешь хорошо, что такое красота человека, а затем видишь, как Бог создал прекрасную человеческую форму из движения путем повторения эвритмических форм из Божественных творческих движений, то получаешь ответ на вопрос: как создается ксасофа человека?

Если перед нами маленький человек — ребенок, еще не законченный, который должен еще стать целым (законченным) человеком, то надо помогать Божеству, чтобы человеческая форма правильно развивалась дальше в том направлении, к которому Божество предрасположило ребенка. Какие же формы надо применять в преподавании, в воспитании? Эвритми­ческие формы. Они являются продолжением Божественного движения, Бо­жественного формирования человека.

А когда человек болен в том или ином виде, то формы, отвечающие его Божественному праобразу, повреждаются. Что мы должны делать? Мы идем назад к Божественным формам, помогаем им, заставляем человека снова при­нимать эти Божественные формы. Это вызывает исправление поврежденных форм.

Мы имеем дело с эвритмией и как с искусством исцеления. Б древние ясновидческие времена уже было известно, что произнесение человеком из­вестных звуков с соответствующей интонацией воздействует на его здоровье. В те времена, однако, приходилось оказывать влияние на здоровье косвенным путем — через воздух, который в свою очередь оказывал обратное влияние на эфирное тело. Когда идут прямым путем и дают людям делать движения, соответствующие строению его органов (например, некоторые движения но­гами и ступнями соответствуют определенным образованиям (влияниям), вос­ходящим вплоть до головы), только надо знать, каковы они, эти движения, тогда возникает этот третий аспект эвритмии — целительная эвритмия.

Я хотел сделать сегодня это вступление для того, чтобы каждый занимаю­щийся эвритмией имел основное ощущение, чувство того, что он, собственно, делает. Чтобы он не принимал эвритмию как нечто, что может быть просто выучено, но принял бы ее как нечто такое, благодаря чему человек может подойти к Божеству ближе, чем он это может сделать без эвритмии, напри­мер, при помощи любого искусства. Это вступление должно побудить нас проникнуться таким ощущением, таким чувством. Что относится к правильно­му преподаванию эвритмии? В нем должна быть атмосфера, должно быть ощущение соединения человека с Божественным. Вот тогда это действительно эвритмия. Это — необходимо.

 

Лекция вторая

Дорнах, 25 июня є924 г

Характер отдельных звуков

Мои милые друзья!

После моей вчерашней попытки разъяснить вам в общих чертах характер речи как таковой и особенности зримого языка эвритмии, мне хотелось бы сегодня выяснить вам характер отдельных звуков, потому что лишь по выяс­нении внутренней сущности отдельных звуков мы сможем действительно по­нять элементы эвритмического. Я обращаю при этом ваше внимание на то, что в жизни человечества, в процессе его развития, всегда было об этом более или менее ясное сознание. Лишь в наше время, как я вчера сказал, мы ссохлись в отношении речи и пользования ею. Всегда более или менее отчетливо присут­ствовало сознание, что заключается в этом течении звуков, заключается в слова, а именно: что в согласных звуках лежит отражение образа внешних форм, то есть, происходящего вовне, а в гласных — внутреннее переживание.

Это сознание, что в согласных мы имеем внешнее, а в гласных — внутрен­нее, передалось уже в большей или меньшей степени и формам (начертанию) букв, так что уже в первоначальных начертаниях (особенно, например, еврей­ских букв) можно усмотреть своего рода подражание тому, что происходит в воздушной форме, в воздушных образованиях. В еврейском алфавите это об­наруживается, главным образом, в согласных буквах. В более новых языках, к которым я отношу те, которые по времени начинаются примерно с латы­ни — греческий имеет еще нечто из того, о чем я говорю — все это в соответ­ствующих начертаниях более или менее утрачено. Но все же многое,безу­словно, еще напоминает о том, что производились попытки подражать в напи­сании букв тому, что лежит в форме, в образе слова, когда его формируют из согласных; то есть, подражания внешнему — с одной стороны; и тех, идущих изнутри (происходящих из души) ощущений, которые человек переживает, — с другой стороны. Можно сказать, что в настоящее время нечто подобное можно встретить в более или менее отчетливом виде лишь в некоторых сло­вах, в некоторых звуках, выражающих ощущения. Проследим это на примере, потому что именно такой пример может нас лучше всего ввести в существо эвритмии.

Видите ли, когда мы произносим звук H [xa] не только посредством при­дыхания, он представляет собой нечто такое, что, собственно, стоит между согласными и гласными. Это происходит во всех случаях, стоящих в извест­ном отношении к дыханию. Дыхание ощущалось всегда, как нечто, что чело­век частью переживает внутренне, частью же уже выступает наружу.

Вот это Н, простой дыхательный звук, оно может ощущаться и ощущался древним человеком, как подражание, как образование в воздухе формы того, что подступает к человеку в виде веяния, подобного веянью дыхания или воздуха, которым дышат — приходящее веяние. Таким образом, H можно ощущать, как некое приходящее веяние. И все, что так переживается, будет выражаться каким-нибудь словом, в котором находится этот звук Н, потому что именно само H ощущается как нечто привевающее (Heranwehende).