Александр Покровский 5 страницаВ пятнадцать часов он прошел в приемную начпо. Выждав длинную очередь различных просителей, он зашел в кабинет и представился: - Товарищ контр-адмирал, майор такой-то по вашему приказанию прибыл. Начпо оторвал от бумаг злые глаза и взглянул на комбата своим знаменитым пронизывающим взглядом, под которым человек сразу же вспоминает все свои грязные делишки, вплоть до первого класса средней школы, и холодно промолвил: - А я вас и не вызывал, товарищ майор. Пятясь задом, комбат исчез из кабинета и несколько минут в приемной думал только одну думу: как все это понимать? Скоро до него дошло. - У, сукин кот! Убью, гадом буду, убью!.. - и далее комбат, обратясь к египетской мифологии, снабдил Диму такими родственниками, что и в кошмарном сне не привидятся. Всю обратную дорогу комбат посвятил идиотизму сложившейся ситуации. Он собрал весь свой лоб в горсть и принялся думать: как при всем идиотизме сохранить себе лицо. Через пять с половиной часов он вышел из вагона с болью. От сильных раздумий он вывихнул себе разум. Он ничего не придумал, И не сохранил себе лицо; вся часть ржала неделю, стоя на ушах. ГЛУХОНЕМОЙ Начальству иногда становится нечего делать, и тогда оно, начальство, идет гулять, чтоб, скорее всего, послушать свой внутренний голос. Древние полководцы гуляли только поэтому. И если во время прогулки начальству встретится подчиненный, оно будет мучиться и вспоминать: что же оно до подчиненного еще не довело. И даже если оно не будет мучиться, все равно встречаться с начальством вредно. Адмирал шел и думал о том, как все-таки мало осталось служить. - А жаль, - буркнул он вслух, - сколько бы еще... наворотил. "А впрочем, жить осталось еще меньше", - продолжал мыслить адмирал. И в этот момент он увидел матроса, тот глотал слюну и готовился отдать честь. Чужое волнение всегда бодрит. Адмирал почувствовал бодрость и захотел поговорить с народом. - Почему не стрижен? - громко спросил адмирал и добавил почти по-человечески: - Как фамилия? Из какой части? Матрос скривил запотевший рот, вытаращил глаза, судорожно повел руками, сунул палец в рот, зачем-то облизал его и загукал - глухонемой. - О Господи! Кого только не присылают на флот! - огорчился адмирал. Ему как-то не хотелось сразу смириться с мыслью, что человек может потерять дар речи не от встречи с ним, а просто так - от рождения. Он начал вспоминать, что ему известно из азбуки глухонемых, и ничего не вспомнил. - Ну-ка, голубь, пойдем-ка, - сказал адмирал. Он взял матроса за руку и повел за собой. Адмирал привел его к себе в кабинет и усадил напротив. Помолчали. "Интересно, чей он? - думал адмирал. - Нужно собрать всех". И собрал всех своих подчиненных. Когда все расселись, он спросил у всех: - Чей это матрос? - и ткнул пальцем в глухонемого, Матрос тупо смотрел перед собой, чему-то улыбался и время от времени гукал. Молчание подчиненных потихоньку надоело адмиралу. Он поднял каждого и спросил: - Твой?! - Нет, - ответил каждый. - Посидим, - предложил адмирал, - может, вспомним? Других предложений не поступило. Вспоминали до полуночи. С каждым часом все напряженней. Подчиненные ерзали на стульях. "А-а, сволочи! - злорадствовал про себя адмирал. - Не нравится?" Ровно в полночь матрос гукнул в последний раз, встал и сказал; - Я из кочегарки. Мне на вахту пора. Адмирал открыл свой самый зловещий глаз и сначала пригвоздил им, а затем поднял съежившегося начальника тыла. - Врет! Он все врет! Своих всех знаю, - зачастил начальник тыла и прижал для чего-то руки к груди. - А может, это диверсант? - предположили бдительные. Бдительные не спали - бдили. "Идиоты", - покосился на бдительных адмирал, а вслух сказал: - Очень может быть. - Я ночью в кочегарке, а днем - сплю, поэтому меня никто не знает, затараторил матрос. - Понятно, - вздохнул адмирал, - поэтому-то ты и не стрижен. Всем ясно, почему он не стрижен? - Ясно, - ответили все и как-то сразу поднялись. - Сидите-сидите, - ядовито улыбнулся адмирал, - я еще не кончил. Кончил он глубоко за полночь, когда прочно всадил в каждого чувство вины. Кончать в таких случаях особенно приятно. - Ну и рожи у них были, - хмыкнул адмирал уже под одеялом, - о-от сволочи... "ВОЛГА" ГЛАВКОМА "Волга" главкома, а за ней еще штук пять со свитой окружили крыльцо, как стая акул зеленую черепаху. Главком выполз. Его встретили, проорали; "Смирна - и повели по лестнице. Кронштадтский центр подготовки молодого пополнения лизали неделю. Теперь всех разогнали по углам. Перед каждой дверью в каждое ротное помещение поставили задерганных начальников курсов, чтоб они открывали двери и представлялись. Они открывали и представлялись деревянными языками, сдерживаясь, чтоб от страха что-нибудь такое не заорать, соответствующее моменту. Громадный Федя Кудякип по кличке Шкаф, начальник курса и капитан третьего ранга, стоял на втором этаже перед дверью в ротное помещение, расположенное как раз над тем крыльцом, где высадился главком. Федю трясло от нетерпения: у него дрожали губы, руки, ноги, а мысли, совершив небольшую пробежку, как собаки на цепи, возвращались в голову. Вот сейчас должен появиться главком, вот сейчас! Федя в полуобмороке прислонился к двери, за которой все блестело, как у кота соответствующее место. В лестничном пролете показалась голова в фуражке, послышалось старческое кряхтенье и шелест свиты: - Идет!!! Судорожный вдох - и Федя мгновенно рванул Дверь, распахнул ее и уже собирался вспомнить свою фамилию, как за дверью он увидел ее; гирю... 32 кило! "Ччче-ерт! Носили по кубрику, обняв как маму, не знали, куда сунуть, и оставили. Ну, Петров, пицунда мохнатая, я тебе сделаю!" Федя схватил гирю одной рукой, надломился в спине со слезой, поднял ее и... выкинул в открытое окошко. Внизу что-то квакнуло - ладно, потом! Федя успел-таки обернуться и представиться главкому. Главком ничего не заметил. Вот что значит быстрота! Главком уже прошел мимо Феди, когда раздался этот вой. Выли из окошка. Выли так, будто скальп снимали. Некстати, черт! Федя поморщился. Главком удивился, повернулся и посмотрел на Федю. Началось адмиральское разглядывание. Только наши адмиралы так рассматривают офицеров - запрокинув голову, как редкое насекомое. Они лупоглазили друг друга до тех пор, пока Федя не выдержал: - Товарищ адмирал флота Советского Союза, - пропел он, - разрешите разобраться? - Разберитесь, - кивнул главком. Федя чуть не выпал со всего маху, до того перегнулся через подоконник. Гиря попала на "Волгу" главкома и прошла ее насквозь, а в ней сидел матрос-водитель и в состоянии хамского расслабления мечтал о демобилизации. Гиря прошла у него перед носом, не задев ни капли. Матрос обгадил себя и все вокруг в радиусе пяти метров, выплеснув в окна. Потом он выполз из машины на карачках и, осознав, что жив, заорал как ненормальный. ПО СТЕНОЧКЕ Это был дым. Едкий, залезающий во все дыры, заполняющий и человеческий рот, если он встречается на пути. Это дым. Точено. Он почуял его. По первой связке молекул, достигнувших тех бугорков, которые отвечают за обоняние. В отсеке - пожар. Но почему он не слышал тревоги? Почему никто не бежал, не хлопал дверьми, не кричал? При пожаре всегда так кричат. Не мог же он проспать все это? Мог, Но только в одном случае: пожар возник так внезапно, что все слиняли без тревоги. Растворились в один миг. Так бывает при объемном возгорании. Глупости, при таком возгорании в отсеке съедается сразу весь кислород. И никуда ты не убежишь. Что же тогда? Непонятно. Пока ясно одно - центральный пуст. Он один, и нужно выбираться. Все это пронеслось в голове за четверть секунды, еще через четверть он был на ногах. Спокойно. Тихо. Только без дерготни. Значит, так: нужно отступить вглубь каюты - дым уже лезет в щели, но вдыхать еще можно, - там вдохнуть поглубже, и вперед. Есть еще время. А вот ПДУ** ПДУ - портативное дыхательное устройство. в каюте нет - уволокли, сволочи. И тут он увидел, что на дерматиновом покрытии двери есть узоры красивые цветы, - раньше не замечал, а теперь он вдруг захотел запомнить эти узоры. Запомнить, запомнить. Ерунда! Нужно взять себя в руки. Нужно так: вдох - и дверь в сторону; и посмотреть - есть пламя сразу за дверью или нет, а то с закрытыми глазами не очень-то в него сунешься. Потом зажмурился, если все хорошо, и шагай в дым, справа по борту дотянул до поручней перемычки ВВД, а там - и до переборочной двери: и посмотрим, что у нас с дверью. В запасе - минута. Ровно на столько хватит воздуха в легких. Все! Полезли! Ручка двери каюты холодная - значит, за дверью пламени нет. Только сейчас сообразил. Лишь бы дверь не заклинила. Рывок - поехала в сторону. За дверью стояло молоко - ни черта не видно, - и он, зажмурившись, шагнул в него. Дыхание он задержал уже вечность назад. Ощупью до поручня, по нему дополз до двери. Вот она. Кремальера внизу задраились. Он постучал по ней рукой - ему сразу ответили, - есть там люди, есть! Теперь вверх ее. Он нажал, но она не поддалась, мало того - обжалась, опустилась вниз. Не пускают, гады, не пускают. Ну, конечно, дым полезет к ним. Ну, теперь можно молотить в дверь руками и ногами, можно кричать, выпуская в этом бесполезном крике весь ненужный теперь воздух из легких! И он закричал. И проснулся. Тишина. Он лежит на верхней койке, в каюте, в отсеке. Это его каюта, его койка, его отсек, Он сразу узнал. Темно - в каюте нет света. Ни звука, если не считать ровного гудения вентиляторов и того, что он дышит как паровоз и в висках работают упрямые молоточки. Господи, неужели приснилось? Послышались голоса. Они там, за дверью. Это спокойные голоса перекликаются вахтенные. Они словно кулики болотные, будто говорят друг другу: "Все хорошо", А вот и узоры на двери. Красивые. И до всего можно дотронуться. На все хватит времени. И он коснулся, потрогал. Ему было нужно. И руки натыкались на бугорки, порезы, заусенцы. А потом он вышел, дотянул по стеночке до холодного поручня и до скользкой на ощупь кремальеры. Он долго стоял у двери. Все вспоминал, вспоминал. Навстречу полезли люди, и он их пропустил. Хотя это они не пускали его в отсек тогда, и он их тогда ненавидел. И кажется, он их и сейчас ненавидит. Ну, конечно. Их же можно схватить теперь за грудки и душу из них вытрясти. Даже кулаки сжались. Фу ты, Господи! - Ты чего? - спросили его. - Да так, - сказал он и рассмеялся. ЧУТЬЕ У нас командир три автономки подряд сделал. Не вынимая. Вредно это для организма, когда не вынимая. Сдвинуться в нем что-нибудь может, в организме, У нашего командира, по-моему, сдвинулось: в середине автономки ему захотелось, чтоб все пели. - Вы же не знаете ни одной строевой песни, - говорил он нам, командирам боевых частей, на докладах, - используйте время здесь, в автономке. Что вы на меня так уставились? Учите. Учите народ. Пусть народ поет. Нас по приходу могут проверить на знание строевой песни. Потом командир приказал распечатать текст двух песен, по сто экземпляров каждую, и раздать народу. И мы запели. Пели мы целыми боевыми сменами, перед заступлением на вахту, боевыми частями пели и в одиночку... Все-таки три автономки в год - это много. Даже для командира. По ночам кают-компания - этот рассадник антикомандирских настроений потешалась: -...ну, теперь нам хорошо... - Дождались... - Наступили времена... - А то я думал, чем бы занять мой пылающий мозг?! - Песней. Теперь все будем петь. Ежедневные спевки. - И кто хорошо споет, того по приходу домой сразу от-пус-тят. - А чего вы смеетесь? По приходу нас запросто могут на песню проверить, - Могут: у нас везде чудеса, - Представляете? Бросим чалки, привяжемся, выйдем наверх, построимся, а нас уже ждут: пойте, говорят. - А мы стоим и молчим. Нехорошо. - Нехорошо. Действительно: пришли с моря и не поют. Непонятно. - Молчат с моря. Безобразие-то какое! - Сразу заинтересуются: почему молчат? Почему не поют? Что мешает петь? В чем причина непения? Может, недовольные есть? - Недовольные, выйти из строя. Шлепните их на торце пирса. - А я предлагаю вообще начать петь заранее. - Загодя... это хорошо... - Как всплыли - всех свободных наверх в ватниках - и песню. - А потом почин можно организовать: "В базу - с песней". - Политотдел бы в потолок кипятком писал. - В это воскресенье командир хочет устроить смотр-конкурс между боевыми сменами. Будет праздник песни. Как в Эстонии. Команде петь и веселиться! - Интересно, доктор давно ли осматривал командира? По-моему, с ним происходят мутации. - А лучше петь просто отсеками. А как будет звучать: "поющие отсеки"! - А жюри в центральном. Щелкнул "каштаном" - и пожалуйста: любой отсек. Поют отсеки, поют... Кают-компания потешалась неделю. А зря: по приходе нас действительно проверили на знание строевых песен. Выгнали на плац и проверили. В КУСТАХ ТУИ Весь химический профессорско-преподавательский состав во главе с начальником факультета по случаю приезда главкома сидел в кустах туи. У главкома после строевого смотра на плацу, где мимо него пробарабанили курсанты с диким криком "Раз-иии-раз!" и судорожными рывками голов направо, и после того, как ему шепнули, что это идут химики, - вдруг, на семьдесят пятом году жизни, проснулось желание осмотреть химический факультет. С быстротой молнии факультет обезлюдел: все сидели в кустах туи и настороженно следили за главкомом и его свитой. Часть свиты осталась внизу, а сам главком с остатками поднялся в роты. Из кустов туи вырвался горестный вздох. Главком поднялся на третий этаж и попал в роту штурманов, случайно живущих на химическом факультете. Дневальный, увидев его, окаменел так, как если бы главком шагнул на него прямо с портрета: он открыл рот, но легкие ему не подчинились, и крика не получилось. Дежурный по роте, почувствовав в тишине что-то неладное, выбежал из умывальника и так закричал: "Смир-на!!!", - что у дневального рот закрылся. Главком удовлетворенно кивнул, выслушал рапорт и двинулся в спальное помещение. Там в это время находилось дежурное подразделение: оно готовилось к заступлению, то есть: спало бездыханно. Истошные крики, ненормальный рапорт с "адмиралом флота Советского Союза" привели к тому, что дежурное подразделение моментально проснулось и, кое-как одернув одеяла, схватило в охапку одежду и в трусах полезло в окна. Все это происходило на третьем этаже и весной. Стоящая внизу ошеломленная свита главкома, открыв рты, наблюдала, как окна на третьем этаже с треском распахнулись и в них ринулись, как пираты на абордаж, человек двадцать в трусах и с бельем. Затем эти двадцать человек во мгновение ока по карнизу - белье между ног - перешли в соседнее ротное помещение. - А-а... интересно... - сказал какой-то обалдевший адмирал из свиты, кого же здесь все-таки готовят? Химиков или диверсантов?.. В этот момент главком вошел в спальное помещение. За ним, зажмурившись, шагнул дежурный: он ожидал, что сейчас главком наткнется на лежбище котиков, но если не считать двух мертвецки спящих, в остальном помещение выглядело даже очень сносно. Главком заметил спящих и направился к ним. - Товарищ курсант, - затеребил он по-отечески первого за плечо, товарищ курсант, почему вы не на строевых занятиях? - Потому что формы нет, - сказал первый и, не проснувшись, повернулся к главкому задом. Мы уже говорили, что главкому было много лет - чуть-чуть не хватало до ста - и он давно уже был дедом, а тут перед ним были дети. Он оставил первого и приступил ко второму. - Товарищ кур-са-н-т, - шептал он ласково и теребил второго за плечо, то-ва-рищ кур-са-ан-т... Второй открыл наконец свои мутные очи. На своем плече он увидел адмиральскую руку с нашивками до локтя, а прямо перед собой - фуражку в золоте и погон с "обалденным" гербом. - Ну и не хрена себе! - сказал второй, мотнул головой, обтер ее о подушку и, повернувшись со словами: "Вот это да!", - тут же заснул. Стоять рядом с ними было как-то не совсем удобно, и главком, потоптавшись, двинулся в обратный путь, - Ну... - остановился он на выходе из ротного помещения и, оглянувшись на спящих, нерешительно взглянул на одеревеневшего дежурного", подумал и махнул рукой. - Ну, ладно, По пути заглянули в бытовку. Там стояло беззаботное тело в трусах. Тело ничего не слышало, тело стояло и гладило брюки. Тело оглянулось и застыло с утюгом. На него смотрел главком. Так человека вообще-то можно заикой оставить или добиться того, что всю оставшуюся жизнь он будет хохотать. Главкому захотелось пообщаться. - Ну? - сказал он. - А вы кто? В следующие полсекунды к телу вернулась речь, и оно, вместе с утюгом, поднятым к уху, обозвало главкома "маршалом" и сказануло какое-то очень необычное предложение, из которого было понятно только то, что перед вами стоит курсант Пуговкин. Главком обиделся на то, что его обозвали "маршалом", и выкатился из роты с криком: - Эти химики!!! В кустах туи произошло движение. Волнение произошло. Кусты возмутились. Вперед начали выталкивать начальника факультета. - Александр Леонидыч! - говорили ему горячо, увлеченно подталкивая к выходу. - Вы должны выйти и сказать ему, что это не химики. А то опять на нас все шишки... Скажите ему, что это штурмана. - Да вы что! - отбивался начфак, стараясь за кого-нибудь задержаться руками. - Вы что, отпустите! С ума посходили все, что ли? Хотите, чтоб я умер на месте от инфаркта? Да черт с ним... отпустите... вы что?.. Так начфака и не смогли выпихнуть. Хотя толкало немало человек. Главкома тем временем успокоили и повели его в лабораторный корпус. Все стихло; профессорско-преподавательский состав потихоньку растекся; кусты застыли в успокоении; и все на этом свете замерло до следующего посещения главкома. ПЯТЬ СУТОК АРЕСТА! Из наших все отсидели. Командир у нас ненормальный, как многие считают, и поэтому наши отсидели все. Только я не сидел. Механик сидеть на губе не должен, иначе все на корабле встанет раком и развалится. А что такое дизель-электроход, вам, наверное, ясно: это такая кака - описать невозможно. Достаточно сказать, что когда мы всплываем на зарядку батарей и открываем крышку люка, то вверх - метров на пятнадцать - вырывается столб дерьма. В смысле запаха. Так что сажать меня нельзя. Правда, сутки ареста мне объявляют регулярно, но сажать не сажают. Кроме меня, отсидели все. Командир у нас несколько не в себе насчет воинской дисциплины, так что место на губе в этом флагманском крысятнике - городе Полярном - для нашего экипажа до недавнего времени имелось. Теперь хором осваиваем Североморск. - Продлите моему врачу пару суточек, - просит командир по телефону, - у меня штурман на подходе, он тут дела закончит и сменит врача. А этому моему охламону парочку суточек вкатайте. Да-а... У нас все по уставу. Например, о своем приближении со стороны моря командир любит уведомить базу. Только Сет-Наволок минуем, а он уже семафорит на берег командиру базы - мол, привет! - и радует его указаниями относительно того, как его встретить, что из вкусненького приготовить и во сколько баньку истопить. Мат мчится по всей семафорной линии. - Вот сволочь! - говорит командир базы насчет нашего капитана и не топит баню. Ну, с базой командир сделать ничего не может, поэтому наших сажает регулярно. Экипаж его ненавидит. Даже не здороваемся. Давно это началось. Стоим на подъеме флага, он подходит: - Здравствуйте, товарищи матросы! И громадная тишина в ответ. Еще раз: - Здравствуйте, товарищи матросы"! Здравствуют, по молча. Все смотрят в сопки. Тогда он подходит к офицерам: - Здравствуйте, товарищи офицеры! И полная, знаете ли, солидарность. Потопчется и... - Все вниз!.. И пошел крутить, кишки наматывать. И старпом Антипков у нас сидел постоянно, просто прописан был на губе. Либо на губе, либо на корабле. На берег он попадал редко - вы же знаете эту фразу из устава: "Частое оставление старпомом корабля несовместимо с его службой". Ну вот. Но уже если попадал... Водка тогда в Полярном продавалась в трехлитровых бутылях, и называлась она "антиповкой". А 1100 граммов спирта, как справедливо отмечено в Большой Советской энциклопедии, абсолютно смертельная доза для человека. Старпом любил поставить "антиповку" на стол и зачитать вырезку из Большой Советской энциклопедии. После чего он выпивал ее до последней капли и в состоянии повышенной томности падал в салат. Отволакивали его на корабль и забрасывали в каюту. Когда он приходил в себя, он подписывал все, что ему подсовывали. Помощник рисовал красиво, по-старославянски, на бумаге: "Я Антипка, государь, сволочь и последний дурак..." - и подсовывал ему. Старпом подмахивал не глядя, а потом эту штуку ему на дверь приделывали. Когда старпом был трезв, он был большая умница, математик, аналитик и философ, и торпедная атака у него шла исключительно в уме и па пять баллов, а когда он бывал пьян - это был большой шутник. Гауптвахту в Полярном ликвидировал. Его там знали, как мама папу, и в камеру не сажали. Он просто шлялся по территории. А каждая губа, попятное дело, имеет свою ленкомнату, чтоб вести среди арестантов разъяснительную работу. Антипка шлялся-шлялся и от скуки зашел в эту избу-читальню, в этот "скот-просвет-руум". Там он прочитал почти всю центральную прессу, впитал "та-ся-зять" - в себя дыхание страны, затем сложил все подшивки горой в середине и поджег, после чего объявил гауптвахте: "Пожарная тревога! Горит ленинская комната!" - и возглавил борьбу за живучесть. Все бегали как ненормальные, икали, искали багры, ведра эти наши треугольные, ублюдочные хватали, разматывали шланги, пытались подсоединить их к гидранту. В общем, гауптвахта сгорела дотла, а Антипку отвезли в Североморск и прописали там на гауптвахте навсегда. Сжечь ее невозможно она каменная. Так мы из Полярного и переехали в Североморск. И теперь у нас там постоянное место жительства. И первым делом после старпома командир там врача, конечно, прописал - ублюдок потому что, прости меня Господи. РАЗРЕШИТЕ ДОЛОЖИТЬ? - Товарищ капитан второго ранга, разрешите доложить? - Да! - Капитан-лейтенант Петров дежурство по кораблю принял! - Товарищ капитан второго ранга, старший лейтенант Недомурзин дежурство по кораблю сдал. Мы с Геней Недомурзой докладываем старпому о "приеме-сдаче" дежурства. Сначала я, потом - он. Я - о приеме, он - о сдаче. Наоборот, сами знаете, никак нельзя. Потому что если он доложит, что сдал, а я еще не доложу, что принял, и тут - раз! - и что-нибудь взорвется - у нас это запросто, - и корабль в этот момент никто, получается, не охранял. И с кого спросить? Спросить не с кого! А спросить хочется, потому что придется с кого-то в конце концов спрашивать. - Замечания? У кого же нет замечаний! Замечаний у нас вагон. И старпом о них знает. И вообще все обо всем знают, но если я сейчас скажу, что замечания есть, то как же я принял корабль с замечаниями, а если скажу, что замечаний нет, то что же это за прием корабля, если нет замечаний? Все это, как всегда, вихрем проносится в уме, после чего ты говоришь: - Отдельные замечания устранены в ходе сдачи дежурства. Вот такая формулировочка. И старпом кивает. Кивает и неотрывно смотрит на Геню. Геню он ловит на каждом шагу. И гноит нещадно. И все норовит его, даже походя, уколоть, ущипнуть, удавить. А сейчас он его просто убьет. И не потому, что Геня идиот, просто некоторые могут все это от себя отодвинуть, а Геня не может. Подумаешь, старпом на тебя смотрит. Ну и что? Он на всех так смотрит. Но Геню он чует. И Геня трусит. Он становится сразу мелким, без плеч, без шеи, взъерошенным, отчаянно потным: на лбу будто волдыри от ожога, так потеет, а в зрачках - атропиновый ужас, мыльный-пыльный. - Ну-у?! - говорит старпом медленно и смотрит на Геню. - И когда же вы станете человеком? Когда от вас появится хоть какая-то отдача, но не в виде дерьма?! Когда на вас можно будет корабль оставить? Когда я засну, а перед сном улыбнусь, подумав, что вы на вахте и все спокойно? Почему я все время должен за вами с совком ходить и говно ваше влет подхватывать? Я же не успеваю его подхватывать на самом-то деле. Вы же валите и валите. Когда я увижу перемены в вас, которые меня поразят?.. Старпом все говорит и говорит, а потом он расходится и уже орет. Но я лично его не слышу. Я смотрю на Геню. Жаль человека, сейчас от него вообще ничего не останется - вонючей лужей растечется на королевском паркете. В лице его происходит масса всяких движений, вперемешку со вздрагиваниями: там и страх, и стыд, и срам, и какие-то потуги - не то совести, не то самолюбия. Отдельными позывами отмечены рудименты гордости, доблести, осклизлые останки чести. Мышцы на лице его как-то быстро - словно домино на столе руками размешали - вдруг собирают по кусочкам то эмоцию страха, то какого-то недоделанного достоинства, которое немедленно обращается в стыд. И кажется, что Геня вот-вот возмутится. Вот-вот это произойдет. Нет! Его до конца не растолочь, нашего Геню, не стереть, не забить! Шалишь! Сейчас он наберет в грудь побольше воздуха. Губы сжаты, в глазах - жуки сношаются! Сейчас! Сейчас старпом получит! Ну? Давай! И тут Геня оглушительно пернул! Я от неожиданности - даже рот раскрыл. Старпом, по-моему, тоже. А Геня обмяк весь, обмяк. И куда все делось, куда? БОБЕР Леха Бобров, по кличке Бобер, - тучный, белесый, тупой - действительно похож на бобра: спина согнутая, шеи нет. холка вздыблена, и усы торчат, а выражение на лице - точно он только что осину свалил. Леха такой старый - его убивать пора. Леха служил на нашем плавстрашилище артиллеристом-торпедистом, и трехтонные краны для погрузки торпед находились в его заведовании. - Как-то двигатель с этого его сокровища сняли для ремонта и положили в тенечке для созревания - пусть отдыхает. - И пролежал он там недели полторы. А за это время рядом с ним на палубе наросли груды всякого металлолома: все подумали, что здесь собирают металлолом на сдачу. А там рядом объект приборки у радистов. Радисты ходили-ходили, потом у кого-то проходящего вдоль спросили для очистки совести: - Слышь, ты, это не твоя х-х-ерундовина? Нет? И выбросили двигатель за борт - тот только булькнул. Командир вызвал Леху и спрашивает: - Бобров, что у нас с двигателем? - Все нормально, товарищ командир, - говорит Леха, - оттащили к трубе. - К какой трубе? - спросил командир без всякой задней мысли. - А к этой... как ее... к забортной, - ответил Леха без всякой передней. - А-а, - сказал командир, - ну и что? - Разбираемся, товарищ командир. - Хорошо. Совсем "хорошо" командиру стало тогда, когда он узнал, к какой "трубе" оттащили двигатель. - Ты-ы-ы!!! - орал он Лехе. - Гавв-но-о!!! А Леха молчал, сопел, и выражение на лице у него было - будто осину свалил. КАК В ТУМАНЕ Комиссия по проверке организации борьбы за живучесть застала Сергей Сергеича врасплох. Он не успел улизнуть, и теперь он стоял рядом с батарейным автоматом во втором отсеке и вымученно улыбался. Сергей Сергеич (кличка Эс-эс) - был заместителем командира по политической части на этом атомоходе. Кроме того, он был уже очень стар, когда попал на железо, так стар, что ни черта не знал, хотя по борьбе за живучесть в отсеках подводной лодки он мог долго говорить нужные слова, прикрывая свое полное отсутствие выписками из КВСа** КВС - журнал "Коммунист Вооруженных Сил".. Проверок он боялся панически. - Аварийная тревога! Пожар во втором! - настигла его вводная, поданная проверяющим. Она ударила его в спину между лопатками, как черная стрела, и он завис, сжался. Захлопали переборки, личный состав заметался по отсекам. - Задраена носовая переборка! - Личный состав включился в индивидуальные средства защиты! - вводная отрабатывалась. Проверяющий, грозный капитан первого ранга из бывших командиров, нашел Эс-эса среди ящиков. Огромный, как скала, он завис над ним и прочитал бирку на кармане рабочего платья: "Зам. командира по политической части". - Ага, - сказал он. Как всякий бывший командир, проверяющий не любил замов. "Попался, говнюк!" - говорили глаза проверяющего. "Не на-до!" - молили глаза Эс-эса. "А вот мы сейчас увидим", - не умолялись глаза проверяющего. - Ваши действия по вводной "пожар в отсеке"? - спросила скала в звании капитан первого ранга у съежившегося замполита, У зама много действий. Откройте корабельный устав, и вы увидите, чего там только не наворочено.
|
