Голландская» и «российская» болезни

 

Одной из весьма актуальных для современной России проблем диспропорциональности воспроизводства является так называемая «голландская болезнь».

Возникновение термина «голла́ ндская боле́ знь» (эффект Гронингена) связано с открытием в конце 1950-х – начале 1960-х гг. XX века месторождений природного газа в принадлежащей Нидерландам части Северного моря. Последовавший за этим рост экспорта природного газа повлёк за собой существенное удорожание национальной валюты, что негативным образом сказалось на других экспортно-ориентированных отраслях.

Поэтому, когда речь идёт о «голландской болезни», в первую очередь подразумевается увеличение объёмов экспорта одних отраслей, что оказывает негативное воздействие на другие отрасли и на экономику в целом. То есть голландская болезнь – это гипертрофированная рентабельность сырьевого сектора, когда производственные ресурсы перетекают из промышленности в сырьевой сектор, а также сектор услуг (не торгуемых товаров).

Рост цен на нефть в середине 70-х и начале 80-х гг. вызвал подобный эффект и в Саудовской Аравии, Нигерии, Мексике. «Голландской болезнью» заразилась даже Колумбия в 70-х гг., когда неурожай в Бразилии и землетрясение в Гватемале вызвали взлет мировых цен на кофе. Рост экспорта кофе сопровождался сворачиванием экспорта всех других видов колумбийских товаров. По данным Мирового банка, среднегодовые темпы падения ВВП на душу населения за период с 1965 по 1998 г. в Иране и Венесуэле составили 1%, в Ливии – 2%, в Ираке и «золотом» Кувейте – 3%, а в Катаре за период с 1970 по 1995 г. – 6%. Последние 30 лет в странах – членах ОПЕК, если брать их в целом, ВВП в расчете на душу населения не рос, а сокращался приблизительно на 1, 3% в год.

Страны ОПЕК в данном случае не являются исключением. За последние 20 лет из 65 стран, относящихся к категории богатых природными ресурсами, лишь четыре государства смогли довести объем инвестиций в основной капитал до уровня 25% ВВП и обеспечить прирост ВВП на душу населения на уровне не менее 4% в год, что свидетельствует об устойчивом развитии – Ботсвана, Индонезия, Малайзия и Таиланд. Из них запасы нефти имеет только Индонезия. Зато бедные ресурсами Гонконг, Сингапур, Южная Корея и Тайвань показали такие высокие темпы экономического роста, что заслужили прозвище «азиатских тигров».

Однако такой взаимосвязью «голландская болезнь» не исчерпывается. Существуют и другие механизмы негативного влияния. Поскольку цены ресурсов подвержены существенным колебаниям, определяемым конъюнктурой мировых рынков, обменный курс колеблется вместе с ценами экспортируемых ресурсов тем больше, чем большую долю эти ресурсы занимают в общем объёме экспорта. Высокая изменчивость курса национальной валюты негативно сказывается и на отраслях, связанных с внешней торговлей (как на отраслях-экспортерах, так и на импортёрах), а также на объёме иностранных инвестиций в экономику страны. Если национальная промышленность в значительной степени зависит от импорта (например, экономика специализируется на переработке импортируемых полуфабрикатов), то нестабильность обменного курса будет иметь негативный эффект на всю экономику. Кроме того, приток капитала в страну увеличивает потребительский спрос, однако испытывающая давление «голландской болезни» промышленность не успевает за ростом доходов, что усиливает инфляцию.

Чтобы выяснить механизм развития «голландской болезни», необходимо разделить блага на две категории: обмениваемых в результате международной торговли и необмениваемых, производимых внутри страны для внутреннего потребления. Обратимся к понятию реального валютного курса как относительной цене необмениваемых благ. Пусть PN – цена необмениваемых благ, E – номинальный валютный курс (количество единиц национальной валюты за единицу иностранной), – мировая цена обмениваемых благ в иностранной валюте.

Увеличение экспортных доходов в результате шока в добывающем секторе экономики ведет к дополнительному притоку иностранной валюты в страну. В итоге номинальный курс национальной валюты растет, а иностранной – падает (E снижается). Таким образом, реальный курс (е) растет, что означает укрепление национальной валюты. Кроме того, резкий рост доходов создает дополнительный спрос как на обмениваемые, так и на необмениваемые блага.

Поскольку обмениваемые блага участвуют в международной конкуренции, их внутренняя цена принимается фиксированной на уровне мировой (при условии, что страна является маленькой относительно мировой экономики). Поэтому дополнительный спрос не оказывает влияния на цену обмениваемых благ, если только их цена внутри страны и мировая цена совпадают. В случае, если внутри страны цена обмениваемых благ ниже мировой, цена благ внутри страны растет из-за дополнительного спроса. Однако цена необмениваемых благ определяется равновесием на внутреннем рынке (равенством спроса и предложения). Поэтому резкое увеличение спроса на них ведет к росту цен (PN). Результатом этих процессов является рост инфляции и еще большее укрепление реального курса.

Реальное удорожание национальной валюты повышает издержки отечественных производителей в экспортных отраслях, не связанных с сверхдоходной отраслью, и снижает конкурентоспособность отечественной продукции, что влечет за собой ряд негативных последствий. В частности, сокращается выпуск и экспорт обрабатывающих отраслей, что может привести к росту безработицы, увеличивается импорт, снижается чистый экспорт и, в конечном итоге, валовой внутренний продукт.

В долгосрочной перспективе «голландская болезнь» приводит к перемещению ресурсов из обрабатывающего сектора в добывающий, который создает меньшую величину добавленной стоимости. Кроме того, длительная зависимость экономики от экспорта природных ресурсов ослабляет стимулы для развития обрабатывающих отраслей и создания новых технологий. При том, что именно технический прогресс, а не накопление факторов производства, является источником долгосрочного роста.

Если страна большая и экспорт ресурса влияет на мировые цены этого ресурса, то расширение экспорта может привести к падению мировых цен и ухудшению финансового положения государства. (Пример: экспорт кофе из Бразилии).

Рост экспорта кофе сопровождался сворачиванием экспорта всех других видов товаров. Такая ситуация называется разоряющим ростом.

В теории причины «голландской болезни», и вообще проблему диспропорциональности роста раскрывает теорема английского экономиста Т.М. Рыбчинского: при неизменных ценах и наличии в экономике только двух секторов избыточный количественный рост одного из факторов производства (труд, земля или капитал) в одном секторе, при неизменном состоянии остальных, ведет к сокращению производства и выпуска товаров в другом секторе. Первый сектор вызывает отток ресурсов из других отраслей за счет более высокой зарплаты и более высокой прибыли в этом секторе.

Однако имеются возможности поддержания роста. Во-первых, если падают мировые цены на ресурс, то они снижаются и внутри страны; тогда, если данный ресурс важен в производстве, начинается рост промышленности. Во-вторых, государство может установить налог на ресурс, а вырученные деньги направлять на поддержку несырьевых отраслей.

Следует при этом принять во внимание теорему Столпера-Сэмюэльсона – экономическое положение, согласно которому повышение цены любого товара при неизменных остальных факторах приводит к повышению цен тех ресурсов, которые используются относительно интенсивно в производстве этого товара, и к снижению цен тех ресурсов, которые в его производстве используются менее интенсивно.

Можно в рассмотрение ввести не два сектора экономики, как у Хекшера-Олина [12] и затем Рыбчинского, а три сектора – 1) экспортно-сырьевой, 2) экспортно-внутренний производственно-товарный, 3) сектор услуг и товаров внутреннего потребления. Заметим, что первый сектор работает внутри страны; производит товар, который может производиться только в этой стране и который пользуется универсально-всемирным спросом. Второй сектор может производить как вне, так и внутри страны, и продавать как на внутренний рынок, так и на внешний. Наконец, третий сектор может продавать и производить только внутри страны.

В экономике, которая устроена таким образом, второго, производственного, сектора быстро не станет, и вот почему. У инвестора есть выбор, в какой сектор вкладывать капитал. В первом и третьем секторах норма прибыли выше - у первого сектора нет конкурентов на мировом рынке, так что норма прибыли ограничена не разностью между издержками производства данного производителя и предельными издержками отрасли индустрии, а разностью между издержками производителя и предельным спросом. На многие «редкие» экспортные товары эта разница может быть огромной, в сотни процентов – нефть, алмазы, платина. Второй сектор, товарный, являясь частью мирового рынка, дает лишь среднемировую отдачу на капитал, в предельном случае равную стоимости капитала с учетом рисков.

Наконец, доходность третьего сектора определяется балансом спроса и предложения в данной стране, ибо лечение зубов, составление налоговых деклараций и ужин в ресторане, выпечку хлеба, постройку дома экспортировать и импортировать даже если возможно, то очень тяжело – велики транзакционные издержки.

Заметим, что из-за сверхдоходности первого сектора агрегированный спрос на этом рынке будет весьма велик, так что третий сектор, защищенный от внешней конкуренции и «затоваривания», тоже обещает существенную доходность. Наконец, эти факторы ведут и к удорожанию труда в данной стране. Первый сектор, не стесненный в доходах, готов платить больше, чтобы привлекать сколько угодно рабочих, лишь бы производство (фактически - станок по печатанию экспортной выручки) не остановился; третий сектор, наполненный тратами работников первого сектора – тоже, а вот второму нужно конкурировать с иностранцами.

Такая ситуация ведет к тому, что второй (товарный) сектор не выдерживает конкуренции. Его издержки на капитал и на рабочую силу оказываются выше по причине недостатка инвестиций. Так что со временем, кроме ценового, нарастает технологическое отставание, и сектор деградирует.

Но снижение конкурентоспособности остальных национальных товаров – далеко не худшая из бед. Дело в том, что страны с развивающейся экономикой (а именно к таким относят нынешнюю Россию), как правило, имеют не слишком совершенные рыночные механизмы и невнятные, плохо защищенные права на собственность. В таком случае природные богатства становятся ареной борьбы за ренту. В самом экзотическом варианте начинается реальная война: гражданская, как, например, в Анголе за доступ к алмазным месторождениям. Или с сопредельными государствами, пытающимися отнять приграничное добро, – как во многих странах Африки и Латинской Америки.

В других случаях идет кровопролитная борьба между криминальными группировками за контроль над отраслью. При этом государство вынуждено тратить значительные средства на содержание большого полицейского аппарата и армии, а группировки, получившие в свои руки распоряжение над ресурсами, – средства на поддержание существующего статус-кво. Отсюда и коррупция, и недобросовестные методы конкуренции, и политические интриги для лоббирования своих интересов, и рост «неформальной» армии охранников, служб безопасности и прочих структур, сочетающих в себе выходцев из спецслужб и криминального мира.

Государство при этом может взять распределение доступа к ресурсам в свои руки и стать своего рода главным «смотрящим», закрепляя существующие криминально-коррупционные отношения бизнеса и власти. Примеры из российской действительности каждый может вспомнить сам; ровно то же происходит в большинстве богатых ресурсами стран.

Серьезные деформации вызывает «голландская болезнь» и в социальной сфере. Первое – растет социальное неравенство. Известно, что в России даже официальные максимальные доходы выше минимальных в 20-22 раза, между тем как приемлемым считается разрыв не более чем в 8 раз.

Перераспределение богатства к группам, имеющим доступ к месторождениям, например, за счет связей во властных структурах или дачи взяток, ведет не только к ущемлению демократических принципов и снижению рыночных стимулов к труду, но и к социальной напряженности. Это вынуждает власти тратить еще больше денег: с одной стороны – на силовые структуры, с другой – на сомнительные с точки зрения эффективности, но демонстративные меры социальной помощи.

«Нависание» добывающего сектора над экономикой угрожает и образовательному уровню страны. Дело в том, что величина дохода в нем связана больше с уровнем налоговых ставок, таможенных пошлин и прочее, а не с уровнем образования работников, поэтому стимулы к инвестициям в человеческий капитал отсутствуют.

При необходимости богатые добывающие отрасли легко переманивают высококвалифицированные кадры из других сфер, а поэтому снижение общего уровня образования их не беспокоит. Кроме того, добывающие отрасли, как правило, не являются наукоемкими и не требуют высококвалифицированной рабочей силы. В такой ситуации они не заинтересованы в затратах на науку – снижается и научный потенциал страны.

Так формируется еще один порочный круг: помимо закрепления коррумпированной и бюрократизированной системы государственного управления устанавливается стабильное замедление НТП, вплоть до полной стагнации.

Надежды на «подтягивание» остальных отраслей к развивающимся сырьевым призрачны. Дело в том, что добыча и последующая продажа полезных ископаемых, как правило, имеет довольно высокий уровень рентабельности. Если государству не удается за счет налоговых платежей, таможенных ставок, стоимости лицензий и т.п. снизить уровень экономической прибыли добывающим предприятиям до нуля, капитал из экономики перетекает именно в них. За счет добывающих предприятий растет кредитная ставка, уменьшаются инвестиции в другие отрасли, что снижает общие темпы роста промышленности и усугубляет дисбаланс экономики. При благоприятной мировой конъюнктуре добывающие отрасли способны удовлетворить свои потребности в капитале за счет экспортных продаж. Поэтому финансовая инфраструктура тоже не развивается, сбережения населения не трансформируются в инвестиции, да и общий объем инвестирования в экономику падает.

Интересно отметить, что такой ресурс, как человеческий капитал, следует тоже разделить на две составляющие: квалифицированный человеческий капитал и неквалифицированный капитал.

В соответствии с этим в производстве участвуют не три фактора, а четыре: квалифицированный труд, неквалифицированный труд, капитал и земля. Относительное изобилие профессионального персонала и высококвалифицированной рабочей силы ведет к экспорту товаров, для изготовления которых необходим квалифицированный труд. Изобилие неквалифицированной рабочей силы способствует экспорту товаров, для производства которых высокая квалификация не требуется.

Так как при добыче нефти и газа используются интенсивно природные ресурсы и в гораздо меньшей степени человеческий капитал и почва, то деградируют отрасли, интенсивно использующие указанные ресурсы: обрабатывающая промышленность, сельское хозяйство, легкая промышленность. Эти отрасли в условиях, благоприятствующих голландской болезни, должны поддержать государство.

Однако поскольку государство далеко не всегда является эффективным инвестором, оно должно, кроме осуществления государственных национальных проектов развития образования, науки, повышения уровня жизни (то есть вложений в важнейший фактор роста – человеческий капитал), превращать денежную массу в долгосрочную задолженность, кредитуя на льготной основе точки роста отечественной промышленности и сельского хозяйства, а также используя для выплаты внешнего долга (при высоком курсе национальной валюты госдолг в зарубежной валюте выплачивать выгоднее).

Следует подумать и о грамотном использовании средств, «стерилизуемых» в Стабфонде, для которых не нашлось рациональных областей использования внутри страны. Стоит ли доверять Стабфонд мировому должнику (стремительными темпами растет внешняя задолженность США перед всем остальным миром: недавно США пересекли уровень задолженности, который считали своим критическим пределом), нетрудно спрогнозировать: Стабфонд может вернуться в Россию основательно «похудевшим». Так что для РФ не безосновательна перспектива через несколько лет оказаться без нефти, без денег и со стагнирующей промышленностью.

Теперь проанализируем самые последние тенденции экономического роста в России. Наблюдаемое ускорение темпов роста нашей экономики произошло, несмотря на прекращение к концу 2006 года роста стоимости российского экспорта. При том, что рост физических объемов вывоза главного экспортного товара – нефти остановился еще два года назад. Значит, современный этап роста имеет несырьевую природу. Появляется все больше оснований утверждать, что российская экономика находится в процессе перехода от экспорт-ориентированной модели роста – к модели, где главным двигателем роста является расширение внутреннего спроса, прежде всего инвестиций и развития торговли недвижимостью.

И в этой модели дорожающий рубль не тормозит рост, а ускоряет его, удешевляя импорт машин и оборудования, стимулируя прямые инвестиции из-за рубежа. Параллельно растут занятость и производство в отраслях, обслуживающих импорт (торговля, информационно-коммуникационный сектор, финансы и другие).

Конечно, негативные эффекты присутствуют. Экономическая активность все больше смещается в сектора экономики, избавленные по своей природе от конкуренции с импортом, или в отрасли, где импорт сильно затруднен в связи с большими транзакционными издержками: это строительство, большая часть промышленности стройматериалов, ЖКХ, переработка сельскохозяйственной продукции, мебельная промышленность, безалкогольная и пивная отрасли, преобладающая доля транспорта, бытовых и финансовых услуг, торговля. Именно эти сферы экономики в последнее время обеспечивают основную долю совокупного роста ВВП. Однако развитие отраслей, ориентированных на внутренний спрос, несет и опасность задержки инновационного развития. Поэтому государству следует направлять и дотировать инвестиционные вложения в высокотехнологичные отрасли экономики, в первую очередь с точки зрения экономической безопасности и с перспективой долгосрочного роста всей экономики.

Большую тревогу вызывает исчерпание экономикой легких резервов роста. Прежде всего резервов производственных мощностей, технологически и экономически отвечающих требованиям спроса. Рост внутреннего рынка привел к тому, что значительная часть сохранившихся мощностей оказались загружены. Чтобы двигаться дальше, надо расширять мощности, вводить новые очереди действующих и строить новые заводы. То есть переходить к принципиально другим масштабам и срокам окупаемости проектов, к другому уровню мышления и поведения.

До сих пор доминирующим родом занятий российских предпринимателей из капиталоемких неэкспортных отраслей были:

а) оптимизация внутренней структуры компаний — как в части активов, так и собственников;

б) раздел рынков и их монополизация, заканчивающаяся, как правило, установлением ценового диктата. Назовем этот синдром монополизации экономики «русской болезнью». И она, конечно же, не в пример тяжелее «голландской». Потому что корни этой болезни лежат в сфере экономического устройства российского общества, а не в сочетании макроэкономических обстоятельств.

Приведем пример Москвы. До начала 90-х годов ХХ века в промышленном секторе столицы было занято до 26 процентов экономически активного населения города. Нынче количество рабочих в производственной сфере сократилось в 2, 5 раза. Ввиду огромной доходности земельной ренты в Москве произошел самый большой в РФ спад промышленного производства. Производство авиационной промышленности сокращено в 12 раз, выпуск станкостроительной продукции снижен примерно в 10 раз.

На начало 2004 года на территории Москвы еще располагалось более 1500 крупных и средних промышленных предприятий (в том числе 500 относились к оборонному комплексу), на которых было занято около 484 тыс. человек (см. «Московская промышленная газета, №5 за 2004 год). Это составляло уже менее 9 процентов от 5, 63 млн человек, занятых в экономике города. На начало 2006 года списочная численность работников снизилась еще на 40 тысяч, так как в последние годы темпы сокращения занятых в промышленном производстве Москвы составляют примерно 20 тысяч в год. Из указанных 1500 крупных и средних промпредприятий примерно 200 давали до 95 процентов промышленной продукции, производимой в Москве (газета Южного административного округа «Южные горизонты», №37 за 2003 год), еще 200 предприятий обеспечивали порядка 3 процентов («Московская промышленная газета», № 6 за 2004 год), остальные 1100 – чуть более двух процентов! Из последней группы около 400 находятся, по выражению Ю.М.Лужкова, на «грани жизни и смерти», еще около 400 прекратили свою производственную деятельность в результате так называемых недружественных поглощений («Московская правда», 28.07.04), от остальных остались только названия. Следовательно, еще 1100–1200 крупных и средних предприятий промышленности, а значит, и их трудовые коллективы обречены на ликвидацию в ближайшие 3-5 лет. 150–200 тыс. рабочих высокой квалификации окажутся лишними.

В Москве сейчас 150 торговых центров, в том числе крупных, а в 2010 году планируется иметь уже 300. Больше, чем крупных и средних промышленных предприятий, в два раза.

Вместо крупных исследовательских центров власти создают коллективы из малых предприятий и организаций под названием «технопарк». На сегодня действует уже более 20 таких технопарков. Организуются предприятия малого бизнеса. В промышленном секторе столицы их насчитывается более 16 тыс., в которых занято порядка 120 тыс. человек.

В офисных учреждениях Москвы сегодня работает более 1 миллиона 400 тыс. человек («Деловая Москва», 20.09.05). В сфере малого бизнеса (более 200 тыс. малых предприятий) занято до 2, 5 миллиона человек. В одном только Центральном административном округе столицы работников малых предприятий около одного миллиона человек («Московская правда», 20.12.05). Извозом занимаются более 250 тысяч автомобилистов-частников.

Довод о необходимости «повышения эффективности использования городских земель» определяется постоянным ростом стоимости столичной земли. Не является исключением и мэрия Москвы. По ее оценкам, на тот период ориентировочная стоимость московской земли колебалась от 200 тыс. долл. США за гектар (район Зеленограда) до 13 млн долл. (внутри Садового кольца). На первом аукционе по продаже прав аренды земли на 49 лет в ноябре 2003 года за 52 минуты было реализовано 4 участка земли на общую сумму 92, 5 млн долл. Таким образом, цена гектара московской земли уже превышала 23 млн долл. (газета «Московская среда», №25, 2004 г.). А в конце 2005 года цена квадратного метра внутри Садового кольца превзошла 8 тыс. долл., то есть 80 млн долл. за гектар. Поэтому властям города выгоднее продавать и сдавать в аренду земельные участки под предприятиями и площади производственных помещений – под офисы, торговые центры, банки, казино, гостиницы, центры развлечений, элитное жилье, паркинги и другие объекты высокоприбыльного бизнеса.

Такой подход к объектам городского хозяйства привел к тому, что предприятия и организации, расположенные на земле стоимостью от 3 до 5 миллионов долларов США за гектар, приговорены к прекращению производственной и научной деятельности, если не сейчас, то в ближайшей перспективе. Чтобы ускорить этот процесс, их лишают возможности вести успешную жизнедеятельность и, тем самым, доказать свою эффективность и право на существование. Обреченные предприятия и организации либо искусственно банкротят, либо скупают их контрольный пакет акций, после чего трудовые коллективы распускаются, помещения и территории сдаются коммерческим структурам, а уникальное оборудование, на создание и приобретение которого были затрачены огромные народные средства, отправляется в металлолом.

В последние год-два стали широко применять еще один способ. Для ускорения процесса ликвидации предприятия или организации под различными предлогами и любыми методами, в том числе и силовым захватом, заменяют руководителя или владельца, после чего всё идет как по маслу в интересах «повышения эффективности использования» территорий и площадей.

Практика также показала, что успешная работа предприятия не является гарантией его дальнейшего присутствия на занимаемой территории и в городе вообще. Тому масса примеров. Это и кондитерский комбинат «Красный Октябрь», и фабрика «Красная роза», и завод железобетонных конструкций №16, и ЖБИ №23. Это и Московский жировой комбинат, и Завод счетно-аналитических машин имени В.Д. Калмыкова. Решением правительства Москвы им было предписано подготовить проектно-сметную документацию по выводу за пределы города, либо на ликвидацию для освобождения занимаемой ими территории под другие цели, например для реализации проекта «Золотой остров».

По данным Департамента государственной службы занятости, в 2004 году выпуск слесарей в училищах города составил 931 человек, токарей-универсалов было аттестовано всего 165, а фрезеровщиков – 105 («Московская промышленная газета», №39, 2005 г.). К этому следует добавить еще и снижение уровня подготовки, так как станочный парк учреждений физически и морально изношен на 70-80 процентов, а средний возраст мастеров производственного обучения перевалил за 55 лет.

В результате плачевного состояния системы профтехобразования и низкой подготовки почти половина выпускников вузов и ПТУ остаются безработными. Их специальности уже не соответствуют современному уровню науки и техники и остаются невостребованными. Поэтому даже этот небольшой приток молодежи власти направляют из сферы материального производства в сферу обслуживания.

В таких крупных вузах, как МГУ или МФТИ, большинство выпускников не видят иного пути реализовать свои знания, кроме как за пределами страны. Россию покинуло почти 150 тысяч талантливых ученых. Только из МФТИ уехало полторы тысячи человек. А подготовка одного такого специалиста в США стоит от одного до двух миллионов долларов. Вот и получается, что только один МФТИ экспортировал кадров на 1, 5 миллиарда долларов. Зарплата преподавателей и профессоров остается нищенской. Мы рискуем не только навсегда отстать от мировой науки, но и оказаться не в состоянии понимать, что в ней происходит. Россия может попросту выпасть из мира знаний.

Поэтому закономерным является то, что, согласно данным Госкомстата по итогам 2004 года, по объему промышленного производства на душу населения Москва занимала только 45-е место по Российской Федерации.

Итак, подведем итоги. Мировой опыт говорит о том, что излечить «голландскую» и, развившуюся на ее основе, «российскую» болезнь можно одним способом – путем диверсификации экономики. Необходимо отбросить в сторону все либеральные комплексы и разработать меры по облегчению положения в стагнирующих отраслях промышленности и сельского хозяйства. Например, уменьшить или вообще отменить налог на добавленную стоимость. Но главный рецепт кроется в структурных реформах и мерах по поддержанию диверсифицированного внутреннего производства и платежеспособного спроса. Поэтому в стране, пораженной российским вариантом «голландской» болезни, требуется радикальная, адекватная смена курса социально-экономической политики.