Различное в морали и праве 14 страница

А.Ф. Кони в работе «Заключительные прения сторон в уголов­ном процессе» писал: «Учреждение присяжной адвокатуры, сущест­вовавшей при дореформенном строе лишь в узком и зачаточном состоянии, пришедшей на смену прежних ходатаев с «заднего крыльца», было встречено горячим общественным сочувствием.

Карабчевский Н.П. Около правосудия: Статьи, речи, очерки / Сост. И.В. По-тапчук. Тула: Автограф, 2001. С. 7. Лейкина-Свирская В.Р. Русская интеллигенция в 1900—1917 гг. М., 1981. С. 78.

I. Теоретические вопросы профессиональной этики

К сожалению, она не была поставлена в благоприятные для ее раз­вития условия, и наряду с присяжными поверенными появились частные ходатаи и совершенно посторонние адвокатуре лица, имею­щие право быть представителями обвиняемого без всякого образо­вательного или нравственного ценза»¹.

Отсутствие каких-либо квалификационных и моральных требо­ваний для «членов» адвокатуры такой формы сказывалось на уровне оказываемой ими помощи. Именно эта форма адвокатуры и ее представители способствовали созданию в общественном сознании россиянина образа адвокатуры, как ордена «рыцарей наживы», «ор­ганизованного пособничества неправде», «нанятой совести»².

Подобные суждения об адвокатах стали в 1970-е годы обычным явлением. Вот как наставлял юного В.Г. Короленко, только что окончившего гимназию, обыватель с богатым жизненным опытом: «Сразу, значит, на проторенную дорожку? В чиновники? Нет? А куда же? В адвокаты? Гм... Это еще лучше... Куши, значит, хотите огребать? Правильно-с, молодой человек, очень правильно. Адвокаты действительно... народ благополучный»³. Этот пример достаточно поучителен.

Особенно тревожило присяжных поверенных то обстоятельство, что мнение общества подкреплялось авторитетом национальной литературы в лице таких ее классиков, как Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой, Н.А. Некрасов, М.Е. Салтыков-Щедрин, А.Ф. Пи­семский, а позднее А.П. Чехов, Д.Д. Минаев, В.П. Буренин.

Так, Бурениным в сатирическом очерке «Адвокат Орлецкий» (1874) реалистично изображена вереница циничных и алчных даже по фамилиям адвокатов — Наглев, Егозинский, Изъянов, Отъяв­ленный⁴. Таким же рвачом и циником выставлен адвокат Куницын в драме А.Ф. Писемского «Ваал» (1873). Он ненавидит миллионе­ров, потому что «завидно и досадно», и презирает собратьев по профессии: «Все ведь это брехачи: «Господа судьи, господа при­сяжные, внемлите голосу вашей совести!» А сам в это время думает: приведет ли мне Господь содрать с моего клиента побольше да по­вернее!»⁵. В том же духе изобразил на страницах «Анны Карени­ной» своего безымянного «знаменитого петербургского адвоката» Л.Н. Толстой. Этот адвокат «наряден, как жених», мелочен (во время

¹ См.: Кони А.Ф. Собрание сочинений. Т. 4. М., 1967. С. 359.

² Троицкий Н.А. Адвокатура в России и политические процессы 1866—1904 гг. С. 189.

³ Короленко В. Г. История моего современника. М., 1965. С. 282.

⁴ Жасминов Алексис граф [Буренин В.П.]. Очерки и пародии. 2-е изд. СПб., 1895.
С. 156.

⁵ Писемский А. Ф. Собр. соч.: В 9 т. М., 1959. Т. 9. С. 378-379.

4. Исто рия этических у с тановок в деятельности правоохр. орг анов 159

разговора с клиентом ловит моль, беспокоясь о своей мебели), а главное, алчен: «блестит глазами и лаковыми сапожками» в пред­вкушении «неумеренного гонорара»¹.

Ф.М. Достоевский в «Дневнике писателя» за февраль 1876 г. внушал читателям, что адвокат — это «обреченный на бессовест­ность человек»². Тип такого адвоката ярко представлен писателем в образе «знаменитого Фетюковича», который блудословит на суде, описанном в заключительной книге романа «Братья Карамазовы»³, и речь которого выделена в особую главу под названием «Прелюбо­дей мысли».

Свои взгляды на адвокатуру гениальный художник-реалист в наи­более резкой форме высказал в связи с делом Кронберга, обвинявше­гося в истязании своей семилетней дочери, в сечении ее розгами, ко­торые, по мнению одного из экспертов, скорее можно было назвать «шпицрутенами». Защитником по делу выступал В.Д. Спасович. Подсудимый был оправдан. «Я был в негодовании на суд, на при­сяжных, на адвоката, — пишет в своем дневнике Ф.М. Дос­тоевский, —...теперь и я во многом переменил мнение, прочтя от­четы газет... Я очень рад, что судившегося отца могут уже не при­нимать за злодея... и что он только «худой педагог», по выражению его защитника»⁴.

Против адвокатов выступал в своих сочинениях и М.Е. Салтыков-Щедрин. Им была выставлена на посмешище целая галерея про­дажных и алчных адвокатов, которые «такие куши рвут, что даже евреи-железнодорожники зубами скрипят»⁵: здесь и Перебоев⁶ из «Мелочей жизни», и Александр Иванович Хлестаков (сын гоголев­ского Ивана Александровича!) из «Дневника провинциала», Тонка-чев и Ловкачев из «Господ ташкентцев», «штук двадцать адвокатов», юродствующих на «политическом процессе» в Кашинском окруж­ном суде, из «Современной идиллии» и самый поднаторевший из всех — Балалайкин, имя которого стало нарицательным для клей­мения всякой продажности и пустозвонства.

Периодическая печать также поддерживала такое мнение. «Трудно встретить сословие более несимпатическое в западной Рос­сии, чем адвокаты, — писалось в «Киевлянине». — Эти господа, являющиеся в разных видах от пишущего за чарку водки в шинке

¹ Толстой Л.Н. Поли. собр. соч. М.; Л., 1934. Т. 18. С. 386-389.

Достоевский Ф.М. Поли. собр. художеств, произведений. М.-Л., 1929. Т. 11. С. 195. ³ Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 12 т. М., 1982. Т. 12. С. 171-289. " •Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 12 т. М., 1982. Т. 12. С. 171-289. ⁵ Салтыков-Щедрин М.Е. Поли. собр. соч. М., 1940. Т. 15. С. 400.

Выделено М.Е. Салтыковым-Щедриным.

I. Теоретические вопросы профессиональной этики

прошение ябедника, до разъезжающего в щегольском экипаже раз­жившегося и зазнавшегося шляхтича-адвоката, — все одно суть: опыт и ловкость заступает у них место юридического образования, ни пред чем не отступающая смелость — вместо твердых убеждений»'.

При этом и Достоевский, и Щедрин не ограничивались лишь художественным осмеянием пороков адвокатуры, а выступали в 1870-е годы как публицисты против ее отдельных ошибок и отдель­ных представителей (даже из числа самых авторитетных), когда эти последние соглашались защищать людей с репутацией, сомнитель­ной в глазах общества.

Однако корифеи присяжных поверенных многое делали для того, чтобы изменить общественное мнение, поднять авторитет отечест­венной адвокатуры. В справке по Министерству юстиции от 24 фев­раля 1875 г. сообщалось: «Некоторые из адвокатов <...>, несмотря на обширные свои занятия, находят, однако, время принимать у себя учащуюся молодежь, помогают ей советами и даже деньгами, платят за право слушания лекций»².

Главное же в том, что адвокатура смогла завоевать признание общественности и печати своими выступлениями на громких по­литических процессах 1877—1878 гг. (участников Казанской де­монстрации, «50-ти», «193-х») и по делу Веры Засулич. После этих процессов авторитет адвокатуры необычайно возрос, а нападки на нее в обществе и в печати прекратились. А длинный ряд этих и других выигранных ими дел (морозовских ткачей, мултанских уд­муртов, Е. Сазонова, М. Бейлиса) вызвал общероссийский и ми­ровой резонанс.

Великая судебная реформа и сопровождавшие ее преобразования в других сферах жизни русского общества породили условия, в кото­рых гласный суд стал центром правового и нравственного воспита­ния россиян. В зал суда хотели попасть буквально все: и высшие сановники, и корифеи литературы, и неграмотные зеваки, которые не меньше, чем юристы, считали «залу суда местом для плодотвор­ного наблюдения и изучения причин преступления»³. Преобладала же (в громадной степени) учащаяся молодежь. Студенты, чтобы попасть на разбор дела, иногда дежурили напролет всю ночь во дворе судебного здания.

Газеты, содержащие отчеты о процессах, были нарасхват. Самые незначительные речи приводились целиком, а иные из них обходи-

¹ Цит. по: Гессен И.В. Судебная Реформа. СПб., 1905. С. 27—28.

² РГИА. Ф. 1405. Оп. 539. Д. 94. Л. 2 об.

³ Кони А.Ф. Отцы и дети Судебной реформы. С. 328.

4. История этических установок в деятельности правоохр. органов 161

ли и мировую прессу¹. Повсюду между обвинением и защитой про­исходили публичные состязания в благородстве чувств, в правиль­ном понимании закона и жизни, в остроумии, в блеске фраз и в постижении тончайших изгибов человеческой души. По меткому выражению одного из современников, в судебных речах того вре­мени «...встречалось более правового просвещения и воспитания соотечественников, нежели во всей правительственной пропаган­де»². В подтверждение этого, можно также привести фразу из днев­ника Ф.М. Достоевского, сказанную им более чем через 10 лет по­сле проведения судебной реформы: «Трибуна наших новых правых судов решительная, нравственная школа нашего общества и народа, решительный университет...»³.

Свобода, внезапно обрушившаяся на российскую обществен­ность, выдвинула на передний план человеческие личности, остав­ляя в тени публичные учреждения. Не суд, а судебный деятель, не адвокатура, а адвокат, не прокуратура, а прокурор стали главными явлениями обновленной юридической жизни русского общества. Их имена, а не названия учреждений стали символом этого обновления.

С.А. Андреевский, П.А. Александров, К.К. Арсеньев, В.И. Жу­ковский, Н.П. Карабчевский, А.Ф. Кони, Ф.Н. Плевако, В.Д. Спа-сович, Д.В. Стасов, В.И. Танеев, К.А. Урусов и другие выдающиеся судебные деятели первыми оценили возмож­ности судопроизводства как общественной трибуны. Для них правосудие стало средством, воспитывающим гражданские устремления и правосознание. Они стремились пробудить творческую энергию судебной аудитории, во­влечь ее в процесс живого соразмышления, вызвать потребность в критическом анализе воспринимаемого, научить самостоятельному поиску правовой истины. Успешно применяя в своих выступлениях методы, пробуждающие

познавательную активность, они заставляли, _,,,,

^J Ф.Н. Плевако

аудиторию творчески мыслить и самостоятель­но искать ответы на поставленные вопросы. Характерный пример приводит попечитель Казанского учебного округа П.Д. Шестаков. В 1878 г. 16-летний сын крупного саратовского помещика «прислал к отцу из Петербурга письмо такого приблизительно содержания:

Троицкий НА. Указ. соч. С. 9. ² Серов Д.Т. Книга чести. М., 2000. С. 123.

Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1876 год. Май — октябрь. Подготов­ленные материалы // Поли. собр. соч. Т. 23. Л., 1981. С. 165.

I. Теоретические вопросы профессиональной этики

" Батюшка! <...> Был я на <...> процессе, слушал там речи адвока­тов. О, какой новый свет они излили на меня, как много я узнал! Да, батюшка, я узнал так много, что с удовольствием сел бы на скамью подсудимых, с наслаждением принял бы участие в их де­ле"»¹. Трудно найти эпоху русской жизни, в которой устная речь благодаря гласному суду играла бы такую воспитывающую роль.

Как вспоминали слушатели выдающихся судебных ораторов XIX в., долго еще после каждого их выступления обсуждались вы­сказанные ими мысли. Помогали этому и так называемые «фор­мулы», которые предлагались аудитории. Обычно основная идея речи на суде концентрировалась в виде яркого образного выраже­ния. Одной фразой замечательные судебные ораторы могли оха­рактеризовать описываемое преступное событие, а иногда и целую человеческую судьбу. Так, раскрывая личностные особенности подзащитной, Ф.Н. Плевако блестяще привлекал необходимые данные о роли наследственности и семейного воспитания в разви­тии человека: «В период запоя, в чаду вина и вызванной им сла­дострастной плотской похоти, была дана ей жизнь. Ее носила мать, постоянно волнуемая сценами домашнего буйства, страхом за своего груборазгульного мужа. Вместо колыбельных песен до ее младенческого слуха долетали лишь крики ужаса и брани да сцены кутежей и попоек»².

Образ, найденный судебным оратором, надолго оставаясь в па­мяти слушателей, вызывал по цепи ассоциаций весь ряд логических построений. Разве можно было не запомнить, например, поведение людей в толпе, после того как Плевако в деле о массовых беспо­рядках на Коншинской мануфактуре сравнил толпу со стихией, ни­чего не имеющей общего с отдельными лицами, в нее вошедшими: «Толпа — здание, лица — кирпичи. Из одних и тех же кирпичей создается и храм Богу и тюрьма — жилище отверженных... Толпа — само чудовище. Она не говорит и не плачет, а галдит и мычит. Она страшна, даже когда одушевлена добром. Она задавит не останав­ливаясь, идет ли разрушать, или спешит встретить святыню народ­ного почитания. Так живое страшилище, спасая, внушит страх, ко­гда оно, по-своему нежничая, звуками и движениями сзывает к се­бе своих детенышей. Быть в толпе — еще не значит быть носителем ее инстинктов... Совершено деяние, беззаконное и нетерпимое, — преступником была толпа. А судят не толпу, а несколько десятков лиц, замеченных в толпе... Подумайте над этим явлением»³.

¹ Русская старина. 1897. № 1. С. 114.

² Цит. по: Громов И.Л. Златоусты судебного слова. М., 1999. С. Ш.

³ Там же. С. 134.

4. История этических установок в деятельности правоохр. органов 163

Гласный суд предоставил возможность более широко и нагляд­
но изучать нравы людей, проводить (конечно, наряду с юридиче­
ским) психологический анализ дела — обстоятельств, улик, самой
личности обвиняемого. Так, отмечая такую
особенность в деятельности преимуществен­
но русской адвокатуры, С.А. Андреевский
сравнивал ее с французской: «... психология
французских адвокатов не идет далее одной
стереотипной фразы, повторяемой реши­
тельно в каждом деле: «Посмотрите на под­
судимого: разве он похож на вора, убийцу,
поджигателя и т.д.?» Но ссылка на внеш­
ность подсудимого, как на лучший довод в
его пользу, равносильна сознанию, что его
внутренний мир совершенно недоступен С.Л. Андреевский

для защитника»¹.

Гласный суд стал весьма серьезным источником собирания ма­териалов для последующего психологического анализа, приводимого в художественных произведениях многими русскими писателями. В произведениях Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, A.M. Горького, А.П. Чехова, Л.Н. Андреева, И.Ф. Горбунова раскрывался не только внутренний мир и психические переживания лиц, совершивших преступление, но и те изменения в личности, которые возникают и порождаются процессом судопроизводства. Художественные произ­ведения прогрессивных русских писателей помогли полнее выявить нравственные проблемы судопроизводства, стали для всех поколе­ний юристов источником ценнейших знаний об общих свойствах человеческой природы, проявляющихся при подготовке, соверше­нии и сокрытии преступления, привели к постановке вопроса о необходимости рассматривать осуждение не только как наказание, но и как воспитание, перевоспитание².

4.3. Нравственная составляющая

воспитательной деятельности судов

в советский и постсоветский периоды

Октябрьская революция 1917 г., провозгласив одной из своих целей слом старой государственной машины и создание принципиально новой государственности, естественно, должна была отказаться и от

Андреевский С.А. Драмы жизни. Пг., 1916.С. 25. Дулов А.В. Судебная психология. Минск, 1975. С. 33.

I. Теоретические вопросы профессиональной этики

«старого», дореволюционного судопроизводства. Острота Граждан­ской войны, применение чрезвычайных мер и внесудебных репрес­сий усилили такое традиционное для российской жизни явление, как правовой нигилизм, непонимание роли права в обществе, а вследствие чего — «свертывания правовой формы Советского госу­дарства»¹. При полном отсутствии законов судили руководствуясь «революционным правосознанием», приоритет которого в качестве источника права основывался на господстве психологической тео­рии права, считавшей важнейшим аспектом правовой реальности именно правосознание, а не норму и не правоотношение. А неко­торые ученые-юристы того времени вообще выступали против соз­дания гражданских и уголовных кодексов, считая их «буржуазными прейскурантами цен на преступление и наказание»².

Право в нашей стране было объявлено «инструмен­том построения нового обще­ства», оно стало отражением политических интересов со­циалистического государства трудящихся.

Инструкция о революци­
онных трибуналах от 19 де­
кабря 1917 г.³ явилась первым
официальным актом новой
«Помещик и священник власти, который содержал

перед революционным трибуналом» попытку создания новой
(худ. И. Владимиров) судебной системы. Согласно

инструкции для работы в революционных трибуналах, которые должны были организовы­ваться в каждой губернии для рассмотрения дел о контрреволюци­онных преступлениях, необходимо было создать коллегии обвини­телей и защитников. Прием в коллегии производился по рекомен­дации местных советов.

После Гражданской войны и стабилизации Советского государ­ства возникла объективная необходимость вернуться к кодифици­рованной форме законодательства. И хотя в советский период «крамольными» признавались практически любые сравнения доре­волюционного и действующего законодательства, Устав уголовного судопроизводства 1864 г. был взят за основу при составлении Уго-

¹ Крыленко Н.В. Беседы о праве и государстве. М., 1924. С. 33.

² См.: Тиле А. Занимательная юриспруденция. М, 2002. С. 52.

³ Собрание узаконений. 1917-1918. № 12. С. 170.

4. История этических установок в деятельности правоохр. органов 165

ловно-процессуального кодекса РСФСР 1922 г. и последующих лет. Кодификационные работы начала 1920-х годов поставили на пове­стку дня так же вопрос о восстановлении основных институтов юсти­ции — адвокатуры и прокуратуры. Эти процессы происходили практически параллельно, и после воссоздания прокуратуры в со­ставе Верховного суда фактически была восстановлена адвокатура, деятельность которой подробно была регламентирована в Положе­нии о коллегии защитников, утвержденном Народным комиссариа­том юстиции 5 июля 1922 г. Однако адвокатура так и не поднялась как правовой институт. В 1922 г. по числу адвокатов на душу насе­ления СССР уступал странам Восточной Европы в 2—4 раза, а США — более чем в 15 раз¹.

Советскому суду как органу государственной власти была уготована важная роль в деятельности государства (и его органов) по воспи­танию членов общества. Эта роль полностью отвечала тем требова­ниям, которые предъявлял к суду В.И. Ленин, рассматривая его как «орудие воспитания на прочных основах социалистического общест­ва»². «Роль суда: устрашение + воспитание»³, — писал В.И. Ленин. В письме к Д.И. Курскому от 20 февраля 1922 г. «О задачах Нар-комюста в условиях новой экономической политики» В.И. Ленин подверг критике Наркомюст за недостаточное внимание к воспита­тельной роли судебной деятельности. Он, в частности, писал: «Вос­питательное значение судов громадно. Где у нас забота об этом? Где учет реальных результатов? Этого нет, а это азбука всей юриди­ческой работы»⁴. Глубоко актуальными по сей день остаются заме­чания В.И. Ленина о том, что конкретное судебное дело дает воз­можность «до корня вскрыть и публично осветить все общественно-политические нити преступления и его значение, чтобы вынести из суда уроки общественной морали и практической политики»⁵.

Исходя из многочисленных ленинских высказываний о суде, можно утверждать, что основой достижения предупредительного и воспитательного воздействия судебной деятельности В.И. Ленин считал конкретное судебное, и, прежде всего, уголовное дело, су­дебный процесс, проведенный с максимальной достоверностью в исследовании доказательств, со строгим соблюдением процессуаль­ной формы, с правильным учетом степени общественной опасности

Карабчевский Н.П. Около правосудия: Статьи, речи, очерки / Сост. И.В. Потап-чук. Тула, 2001. С. 21.

² Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 35. С. 270.

³ Там же. Т. 36. С. 547.

⁴ Там же. Т. 44. С. 397.

⁵ Там же. Т. 4. С. 407-408.

I. Теоретические вопросы профессиональной этики

преступления для того, чтобы суд был наиболее торжественным, а приговор достаточно внушительным¹. В.И. Ленин высоко ценил судебную процессуальную форму, по словам Н.В. Крыленко, «за гласность процесса и ее массово-воспитательное значение и наи­большие гарантии от ошибок»².

Основные принципы советского правосудия — строжайшее со­блюдение социалистической законности, гласность, устность, непосред­ственность, коллегиальность рассмотрения дел — сами по себе предо­предели в разносторонней и многогранной деятельности советских судебных органов осуществление ими воспитательной функции.

Важным направлением расширения гласности правосудия стала широкая практика рассмотрения дел с выездом на предприятия, стройки и в другие организации. Действенный воспитательный эф­фект выездных заседаний достигался при соблюдении ряда условий: рассмотрении дел, имеющих большое общественное звучание, слу­шании дел в помещениях, приспособленных для торжественного отправления правосудия, проведении заседания в такие часы, когда члены коллектива, где работал подсудимый, или жители населенно­го пункта, где он проживал, имеют возможность присутствовать на процессе.

Дальнейшему развитию ленинского принципа гласности служи­ла ст. 162 Конституции СССР, в соответствии с которой в судопро­изводстве допускалось участие представителей общественных орга­низаций и трудовых коллективов. Значение этой новой конститу­ционной нормы в данном аспекте виделось в том, что представители общественности не только увеличат судебную ауди­торию, но и распространят информацию о нем в своем коллективе, среди знакомых и друзей, многократно усиливая воспитательное воздействие конкретного судебного процесса.

Идею о воспитательной роли наказания В.И. Ленин выразил в «Очередных задачах Советской власти», «Конспекте раздела о нака­заниях пункта программы о суде» и других работах. Эта идея была отражена и в законодательстве. Анализ ст. 20 Основ уголовного за­конодательства, ст. 2 Основ уголовного судопроизводства и других законоположений позволяет сделать вывод, что наряду с общей за­дачей — способствовать искоренению преступности — наказание призвано предупреждать совершение новых преступлений осужден­ными (частное предупреждение), а также иными лицами {общее пре­дупреждение), исправлять и перевоспитывать осужденных.

¹ Там же. Т. 53. С. 286.

² Крыленко Н.В. О суде и уголовной политике. М., 1935. С. 269.

4. История этических установок в деятельности иравоохр. органов 167

Характеризуя с общих позиций воспитательную деятельность суда в условиях социализма, следует сказать, что она охватывала широкий круг вопросов. Важной составной частью единого процес­са коммунистического воспитания являлось нравственное воспита­ние, под которым применительно к уголовному судопроизводству понимался процесс искоренения у отдельных лиц отрицательных нравственных качеств и формирования у всех граждан положитель­ных, т.е. таких, которые соответствуют требованиям коммунистиче­ской морали.

Нравственное воспитание теснейшим образом связывалось с дру­гими элементами коммунистического воспитания: идейно-полити­ческим, понимаемым как система воспитательных воздействий, на­правленных на повышение сознательности, развитие творческой деловой активности, искоренение в сознании отдельных граждан ошибочных антиобщественных и формирование у них правильных убеждений и взглядов на окружающий мир и общество; правовым, понимаемым как система действий, направленных на формирова­ние и развитие у граждан правильного понимания правовых норм, формирования убеждения в необходимости их неукоснительного соблюдения. Перечисленные выше части единого процесса комму­нистического воспитания занимали в целом основной объем воспи­тательной деятельности суда по уголовным делам.

Однако социалистическое правосудие осуществлялось более ме­тодами принуждения, нежели убеждения, для получения «царицы доказательств» — признания человеком своей вины. Самооговоры стали источниками большей части судебных ошибок, причины ко­торых коренились не только в антигуманных, но и аморальных, по сути, способах воздействия на обвиняемых работников правосудия, в числе которых были:

• физическое насилие со стороны органов дознания и следствия;

• психологическое давление (допросы без протоколов, в ночное время; оставление без пищи; помещение в одиночную камеру либо к рецидивистам и т.п.);

• запугивание тюрьмой либо, наоборот, обещание свободы;

• обещание легкого прохождения дела в суде и мягкого нака­зания;

• шантаж доказательствами (типа: «признавайся, все равно на пистолете обнаружены отпечатки твоих пальцев» или «твой подельник уже все рассказал» и т.п.);

• запугивание смертной казнью;

• неоказание медицинской помощи;

• неправильное или неполное разъяснение права и др.

I. Теоретические вопросы профессиональной этики

Как известно, в этот период были искусственно расширены пределы уголовно-правового регулирования. В разряд преступного

были включены обычные для нормального социального бытия деяния

Советский агитационный плакат

(например, распоряжение личной собственностью, плодами собствен­ного труда, частная торговля, выра­жение своего мнения и т.д.). Вслед­ствие этого исчезли реальные грани­цы или хотя бы контуры подлинной преступности, масштабы и качест­венные признаки которой, вероятно, изменились вследствие всеобщего отчуждения людей от собственности (в том числе земли), и производителя от средств производства и результатов труда и перманентной социальной дезорганизации, являющейся результатом революций и войн (в том числе с собст­венным народом).

В нашей стране полностью оправдалось предсказание известно­го теоретика права Рудольфа Иеринга о разлагающем влиянии не­справедливых законов и дурных юридических учреждений¹.

 

Р. Иеринг

По-иному подходили руководители Советского государства и к вопросу об образовательном цензе и организации образования работников правосудия. В целом, проблема организации образования ра­ботников правосудия решалась в русле общей политики народного просвещения и рассматри­валась как важное направление идеологической деятельности РКП(б)². Поскольку единственно научным и верным учением, в частности о праве и государстве, признавалось марксистское, все другие автоматически становились «чуждыми» и «враждебными» и преподавание на их основе юридических дисциплин считалось невозможным и ненужным в советской высшей школе. Стала проводиться кардинальная рефор­ма гуманитарного, юридического образования.

В январе 19)9 г. Народный комиссариат просвещения упразд­нил все юридические факультеты университетов и юридические вузы. Кафедры политической экономии, статистики, финансового.

¹ Иеринг Р. Борьба за право. М, 1901. С. 56—58.

² Корнев А.В., Борисов А.В. Правовая мысль и юридическое образование в доре­
волюционной России: Учеб. пособие. М, 2005. С. 235—239.

4. История этических установок в деятельности правоохр. органов 169

международного и государственного права были преобразованы в кафедру советского законодательства и вошли в состав историче­ского отделения историко-филологических факультетов. На их ос­нове стали следом создаваться факультеты общественных наук (ФОН) с юридико-политическими, экономическими и историче­скими отделениями. К работе на них допускались только те препо­даватели, которые, как признавал известный еще до революции правовед Н.Н. Полянский, смогли «расстаться с теми представле­ниями о праве, которые они десятилетиями воспринимали»¹.

Такой моноидеологический подход к изучению и преподаванию юридических наук не мог сформировать представление о праве как ценности цивилизации, выявить его многообразную роль в жизни общества и государства, что сказалось на характере правовой куль­туры общества, состояние которой затрудняет решение задач по строительству правового государства, укреплению правопорядка и борьбе с преступностью.