Кие интересы, ранее в рамках научной традиции, определяемой по­требностями национального государства, сегодня — в рамках тради­ции более или менее универсальной»38

Стремясь обнаружить истоки возрождения интереса к сравнитель­ным исследованиям, Шидер приводит слова редактора журнала «Comparative Studies in Society and History» Сильвии О. Трапп, опуб­ликованные в конце 1950-х годов:

В настоящее время под влиянием требований времени оживляется интерес к сравнительным методам. Не потеряв чувства националь­ности, мы обрели чувство принадлежности к человечеству в целом. Этноцентричность сейчас вызывает упреки. Даже ученые не могут избежать критики в связи с этим, ибо, как замечают многие, каким образом человек, изучающий только свою страну, может выявить в ней своеобразие?»3'.

Отнюдь не желая в очередной раз доказывать, что «Россия — ро­дина слонов», мы все же должны обратить внимание, что еще в опуб­ликованном в 1884 г. обобщающем исследовании «История русского самосознания...» М. О. Коялович писал:

Новейший научный прием — сравнительный... сделал уже громад­ные завоевания в разных отраслях наук... В истории он имеет не только то значение, что дает надлежащий смысл каждому истори­ческому явлению, но и то более общее значение, что только при нем может уясниться и историческая индивидуальность народа, и та его историческая работа, которая составляет долю его участия и значения во всемирной жизни человечества»40.

И любопытно отметить, что эффективность сравнительного ис­следования Коялович напрямую связывает с точностью и корректно­стью исторического метода:

Прием этот может приносить действительную пользу только при громадной научности, и научности, так сказать, равновесной во всех своих частях, т.е. чтобы все сравниваемые предметы одинаково на­учно были знакомы. При нарушении этого равновесия могут полу­читься чудовищные выводы при всех внешних признаках учености, обстоятельного знания дела»41.

³⁸ Шидер Т. Возможности и границы сравнительных методов в исторических ^НаУках//Философия и методология истории: Сб. ст. М., 1977. С. 143. ^к Там же.

⁴⁰ Коялович М. О. История русского самосознания: По историческим памят­никам и научным сочинениям. Минск, 1997. С. 542.

⁴¹ Там же.

г ••*

С эпистемологической точки зрения интерес к компаративной проблематике возможен только при выходе за пределы так называе­мой «позитивистской» парадигмы⁴², которая неизбежно замыкается в рамках национальных историй. Очевидна связь эпистемологической ситуации XX в. с социальными процессами, хотя отметим также зна­чительное влияние на развитие гуманитаристики общего эпистемоло­гического кризиса рубежа XIX—XX вв., проявившегося в первую оче­редь в физике и естественных науках.

Эпистемологическая актуальность компаративистской проблема­тики обусловлена мощными интеграционными процессами в совре­менных социальных и гуманитарных науках, развитием их междис­циплинарных связей, что обусловливает необходимость соотнесения не только и не столько результатов исследований ученых разных спе­циальностей, сколько методов разных научных дисциплин. Вообще внимание к методу должно усиливаться по мере усложнения стоящих перед наукой задач. Со времен начала критики позитивизма известно, что простого «здравого смысла» недостаточно для объединения на­копленного эмпирического материала, не говоря уже о том, что без отрефлексированного метода можно извлечь только ту незначитель­ную часть фактов, которые доступны непосредственному наблюде­нию. Особенно это касается социальных и гуманитарных наук, кото­рым недоступна верификация полученного знания путем эксперимента. Основной способ верификации в этих науках — верификация метода исследования: на уровне аксиомы принимается, что знание, полу­ченное обоснованным и апробированным методом, истинно в рамках определенной научной парадигмы.

Современная эпистемологическая ситуация парадоксальна. Поро­див интерес к сравнительно-историческим исследованиям, социальная наука на протяжении всего столетия практически так и не выработала адекватного метода их реализации. Упоминавшийся уже нами Шидер подчеркивает:

«...сколь бы настойчиво объективные тенденции нашего времени ни диктовали необходимость сопоставления бесконечно многих истори-ко-политических индивидуальностей мира и объединения их в значи­тельно меньшее число более высоких структурных единиц, сами по себе эти тенденции... недостаточны для создания прочного научного метода »^м.

⁴² В данном случае имеется в виду понимание позитивизма в исторической науке, как оно сформулировано, например, Р. Дж. Коллингвудом (см.: Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980. С. 122-128.). Именно такое, на наш взгляд некорректное, понимание «позитивизма» в исторической науке на настоя­щий момент является преобладающим.

⁴³ Философия и методология истории. С. 144.

И далее этот автор констатирует наличие ситуации методологи­ческого кризиса:

«Внимательный анализ множества более или менее серьезных по­пыток дать универсально-историческое обоснование современной мировой ситуации приводит к выводу о спорности всего того, что сделано до сих пор в этой области... Необъятно разросшаяся масса эмпирического материала еще не проанализирована и не упорядо­чена настолько, чтобы можно было попытаться дать единую и связ­ную картину истории человечества, внутри которой все было бы сравнимо со всем, потому что все родственно всему»".

Итак, причина данной эпистемологической ситуации, по мне­нию Шидера, в разрыве «между смелыми теориями универсальной ис­тории и конкретными историческими исследованиями, как и прежде, по­груженными в специфические детали», а вытекающая отсюда задача — «построить мост, который бы сделал возможным участие исторической науки и ее конкретных областей в создании основ новой универсальной исторической теории»⁴⁵. Излишне говорить, что эта задача сохраняет свою актуальность, хотя в ситуации постмодерна все более осознают­ся трудности в ее решении.

И без того сложная эпистемологическая ситуация обострилась в России в последнее десятилетие: в период, когда страна напряженно ищет пути своего постсоветского развития, был резко отторгнут — в первую очередь по идеологическим, а не собственно научным при­чинам — достаточно надежный, хотя и сильно упрощенный критерий сравнительно-исторического исследования, который давала марксис­тская парадигма социального познания.

Остановимся, пока очень кратко, на причинах указанного выше эпистемологического парадокса.

Начиная с конца XIX в., когда шло преодоление позитивизма, в исторической науке оформились и на протяжении всего XX столетия параллельно (хотя и с разным успехом) развивались два направле­ния — номотетическое и идиографическое.

Не останавливаясь пока на сущностных различиях номотетичес-кого и идиографического подходов, отмечу лишь принципиально важ­ное: если номотетические направления ставят задачу объяснения исто­рической действительности (отсюда и их прогностическая функция), то идиография преследует цель понимания культурно-исторических фено­менов. Отсюда следует очевидное: идиография сохраняет гуманитарный характер исторического знания. Именно поэтому на ее путях в течение

¹⁴ Философия и методология истории. С. 144—145. ⁴⁵ Там же. С. 145.

всего XX в. и шел поиск выходов из кризиса объясняющих подходов. Но при всех ее преимуществах идиография, описывая феномены куль­туры как уникальные, принципиально не дает критериев сравнитель­ного исследования.

Если предельно схематично обозначить направления развития ис­торической науки в границах номотетического и идиографического направлений, то мы заметим, с одной стороны, постоянное расши­рение границ единого объекта исторического познания (например, ев­ропейская цивилизация, Средиземноморье, Восток как объекты иссле­дования) при усилении системности рассмотрения в направлении «эко­номика — социальные отношения — культура (ментальность)», а с другой стороны, рост интереса к микроистории, постановка проблемы «ина-ковости». Причем способы интеграции этих направлений остаются не­проясненными. Более того, они часто воспринимаются как альтерна­тивные, несводимые к единому результату. В советской историографии господство номотетического подхода (в его идеологизированном вари­анте) привело к формированию малообоснованного суждения о «ста­диальном отставании» России от Запада.

Но перейдем, наконец, к основной нашей проблеме и выявим парадоксальную на первый взгляд оппозицию: хотя традиционная идиография не дает возможности объединения наших знаний об от­дельных феноменах культуры (речь может идти, по-видимому, только о больших или меньших масштабах исследуемого явления; при этом макрообъект способен создать иллюзию целостного знания), но именно в рамках идиографии теоретически достижим строго научный подход к феноменам культуры. Дело в том, что если объяснений феномена может быть много, то адекватное понимание его возможно лишь одно. Это, с одной стороны, обосновывается теоретически при рассмотре­нии исторического факта как факта психического воздействия инди­видуальности на среду, а с другой — может быть проиллюстрировано обыденным опытом восприятия человеческих поступков, каждый из которых объясняется по-разному (в зависимости от точки зрения объяс­няющего), а понимается только тогда, когда поймешь совершившего этот поступок человека.

Преодолеть оппозицию идиографического и номотетического под­ходов, оставаясь в основном на позициях идиографии, удалось на ру­беже XIX-XX вв. русскому историку, методологу Лаппо-Данилевско-му. Он создал оригинальную эпистемологическую концепцию гума-нитаристики, которая, на наш взгляд, дает надежный критерий компаративного исследования. В третьем разделе учебного пособия тео­ретические основы этой концепции будут подробно рассмотрены, здесь же подчеркнем, что в рамках именно этой парадигмы выстраивается предлагаемый нами метод сравнительно-исторического исследования — компаративное источниковедение.

Приступая к исследованию методологических оснований сравни­тельно-исторических исследований, необходимо четко разделить два аспекта проблемы, хотя они достаточно тесно связаны: сравнение как метод и метод сравнения.

Когда мы говорим о сравнении как методе мы имеем в виду, что какие-то объекты сравниваются для достижения определенной по­знавательной задачи. Далее будет показано, что в рационалистичес­кой историографии — это воссоздание достоверного факта, в первый период изучения истории как целостного процесса — это восполне­ние пробелов в познании тех периодов, от которых осталось мало исторических источников, в историософии Гегеля — это воссоздание эволюционного целого, в культурологической концепции Шпенгле-ра — осмысление целостности культуры. Преимущественно об этом речь пойдет в главах первой, второй, в первом параграфе четвертой

главы.

Когда мы говорим о методе сравнения, то речь идет о том спосо­бе, каким мы осуществляем сравнительное исследование, о выборе объектов сравнения, критериях, последовательности процедур.

Подведем итоги:

• нельзя получить целостное представление об историческом про­цессе путем накопления фактологического исторического знания;

• существует два типа теорий исторического процесса: умозри­тельно-философские и конкретно-исторические;

• в основе теории исторического процесса лежит представление о социокультурной природе человека; причем концепция человека как субъекта исторического процесса может быть эксплицирована в качестве составляющей исторической теории, а может имплицитно присутствовать в исторических построениях на уровне господствую­щих представлений своего времени;

• системообразующей в теориях исторического процесса являет­ся категория исторического времени, с которой самым тесным обра­зом связаны представления о целях научного исторического позна­ния;

• по целям исторического познания концепции исторического процесса могут быть условно классифицированы на усматривающие цель истории в воспроизведении прошлого, усматривающие цель ис­тории в понимании настоящего, усматривающие цель истории, в ко­нечном счете, в предвидении будущего;

• одним из основных способов осмысления материала националь­но-государственной истории в общетеоретическом историческом кон­тексте является сравнительно-историческое исследование.

Литература