Методические указания 6 страница. попляши в саду зеленом!

Эй, Ирена! Выходи!

Скоро выпадут дожди,

так скорей

попляши в саду зеленом!

 

Попляши в саду зеленом!

Подыграю струнным звоном.

 

Ах, как несется речка.

Ах ты, мое сердечко!

 

У реки

пляшут вместе

топольки.

А один,

хоть на нем лишь три листочка,

пляшет, пляшет впереди.

 

НА УШКО ДЕВУШКЕ

 

Не сказал бы.

Не сказал бы ни слова.

 

Но в глазах твоих встретил

два деревца шалых.

 

Из смеха и света, из ветерка золотого.

Он качал их.

 

Не сказал бы.

Не сказал бы ни слова.

 

* * *

 

Проходили люди

дорогой осенней.

 

Уходили люди

в зелень, в зелень.

Петухов несли,

гитары - для веселья,

проходили царством,

где царило семя.

Река струила песню,

фонтан пел у дороги.

Сердце,

вздрогни!

 

Уходили люди

в зелень, в зелень.

И шла за ними осень

в желтых звездах.

С птицами понурыми,

с круговыми волнами,

шла, на грудь крахмальную

свесив голову.

Сердце,

смолкни,успокойся!

 

Проходили люди,

и шла за ними осень.

 

ДЕРЕВО ПЕСЕН

 

Все дрожит еще голос,

одинокая ветка,

от минувшего горя

и вчерашнего ветра.

 

Ночью девушка в поле

тосковала и пела -

и ловила ту ветку,

но поймать не успела.

 

Ах, луна на ущербе!

А поймать не успела.

Сотни серых соцветий

оплели ее тело.

 

И сама она стала,

как певучая ветка,

дрожью давнего горя

и вчерашнего ветра.

 

* * *

 

Апельсин и лимоны.

 

Ай, разбилась любовь

со звоном.

 

Лимон, апельсины.

 

Ай, у девчонки,

у девчонки красивой.

 

Лимоны.

 

(А солнце играло

с травой зеленой.)

 

Апельсины.

 

(Играло с волною

синей.)

 

УЛИЦА НЕМЫХ

 

За стеклом окошек неподвижных

девушки улыбками играют.

 

(На струнах пустых роялей

пауки-акробаты.)

 

Назначают девушки свиданья,

встряхивая косами тугими.

 

(Язык вееров,

платочков и взглядов.)

 

Кавалеры отвечают им, цветисто

взмахивая черными плащами.

 

 

 

 

ЛУННЫЕ ПЕСНИ

 

ЛУНА ВОСХОДИТ

 

Когда встает луна, -

колокола стихают

и предстают тропинки

в непроходимых дебрях.

 

Когда встает луна,

землей владеет море

и кажется, что сердце -

забытый в далях остров.

 

Никто в ночь полнолунья

не съел бы апельсина, -

едят лишь ледяные

зеленые плоды.

 

Когда встает луна

в однообразных ликах -

серебряные деньги

рыдают в кошельках.

 

ДВЕ ВЕЧЕРНИХ ЛУНЫ

 

I

 

Луна мертва, мертва луна,

но воскресит ее весна.

 

И тополя чело

овеет ветер с юга.

 

И сердца закрома

наполнит жатва вздохов.

 

И травяные шапки

покроют черепицу.

 

Луна мертва, мертва луна,

но воскресит ее весна.

 

 

II

 

Напевает вечер синий

колыбельную апельсинам.

 

И сестренка моя поет:

- Стала земля апельсином.

Хнычет луна: - И мне

хочется стать апельсином.

 

- Как бы ты ни алела,

как бы ни сокрушалась,

не быть тебе даже лимоном.

Вот жалость!

 

ОН УМЕР НА РАССВЕТЕ

 

У ночи четыре луны,

а дерево - только одно,

и тень у него одна,

и птица в листве ночной.

 

Следы поцелуев твоих

ищу на теле.

А речка целует ветер,

к нему прикасаясь еле.

 

В ладони несу твое "нет",

которое ты дала мне,

как восковой лимон

с тяжестью камня.

 

У ночи четыре луны,

а дерево - только одно.

Как бабочка, сердце иглой

к памяти пригвождено.

 

ПЕРВАЯ ГОДОВЩИНА

 

По лбу моему ты ступаешь.

Какое древнее чувство!

 

Зачем мне теперь бумага,

перо и мое искусство?

 

Ты с красным ирисом схожа

и пахнешь степной геранью.

 

Чего, лунотелая, ждешь

от моего желанья?

 

ВТОРАЯ ГОДОВЩИНА

 

Луна вонзается в море

длинным лучистым рогом.

 

Зеленый и серый единорог,

млеюший и потрясенный.

Небо по воздуху, словно

лотос огромный, плывет.

 

(И ты проходишь одна

в последнем сумраке ночи.)

 

ЦВЕТОК

 

Ива дождя,

плакучая, легла.

 

О лунный свет

Над белыми ветвями!

 

 

 

 

ЭРОТ С ТРОСТОЧКОЙ

 

ЛУСИЯ МАРТИНЕС

 

Лусия Мартинес,

сумрак багряного шелка.

 

Твои бедра льются, как вечер,

чтобы свет свой во мраке спрятать,

и сиянье твоих магнолий

потайные смуглят агаты.

 

Я пришел, Лусия Мартинес,

створки губ твоих вскрыть губами,

расчесать зубцами рассвета

волос твоих черное пламя.

 

Так хочу и затем пришел я.

Сумрак багряного шелка.

 

ИНТЕРЬЕР

 

Не хочу я ни лавров, ни крыльев.

Белизна простыни,

где раскинулась ты, обессилев!

Не согрета ни сном,

ни полуденным жаром, нагая,

ускользаешь, подобно кальмарам,

глаза застилая

черной мглою дурманною,

Кармен!

 

СЕРЕНАДА

 

При луне у речной долины

полночь влагу в себя вбирает,

и на лунной груди Лолиты

от любви цветы умирают.

 

От любви цветы умирают.

 

Ночь нагая поет в долине

на мостах, летящих над мартом.

Осыпает себя Лолита

и волнами, и нежным нардом.

 

От любви цветы умирают.

 

Эта ночь серебра и аниса

сверкает на крышах голых.

Серебро зеркал и водопадов,

анис твоих бедер белых.

 

От любви цветы умирают.

 

 

 

 

ЗАПРЕДЕЛЬНОСТЬ

 

СЦЕНА

 

Высокие стены.

Широкие реки.

 

 

ФЕЯ

 

Пришла я с кольцом обручальным,

которое деды носили.

Сто рук погребенных

о нем тосковали в могиле.

 

 

Я

 

В руке моей призрак колечка -

и я прикасаюсь смятенно

к соцветьям бесчисленных пальцев.

Кольца не надену.

 

Широкие реки.

Высокие стены.

 

НЕДОМОГАНИЕ И НОЧЬ

 

Щур

в деревьях темных.

Ночь. Бормотанье неба

и лепет ветра.

 

Объясняют трое пьяниц

в нелепом танце траур и вино,

и звезды оловянные кружатся

на своей оси.

Щур

в деревьях темных.

 

Боль в висках приглушена

гирляндами минут.

 

Ты все молчишь. А трое пьяных

по-прежнему горланят.

 

Простегивает гладкий шелк

твоя простая песня.

Щур.

Чур, чур, чур, чур.

Щур.

 

НЕМОЙ МАЛЬЧИК

 

Мальчик искал свой голос,

спрятанный принцем-кузнечиком.

Мальчик искал свой голос

в росных цветочных венчиках.

 

- Сделал бы я из голоса

колечко необычайное,

мог бы я в это колечко

спрятать свое молчание.

 

Мальчик искал свой голос

в росных цветочных венчиках,

а голос звенел вдалеке,

одевшись зеленым кузнечиком.

 

ОБРУЧЕНИЕ

 

Оставьте кольцо

в затоне.

 

(Дремучая ночь на плечи

уже мне кладет ладони.)

 

Сто лет я живу на свете.

Оставьте. Напрасны речи!

 

Не спрашивайте без проку.

Закиньте кольцо

в затоку.

 

ПРОЩАНЬЕ

 

Если умру я -

не закрывайте балкона.

 

Дети едят апельсины.

(Я это вижу с балкона.)

 

Жницы сжинают пшеницу.

(Я это слышу с балкона.)

 

Если умру я -

не закрывайте балкона.

 

САМОУБИЙСТВО

 

(Возможно, это стряслось из-за незнанья

тебя, геометрия)

 

Юноша стал забываться.

Полдень. Пробило двенадцать.

 

И наполнялось тряпичными лилиями

сердце и перебитыми крыльями.

 

И у себя на губах он заметил

слово, которое было последним.

 

С рук словно слезли перчатки, и на пол

пепел, пушистый и вкрадчивый, падал.

 

А за балконом виднелась башня.

Вот он сливается с этой башней.

 

Маятник замер, и время смотрело

мимо него циферблатом без стрелок.

 

И различил он на белом диване

тени простертой своей очертанье.

 

Некий юноша, геометрически-резкий,

вскинул топор - и зеркало вдребезги.

 

И из-за зеркала влага густого

мрака заполнила призрак алькова.

 

 

ЛЮБОВЬ

 

ПЕСЕНКА ПЕРВОГО ЖЕЛАНИЯ

 

На зеленом рассвете

быть сплошным сердцем.

Сердцем.

 

А на спелом закате -

соловьем певчим.

Певчим.

 

(Душа,

золотись померанцем.

Душа,

любовью отсвечивай.)

 

На цветущем рассвете

быть собой, а не встречным.

Сердцем.

 

На опавшем закате

голосом с ветки.

Певчим.

 

Душа,

золотись померанцем.

Душа,

любовью отсвечивай.

 

МАЛЕНЬКИЙ МАДРИГАЛ

 

Четыре граната

в салу под балконом.

 

(Сорви мое сердце

зеленым.)

 

Четыре лимона

уснут под листвою.

 

(И сердце мое

восковое.)

 

Проходят и зной и прохлада,

Пройдут -

и ни сердца,

ни сада.

 

ОТГОЛОСОК

 

Уже распустился

подснежник зари.

 

(Помнишь сумерки

полночи летней?)

 

Разливает луна

свой нектар ледяной.

 

(Помнишь августа

взгляд последний?)

 

ИДИЛЛИЯ

 

Не проси - ни словом, ни видом

я секретов весны не выдам.

 

Потому что для них давно я -

словно вечнозеленая хвоя.

 

Сотни пальцев, тонких и длинных,

тычут с веток во сто тропинок.

 

Не скажу я тебе, мое диво,

отчего так река ленива.

 

Но вместит моя песня немо

глаз твоих светло-серое небо.

 

Закружи меня в пляске долгой,

только хвои побойся колкой.

 

Закружи ты меня на счастье

в звонкой нории, полной страсти.

 

Ай! Не место мольбам и обидам, -

я секретов весны не выдам.

 

ГРАНАДА И 1850

 

Я слышу, как за стеною

струя бежит за струей.

 

Рука лозы виноградной -

и в ней луча острие,

и хочет луч дотянуться

туда, где сердце мое.

 

Плывут облака дремотно

в сентябрьскую синеву.

И снится мне, что родник я

и вижу сон наяву.

 

ПРЕЛЮДИЯ

 

И тополя уходят -

но след их озерный светел.

 

И тополя уходят -

но нам оставляют ветер.

 

И ветер умолкнет ночью,

обряженный черным крепом.

 

Но ветер оставит эхо,

плывущее вниз по рекам.

 

А мир светляков нахлынет -

и прошлое в нем потонет.

 

И крохотное сердечко

раскроется на ладони.

 

* * *

 

В глубинах зеленого неба

зеленой звезды мерцанье.

Как быть, чтоб любовь не погибла?

И что с нею станет?

 

С холодным туманом

высокие башни слиты.

Как нам друг друга увидеть?

Окно закрыто.

 

Сто звезд зеленых

плывут над зеленым небом,

не видя сто белых башен,

покрытых снегом.

 

И, чтобы моя тревога

казалась живой и страстной,

я должен ее украсить

улыбкой красной.

 

СОНЕТ

 

Вздыхая, ветер ночи, призрак странный, -

он отливает серебром надменно, -

раскрыл края моей старинной раны;

он улетел, желанье неизменно.

 

Жизнь в язву превратит любовь так рано,

и хлынут кровь и чистый свет из плена;

в ней, как в щели, гнездо среди тумана

найдет немеющая Филомена.

 

О, нежный шум в ушах! На землю лягу,

бездушные цветы оберегая, -

я тем служу твоей красе, как благу.

 

И пожелтеют воды, пробегая,

и выпьет кровь мою - живую влагу

душистая трава береговая.

 

 

ПЕСНИ ДЛЯ ОКОНЧАНИЯ

 

НА ИНОЙ ЛАД

 

Костер долину вечера венчает

рогами разъяренного оленя.

Равнины улеглись. И только ветер

по ним еще гарцует в отдаленье.

 

Кошачьим глазом, желтым и печальным,

тускнеет вогдух, дымно стекленея.

Иду сквозь ветви следом за рекою,

и стаи веток тянутся за нею.

 

Все ожило припевами припевов,

все так едиьо, памятно и дико...

И на границе тростника и ночи

так странно, что зовусь я Федерико.

 

ПЕСНЯ О НОЯБРЕ И АПРЕЛЕ

 

От небесного мела

стали глаза мои белы.

 

Чтобы не блек,

взгляду дарю

желтый цветок.

 

Тщетно.

Все тот же он - стылый, бесцветный.

 

(Но поет, возле сердца летая,

душа, полнозвучная и золотая.)

 

Под небесами апреля

глаза мои засинели.

 

Одушевленней их сделаю,

приблизив к ним розу

белую.

 

Напрасно усилие -

не сливается с белым синее.

 

(И молчит, возле сердца летая,

душа, безразличная и слепая.)

 

* * *

 

Куда ты бежишь, вода?

 

К бессонному морю с улыбкой

уносит меня река.

 

Море, а ты куда?

 

Я вверх по реке поднимаюсь,

ищу тишины родника.

 

Тополь, что будет с тобой?

 

Не спрашивай лучше... Буду

дрожать я во мгле голубой!

 

Чего у воды хочу я,

чего не хочу найти?

 

(Четыре на тополе птицы

сидят, не зная пути.)

 

ОБМАНЧИВОЕ ЗЕРКАЛО

 

Птицей не встревожена

ветка молодая.

 

Жалуется эхо

без слез, без страданья.

Человек и Чаща.

 

Плачу

у пучины горькой.

А в моих зрачках

два поющих моря.

 

САД В МАРТЕ

 

Яблоня!

В ветвях твоих - птицы и тени.

 

Мчится моя мечта,

к ветру летит с луны.

 

Яблоня!

Твои руки оделись в зелень.

 

Седые виски января

в марте еще видны.

 

Яблоня...

(потухший ветер).

 

Яблоня...

(большое небо).

 

ДВА МОРЯКА НА БЕРЕГУ

 

I

 

Он из Китайского моря

привез в своем сердце рыбку.

 

Порою она бороздит

глубины его зрачков.

 

Моряк, он теперь забывает

о дальних, дальних тавернах.

 

Он смотрит в воду.

 

 

II

 

Он когда-то о многом поведать мог.

Да теперь растерялись слова. Он умолк.

 

Мир полновесный. Кудрявое море.

Звезды и в небе и за кормою.

 

Он видел двух пап в облачениях белых

и антильянок бронзовотелых.

 

Он смотрит в воду.

 

ПЕСНЯ СУХОГО АПЕЛЬСИННОГО ДЕРЕВА

 

Отруби поскорей

тень мою, дровосек,

чтоб своей наготы

мне не видеть вовек!

 

Я томлюсь меж зеркал:

день мне облик удвоил,

ночь меня повторяет

в небе каждой звездою.

 

О, не видеть себя!

И тогда мне приснится:

муравьи и пушинки -

мои листья и птицы.

 

Отруби поскорей

тень мою, дровосек,

чтоб своей наготы

мне не видеть вовек!

 

ПЕСНЯ УХОДЯЩЕГО ДНЯ

 

Сколько труда мне стоит,

день, отпустить тебя!

Уйдешь ты, полный мною,

придешь, меня не зная.

Сколько труда мне стоит

в груди твоей оставить

возможные блаженства

мгновений невозможных!

 

По вечерам Персей

с тебя срывает цепи,

и ты несешься в горы,

себе изранив ноги.

Тебя не зачаруют

ни плоть моя, ни стон мои,

ни реки, где ты дремлешь

в покое золотистом.

 

С Восхода до Заката

несу твой свет округлый.

Твой свет великий держит

меня в томленье жгучем.

Сколько труда мне стоит

с Восхода до Заката

нести тебя, мой день,

и птиц твоих, и ветер!

 

 

 

 

Федерико

Гарсиа Лорка

 

 

Федерико

Гарсиа Лорка

 

 

Цыганское

романсеро

 

 

1924 -

 

 

Перевод А. Гелескула

 

 

· Романс о

· луне, луне.

 

 

· Пресьоса и

· ветер.

 

 

· Схватка.

 

 

· Сомнамбулический

· романс.

 

 

· Цыганка-монахиня.

 

 

· Неверная

· жена.

 

 

· Романс о

· черной тоске.

 

 

· Сан-Мигель.

· Гранада.

 

 

· Сан-Рафаэль.

· Кордова.

 

 

· Сан-Габриэль.

· Севилья.

 

 

· Как

· схватили Антоньито эль

· Камборьо на севильской дороге.

 

 

· Смерть

· Антоньито эль Камборьо.

 

 

· Погибший

· из-за любви.

 

 

· Роман

· обреченного.

 

 

· Романс об

· испанской жандармерии.

 

 

· Три

· исторических романса.

·

 

o Мучения

o Святой Олайи.

 

 

o Небылица

o о Доне Педро и его коне.

 

 

o Фамарь

o и Амнон.

 

РОМАНС О ЛУНЕ, ЛУНЕ

 

Луна в жасминовой шали

явилась в кузню к цыганам.

И сморит, смотрит ребенок,

и смутен взгляд мальчугана.

Луна закинула руки

и дразнит ветер полночный

своей оловянной грудью,

бесстыдной и непорочной.

- Луна, луна моя, скройся!

Если вернутся цыгане,

возьмут они твое сердце

и серебра начеканят.

- Не бойся, мальчик, не бойся,

взгляни, хорош ли мой танец!

Когда вернутся цыгане,

ты будешь спать и не встанешь.

- Луна, луна моя, скройся!

Мне конь почудился дальний.

- Не трогай, мальчик, не трогай

моей прохлады крахмальной!

 

Летит по дороге всадник

и бьет в барабан округи.

На ледяной наковальне

сложены детские руки.

 

Прикрыв горделиво веки,

покачиваясь в тумане,

из-за олив выходят

бронза и сон - цыгане.

 

Где-то сова зарыдала -

Так безутешно и тонко!

За ручку в темное небо

луна уводит ребенка.

 

Вскрикнули в кузне цыгане,

эхо проплакало в чащах...

А ветры пели и пели

за упокой уходящих.

 

 

ПРЕСЬОСА И ВЕТЕР

 

Пергаментною луною

Пресьоса звенит беспечно,

среди хрусталей и лавров

бродя по тропинке млечной.

И, бубен ее заслыша,

бежит тишина в обрывы,

где море в недрах колышет

полуночь, полную рыбы.

На скалах солдаты дремлют

в беззвездном ночном молчанье

на страже у белых башен,

в которых спят англичане.

А волны, цыгане моря,

играя в зеленом мраке,

склоняют к узорным гротам

сосновые ветви влаги...

 

Пергаментною луною

Пресьоса звенит беспечно.

И обортнем полночным

к ней ветер спешит навстречу.

Встает святым Христофором

нагой великан небесный -

маня колдовской волынкой,

зовет голосами бездны.

- О, дай мне скорей, цыганка,

откинуть подол твой белый!

Раскрой в моих древних пальцах

лазурную розу тела!

 

Пресьоса роняет бубен

и в страхе летит, как птица.

За нею косматый ветер

с мечом раскаленным мчится.

 

Застыло дыханье моря,

забились бледные ветви,

запели флейты ущелий,

и гонг снегов им ответил.

 

Пресьоса, беги, Пресьоса!

Все ближе зеленый ветер!

Пресьоса, беги, Пресьоса!

Он ловит тебя за плечи!

Сатир из звезд и туманов

в огнях сверкающей речи...

 

Пресьоса, полная страха,

бежит по крутым откосам

к высокой, как сосны, башне,

где дремлет английский консул.

Дозорные бьют тревогу,

и вот уже вдоль ограды,

к виску заломив береты,

навстречу бегут солдаты.

Несет молока ей консул,

дает ей воды в бокале,

подносит ей рюмку водки -

Пресьоса не пьет ни капли.

Она и словечка молвить

не может от слез и дрожи.

 

А ветер верхом на кровле,

хрипя, черепицу гложет.

 

 

СХВАТКА

 

В токе враждующей крови

над котловиной лесною

нож альбасетской работы

засеребрился блесною.

Отблеском карты атласной

луч беспощадно и скупо

высветил профили конных

и лошадиные крупы.

Заголосили старухи

в гулких деревьях сьерры.

Бык застарелой распри

ринулся на барьеры.

Черные ангелы носят

воду, платки и светильни.

Тени ножей альбасетских

черные крылья скрестили.

Под гору катится мертвый

Хуан Антонио Монтилья.

В лиловых ирисах тело,

над левой бровью - гвоздика.

И крест огня осеняет

дорогу смертного крика.

 

Судья с отрядом жандармов

идет масличной долиной.

А кровь змеится и стонет

немою песней змеиной.

- Так повелось, сеньоры,

с первого дня творенья.

В Риме троих недочтутся

и четверых в Карфагене.

 

Полная бреда смоковниц

и отголосков каленых,

заря без памяти пала

к ногам израненных конных.

И ангел черней печали

тела окропил росою.

Ангел с оливковым сердцем

и смоляною косою.

 

 

СОМНАМБУЛИЧЕСКИЙ РОМАНС

 

Любовь моя, цвет зеленый.

Зеленого ветра всплески.

Далекий парусник в море,

далекий конь в перелеске.

Ночами, по грудь в тумане,

она у перил сидела -

серебряный иней взгляда

и зелень волос и тела.

Любовь моя, цвет зеленый.

Лишь месяц цыганский выйдет,

весь мир с нее глаз не сводит -

и только она не видит.

 

Любовь моя, цвет зеленый.

Смолистая тень густеет.

Серебряный иней звездный

дорогу рассвету стелет.

Смоковница чистит ветер

наждачной своей листвою.

Гора одичалой кошкой

встает, ощетиня хвою.

Но кто придет? И откуда?

Навеки все опустело -

и снится горькое море

ее зеленому телу.

 

- Земляк, я отдать согласен

коня за ее изголовье,

за зеркало нож с насечкой

ц сбрую за эту кровлю.

Земляк, я из дальней Кабры

иду, истекая кровью.

- Будь воля на то моя,

была бы и речь недолгой.

Да я-то уже не я,

и дом мой уже не дом мой.

- Земляк, подостойней встретить

хотел бы я час мой смертный -

на простынях голландских

и на кровати медной.

Не видишь ты эту рану

от горла и до ключицы?

- Все кровью пропахло, парень,

и кровью твоей сочится,

а грудь твоя в темных розах

и смертной полна истомой.

Но я-то уже не я,

и дом мой уже не дом мой.

- Так дай хотя бы подняться

к высоким этим перилам!

О дайте, дайте подняться

к зеленым этим перилам,

к перилам лунного света

над гулом моря унылым!

 

И поднялись они оба

к этим перилам зеленым.

И след остался кровавый.

И был от слез он соленым.

Фонарики тусклой жестью

блестели в рассветной рани.

И сотней стеклянных бубнов

был утренний сон изранен.

 

Любовь моя, цвет зеленый.

Зеленого ветра всплески.

И вот уже два цыгана

стоят у перил железных.

Полынью, мятой и желчью

дохнуло с дальнего кряжа.

- Где же, земляк, она, - где же

горькая девушка наша?

Столько ночей дожидалась!

Столько ночей серебрило

темные косы, и тело,

и ледяные перила!

 

С зеленого дна бассейна,

качаясь, она глядела -

серебряный иней взгляда

и зелень волос и тела.

Баюкала зыбь цыганку,

ц льдинка луны блестела.

 

И ночь была задушевной,

как тихий двор голубиный,

когда патруль полупьяный

вбежал, сорвав карабины...

Любовь моя, цвет зеленый.

Зеленого ветра всплески.

Далекий парусник в море,

далекий конь в перелеске.

 

 

ЦЫГАНКА-МОНАХИНЯ

 

Безмолвье мирта и мела.

И мальвы в травах ковровых.

Она левкой вышивает

на желтой ткани покрова.

Кружится свет семиперый

над серою сетью лампы.

Собор, как медведь цыганский,

ворчит, поднимая лапы.

А шьет она так красиво!

Склонись над иглой в экстазе,

всю ткань бы она покрыла

цветами своих фантазий!

Какие банты магнолий

в росинках блесток стеклянных!

Как лег на складки покрова

узор луны и шафрана!

Пять апельсинов с кухни

дохнули прохладой винной.

Пять сладостных ран Христовых

из альмерийской долины.

В ее зрачках раздвоившись,

куда-то всадник проехал.

Тугую грудь колыхнуло

последним отзвуком эха.

И от далеких нагорий

с дымною мглой по ущельям