ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. А из чего ты сделала его?

ГАПКА. Из того, что вы приказали.

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. А из чего я приказывала?

ГАПКА. Из той смородины, что третьего года в погребе забродила.

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Ну, и хороший кисель, Гапка?

ГАПКА. Хороший. Только кто попьет его, дюже животы у всех во дворе болят. А так - ничего.

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Это не болят, Гапка, а зараза выходит, в препорцию выгоняет ненужное, поняла, дура?

ГАПКА. Поняла, барыня.

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Господи Боже мой, какая я хозяйка! Чего у меня нет? Птицы, строения, амбары, всякая прихоть, водка перегонная настоянная, в саду груши, сливы, в огороде мак, капуста, горох... Чего ж еще нет у меня?..

ГАПКА. А чего нет, барыня?

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Вот и хотела бы я знать, чего нет у меня?

Тетушка расплакалась еще пуще. Гапка пораженно смотрит на нее.

ГАПКА. Барыня, что вы делаете?

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. А что?

ГАПКА. Вы эти пирожки протянули, и их съела дворовая собака. Кому вы пирожки протягиваете, барыня?

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Дура! Какое твое дело? Твое дело: из носа – кап, в рот – хап! (Захлебнулась в рыданиях.) Я, позабывшись и воображая, что возле меня стоит маленький внучек, просящий пирога, протянула к нему руку с лучшим куском...

ГАПКА. Ну, вот. А дворовая собака, пользуясь этим, схватила такой кусок.

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Она меня своим громким чваканьем вывела из задумчивости. Я ее завтра же побью кочергой. Не теперь. Теперь – поплачу. Теперь-то ты поняла, чего у меня не хватает?

ГАПКА. Поняла, барыня.

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Внучат у меня не хватает, вот чего. Про это думаю, и оттого я совсем оставила свои любимые занятия.

ГАПКА. И вы теперь не ездите на охоту.

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Потому что, дожидаясь Ванюшки, я строила и строила планы, рассеялась вот и на последней охоте вместо куропатки застрелила ворону, чего никогда прежде со мной не бывало.

ГАПКА. Постарели вы, барыня.

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Дура! Мне надо женить барина! Этим и займусь! Двух куропаток застрелю! Двух ворон придавлю! И землю заберу Ивану Федоровичу, и женю его! Надо ехать к ним с проверкою, знакомиться и присматриваться! Иди, приготавливай мне платье! И скажи Омельке, пусть готовит ту праздничную бричку, у которой один бок выше другого! Я влезу с большого бока, а Иван Федорович – с малого! Бричка старая, но крепкая!

ГАПКА. Люди говорят, что это та самая бричка, в которой еще ездил Адам!

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Правильно говорят! Если кто будет выдавать другую бричку за адамовскую, то это сущая ложь и бричка непременно та поддельная. Я не знаю, как наша эта бричка спаслась от потопа.

ГАПКА. Должно думать, в Ноевом ковчеге был особенный для нее сарай.

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Вот пусть Омелька запряжет тройку лошадей, тех, что еще и постарше брички, посолиднее чтоб! И в путь! Ничего, я знаю, что делаю! Лиса все хвостом прикроет!

* * *

Тетушка с Иваном Федоровичем отправились навестить Григория Григорьевича Сторченко, его матушку и его сестриц.

Часа через два кибитка остановилась пред крыльцом дома Сторченка. Старушка с барышнями вышли встретить гостей в столовую. Тетушка подошла величественным шагом, с большою ловкостию отставила одну ногу вперед и сказала громко.

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Очень рада, государыня моя, что имею честь лично доложить вам мое почтение.

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. А вот Григория Григорьевича нету дома, уехал два дня как по делам завещания его тетушки, уехал в город...

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Да неужто нам, дамам, сударыня, и этому милому кавалеру не найдется про что говорить?

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Дак найдется! А вы пили водку?

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Пила-с уже-с.

После сего последовало всеобщее лобызание.

А вместе с решпектом позвольте поблагодарить за хлебосольство ваше к племяннику моему Ивану Федоровичу, который много им хвалится. Прекрасная у вас гречиха, сударыня!

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА (поразилась). А вы откуда знаете?

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Я видела ее, подъезжая к селу. А позвольте узнать, сколько коп вы получаете с десятины?

Когда же уселись в гостиной, то старушка хозяйка принялась хвастать.

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Насчет гречихи я не могу вам сказать: это часть Григория Григорьевича. Я уже давно не занимаюсь этим. Да и не могу: уже стара!

ИВАН ИВАНОВИЧ. В старину у нас, бывало, я помню, гречиха была по пояс, теперь Бог знает что...

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Помолчи, братец. Хотя, впрочем, и все говорят, что теперь все лучше.

Тут старушка вздохнула, и какому-нибудь наблюдателю послышался бы в этом вздохе вздох старинного осьмнадцатого столетия.

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Я слышала, моя государыня, что у вас собственные ваши девки отличные умеют выделывать ковры

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Вы меня этим задели за самую чувствительную струну. Сейчас я вам расскажу, как должно красить пряжу, как приготовлять для этого нитку.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Нет, давайте я расскажу.

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Расскажешь, расскажешь! Только после.

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. А с ковров быстро съедем на соление огурцов и сушение груш.

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Ой, как я люблю рассказывать про соление!

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. А про озимые вы мне не расскажете?

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Расскажу. И про озимые расскажу. Вот что я вам еще скажу. Говорят, что три короля объявили войну царю нашему.

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Да, говорил мне Иван Федорович. Что ж это за война? И отчего она?

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Наверное не можно сказать, Василиса Кашпоровна, за что она. Я полагаю, что короли хотят, чтобы мы все приняли турецкую веру.

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Вишь, дурни, чего захотели!

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Вот видите, а царь наш и объявил им за то войну. Нет, говорит, примите вы сами веру Христову!

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Что ж? Ведь наши побьют их, Наталья Фоминишна?

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Конечно, побьют. Наши – да не побьют. Можете не сумлеваться.

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Мне кажется, будто мы с вами век были знакомы.

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Да не угодно ли посмотреть мое хозяйство? Сначала посмотрим мои соления, ковры, а уж потом и пообедаем, это дело не терпит отлагательств.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Такие ли делали ранее ковры! Так ли солили ранее! Вот помню...

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Помолчи, батюшка.

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. И правда, лучше бы вы не лезли в умственный такой разговор, только перебиваете людям мысль. Я как раз заслушалась. И вообще: отчего это у вас, Иван Иванович, сюртук коричневый, а рукава голубые?

ИВАН ИВАНОВИЧ. А у вас и такого нет! Подождите, обносится, весь будет одинаковый!

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Ей-богу, Иван Иванович, с вами говорить нужно, наевшись гороху. Идемте.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Меня все так и хотят обидеть, а я человек маленький...

Старушка встала. За нею встали барышни и Василиса Кашпоровна, и все потянулись в девичью. Тетушка, однако ж, дала знак Ивану Федоровичу остаться и сказала что-то тихо старушке. Та тут же откликнулась.

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Машенька! Останься с гостем да поговори с ним, чтобы гостю не было скучно!

Белокурая барышня осталась и села на диван.

Иван Федорович сидел на своем стуле как на иголках, краснел и потуплял глаза. Но барышня, казалось, вовсе этого не замечала и равнодушно сидела на диване, рассматривая прилежно окна и стены или следуя глазами за кошкою, трусливо пробегавшею под стульями.

Иван Федорович немного ободрился и хотел было начать разговор. Но казалось, что все слова свои растерял он на дороге. Ни одна мысль не приходила на ум.

Мария Григорьевна вдруг рассмеялась.

ШПОНЬКА. Что-с?

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Какие у вас пуговицы смешные.

ШПОНЬКА. Отчего-с?

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Эти восемь пуговиц у вас на мундире насажены таким образом, как бабы садят бобы.

ШПОНЬКА. Как это-с?

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Одна направо, другая налево.

ШПОНЬКА. Да-с.

Опять помолчали. Иван Федорович барабанил пальцами по столу.

Наконец Иван Федорович собрался духом.

ШПОНЬКА. Летом очень много мух, сударыня!

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Чрезвычайно много! Братец нарочно сделал хлопушку из старого маменькиного башмака. Но все еще очень много.

ШПОНЬКА (поднял вверх глаза). Довольно хорошо у вас потолки расписаны: на свой или хозяйский счет?

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Нет, ведь это не казенная квартира.

ШПОНЬКА. Очень, очень не дурно: корзиночка, лира, вокруг сухарики, бубны и барабан! Очень, очень натурально! Это я просто представил, что я еще на службе, и потому думал, что я где-то на казенной квартире.

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Вы и служили, надо же. Как мне нравятся драгуны.

Помолчали.

ШПОНЬКА. Какой он все-таки наш великий русский народ-с!

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Что-с?

ШПОНЬКА. Да вот, такие поговорки, что и заслушаешься. Или песни.

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Песни наши девки хорошо поют вечером. Когда скучно.

ШПОНЬКА. Ну, вот.

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. А какие вы знаете?

ШПОНЬКА. «Топор, рукавица! Жена мужа не боится!»

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Это братец поет! Она такая страшная!

ШПОНЬКА. Отчего же-с?

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Потому что там она ка-ак взяла и ударила его об забор головой.

ШПОНЬКА. Так не возможно-с. Так только в песне-с. Обычно – наоборот.

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. А угадайте загадку-с?

ШПОНЬКА. Какую-с?

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Кругом темно, а посередине – светло. Что это?

ШПОНЬКА. Не знаю, что и думать-с.

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Какой вы смешной. Ну, право же это – свечка!

ШПОНЬКА. Как-с?

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Везде темно. А свечка горит. Вот и получается: кругом темно, а посередине – светло.

ШПОНЬКА. Правда ваша-с. Темно. Светло.

Шпонька опять начал барабанить пальцами, наконец взялся за шляпу и принялся раскланиваться.

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. А вы уже хотите...

ШПОНЬКА. Да-с. Извините, что, может быть, наскучил вам.

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Как-с можно! Напротив, я должна благодарить за подобное препровождение времени.

ШПОНЬКА. А мне так, право, кажется, что я наскучил. Ну, так если нет, так позвольте мне и в другое время, когда-нибудь... Пойду-ка я к тетушке, а то пропущу в их разговоре с вашей матушкою что-то важное про соление огурцов и ковры...

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Очень приятно-с.

Шпонька быстро вышел в соседнюю комнату.

Мария Григорьевна осталась одна.

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Какой достойный человек! Я теперь только узнала его хорошенько. Право, нельзя не полюбить: и скромный, и рассудительный. Жаль только, что он так скоро ушел, а я бы еще хотела его послушать. Как приятно с ним говорить! И ведь, главное, то хорошо, что совсем не пустословит. Я, было, хотела ему тоже словца два сказать, да, признаюсь, оробела, сердце так стало биться... Какой превосходный человек! Пойду, расскажу сестрице...

Мария Григорьевна побежала в другую комнату.

А в соседней комнате пир начался горой.

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Прошу выкусить. Вот мнишки в сметане, вот утрибок - его подают только к борщу, вот индейка с сливами и изюмом...

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. А что это за кушанье, Наталья Фоминишна, похожее на сапоги, вымоченные в квасе?

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Матушка моя, это ж бараний бок с арбузными семечками... А этот соус - есть лебединая песнь моего старинного повара. А этот соус, обхваченный весь винным пламенем, делается из смородиновой водки...

Иван Иванович, налегая на закуски, весело говорил.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Ай, как это пламя пугает и забавляет дам!

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Вы напрасно взяли куприк, Василиса Кашпоровна! Это индейка!

Эти слова бабушка закричала страшно и дико Василисе Кашпоровна, которой в это время поднес блюдо все тот же Прохор, деревенский официант в сером фраке с черною заплатою. Да так закричала, что Василиса Кашпоровна вздрогнула и чуть было не выронила вилку.

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. А?

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Возьмите спинку!

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Матушка! Ведь вас никто не просит мешаться! Будьте уверены, что гость сам знает, что ему взять!

Все вдруг хором заорали.

НАТАЛЬЯ ГРИГОРЬЕВНА. Василиса Кашпоровна, возьмите крылышко, вон другое, с пупком!

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Да что ж вы так мало взяли?

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Возьмите стегнушко!

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Ты что разинул рот с блюдом? Проси! Становись, подлец, на колени! Говори сейчас: «Василиса Кашпоровна, возьмите стегнушко!»

ПРОХОР (упал на колени и заорал). Василиса Кашпор-р-р-р-ровна, возьмите стегнушко!

Все налегли на еду.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Такие ли раньше были обеды!

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Да помолчи ты, калика перехожая!

ШПОНЬКА (быстро вошел и встал возле тетушки). Тетушка, мне нездоровится, поедемте домой.

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Да Господь с тобой, мы только начали!

ШПОНЬКА. Поедемте!

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Да как это?

Иван Федорович решительно раскланялся и вышел, сел в кибитку.

Все за столом остолбенели.

Василиса Кашпоровна, быстро утеревшись, вышморгнула за ним.

* * *

Старушка и барышни вышли на крыльцо проводить гостей и долго еще кланялись выглядывавшим из брички тетушке и племяннику.

А те тряслись в повозке, переваливаясь из одного ее бока в другой.

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Ну, Иван Федорович! Что ты так сразу и резко всех покинул?

ШПОНЬКА. Не могу больше там, не могу!

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Да что случилось?

ШПОНЬКА. Ничего.

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. О чем же вы говорили вдвоем с барышней?

ШПОНЬКА. Весьма скромная и благонравная девица Марья Григорьевна!

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Слушай, Иван Федорович! Я хочу поговорить с тобою сурьезно. Ведь тебе, слава богу, тридцать осьмой год.

ШПОНЬКА. Тридцать семь ровно.

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Ну вот. Чин ты уже имеешь хороший.

ШПОНЬКА. Я поручик. Только ордена у меня нет. А так – есть все.

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Пора подумать и об детях!

ШПОНЬКА. Что-с?

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Тебе непременно нужна жена...

ШПОНЬКА. Как, тетушка! Как жена?

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Так - жена.

ШПОНЬКА. Нет-с, тетушка, сделайте милость... Вы совершенно в стыд страшный меня приводите...

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Ну дак и что ж?

ШПОНЬКА. Я еще никогда не был женат...

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Ну дак и будешь!

ШПОНЬКА. Я совершенно не знаю, что с нею делать!

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Узнаешь, Иван Федорович, узнаешь. Куды ж! Ще зовсим молода дытына, ничего не знает! Да, Иван Федорович! Лучшей жены нельзя сыскать тебе, как Марья Григорьевна.

ШПОНЬКА. Как – Марья Григорьевна?!

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Тебе же она притом очень понравилась.

ШПОНЬКА. Как – понравилась?

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Мы уже насчет этого много переговорили со старухою.

ШПОНЬКА. Когда ж вы успели?

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Она очень рада видеть тебя своим зятем. Еще неизвестно, правда, что скажет этот греходей Григорий Григорьевич. Но мы не посмотрим на него, и пусть только он вздумает не отдать приданого, мы его судом...

В это время бричка подъехала к двору, и древние клячи ожили, чуя близкое стойло, побежали быстрее, так что Адамова бричка чуть не развалилась и не выкинула Ивана Федоровича и Василису Карповну в придорожную пыль.

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Слушай, Омелько! Коням дай прежде отдохнуть хорошенько, а не веди тотчас, распрягши, к водопою! Они лошади горячие. Ну, Иван Федорович, я советую тебе хорошенько подумать об этом. Мне еще нужно забежать в кухню, я позабыла Гапке заказать ужин, а она негодная, я думаю, сама и не подумала об этом. Ложись спать, а завтра мы про все поговорим с тобою, и, думаю, через неделю мы тебя и оженим.

ШПОНЬКА. Как - через неделю?!

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. А чего тянуть? Мне внуков надо, тебе жену и детей. Вот и славно!

ШПОНЬКА. Нет, нет, надо все обдумать, не можно никак через неделю!

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Ты ж еще молода така у мэнэ дытына! Ладно, спи иди, утро вечера мудренее. Твое дело – из носа: кап, в рот – хап. Иди.

И Василиса Кашпоровна отправила Ивана Федоровича в спальню, где для него была заготовлена большая перина.

* * *

Ранее обыкновенного лег он в постель, но, несмотря на все старания, никак не мог заснуть. Наконец желанный сон, этот всеобщий успокоитель, посетил его. Но какой сон! Еще несвязнее сновидений он никогда не видывал.

То снилось ему, что вокруг него все шумит, вертится, а он бежит, бежит, не чувствует под собою ног... Вот уже выбивается из сил... Просыпается.

Ночь. Лежит на перине Иван Федорович. Чудится, мнится ему во сне разное.

Вот стоит Гапка, говорит с Курочкою.

ГАПКА. Я очень хорошо знаю Ивана Федоровича и могу сказать, что он даже не имел намерения жениться. Откуда выходят все эти сплетни?

КУРОЧКА. Вот ходят сплетни, что Иван Федорович родился с хвостом назади.

ГАПКА. Но эта выдумка так нелепа и вместе гнусна и неприлична, что я даже не почитаю нужным опровергать пред просвещенными людьми, которым, без всякого сомнения, известно, что у одних только ведьм, и то у весьма немногих, есть назади хвост.

ИВАН ИВАНОВИЧ. Позвольте встрять в разговор? Ведьмы, впрочем, принадлежат более к женскому полу, нежели к мужескому. А Иван Федорович принадлежит к мужескому полу. Откуда же у него хвост?

ГАПКА. Да нет у него хвоста!

КУРОЧКА. Нет, он с хвостом.

ГАПКА. Да сами вы с хвостом.

КУРОЧКА. Я-то? Я - с хвостом!

Закричал весело Курочка, оборотился в черта и улетел качаться на месяц, сидит, качается, поет.

Боже ж мой на свете, в розовом корсете! Хоть бы и в худом, да в голубом!

Иван Федорович проснулся, встал, прошел по комнате, снова лег. Бормочет.

ШПОНЬКА. Правда, Марья Григорьевна очень недурная барышня... Но жениться!.. Кажется так странно, так чудно, что я никак не могу подумать об этом без страха. Жить с женою!.. Непонятно!

Уснул.

Снова видит сон - страннее предыдущего.

СТОРЧЕНКО. Ты не один будешь теперь в своей комнате, но вас должно быть везде двое!.. «...Сам пью, сам гуляю, сам стелюся, сам лягаю!.. Сам пью, сам гуляю, сам стелюся, сам лягаю!.. Сам пью, сам гуляю, сам стелюся, сам лягаю!..»

Тут приблазнилось Ивану Федоровичу, что едет он, едет куда-то на бричке. Стоит сбоку народ, среди них Омелька и кричит Омелька.

ОМЕЛЬКА. А вон ваша пиголица из Москвы приехала, коляска-то - орех раскушенный, веревками хвосты лошадям позавязаны!

Вдруг кто-то хватает его за ухо.

ШПОНЬКА. Ай! Кто это?

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Это я, твоя жена!

То представлялось ему, что он уже женат, что все в домике их так чудно, так странно: в его комнате стоит вместо одинокой - двойная кровать. На стуле сидит жена.

Ему странно. Он не знает, как подойти к ней, что говорить с нею, и замечает, что у нее гусиное лицо.

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Славная бекеша у Ивана Федоровича! Отличнейшая!

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА (хохочет). Отдай мое сердце!

СТОРЧЕНКО. А какие смушки!

НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Фу ты, пропасть, какие смушки! Сизые с морозом!

ГАПКА. Я ставлю бог знает что, если у кого-либо найдутся такие!

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА (хохочет). Отдай мое сердце!

ИВАН ИВАНОВИЧ. Взгляните, ради Бога, на них, какие смушки! Особенно если он станет с кем-нибудь говорить, - взгляните сбоку: что это за объядение! Описать нельзя: бархат! серебро! огонь!

МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. Отдай мое сердце!На что оно тебе? Черту поминки делать?

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Господи Боже мой! Николай Чудотворец, угодник божий! Отчего же у меня нет такой бекеши! Он сшил ее тогда еще, когда Агафия Федосеевна не ездила в Киев.

СТОРЧЕНКО. Вы знаете Агафию Федосеевну?

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Ну, а кто ж ее не знает? Та самая, что откусила ухо у заседателя.

Нечаянно поворачивается он в сторону и видит другую жену, тоже с гусиным лицом. Поворачивается в другую сторону - стоит третья жена. Назад - еще одна жена.

ГУСЫНЯ НАТАЛЬЯ ГРИГОРЬЕВНА. А ты знаешь, что у алжирского бея под носом шишка?

ГУСЫНЯ МАРИЯ ГРИГОРЬЕВНА. У Ивана Федоровича большие выразительные глаза табачного цвета и рот несколько похож на букву ижицу.

ГУСЫНЯ-НАТАЛЬЯ ФОМИНИШНА. Нет, уИвана Федоровича глаза маленькие, желтоватые, совершенно пропадающие между густых бровей и пухлых щек и нос в виде спелой сливы...

Тут он кинулся, убежал в сад. Но в саду жарко.

ШПОНЬКА. Да что ж это? Снял шляпу: и в шляпе сидит жена. Полез в карман за платком - и в кармане жена. Вынул вот из уха хлопчатую бумагу - и там сидит жена...

ГУСЫНЯ ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Иван Федорович хороший, выйди за него замуж, Мария Григорьевна? Ну? Он так не любит блох! Так не любит, что никак не пропустит жида с товарами, чтобы не купить у него эликсира в разных баночках против этих насекомых, выбранив наперед его хорошенько за то, что он исповедует еврейскую веру.

ШПОНЬКА. Тетушка, мне хочется прыгать на одной ноге.

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Да, ты должен прыгать, потому что ты теперь уже женатый человек.

Он к ней - но тетушка уже не тетушка, а колокольня. И чувствует, что его кто-то тащит веревкою на колокольню.

ШПОНЬКА. Да это ж не тетушка, это колокольня!

ВАСИЛИСА КАШПОРОВНА. Нет, я жена твоя.

ШПОНЬКА. Кто это тащит меня?

НАТАЛЬЯ ГРИГОРЬЕВНА. Это я, жена твоя, тащу тебя, потому что ты колокол.

ШПОНЬКА. Нет, я не колокол, я Иван Федорович!

КУРОЧКА. Да, ты колокол.

НАТАЛЬЯ ГРИГОРЬЕВНА. Кася-маляся!

КУРОЧКА. По кочкам, по кочкам!

По маленьким мосточкам!

С кочки бух!

Раздавили восемь мух!

НАТАЛЬЯ ГРИГОРЬЕВНА. Кася-маляся! Кася-маляся! Кася-маляся! Кася-маляся!

СТОРЧЕНКО (поет). «...Топор, рукавица! Жена мужа не боится! Рукавица, топор! Жена мужа об забор!..»

ШПОНЬКА. Снится мне, что жена вовсе не человек, а какая-то шерстяная материя. Что я в Могилеве пришел в лавку к купцу!

ИВАН ИВАНОВИЧ. Какой прикажете материи? Вы возьмите жены, это самая модная материя! Очень добротная! Из нее все теперь шьют себе сюртуки.

ГАПКА. Смотри-ка, купец меряет и режет жену.

НАТАЛЬЯ ГРИГОРЬЕВНА. Иван Федорович берет жену под мышку, идет с ней к жиду, портному.

ЖИД. Нет, это дурная материя! Из нее никто не шьет себе сюртука...

ШПОНЬКА. Как зовут мою жену, как?!

НАТАЛЬЯ ГРИГОРЬЕВНА. Обмокни.

ШПОНЬКА. Неправда, ее зовут Евдокия, а не «Обмокни».

НАТАЛЬЯ ГРИГОРЬЕВНА. А «Обмокни» тоже хорошее имя.

ШПОНЬКА. Нет, хорошее имя – Евдокия!

ОМЕЛЬКА. Правило буравчика, правило буравчика, правило буравчика, правило буравчика, правило буравчика...

КУРОЧКА. Ну, на тебе орден, дружище! Смотри, какой тяжелый, прямо до земли притянет тебя сейчас! Как повесишь на шею-то, а?

Вдруг видит Иван Федорович, что летит к нему Ангел.

Сел Ивану Федоровичу на голову, сидит, плачет, гладит редкие волосики Ивана Федоровича ручками своими тоненькими, синенькими от холода.

ШПОНЬКА. Что тебе? Кто ты? Кто ты?!

ЖИД. То ли черт это у него на голове, то ли ангел...

АНГЕЛ. «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана... Буду резать, буду бить, все равно тебе галить...»

ШПОНЬКА. Да что тебе?!

АНГЕЛ. Летим... Летим со мной... Летим?!

В страхе и беспамятстве проснулся Иван Федорович.

Ночь была на дворе.

Зажег Иван Федорович свечку.

ШПОНЬКА. Господи, да что ж все это значит? Надо посмотреть в гадательной книге. Как чему быть, так сон приснится... Тут добродетельный книгопродавец, по своей редкой доброте и бескорыстию, поместил сокращенный снотолкователь... Вот!

Иван Федорович лихорадочно принялся листать гадательную книгу, которую заблаговременно положил у кровати на столик.

Вот, вот, вот... «Бэ»! Бабка! «Видеть бабку – значит: семейное счастье»... Не то, не то... «Бомбоньберку видеть - хорошие дела, получить в подарок ея – утешение, а подарить кому-то – заискивать, а наполнить конфетами - приятная забава...» Какая к черту бомбоньерка?! Вот – «Кэ»! Колдун... «Если вам приснится колдун - значит, ваши честолюбивые мечты странным образом переменятся и разочаруют вас...» Прочь! Вот. «Колокол. Для юноши услышать этот звон - к осуществлению его мечты...» А? Да что ж такое! Да мне уж тридцать осьмой год! Ну-ка, что еще? «...Если во сне вы видите колокольню, то наяву на вашу долю выпадут беды и болезни. Если вам приснилась разрушенная колокольня, то вашим близким грозят несчастья...»

Иван Федорович вскочил.

Да пропади ж ты! Шапку, еще я видел шапку! С гусынями!

Он принялся лихорадочно листать книгу.

«...Если вам приснилось, что вы надеваете большую меховую шапку, которая сваливается на лицо, то в личной жизни у вас возникнут обстоятельства, которые вы попытаетесь скрыть от близких. Однако будьте осторожны, дабы не потерять все. Если во сне вы надеваете шапку и обнаруживаете, что это чужая вещь, то наяву вам необходимо быть осторожнее, чтобы не оказаться замешанным в чужих проблемах...»

Иван Федорович вытер пот со лба платком.

Господи, Боже ж ты мой...

Иван Федорович встал, прошелся из угла в угол.

Чушь какая, все не то.

Иван Федорович быстро заходил по комнате.

Ангел. Ангел... Ангела видел!

Читает снова книгу.

«А»! «Увидеть во сне ангела - хороший знак»... Ну, ну?!.. «...Видеть во сне ангела... Увидеть во сне ангела над головой кого-то из близких вам людей - предвестие того, что скоро душа этого человека отойдет в мир иной. Если вам приснилось, что вы - ангел, то такой сон означает, что вам следует задуматься о том, как вы расходуете доходы. Вам нужно подумать о ближних своих и поделиться с ними своей прибылью, ибо вы можете лишиться своего богатства в один миг. Если во сне ангел зовет вас на небеса, то такой сон предупреждает вас о серьезной болезни, которая угрожает вашему телу. Обратитесь к врачевателям, они помогут вам...»

Иван Федорович замер.

Что? Смерть? Врачеватели? Я и не жил вовсе, а тут уже... Нет. Нет, нет, нет! Куда ночь - туда и сон. Нет!

Иван Федорович кинул книгу под кровать.

Встал у окна.

ШПОНЬКА (шепчет). Вдохновенная, небесноухающая, чудесная ночь... Любишь ли ты меня? По-прежнему ли ты глядишь на своего любимца, не изменившегося ни годами, ни тратами, и горишь и блещешь ему в очи, и целуешь его в уста и лоб? Отдайте, возвратите мне, возвратите юность мою, молодую крепость сил моих, меня, свежего - того, который был... Невозвратимо все, что ни есть в свете... Невозвратимо все, что ни есть в свете... Невозвратимо все, что ни есть в свете... Невозвратимо все, что ни есть в свете... Невозвратимо...

Так сказал Иван Федорович и упал на кровать.

* * *

А утром Василиса Кашпоровна нашла Ивана Федоровича в его постели мертвым.

Поголосила она, похоронив его, да и сама скоро отправилась в мир иной, не выдержав разлуки с любимым племянником.

Долго удивлялись все в округе: отчего это и он, и она, не болея вовсе, вдруг разом умерли.

Поудивлялись, поудивлялись да и вскоре забыли: надо жить дальше.

Вот и вся наша история.