У Бобби
День Благодарения Дин обычно проводил у Бобби. За семнадцать лет было только два исключения: в первый год службы в полиции, когда его поставили в этот день в патруль, и на третий, когда он валялся в больнице с предплечьем, в клочья порванным разрывной пулей. Дин не любил традиции и не особо жаловал правила, но этот закон был незыблем, как гравитация: в четвёртый четверг ноября он поедет к Бобби. У человека, заменившего ему отца, была обширная и довольно внушительная автосвалка на западе Южной Дакоты. Он приторговывал запчастями - не всегда легально, и, когда Дин выбрал себе специальность, это не раз становилось поводом для взаимных шуточек и подъебок, порой довольно кусачих, но неизменно беззлобных. Бобби был старый ворчливый хрыч, стыдливо прятавший раннюю лысину под никогда не снимавшейся бейсболкой, и Дин любил его так, как только можно любить человека, который взял тебя в свой дом девятилетним сиротой и помог вырасти приличным человеком, а не куском дерьма. Когда Дину было четырнадцать и он впервые попробовал наркотики, Бобби задал ему такую трёпку, что Дин неделю ходил прихрамывая, и, как ни злился на своего зарвавшегося воспитателя, не мог забыть слова, сказанные им напоследок: "Ты думаешь, Джон Винчестер мечтал, чтобы так кончили его сыновья?" Дин не мог знать, как кончил Сэмми, но по крайней мере с собой ещё мог что-то сделать. Тогда ещё мог. Так что День Благодарения действительно был исполнен означенного чувства, и Дин всегда с лёгкостью и охотой откладывал любые дела, чтобы съездить к Бобби через полстраны. Так он намеревался поступить и на этот раз, тем более что после череды предварительных слушаний суд над бандой Вратчинса опять отложили. С того дня, как Дин со своим напарником провернули операцию по захвату на старом складе, прошло ровно два с половиной месяца. А Сэм, Сэм Доджсон, по-прежнему жил в его доме, по-прежнему спал в его постели и по-прежнему не помнил ничего о том, что предшествовало тому дню. Впрочем, для Дина теперь уже было не особенно важно, даже если бы он так и не вспомнил этого никогда. - Поедем со мной, - попросил он. Они лежали в постели, разленившись и размякнув после секса. Ладонь Дина была у Сэма на плече, щека Сэма - у Дина на животе, и, если вдуматься, совсем не хотелось срываться завтра и проводить выходной у чёрта на куличках, вместо того чтобы целые сутки безобразничать в койке. И тем не менее Дин сказал то, что сказал. Сэм оторвал щеку от его груди, приподнялся на локтях и посмотрел ему в лицо. - Будет не так уж скучно, - поспешил заверить его Дин, по-своему истолковав этот взгляд. - Бобби мужик что надо. Посидим, погрызём индейку, потравим байки - он знает миллион историй об охоте, и, клянусь, за семнадцать лет ни разу не повторился! А если станет совсем невмоготу, в крайнем случае напьёшься. - Я о другом думаю, - помолчав, сказал Сэм. - Там... мы ведь останемся на ночь? И в разных спальнях, наверняка хотел добавить он, но не добавил. Рука Дина, поглаживающая его плечо, остановилась. Чёрт, об этом он и впрямь как-то не подумал. Дин уже слишком стар, чтобы за ручку подводить к своему приёмному отцу дылду на голову выше себя самого и сообщать о том, что ты, лысый хрен, ни дать ни взять вырастил гея. Он невольно представил себе эту ситуацию и нервно хохотнул, представляя, как у старины Боба глаза вылезают из положенных им природой мест и устремляются прямо под кепку. Не лучшая благодарность за всё, что он сделал для Дина. Тем более - в такой день. Но о том, чтобы поехать к Бобби одному, бросив Сэма коротать праздничный вечер в одиночестве, не могло быть и речи. Дин никогда бы так не поступил. - Можем и не оставаться, - сказал он наконец. - Но вообще - как хочешь. И если тебе будет легче, я могу сказать, чтобы он нам постелил на одном диване. Сэм с тихим вздохом опустился назад. Дин понял, что ему важно было услышать это - важно знать, что Дин его не стыдится. Было в этом что-то неправильное, но что - Дин никак не мог понять, и тут же бросил думать об этом. Он всегда так поступал, и никогда эта тактика его не подводила. В последний четверг ноября они выехали утром, чтобы успеть к ужину. И когда горизонт окружающей пустоши окрасился розовым заревом вечера, Дин уже тряс руку Бобби и хлопал его по спине, принимая ответное рукопожатие и ответные хлопки - до сих пор весьма увесистые. - Дин, мальчик, чертовски рад тебя видеть! Как шкура? Не прибавилось новых дырок? - Работаю над этим, - заверил Дин, ухмыляясь от уха до уха. Потом повернулся к Сэму, топтавшемуся у порога, но Бобби опередил его, одарив незваного гостя радушной улыбкой и протягивая ему крепкую мозолистую ладонь. - Сэм, - сказал он. - Рад нашей встрече. Наслышан. - Взаимно по всем пунктам, - ответил Сэм, с видимым облегчением пожимая протянутую руку. Дин мгновенно понял, что они поладят, и окончательно расслабился. Они с Бобби созванивались раз в два или три месяца, так что тот знал о Сэме - то есть знал то, что знали Макврайз, комиссар Рекстон и остальные люди, которых Дин видел каждый день и которые в его жизни мало что значили. Вечер выдался что надо. Бобби подал к столу свою традиционную индейку - жёсткую, как мочало, по вкусу напоминающую прессованный гипсокартон. Не было ни малейших сомнений, что она скончалась от старости, за что Бобби, безусловно, заслуживал специальной премии от Зелёных, о чём Дин и сообщил ему в самых благожелательных выражениях. В качестве признательности за комплимент он получил солонку, метко пущенную через стол жилистой боббиной рукой и весьма ощутимо приложившую его по уху. Дин немного боялся, как воспримет эти грубоватые мужицкие забавы мальчик, попавший в колледж по стипендии для одарённых подростков, но Сэм в который раз его не разочаровал, и через полчаса они уже хохотали все трое, обсуждая свежие перлы президента Буша и последний выпуск "Субботним вечером в прямом эфире". Вечер пролетел, как вихрь, и это был лучший День Благодарения в жизни Дина ровно до тех пор, пока Бобби не сказал: - Ох, чуть не забыл. Мне же тут подвезли кой-какое барахло для старых шевроле. Пойдём, покажу, может, что сгодится твоей детке. Сэм выпрямился, и на какой-то миг Дину почудилось, что он сейчас залепит что-нибудь вроде: "А я пока помою посуду". Но Сэм только кивнул Дину, улыбаясь от уха до уха, и Дин, облегчённо вздохнув который раз за вечер, вышел вслед за Бобби на крыльцо. Они спустились с крыльца и прошли десять ярдов, отделявших дом от гаража. Бобби щёлкнул выключателем; над заляпанным внешним фонарём тут же завертелась мошкара. Дин ожидал, что они войдут внутрь, но Бобби остановился и посмотрел ему в лицо долгим, пристальным взглядом. Точно таким же, как в тот день, когда четырнадцатилетний Дин, обдолбанный под завязку экстази и ещё Бог весть каким дерьмом, приполз домой на бровях. - Хороший парень этот Сэм, - сказал Бобби вполголоса. - Он твой бой-френд, да? Дин резко вдохнул и тут же выпустил воздух. За весь вечер они с Сэмом ни разу друг к другу не прикоснулись - не потому, что Дин решил скрывать их отношения... просто афишировать их зря, назойливо тыкать в глаза тоже не слишком хотелось. Они с Сэмом, не сговариваясь, пришли к молчаливому соглашению просто провести этот вечер как можно приятнее для всех. И Дин был уверен - совершенно уверен до этого мгновения, что им это отлично удавалось. И потом, что это за слово вообще... бой-френд. От него за милю разило манерностью, розовыми боа и латексными трусами. Бой-френды отсасывают друг другу в "тёмных комнатах" гейских клубов, а потом обматывают свои тощие шейки радужными шарфами и выходят на гей-парады, выкрикивая идиотские лозунги своими писклявыми голосами. Ничего этого нельзя было сказать ни о Дине, ни о Сэме - ни об одном из них. Это могло показаться диким, даже тупым, но Дин до сих пор не считал себя геем. И, что было ещё более диким, откуда-то знал, что и Сэма им нельзя считать. Тогда кем их считать можно? Что это, а? Что, в рот твою ноги, как говорят в Канзасе, всё это значит? - Не злись, - сказал Бобби, и Дин понял, что прошло очень много времени с той минуты, как он задал свой неловкий вопрос. - Я просто спросил. - Ты мог бы с порога назвать меня пидорасом. Чего ждал так долго? - ответил Дин, цедя каждое слово сквозь зубы, и Бобби примирительно вскинул ладони. - Но не назвал же, нет? И теперь не называю. Не скажу, что я не удивлён, или что я ожидал от тебя чего-то такого... уж скорее, по правде, ждал, что однажды на порог заявится брюхатая рыдающая девица. Но я тебя, похоже, недооценил. - И что теперь? Проклянёшь и лишишь наследства? - Дин, я же просил не злиться... И если ты перестанешь пыхтеть, как лось, и разуешь глаза, то поймёшь, что я вас не осуждаю. Напротив... я рад. А вот это уже было совсем удивительно, так что Дин даже успокоился от неожиданности. - Рад?! Ты рад, что я привёз к тебе на День Благодарения парня, которому сосу?! - Не то чтобы я жаждал знать такие подробности, - Бобби чуть заметно поморщился, но он сделал бы это, даже если бы речь шла о женщине, и Дин это знал. - Но одно я за этот вечер уяснил: ты изменился. Таким довольным жизнью я тебя не видел... да никогда, пожалуй. Не знаю, что тебя толкнуло к этому парню, только ли дело в его амнезии или... - Не только, - сказал Дин - и впервые понял, что это действительно так. А в чём же ещё тогда дело? В чём ещё?.. - В чём бы оно ни было, Дин, ты сейчас счастливее, чем когда-либо с тех пор, как тебе исполнилось десять. Ты рос на моих глазах, мальчик, и я знаю, о чём говорю. - Бобби ненадолго умолк, разглядывая деревья, которые шевелил налетевший ветер. - И если Сэм смог вернуть тебя к жизни - я рад всему, что он может тебе дать. Чем бы это ни было. - Ты так говоришь, словно до того я был труп ходячий, - Дин попытался улыбнуться, но от следующих слов Бобби улыбка примёрзла к его лицу. - Не совсем, но близко к тому. Одержимость, особенно многолетняя, никому не идёт на пользу. Твой отец был так одержим гибелью твоей мамы, он не желал слышать, что это был просто несчастный случай. Под конец это почти перешло в паранойю, и... - И ты хочешь сказать, что я тоже стал параноиком? Спасибо, Бобби. - Я не психиатр, чтобы раздавать диагнозы, но ты не можешь отрицать, Дин, что был нездоров. Я говорю "был", потому что сейчас, по-моему, ты пошёл на поправку. И я не устану повторять, что чертовски этому рад. Он улыбнулся, но Дин не ответил на улыбку. На его скулах вздулись желваки. - Так ты хочешь сказать, - тихо проговори он, - что тоже спишь и видишь, как бы я поскорее забил на поиски своего брата? Этого тебе не хватает для полного счастья, Боб? - Дин, прошло семнадцать лет. Вдумайся: семнадцать. Если даже Сэм жив - а ты знаешь, сынок, что это скорее всего не так, - ты понятия не имеешь, кем он мог стать за эти годы. Тот человек... - Тот человек уничтожил мою семью! Сперва мама, а потом ещё и это! Бобби, как я мог оставить его в покое? - Ты и не оставил! Дин, ты жизнь посвятил тому, чтобы его отыскать - и ты прекрасно знаешь, что именно это сделал, в буквальном смысле. Если бы я знал, что ты поступаешь в академию только ради мести, я бы... - он махнул рукой, но Дин тут же подхватил: - Не ради мести, Бобби. Ради шанса. Пока останется хоть один шанс, самый ничтожный - я не остановлюсь. Ты знаешь. - И что? Сломаешь жизнь этому мальчику, которого в себя влюбил, так, как сломал её себе? - Что? Я не... - Дин не знал, что потрясло его больше - утверждение, что он ломает Сэму жизнь, или обвинение в том, что он "влюбил" его в себя. - Никого я никуда не влюблял! Блядь, да что ты несёшь вообще?! - А что, ты всерьёз думаешь, что между вами только секс? Ты хоть иногда обращаешь внимание, как он на тебя смотрит? Да хоть бы вы на разных концах дома сидели, я бы и то понял, что происходит! Между вами же воздух гудит, хоть прямо сейчас аккумуляторы заряжай. Бедный парень не сводит с тебя глаз. Он по уши в тебя влюблён, и если ты до сих пор этого не понял, то ты такой же козёл, каким временами бывал твой отец... - Не смей говорить так о моём отце! Ты не он! - заорал Дин. Ему показалось, что на крыльце хлопнула входная дверь, но он не повернул головы. Его трясло от ярости, обиды и ещё какого-то чувства, назвать которого он не смог бы. Бобби всегда любил лезть в душу, это был один из главных его недостатков – и одна из причин, почему Дин так редко навещал его после окончания старшей школы. Бобби заменил ему отца, но не стал им. И они оба это знали. Есть вещи, которые люди должны оставлять себе, и только себе. - Ты прав, - сказал Бобби наконец, так тихо, что его голос почти заглушил крепчающий ветер. - Я не Джон Винчестер. Видит Бог, ему трудно пришлось, и он делал всё, что мог, чтобы вырастить своих сыновей. Жизнь жестоко обошлась с тобой, парень, и ты вправе злиться, но не впутывай в свои беды невинных. Ты лучше всех знаешь, что значить жизнь, искорёженная чужим себялюбием. - Пошёл ты, - сказал Дин. Он не говорил этого с тех пор, как был подростком, с тех самых пор, как его задница отведала ремня. Тогда огрызаться и хамить было единственным способом ответить на обвинения, которым ему на самом деле ничего не мог противопоставить. И, кажется, так оно было и теперь. Бобби что-то сказал ему, но Дин не услышал - он уже повернулся и стремительно зашагал к дому, натыкаясь во мраке на разбросанные повсюду обломки старых машин. Ветер разошёлся вовсю, деревья теперь не просто раскачивались, а скрипели, жестяной навес над крыльцом дрожал и выгибался, громко стуча, и этот стук заглушил грохот, с которым Дин, влетев в дом, захлопнул за собой дверь. - Сэм! - рявкнул он. - Сэм, иди сюда! Сэм тут же выскочил из гостиной. Наверное, Дину и впрямь показалось, что он выходил на крыльцо - Сэм не стал бы подслушивать. Только не его Сэм. - Что случилось? - быстро спросил он. - Дин, ты... - Мы уезжаем. Сейчас же. Я подожду в машине, - сказал Дин и вышел, чуть не столкнувшись с Бобби. Дин пронёсся мимо него, заскочил в импалу и, захлопнув дверцу, выдернул из пачки сигарету. Бобби не курил, и из уважения к нему Дин никогда не дымил, пока его дом оставался в радиусе видимости. Но сейчас ему было насрать. В зеркале заднего вида он увидел, как Сэм неловко топчется на пороге, что-то говорит, жмёт протянутую руку. Идя к машине, он оглянулся, и Дин готов был убить его за это. А ещё лучше - дать газу и уехать без него, бросив их тут вдвоём. Пусть милуются, сволочи, хорошо спелись. А ему будет лучше одному. Всегда было лучше. Сэм сел в машину, и Дин подумал, что если он сейчас начнёт расспрашивать, то и в самом деле останется на обочине. Но Сэм ничего не сказал, только пристегнулся и откинулся на спинку сидения с отсутствующим видом. Мудрое решение, ничего не скажешь. Дин докурил сигарету, выбросил бычок в окно и выехал на дорогу. Больше часа прошло в полной тишине. Дин врубил кассетник, потом радио, но почти сразу вырубил. Пошёл дождь, мелкий, противный, дробно застучал по ветровому стеклу и крыше. Дин включил дворники, выключил, съехал на обочину и вытащил из пачки ещё одну сигарету. Сэм молча смотрел, как он прикуривает чуть подрагивающей рукой. Потом тихо сказал: - Может, лучше я поведу? - Нет, - жёстко ответил Дин. И снова молчание. Дин докурил сигарету почти до фильтра, когда Сэм сказал: - Дин. Расскажи мне. Он говорил не о стычке с Бобби – идиотской, как Дин теперь начинал понимать. Они и раньше ругались, что уж, дело житейское, но такого, как сегодня, Дин не помнил уже очень давно. И, блядь, придётся же завтра звонить и просить прощения. Ну ладно, не завтра. До завтра он вряд ли остынет. Но в конце концов позвонит и извинится, это наверняка. И ненавидел за это ещё сильнее - вот только понять бы, Бобби или себя. И, что самое главное, Сэм это откуда-то знал. Так что спрашивал он не о Бобби - с ним всё было ясно, - а о том, о чём Дин никогда не рассказывал. Никому не рассказывал, кроме Макврайза, но и тому - в надежде на помощь с информацией, а не чтобы облегчить душу. Может, Бобби отчасти и прав. Может, он действительно параноик. В каком-то роде ничем не лучше Артура Смита. - Мы жили на колёсах втроём: я, отец и брат, - сказал Дин, глядя в окно на тусклую осеннюю морось. - Сколько я себя помню, нас было трое. Мать погибла при пожаре. Отец был механиком, но постоянной работы найти не мог, мы кочевали с места на место, и нам это нравилось. Когда мне было девять, пришёл человек, которого никто из нас не знал. Он убил отца, прострелил ему голову, и забрал моего брата. С тех пор я жил у Бобби. Когда мне стукнуло шестнадцать, он рассказал, что тот человек был любовником моей матери незадолго до того, как она забеременела второй раз. Мать потом клялась, что это была только небольшая интрижка, у них с отцом случился разлад, и они его преодолели. Но тот человек, её любовник, вбил себе в голову, будто у них большое чувство. Он не сомневался, что ребёнок от него. Только, наверное, узнал о нём не сразу, иначе бы объявился раньше... Бобби сказал мне, что голову даст на отсечение в том, что моя мать не лгала, но это уже не имело значения. Тот ублюдок убил моего отца и похитил брата. Я поступил в Полицейскую академию, чтобы меня научили искать и ловить таких, как он. И вот уже шестой год, с тех пор, как получил значок, ищу и ловлю. И всё без толку. Бобби говорит, я должен смириться и просто жить дальше. А я не могу. Я всё время вижу его во сне. Как он забирает Сэма. Он не подумал, как это должно было прозвучать для парня, сидящего рядом с ним в тёмном салоне импалы. Он вообще не знал, где он сейчас и с кем, не знал, что ещё имело смысл, а что его давно потеряло. Не знал - и это было хуже всего, - не была ли, в самом деле, его одержимая погоня за призраками всего лишь детским упрямством, глупым и жалким неумением смириться с потерей. Слабостью. Виной от того, что не сумел тогда помочь отцу и защитить брата. И то, что Артур Смит наставил на него пистолет, ещё дымящийся, забрызганный кровью его отца, и лишь в последний миг передумал спускать курок, ничего не меняло. Он сидел и ждал, что на всё это скажет Сэм. Ждал слов сочувствия, от которого ему было тошно, утешения, которое ему никто не мог дать, уверений в том, что он ничего не мог сделать, ему же было только девять лет... Ждал всего того, что сказал бы любой на месте Сэма. Всего того, чего Дину до зубовного скрежета не хотелось слышать. Вместо этого Сэм сказал: - Моя мать покончила с собой. Она убила себя у меня на глазах - облилась бензином и подожгла. Я не помню этого, потому что у меня случился провал в памяти. И потом ещё раз, в двенадцать лет. Так что это у меня, можно сказать, хроническое. Дин повернул голову и в изумлении посмотрел на него. - И давно ты это вспомнил? - Только что, - без запинки ответил Сэм. - И не только это. Отец меня ненавидел. Может, винил в смерти матери, а может, ещё за что-то. Постоянно избивал, один раз дело дошло до органов опеки, но хода ему не дали, потому что я отказался дать показания. Я боялся. И я его любил. У меня больше никого не было. Ни сестёр, ни братьев. Я иногда думал, как же им повезло, что их нет. Он посмотрел на Дина, и тот увидел в его лице всё то, что Сэм хотел сказать ему и чего Дин не хотел слышать. Я понимаю твою боль, говорили эти глаза. Она другая, может, она сильнее моей, а может быть, и слабее. Но я тоже знаю, что это такое - когда лежишь лицом к стене и бьёшь в неё кулаком, стиснув зубы, и просто хочешь, чтобы всё прекратилось. Я знаю, что это, как знаешь и ты. Возможно, именно это и держит нас вместе. Дин выдавил кривую улыбку. Он понятия не имел, достала ли она до глаз, но ему хотелось, чтобы достала. - Вот ведь два фрика нашли друг друга, - хмыкнул он, и Сэм, благодарение Господу за его маленькие милости, слабо улыбнулся в ответ. - Встретились два одиночества, - подтвердил он. - Вместе навсегда. Дин протянул ему кулак, и Сэм легонько пристукнул по нему своим. И это было интимнее, и ближе, и лучше, чем самый жаркий поцелуй, которым они могли обменяться. - Давай найдём какой-нибудь мотель. И заночуем там. - Я буду к тебе приставать, - предупредил Дин. - Пиво уже выветрилось, я готов. Сэм тяжело вздохнул и свёл брови домиком, всем своим видом показывая, что согласен смириться со своей тяжёлой долей. В конечном итоге День Благодарения закончился вовсе не так уж плохо. А после, глухой ночью, когда дождь перестал и ветер унялся, разлив по предгорью тёмную блаженную немоту, Сэм повернулся к Дину во мраке, заелозив щекой по подушке, и прошептал: - Дин... Дин, одуванчики... Но Дин спал, и некому было услышать его слова.
Суд
Три недели спустя, за несколько дней до Рождества, Дин увидел Сэма с другим мужиком. Была сэмова очередь идти в супермаркет за пивом, и он не возвращался так долго, что Дин уже всерьёз собрался отправляться на поиски - как будто Сэм был ребёнком, способным заблудиться в двух кварталах. Чувствуя, как иссякают последние крохи терпения и в груди нарастает глухая нелепая тревога, Дин в десятый раз бросил взгляд за окно - и увидел их. Они стояли у входа в дом, под фонарём, так близко друг к другу, что от прикосновения их разделял только шаг, и говорили о чём-то. Сэм держал упаковку с пивом перед собой, чуть увеличивая дистанцию, и только это удержало Дина от того, чтобы вылететь наружу в ту же секунду. В конце концов мужик - высоченный негр в пижонском светлом плаще - фамильярно похлопал Сэма по плечу, кивнул ему и зашагал по тротуару прочь. Сэм поправил сползшие упаковки и вошёл в дом. Дин еле дождался, пока он поднимется по лестнице. - Кто этот козёл? - спросил он в лоб, стоило Сэму занести ногу над порогом. Сэм замер и заморгал, словно не понимая. Если бы он стал отрицать, Дин бы дал ему в морду - честное слово, дал бы, от всей души. Но Сэм не стал отпираться, больше того - улыбнулся своей грёбаной обаятельной улыбочкой. С ямочками, блядь, на щеках. Урыл бы. - Его зовут Виктор. Он любовь всей моей жизни, - сообщил Сэм омерзительно сладким голосом. - В марте мы поженимся. - Он в курсе, что я коп? - прорычал Дин. - И что у меня есть пушка? - Боюсь, его это не остановит. Он фэбээровец, и у него две пушки. Если ты, конечно, выразился не фигурально. Злость Дина как рукой сняло. - Федерал? Сэм, чёрт подери, что ему от тебя было надо? - Того же, что и твоему комиссару Рекстону. Показаний. - Ты сказал ему, что ничего не... - Конечно, сказал, Дин. Мы нормально поговорили, - Сэм поставил пиво на стол и нагнулся снять кроссовки. - Агент Хенриксен всё понимает. Просто он должен был услышать это от меня, перепроверить информацию ещё раз. Так всегда делается. Да, именно так и делается. Вот только за каким хреном в дело полезли федералы? Как и большинство копов, Дин ненавидел этих лощёных снобов в пижонских прикидах, вечно сующих нос в чужие дела с видом спасителей, явившихся прямиком с небес на помощь нерадивым детишкам. Он должен был понять, в чём дело, как только увидел плащ этого типа. Дину стало смешно. - Мне нравится, когда ты ревнуешь, - сказал Сэм, садясь на диван и подтягивая ноги. Его тёплое бедро упёрлось Дину в бок. - Правда? - Дин не смог удержать ухмылки. - Да. Ты становишься похож на неандертальца. От тебя начинает пахнуть грубой, жестокой еблёй без смазки и прелюдий. - Тебя это заводит? Сэм вместо ответа протянул руку и с силой ухватил его за яйца, так, что стало и сладко, и больно. И больше они не тратили время на разговоры. Дин вскоре забыл об этом инциденте, благо агент Виктор Хенриксен больше вокруг них не шнырял. Суд над бандой Вратчинса был назначен на первый вторник нового года, и Дин ждал его с нетерпением, как когда-то, бесконечно давно в детстве, ждал Рождества и новую пару джинсов, которую Санта засунет под пластиковую ёлку в мотельной комнате. Санта всегда приносил Дину одежду - игрушек у него в детстве было мало. Зато Сэмми отец ими прямо заваливал. Как будто пытался загладить ему одному ведомую вину. После ссоры с Бобби Дин так и не перезвонил ему, хотя знал, что придётся, и также знал, что примирение окажется легче, чем обычно. Бобби был прав в одном - отношения с Сэмом действительно хорошо влияли на Дина. Он стал лучше спать, реже видел тревожные сны, а тот, с полем, поросшим отцветшими одуванчиками, полем, на котором они решили запустить воздушного змея, и так увлеклись, что не заметили чужой тени, падающей на их смеющиеся лица, - тот сон ему перестал сниться совсем. И лучше всего - или хуже всего, Дин уже окончательно запутался - было то, что Дин испытал от этого облегчение. Несколько раз за это время Дин заговаривал о том, что Сэм может попытаться вернуться в колледж. Тот отнекивался, и Дин списывал это на общую неуверенность, вызванную так и не восстановившейся до конца памятью. Расследование линии Джессики Мур завело в тупик: помимо той злосчастной косметички, ничто не указывало на её связь с бандой или на то, что она была одной из жертв. Макврайз даже добился эксгумации тела, но и это ничего не дало. День суда приближался, а уверенности, что ублюдки получат по заслугам сполна, по-прежнему не было. И Дин удивлялся, почему это злит его меньше, чем должно. Неужели всего лишь из-за того, что в его жизни появилось что-то, кроме работы и погони за призраками давнего прошлого? А если так, то не слишком ли легко он сдался? Потому что было в Сэме что-то такое... что-то, от чего давние кошмары сменялись бессонницей. Иногда Дин ночь напролёт лежал с ним рядом, разглядывая и пытаясь понять, что же его смущает - разумеется, помимо того, что он уже несколько месяцев живёт с парнем и чувствует себя таким счастливым, каким никогда на своей памяти не был. Что-то в Сэме было не так, но что, Дин не мог понять толком. Возможно, дело было в имени и возрасте, и в родинке на щеке - Дину иногда казалось, что у его младшего брата была такая же, но уверенности не было, его подсознание могло просто дорисовать эту черту к полузабытому образу маленького мальчика, которого он когда-то не смог уберечь. Или дело в том, что Дин не мог до сих пор сказать, что влюблён в Сэма. Заявление Бобби ошарашило его не только своей внезапностью, но и тем, что поставило вопрос ребром: а кто они, собственно говоря, друг другу? Слово на букву "л" между ними никогда не звучало, но не потому, что Сэм для Дина мало что значил (видит Бог, значил, и так много, что Дина это порой пугало), а потому, что именно это слово, в его традиционном понимании, казалось неправильным. Дин когда-то слышал, что в каком-то языке - то ли суахили, то ли на диалекте племени Конго - существует больше двадцати синонимов слова "любовь", означающих не только любовь эротическую, родственную и так далее, но и разные виды и оттенки этого чувства. Как знать, может, среди них нашлось бы словечко, подходящее для отношений с Сэмом... но в английском его не было точно, и это смущало Дина, когда он пытался разобраться в своих ощущениях. Поэтому вскоре попытки эти он оставил. Так было проще. Всё, что он знал - что Сэма он не бросит, даже если тот вспомнит всю свою жизнь вплоть до момента рождения на свет. Физически не сможет бросить. Они вроде как... пустили корни друг в друге. Глуповато звучит, но по-другому Дин назвать это не мог. Наконец наступило четвёртое января - день открытых судебных слушаний по делу Вратчинса и компании. В этот день суд собирался заслушать свидетелей обвинения. Ожидалась пресса - в последние недели слишком много информации просочилось в печать, вполне возможно, что из-за вмешательства в дело ФБР, и грядущему суду посвятили пару строк "Дейли Пост" и "Сан-Франциско Монинг Телеграф". Неудивительно, что уже к десяти часам у входа в здание суда было не протолкнуться от репортёров, хотя само заседание начиналось только в час. Дин с Макврайзом прошли через служебный вход, кое-как протиснулись по запруженному людьми коридору и заняли свои места в зале суда, где было тесно и шумно, несмотря на то, что лишь немногие журналисты смогли получить прямой доступ в зал заседаний. Остальные топтались за дверью, ощерившись блокнотами и карандашами (записывающие устройства в здании суда были запрещены), и нетерпеливо притопывали на месте, ожидая жаренького. Вошла судья, и все встали. Судила процесс Патриция Эштон, известная своей суровостью к так называемым "преступлениям по неосторожности"; прокурор округа из сил выбился, добиваясь её участия в этом деле, и это была ещё одна ступенька на пути к нелёгкой победе. Защиту представлял Крамер Брейдж - скользкий приземистый толстячок с глазами голодной акулы, один из самых знаменитых адвокатов Восточного побережья. Обвинение взялся отстаивать сам окружной прокурор Льюис. Он-то и открыл заседание вступительной речью, в течение которой Дин, и так симпатизировавший этому упрямому, безукоризненно честному человеку, проникся к нему таким тёплым чувством, что с удовольствием угостил бы пивом. Льюису было тридцать пять, он был одним из самых молодых прокуроров в истории округа, а выглядел лет на десять моложе - взъерошенный, с непослушным чубом и в легкомысленно ослабленном галстуке. Он походил на молодого бульдога, брошенного в свою первую схватку в собачьих боях. Пятеро обвиняемых, сгрудившихся на скамье на приличном расстоянии от зрительских мест, слушали его речь угрюмо - как бы ни верили они в ловкость своих адвокатов, сложно было вообразить, что можно противопоставить такому ураганному напору. Когда прокурор сел, зал зааплодировал. Судья нахмурилась, и аплодисменты быстро стихли. Речь адвоката оказалась ничуть не менее, а то и более блистательной. Брейдж представил уже известную Дину версию "ролевых игр", которые немножко вышли из-под контроля. К неприятному удивлению Дина, в устах этого ловкача вся история звучала гораздо менее бредово, чем когда её обсуждали между собой Дин и Макврайз. Дин с тревогой подумал, что, вполне возможно, им действительно удастся протащить эту линию. Суд только начался, и на лицах присяжных ничего нельзя было прочитать, но старт явно был в пользу обвиняемых, и это внушало тревогу. Дин хмуро глянул на Макврайза, и тот поджал губы, показывая, что ничего другого не ожидал. Первыми свидетелей вызывало обвинение; судья Эштон объявила десятиминутный перерыв. Дин провёл его в курилке, борясь с желанием позвонить Сэму. Порадовать его пока было нечем, но Дину просто хотелось услышать его голос, обменяться парой привычных шуток и восстановить собственное пошатнувшееся душевное равновесие. Он не знал, что будет делать, если суд признает этих тварей невиновными. Он до сих пор не мог забыть стон, который услышал тогда на складе из-под груды контейнеров - низкий, протяжный, звучавший так, словно лишь тонкая ниточка удерживала измученную душу в искалеченном теле. И хотя Сэм полностью оправился от случившегося, сам Дин знал, что никогда не сможет простить этих сукиных детей, так же, как никогда не смог бы простить Артура Смита. - Хреново, да? - спросил Макврайз. Он не курил, но знал, где найти Дина. Дин пожал плечами. - Льюис сказал, что вызовет тебя первым. Возьми себя в руки. Не время раскисать. - Я и не раскисаю, - огрызнулся Дин, хотя знал, что Макврайз прав: он принимает это дело слишком близко к сердцу. А что он мог поделать, спрашивается? Ничего. Перерыв кончился, и настала очередь свидетелей. Льюис вызвал Дина и попросил рассказать о том, как продвигалось расследование, и об операции захвата. Дин рассказал как мог подробно, не забыв упомянуть Сэма - и не смог скрыть разочарования, когда прокурор не стал задавать никаких дополнительных вопросов. На Сэма они явно не рассчитывали - это было, впрочем, объяснимо, ведь с такой линией защиты, да с учётом сэмовой амнезии, адвокат и его мог попытаться представить сообщником, ещё одним фанатом "Сумерек", мать их разтак. Так что, по-видимому, обвинение решило вовсе не развивать эту тему, чтобы не создавать новых двусмысленностей в и без того запутанном деле. Следом за Дином выступил Макврайз, по сути, повторивший его слова и добавивший кое-какие детали относительно первых допросов подозреваемых. Потом выступили судмедэксперты, баллистики, штатный психиатр - все они говорили складно, но Дин с нарастающей тоской видел, что присяжных всё это не очень убеждает. Брейдж, между тем, времени не терял и пытал каждого из свидетелей защиты миллионом вопросов, то подвергая сомнению их компетентность, то перекручивая их слова, причём так ловко, что судья не могла обвинить его в давлении на свидетеля. Правда, пару раз он зарывался и получал от судьи предупреждение, но Дин видел, что присяжных это не особенно смущает. Дела, словом, шли хреновей некуда, когда, на шестом часу заседания, судья Эштон спросила: - Прокурор Льюис, у вас есть ещё свидетели? Если да, я предлагаю закрыть заседание и продолжить слушания в следующий раз. - У обвинения остался один свидетель, ваша честь. Обвинение просит суд заслушать его сегодня. - Что ж, давайте, - вздохнула судья, и Льюис, повысив голос так, чтобы его было хорошо слышно в последних рядах, сказал: - Обвинение вызывает для дачи показаний Сэма Доджсона! Дин оторопел. Крутанулся на месте, выискивая Сэма взглядом - и увидел его у дальней стены, оттеснённого в самый угол многочисленными репортерами. Толпа зашевелилась, пропуская его к свидетельскому месту, а Дин смотрел на него и не мог понять, на кой хрен Льюис приволок его сюда. Продемонстрировать присяжным шрамы от укусов? Так это их вряд ли убедит - парочка свежих засосов, оставленных Дином, смотрелась куда живописнее. - Назовите ваше имя и поклянитесь говорить правду, только правду и ничего кроме правды, да поможет вам Бог. - Моё имя Сэм Доджсон. Клянусь, - сказал Сэм, подняв правую руку, и ему позволили сесть. Прокурор прошёлся перед трибуной, дожидаясь, пока в зале установится полная тишина. - Мистер Доджсон, расскажите о ваших отношениях с Джессикой Мур. Дин моргнул. Что, интересно, он ожидает услышать? "Она сгорела на потолке, сэр, это всё, что я знаю"? Больше ведь Сэм ничего не помнит. Дин увидел, как адвокат зашептался с Вратчинсом, судья нахмурилась, перелистнув свои записи, а потом Брейдж вскочил: - Ваша честь, протестую! Связь Джессики Мур с моими подзащитными не была доказана, нет даже улик, что они были знакомы и... - Ваша честь, обвинение просит заслушать свидетеля и гарантирует, что эти сведения имеют самое прямое отношение к делу, - спокойно сказал Льюис. Судья кивнула, на её холодном лице впервые за последние часы отразился интерес. - Продолжайте, прокурор. - Благодарю, - Льюис вновь повернулся к Сэму. - Итак? Сэм откашлялся - похоже, у него слегка пересохло в горле. Потом подался вперед, ближе к микрофону, вмонтированному в трибуну. - Мы с Джессикой Мур познакомились во время учёбы в Стэнфорде год назад. Стали встречаться. Поначалу всё шло хорошо, но потом она стала пропадать вечерами, пропускать занятия. Я пытался расспросить её, что происходит, но она отмахивалась. У нас были довольно свободные отношения. Я знал, что она иногда встречается с другими, но... терпел. Я любил её. Дин слушал, разинув рот. Какого... как.. когда он вспомнил? И почему ничего ему не сказал? - Однажды я не выдержал, - продолжал Сэм. - И проследил за ней. Это было в конце лета. - Когда именно, вы не припоминаете? - В августе. Как раз закончилась сессия. Джессика её не сдала, а потом... ударилась во все тяжкие. Я её почти не видел. И в конце концов решил посмотреть, где и с кем она так занята. - Вы следили за ней? - Да. - И что же вы обнаружили? - Что она ездит на старый склад в районе Хэмпстид. - Хэмпстид-Стрит, 321? - Да. Это был адрес того самого склада. Логова. Вампирского гнезда. - Тихо! - молоточек судьи требовательно застучал по столу, и поднявшийся в зале шум улёгся. - Свидетель, продолжайте. - Выходя оттуда, она меня увидела. Я не стал прятаться. Решил поговорить с ней начистоту, может быть, расстаться, если бы она захотела. Но она лишь рассмеялась и сказала, что я совсем её не знаю. Не знаю её жизни... вообще не знаю жизни. Я сказал, что хотел бы её узнать, но она меня не подпускает. И тогда она сказала: "Хочешь, я покажу тебе мой мир?" Он говорил уверенно, чётко и с виду спокойно, словно давно и хорошо обдумал эту речь - а может быть (проклятье, да наверняка) даже успел обсудить с Льюисом. Дин смотрел на него, не замечая, что сидит, вцепившись пальцами в спинку кресла перед собой. Вряд ли кто-то в зале слушал с таким вниманием, даже Брейдж. - Её мир был на этом старом складе, так, мистер Доджсон? - Так. Поначалу я решил, что это какая-то тусовка эмо-готов, вроде тех, кто околачиваются по кампусу. Чёрные тени вокруг глаз, чёрная одежда, дурацкие стрижки... Там стена была раскрашена красной краской - я так сперва подумал, что это краска. Но это была кровь. Вся стена в рисунках, имитирующих магические письмена. Джессика сказала, их делал Граветти. Они называли это "летопись нашего клана". Молоточек судьи уже работал вовсю. В зале стоял гул, родственники подсудимых недовольно переговаривались, репортёры бешено строчили карандашами. Льюису вновь пришлось дожидаться тишины. - Что было дальше? Вы видели, чем занимаются эти люди? - В первый вечер ничем особенным. Просто пили виски, слушали музыку и всё такое. Джессика сказала, что я её парень, и они хорошо меня приняли, хотя один из них, Тед, как-то странно на меня поглядывал. Я решил, что она с ним спит. Но тогда это не было для меня важно... мне очень не хотелось её потерять. Потому что у него никого больше не было. Сэм не сказал этого, но Дин услышал недоговоренный конец фразы так отчётливо, словно он был произнесён вслух. - Когда она пошла туда в следующий раз, я пошёл с ней. По дороге она мне сказала, что мальчики попросили её захватить игрушку. Я не понял, о чём она говорит, и тогда она огляделась и указала мне на девушку, которая гуляла с собакой через дорогу от нас. Красивая девушка, длинные тёмные волосы. - Вы знали, что мисс Мур имела в виду? - Нет. То есть я понятия не имел, чем это кончится... Клянусь, я ничего тогда об этом не знал. - И что было дальше? - Джессика подошла к ней и стала о чём-то говорить, кажется, спросила дорогу. Слово за слово, они познакомились. Не знаю, что именно она ей говорила, мне было плохо слышно. Но в итоге эта девушка пошла с нами. - Вы знаете, как звали ту девушку, мистер Доджсон? - Да, она мне представилась. Мы пожали друг другу руки. Она сказала, что её зовут Рита Эймс. Ещё на минуту или больше зал стал неуправляем. Пристав выставил одного или двух самых активных буянов, и порядок понемногу восстановился. Брейдж беспокойно ёрзал на стуле, непрерывно шепчась со своими клиентами, на лицах которых читалась растерянность и злоба. Льюис вышагивал перед трибуной с выражением Колумба, только что увидевшего на горизонте землю. - Расскажите присяжным, что вы, мисс Мур и пятеро обвиняемых сделали с Ритой Эймс. - Они... мы сперва просто пили. Потом ей вдруг стало плохо - как будто что-то с сердцем. Я хотел помочь, но Джессика дёрнула меня за руку и сказала, что всё в порядке. Мне тоже было не по себе, я... я не очень хорошо соображал в тот момент. Уже потом, позже, она мне сказала, что в выпивке было экстази, а в стакане у Риты - что-то более крепкое, она не уточняла, что. Джессика сделала ей укол, а потом, когда Рита окончательно ослабела, Шейн и Джош раздели её и надкусили кожу на запястьях. - Покажите, пожалуйста, где именно. - Вот здесь. Сэм поднял руку, и всем стали видны его собственные шрамы, зажившие, но грубые и глубокие. Как будто рассказывал он не о Рите Эймс, а о себе. - Дальше? - Они стали пить её кровь. Вратчинс пил из шеи, Джессика ещё сказала мне тогда, что там кровь самая сладкая, и Тед вечно захапывает себе самое лучшее. - Джессика Мур тоже участвовала в этой... трапезе? - Льюис сощурился, но Сэм не отвёл взгляд. - Пристроилась у груди. Она и мне предложила, но я так обалдел - от всего, что они делали, и от экстази тоже. Больше от экстази... я понимал, что надо сделать что-нибудь, но она, Джессика, так смотрела на меня и... я не мог. Думал, ещё одна минута, и всё прекратится само собой. Они не могли зайти далеко. Ведь Джесс была с ними и... она бы не ввязалась ни во что по-настоящему плохое. - Так вы думали, - сочувственно проговорил Льюис, - потому что любили её. Скажите, что она сделала, когда вы отказались принять участие в оргии? - Она засмеялась и назвала меня сопливым щенком. Кричала: "Вот мой мир, ты это хотел увидеть? Я знала, что у тебя кишка тонка!" Я понял, что она всё это всерьёз, что происходит что-то очень плохое, я встал... не помню, что я хотел сделать - их было шестеро, но я просто не мог больше смотреть. И тогда Джессика оттолкнула Нортона или О'Нила, кого-то из них, взяла руку Риты и сцедила её кровь в бокал из-под пива. Где-то две или три унции. И протянула мне. - Она хотела, чтобы вы доказали, что достойны быть в кругу её друзей. И что же вы сделали? - Я выпил. Зал выдохнул, как один человек. Крамер Брейдж развернулся так, что Дин не мог разглядеть его лица, но по сгорбленной спине и вытянутой вперёд шее видел, что тот готов ринуться и разорвать Сэма на части, едва только судья Эштон спустит его с цепи. И если бы не чёрное бешенство, в этот самый миг разламывающее Дину виски, он пришёл бы в ужас. - Ещё раз и погромче, мистер Доджсон. Вы выпили кровь девушки, которую пятеро... прошу прощения, шестеро подонков терзали у вас на глазах? - Протестую! - взвился Брейдж. - Прокурор выносит суждения о личностях моих подзащитных! - На мой взгляд, тут двух мнений быть не может, - холодно сказала судья, и по залу прокатился нервный смешок. - Свидетель, отвечайте на вопрос. - Да, именно так и было. Мне сразу ударило в голову, как будто это был очень крепкий алкоголь. Потом меня стошнило, и я отключился. Когда очнулся, на складе никого не было. - Вы видели после этого Джессику Мур? - Да, один раз. Я пришёл домой - мы с ней тогда жили вместе, - и она сказала, чтобы я убирался из её жизни. Что я дурак и тряпка и не умею веселиться. Я спросил, что с той девушкой, где она. Джесс ответила, что они сбросили её в колодец. Она злилась. Я не понял толком, что произошло - кажется, они собирались избавиться от тела как-то иначе, но их спугнул дорожный патруль, и Вратчинс запаниковал. Джессика сказала: "Снова вышло, как с сучкой Деверо". Не знаю, о каком колодце она говорила. Когда до меня дошло, что они убили её, или по крайней мере бросили умирать, я... - Вы - что, мистер Доджсон? - мягко спросил прокурор. Сэм тяжело покачал головой и ничего не ответил. - Что было дальше? - Я сказал ей, что отправляюсь в полицию. Предупредил, что сделаю это сейчас же, и ей ещё не поздно скрыться. Я не хотел, чтобы она села в тюрьму. Но она лишь рассмеялась мне в лицо. Сказала, что у меня кишка тонка. И что я теперь с ними повязан. Если сядем, то все вместе. - И всё же вы решили сдать их? - Да. Хотел пойти на следующее утро, думал, может, она одумается и успеет уехать. Ночевать мне было негде, я отъехал на два квартала и остановил машину на обочине. Я просто не знал, куда мне податься. Я по-прежнему плохо соображал, мне сильно по мозгам шибануло тем дерьмом... простите, ваша честь. Словом, не знаю, сколько я так просидел, пару часов, наверное. Я не подумал, что она может позвонить Вратчинсу и предупредить их - то есть подумал, но позже. А потом увидел зарево, как раз в той стороне, где остался наш дом. Бросился туда, но дом уже был весь в огне. Думаю, Джессика заснула с сигаретой - она часто курила в постели, хотя я всегда говорил ей, что это опасно. Но она никогда не слушала, да к тому же в ту ночь была под кайфом... - Именно так и было, - сообщил Льюис внимательно слушающим присяжным. – Экспертиза причины пожара в доме мисс Мур показала, что к возгоранию привело курение в постели. Что вы сделали, увидев огонь? - Вбежал в дом, в спальню Джессики и... увидел, как она горит на потолке. Я закричал, и потолок обрушился. Не помню, как я выбрался оттуда. Сэм замолчал. По ходу дела его речь замедлялась, становилась всё сбивчивее. Он больше не оттарабанивал заученный текст - он выворачивался наизнанку, и, Дин подозревал, всем остальным смотреть на это было так же тошно, как и ему. Когда Сэм поднял голову, на него не смотрело ни одной пары дружелюбных глаз, кроме, может быть, глаз прокурора Льюиса. Тот глядел на своего свидетеля ласково, как на главное блюдо вечера, съедение которого заставит всех надолго запомнить этот праздник. - Она действительно позвонила Вратчинсу, - проговорил прокурор. - Не так ли? - Да. Я не успел даже вернуться к машине. Они знали, где она живёт, знали, что я живу с ней. Нашли они меня быстро. А потом... я снова был на складе, но теперь они пили уже меня. И тогда я понял, что чувствовала та девушка. И... я бы всё отдал, всё, чтобы вернуться на шесть часов назад и убить их, прежде чем они это с ней сделали. Вряд ли он стремился выгородить себя последними словами - после всего, что он сказал, вряд ли он смог бы выгородить себя хоть чем-нибудь. Потому у Дина не было никаких оснований сомневаться в его искренности, но... Разве он хоть раз, хоть один грёбаный раз за эти проклятые четыре месяца усомнился в искренности слов Сэма? Хотя бы единственный грёбаный раз? - Как вы думаете, почему они вас не убили? - Они убили, - равнодушно ответил Сэм. - То есть попытались. Я понял из их разговоров, что они никогда не выпивали своих жертв до смерти, просто бросали где-то и оставляли истекать кровью. Со мной тоже хотели так, но тут нагрянула полиция, и они запихнули меня в подпол. Даже связать не успели. Граветти сказал, что меня там никто не найдёт. Потом они захлопнули крышку, я услышал, как сверху двигают что-то тяжёлое. Кричать к тому времени уже не было сил. А потом я отключился. Следующее, что помню - больницу и... и детектива Винчестера. "Ты сказал, что всё будет хорошо, - вспомнил Дин его слова. - И я тебе поверил". Еще бы. Выбраться невредимым из такой жопы, хотя сам Бог велел подохнуть там, как последней собаке. И на какую-то чудовищную долю секунды - без сомнения, худшей секунды в жизни Дина - Дину подумалось, что лучше бы так оно и случилось. - Последний вопрос, мистер Доджсон, - очень мягко сказал прокурор. - Вы понимаете, чем вам грозят эти показания? Понимаете, что, придя сюда, нарвались не только на потенциальную месть со стороны подсудимых и их родни, но и на обвинение в соучастии в убийстве? - Да, - сказал Сэм. - Вполне понимаю. - У меня больше нет вопросов, ваша честь. Прокурор сел на своё место в гробовом молчании. И тотчас на ноги взвился Брейдж. Судья поприветствовала его энтузиазм ледяной улыбкой. - Свидетель ваш, мистер Брейдж. - Благодарю, ваша честь. Хотя не могу не отметить, - протянул он, сверля Льюиса убийственным взглядом своих акульих глазок, - что память вернулась к свидетелю в удивительно удобный для обвинения момент. - Свидетель был болен ретроградной амнезией, ваша честь, - отозвался Льюис. - У меня есть заключение доктора Шульца, который наблюдал его в больнице Сан-Саратос. Память вернулась к мистеру Доджсону буквально на днях, а точнее, позавчера. Мистер Брейдж прилетел из Лос-Анджелеса только сегодня утром, и, видимо, не нашёл времени... - Достаточно, прокурор, - прервала его судья. – Мистер Брейдж, вероятно, желает попросить дополнительно время на ознакомление с новыми свидетельскими показаниями? - О да! – Брейдж просиял. – Именно это я и собирался сделать. - Ваше право. Пяти минут будет достаточно? Улыбка адвоката застыла. - Ваша честь... - В чём дело? – сухо спросила Эштон. - Свидетель был включён в предварительные списки? - Да, но... - В таком случае ваша проблема, что вы не озаботились вовремя получить актуальную информацию о его психическом состоянии. Пять минут, а затем приступайте к допросу. Брейдж бросил на неё злобный взгляд, однако спорить не стал. Прошушукавшись со своими клиентами отведённые пять минут, он медленно подошёл к свидетельской трибуне. Он видел, и все видели, что Льюис лжёт, говоря об амнезии Сэма, чудесным образом излечившейся за день до решающего слушания. Но доказать ничего не мог, поэтому отыгрался на проклятом свидетеле по полной программе. - Мистер Доджсон, когда вы начали принимать наркотики? Сэм не смутился. В самом деле, парня, пившего кровь из пивной кружи, трудно было смутить таким простым вопросом. - Покуривал травку в колледже, как и все, - поколебавшись, ответил он. - Один раз с Джессикой пробовал кокаин, но мне не понравилось, и больше ничего такого не было. До той ночи. - Мистер Доджсон, вы помните, что находитесь под присягой? - Да, разумеется. Адвокат хищно надвинулся на трибуну, вперив в Сэма испепеляющий взгляд. - В таком случае скажите, как сильно следовало обдолбаться, чтобы вообразить, будто ваша девушка горит на потолке? А он умел слушать, этот Брейдж, даром что большую часть речи Сэма провёл, шепчась со своими клиентами. Дин сразу понял, куда он метит. Если у Сэма были галлюцинации в горящем доме, вполне возможно, что и другие его показания относительно той ночи были всего лишь бредом изменённого сознания. И тогда все его слова будут стоить меньше, чем совесть Крамера Брейджа. Весь зал в нетерпении ждал, что Сэм ответит на этот вопрос. Ждал и Дин. Но Сэм лишь приподнял брови, сделав то отчасти умилительное, отчасти раздражающее, но никого не способное оставить равнодушным лицо, которое Дин прежде так любил в нём, а сейчас так ненавидел. - У неё в спальне было зеркало на потолке, - пояснил он, глядя на Брейджа так, словно разговаривает с идиотом. - Когда я туда вбежал, кровать была охвачена огнём, и я увидел только её отражение в зеркале. И Джессику на кровати. Она горела. Несмотря на злость, Дин всё же представил, что он должен был почувствовать в тот миг - и тут же запретил себе хоть малейшую тень жалости. Не в этот раз. И почти со злорадством ждал следующего вопроса, которым Брейдж теперь-то уж точно размажет Сэма по стенке... Не размазал. Ни следующим, ни теми, что последовали за ним - бесконечной автоматной очередью, способной сбить с ног любого. Но Сэм жил в мире, не знавшем пощады, в мире, где его ненавидел собственный отец, в мире, где единственной его любовью была безумная сука, толкнувшая его на соучастие в страшном преступлении. Такого Сэма не мог ни запугать, ни сломать какой-то адвокатишка из Лос-Анджелеса. Руки оказались коротковаты. В конце концов Брейдж пришёл в такое отчаяние, что выкрикнул: - Давайте начистоту - вы здесь только и исключительно по наущению вашего любовника, детектива Дина Винчестера! Это его первое крупное дело, он землю согласен грызть, лишь бы выйти героем, а вы для него на всё готовы, верно? - Протестую! - загремел Льюис, но судья уже и сама недовольно стучала молоточком по столу, призывая адвоката к порядку. Сэм вздрогнул и, подняв голову, бросил на Дина затравленный взгляд - первый и последний взгляд на этот бесконечно долгий допрос. Дин отвернулся. Сорок минут Брейдж кружил над Сэмом, как стервятник над умирающей добычей, но так и не добился своего. За окном давно стемнело, прохладный зимний день перешёл в стылый зимний вечер, но никто не заметил этого, даже судья, напряжённо внимавшая каждому слову. Наконец Брейдж сдался. Он сделал, что мог - подорвал доверие к свидетелю и окутал пеленой сомнений все его слова. И тем не менее, садясь на своё место, он выглядел вовсе не таким довольным, как можно было предположить. И его усталого, враз осунувшегося лица с тяжёлыми мешками под глазами Дину хватило, чтобы понять: дело выиграно. Вот только ожидаемой радости это осознание ему почему-то не принесло. - Что ж, благодарю, мистер Доджсон. Вы обеспечили нам увлекательнейший вечер, - сказала судья, обращаясь к Сэму. Дин вдруг словно заново увидел его и только теперь заметил, каким бледным было его лицо, как запали щёки, заметил ниточку пота над верхней губой. Нет, Сэму эта схватка тоже не далась легко. - А теперь я вынуждена просить пристава задержать вас и направить в камеру предварительного содержания до выяснения всех обстоятельств вашего участия в этом деле. Пристав, арестуйте мистера Доджсона. Сэм безропотно позволил надеть на себя наручники и увести из зала. Репортёры провожали его жадными взглядами. Вратчинс тоже обернулся, единственный из пятёрки, уныло сидящей на своей скамье. В его глазах была жажда убийства. Судья встала, и все поднялись за ней. Был объявлен перерыв до следующей среды. Слушание окончилось.
|
