Исследования Charcot и JaneL-

Изменение техники.- Отказ от гипноза.- Вытеснение и сопротивление.-

Пример вытеснения.- Образование симптомов вследствие неудачного вытеснения. - Цель психоанализа

Почти в то время, когда Breuer проводил у своей пациентки talking cure, maitre Charcot начал в Париже свои исследования над истеричными Сальпетриера, те исследования, которые пролили новый свет на пони­мание болезни. Результаты этих исследований тогда еще не могли быть известны в Вене. Когда же, прибли­зительно через 10 лет, Breuer и я опубликовали свое предварительное сообщение о психическом механиз­ме истерических явлений, сообщение, которое основы­валось на катартическом лечении первой пациентки Breure'a, тогда мы находились всецело в сфере иссле­дований Charcot. Мы считали патогенные пережива­ния наших больных, психические травмы равнознач­ными тем телесным травмам, влияние которых на истерические параличи установил Charcot; Breuer 'ов-ское положение о гипноидных состояниях есть не что иное, как отражение того факта, что Charcot искусст­венно воспроизводил в гипнозе травматические пара­личи.

Великий французский наблюдатель, учеником ко­торого я был в 1885—1886 гг., сам не имел склонности к психологическим построениям, но его ученик P. Janet пытался глубже проникнуть в особенные психические процессы при истерии, и мы следовали его примеру, когда поставили в центре наших построений расщеп­ление психики и распад личности. Вы найдете у Janet теорию истерии, которая разделяет господствующие во Франции взгляды на наследственность и дегенерацию. Истерия, по его воззрению, представляет собой изве­стную форму дегенеративного изменения нервной си­стемы, которая выражается в прирожденном недос­татке психического синтеза. Истеричные больные не­способны с самого начала связать многоразличные ду­шевные процессы в одно целое, и отсюда у них наклон­ность к душевной диссоциации. Если вы разрешите мне одно банальное, но ясное сравнение, то истеричная Janet напоминает ту слабую женщину, которая пошла за покупками и возвращается, нагруженная большим количеством всяких коробок и пакетов. Она не может совладать со всей этой кучей с помощью своих двух рук и десяти пальцев, и поэтому у нее падает сначала одна вещь; наклонится она, чтобы поднять эту вещь, падает другая и т. д. Плохо согласуется с этой предполагаемой слабостью истеричных то обстоятельство, что у исте­ричных наряду с явлениями пониженной работоспособ­ности наблюдаются примеры частичного повышения работоспособности как бы в вознаграждение за пони­жение в другом направлении. В то время как пациентка Breuer'а забыла и свой родной язык, и все другие, кро­ме английского, ее владение английским достигло та­кого совершенства, что она была в состоянии по пред­ложенной ей немецкой книге читать безукоризненный и легкий английский перевод.

Когда я впоследствии предпринял на свой риск и счет начатые Breuer 'ом исследования, я скоро пришел к другому взгляду на происхождение истерической дис­социации (или расщепления сознания). Подобное раз­ногласие, решающее для всех последующих взглядов, должно было возникнуть неизбежно, так как я исходил не из лабораторных опытов, подобно Janet, а от терапевтических стараний.

Меня влекла прежде всего практическая потреб­ность. Катартическое лечение, как его практиковал Breuer, предполагало приведение больного в глубокое гипнотическое состояние, так как только в гипнотиче­ском состоянии можно было получить сведения о пато­генных соотношениях, о которых в нормальном состо­янии больной ничего не знает. Вскоре гипноз стал для меня неприятен как капризное и, так сказать, мистическое средство. Когда же опыт показал мне, что я не мо­гу, несмотря на все старания, привести в гипнотиче­ское состояние более известной части моих больных, я решил оставить гипноз и сделать катартическое лече­ние независимым от него. Так как я не мог изменить по своему Желанию психическое состояние большинства моих больных, то я стал работать с их нормальным со­стоянием. Сначала это казалось бессмысленным и без­успешным предприятием. Задача была поставлена та­кая: узнать от больного нечто, о чем не знает врач и не знает сам больной. Как же можно было надеяться все же узнать это? Тут мне на помощь пришло воспомина­ние о замечательном и поучительном опыте, при кото­ром я присутствовал в Nancy у Bernheim'a. Bernheim нам показывал тогда, что лица, приведенные им в со­стояние сомнамбулизма, в котором они, по его прика­занию, испытывали различные переживания, утрачи­вали память об испытанном только на первый взгляд: оказалось возможным в бодрственном состоянии про­будить воспоминание об испытанном в сомнамбулиз­ме. Когда он их спрашивал относительно пережитого в сомнамбулическом состоянии, то они действительно сначала утверждали, что ничего не знают, но когда он не успокаивался, настаивал на своем, уверял их, что они все же знают, то забытые воспоминания всякий раз во­скресали снова.

Так поступал и я со своими пациентами. Когда я доходил с ними до того пункта, где они утверждали, что больше ничего не знают, я уверял их, что они тем не менее знают, что они должны только говорить, и я решался на утверждение, что то воспоминание будет правильным, которое придет им в голову, когда я по­ложу свою руку им на лоб. Таким путем, без примене­ния гипноза, мне удавалось узнавать от больного все то, что было необходимо для установления связи меж­ду забытыми патогенными сценами и оставшимися от них симптомами. Но это была процедура томительная, требующая много сил, что не годилось для окончатель­ной техники.

Однако я не оставил этого метода, прежде чем не пришел к определенным заключениям из моих наблю­дений. Я, следовательно, подтвердил, что забытые вос­поминания не исчезли. Больной владел еще этими воспоминаниями, и они готовы были вступить в ассоциа­тивную связь с тем, что он знает, но какая-то сила пре­пятствовала тому, чтобы они сделались сознательны­ми, и заставляла их оставаться бессознательными. Существование такой силы можно было принять совер­шенно уверенно, так как чувствовалось соответствую­щее ней напряжение, когда стараешься в противовес ей бессознательные воспоминания привести в созна­ние. Чувствовалась сила, которая поддерживала болез­ненное состояние, а именно сопротивление больного.

На этой идее сопротивления я построил свое пони­мание психических процессов при истерии. Для выздо­ровления оказалось необходимым уничтожить это со­противление. По механизму выздоровления можно было составить себе определенное представление и о процессе заболевания. Те самые силы, которые теперь препятствуют как сопротивление забытому войти в со­знание, были в свое время причиной забвения и вытес­нили из памяти соответствующие патогенные пережи­вания. Я назвал этот предполагаемый мной процесс вытеснением и рассматривал его как доказанный не-споримым существованием сопротивления.

Но можно задать себе вопрос: каковы эти силы и каковы условия вытеснения, того вытеснения, в кото­ром мы теперь видим патогенный механизм исте­рии? Сравнительное изучение патогенных положений, с которыми мы познакомились при катартическом ле­чении, позволило нам дать на это ответ. При всех этих переживаниях дело было в том, что возникало какое-либо желание, которое стояло в резком противоречии с другими желаниями индивидуума, желание, которое было несовместимо с этическими и эстетическими взглядами личности. Был непродолжительный конф­ликт, и концом этой внутренней борьбы было то, что представление, которое возникло в сознании как но­ситель этого несовместимого желания, подпадало вы­теснению и вместе с относящимися к нему воспоми­наниями устранялось из сознания и забывалось. Несовместимость соответствующего представления с «я» больного была мотивом вытеснения; этические и другие требования индивидуума были вытесняющи­ми силами. Принятие несовместимого желания, или,, что то же, продолжение конфликта, вызывало бы сильные степени неудовольствия; это неудовольствие устранялось вытеснением, которое является, таким об­разом, одним из защитных приспособлений душевной личности.

Я расскажу вам вместо многих один-единствен­ный из своих случаев, в котором условия и польза вы­теснения выражена достаточно ясно. Правда, ради своей цели я должен сократить и эту историю болезни и оставить в стороне важные предположения. Моло­дая девушка, недавно потерявшая любимого отца, за которым она ухаживала, — положение, аналогичное больной Breure'a, —проявляла к своему шурину, за ко­торого только что вышла замуж ее старшая сестра, большую симпатию, которую, однако, легко было ма­скировать как родственную нежность. Старшая сест­ра больной заболела и умерла в отсутствие матери и нашей больной. Отсутствующие были поспешно вы­званы, причем не получили еще точных сведений о го­рестном событии. Когда девушка подошла к постели умершей сестры, у нее на один момент возникла мысль, которую можно было бы выразить приблизительно в следующих словах: теперь он свободен и может на мне жениться. Мы должны считать вполне достоверным, что эта идея, которая выдала ее сознанию не сознава­емую ею любовь к своему шурину, благодаря взрыву ее горестных чувств в ближайший момент подпала вы­теснению. Девушка заболела. Наблюдались тяжелые истерические симптомы. Когда я взялся за ее лечение, оказалось, что она радикально забыла описанную сце­ну у постели сестры и возникшее у нее отвратительно эгоистическое желание. Она вспомнила об этом во время лечения, воспроизвела патогенный момент с признаками сильного душевного волнения и благода­ря такому лечению стала здоровой.

Пожалуй, я решусь иллюстрировать вам процесс вытеснения и его неизбежное отношение к сопротив­лению одним грубым сравнением, которое я заимствую из настоящего нашего положения. Допустите, что в этом зале и в этой аудитории, тишину и внимание которой я не нахожу достаточно слов, чтобы восхвалить, тем не менее находится индивидуум, который нарушает тиши­ну и отвлекает мое внимание от предстоящей мне зада­чи своим смехом, болтовней, топотом ног. Я объявляю, что я не могу при таких условиях читать далее лекцию, и вот из вашей среды выделяются несколько сильных мужчин и выставляют после кратковременной борьбы нарушителя порядка за дверь. Теперь он вытеснен, и я могу продолжать свою лекцию. Для того чтобы наруше­ние порядка не повторилось, если выброшенный будет пытаться вновь проникнуть в зал, исполнившие мое же­лание господа после совершенного ими вытеснения по­додвигают свои стулья к двери и обосновываются там, представляя собой сопротивление. Если вы переведете теперь наименования обоих мест (в аудитории и за дверью) на язык психологии как сознательное и бес­сознательное, то вы будете иметь довольно верное изо­бражение процесса вытеснения.

Вы видите теперь, в чем различие нашего воззрения от взглядов Janet. Мы выводим расщепление психики не от прирожденной недостаточности синтеза душевного аппарата, но объясняем это расщепление динамически, как конфликт противоположно направленных душевных сил; в расщеплении мы видим результат активного стрем­ления двух психических группировок одной против дру­гой. Наше понимание вызывает очень много новых воп­росов. Душевные конфликты очень часты, стремление «я» отделаться от мучительного воспоминания наблю­дается вполне закономерно, без того, чтобы это вело к расщеплению психики. Нельзя отделаться от мысли, что требуются еще другие условия для того, чтобы конфликт привел к диссоциации. Я готов с вами согласиться, что, признавая вытеснение, мы находимся не при конце пси­хологической теории, а при начале, но мы можем дви­гаться вперед только шаг за шагом и должны предоста­вить завершение нашего познания дальнейшей глубже идущей работе.

Оставьте также попытку свести случай пациентки Breure'a на вытеснение. Эта история болезни для этого не годится, так как она была создана с помощью гипнотиче­ского влияния. Только когда вы исключите гипноз, вы смо­жете заметить сопротивление, вытеснение и получите действительно правильное представление о патогенном процессе. Гипноз скрывает сопротивление и делает до­ступным определенную душевную область, но зато оно накопляет сопротивление на границах этой области в ви­де вала, который делает недоступным все дальнейшее.

Самое ценное, чему мы могли научиться из Breure'ов-ского наблюдения, это были заключения о связи симп­томов с патогенными переживаниями или психически­ми травмами, и мы должны теперь оценить эту связь с точки зрения теории вытеснения. С первого взгляда дей­ствительно неясно, как можно, исходя от гипотезы вы­теснения, прийти к образованию симптомов. Вместо то­го чтобы излагать вам сложные теоретические выкладки, я думаю возвратиться к нашему прежнему изображе­нию вытеснения. Подумайте о том, что удалением нару­шителя и установлением стражи перед дверью еще дело может не кончиться. Весьма может случиться, что вы­брошенный, огорченный и решивший ни с чем не счи­таться еще займет наше внимание. Правда, его уже нет среди нас, мы отделались от его иронического смеха, от его замечаний вполголоса, но в известном отношении вы­теснение осталось без результата, так как он производит за дверьми невыносимый скандал, и его крики, и его стук кулаками в дверь еще более мешают моей лекции, чем его прежнее неприличное поведение. При таких обсто­ятельствах мы с радостью должны приветствовать, если наш уважаемый президент Dr. Stanley Hall возьмет на себя роль посредника и восстановителя мира. Он пого­ворит с необузданным парнем и обратится к нам с пред­ложением вновь пустить его, причем он дает слово, что последний будет вести себя лучше. Полагаясь на авто­ритет Dr. Hall'a, мы решаемся прекратить вытеснение, и вот снова наступает мир и тишина. Это и на самом деле вполне подходящее представление о той задаче, которая выпадает на долю врача при психоаналитической те­рапии неврозов.

Говоря прямо, исследование истеричных больных и других невротиков приводит нас к убеждению, что им не удалось вытеснение идеи, с которой связано несов­местимое желание. Они, правда, устранили ее из со­знания и из памяти и тем, казалось бы, избавили себя от большого количества неудовольствия, но в бессозна­тельном вытесненное желание продолжает существо­вать и ждет только первой возможности сделаться ак­тивным и послать, от себя в сознание искаженного, ставшего неузнаваемым заместителя. К этому-то заме­щающему представлению вскоре присоединяются те неприятные чувствования, от которых можно было считать себя избавленным благодаря вытеснению. Это за­мещающее вытесненную мысль представление — сим­птом — избавлено от дальнейших нападений со сторо­ны обороняющегося «я», и вместо кратковременного конфликта наступает бесконечное страдание. В симп­томе наряду с признаками искажения есть остаток ка­кого-либо сходства с первоначальной, вытесненной идеей, остаток, позволяющий совершиться такой заме­не. Те пути, по которым произошло замещение, могут быть открыты во время психоаналитического лечения больного, и для выздоровления необходимо, чтобы сим­птом был переведен на вытесненную идею по этим же самым путям. Когда вытесненное опять приводится в область сознательной душевной деятельности, что пред­полагает преодоление значительных сопротивлений, тогда психический конфликт, которого хотел избежать больной, получает при руководительстве врача лучший выход, чем он получил с помощью вытеснения. Суще­ствует много таких целесообразных мероприятий, с по­мощью которых можно привести конфликт и невроз к благоприятному концу, причем в некоторых случаях можно комбинировать эти мероприятия. Или личность больного убеждается, что она несправедливо отказалась от патогенного желания и принимает его всецело или частью, или это желание направляется само на высшую, не возбуждающую никаких сомнений цель (что назы­вается сублимацией), или же отстранение этого жела­ния признается справедливым, но автоматический, а потому и недостаточный механизм вытеснения заме­няется осуждением с помощью высших психических сил человека; таким образом, достигается сознательное овладение несовместимым желанием.

Простите, если мне не удалось сделать вам эти глав­ные точки зрения метода лечения, который теперь на­зывается психоаналидом, легко понятными. Затрудне­ния зависят не только от новизны предмета. Что это за несовместимые желания, которые, несмотря на вытес­нение, дают о себе знать из области бессознательного, и какие субъективные и конституциональные условия должны быть налицо у индивидуума для того, чтобы вы­теснение не удалось и имело бы место образование за­местителей и симптомов, — об этом вы еще узнаете из нескольких дальнейших указаний.

Техника узнавания по свободно возникающим мыслям больного. -Непрямое изображение. - Основное правило психоанализа. -Ассоциативный эксперимент. - Толкование снов. -Исполнение желаний во сне. - Работа сна. -Дефектные, симптомные и случайные поступки.-Возражения против психоанализа

Не всегда легко сказать правду, особенно когда приходится говорить возможно кратко. Сегодня я дол­жен исправить одну неточность, которая вкралась в мою предыдущую лекцию. Я говорил вам, что, отказав­шись от гипноза, я требовал от своих больных, чтобы они говорили мне все, что им приходит в голову, они ведь знают все как будто позабытое, и первая возника­ющая мысль, конечно, будет содержать искомое. При этом опыт показал мне, что действительно первая слу­чайная мысль содержала как раз то, что было нужно, и представляла собой забытое продолжение рассказа. Но это, конечно, не всегда так бывает, я изложил это так только ради краткости. На самом деле это бывает так только в начале анализа, когда действительно появля­ется, при настойчивом требовании с моей стороны, именно то, что нужно. При дальнейшем употреблении этого метода всякий раз появляются мысли не те, кото­рые нужны, так как они не подходят к случаю, и сами больные их отвергают. Дальше настаивать на своем тре­бовании бесполезно. Таким образом, можно было сожа­леть, что покинут гипноз.

В этот период растерянности и беспомощности я твердо держался одного предрассудка, научное обосно­вание которого несколько лет спустя было дано моим дру­гом C.G. Jungo'ом в Цюрихе и его учениками. Я положи­тельно утверждаю, что иногда очень полезно иметь предрассудки. Так, я всегда был самого высокого мне­ния о строгой детерминации душевных процессов, а сле­довательно, и не мог верить тому, что возникающая у больного мысль, при напряжении внимания с его сторо­ны, была бы совершенно произвольна и не имела бы ни­какого отношения к искомому нами забытому представ­лению. Правда, возникающая у больного мысль не может быть идентична с забытым представлением — это впол­не объясняется душевным состоянием больного. В боль­ном во время лечения действуют две силы одна против другой: с одной стороны, его сознательное стремление

вспомнить забытое, с другой стороны, знакомое нам со­противление, которое препятствует вытесненному или его продуктам вернуться в сознание. Если это сопротив­ление равняется нулю или очень незначительно, то за­бытое без всякого искажения возникает в сознании; ес­ли же сопротивление значительно, то следует признать, что вытесненное искажается тем сильнее, чем сильнее направленное против него сопротивление. Та мысль, ко­торая возникает у больного, сама образуется так же, как симптом; это новый, искусственный, эфемерный заме­ститель вытесненного. Чем сильнее искажение под вли­янием сопротивления, тем меньше сходства между воз­никающей мыслью — заместителем вытесненного и самим вытесненным. Тем не менее эта мысль должна иметь хоть какое-нибудь сходство с искомым в силу то­го, что она имеет то же происхождение, как и симптом. Если сопротивление не слишком уже интенсивно, то по этой мысли можно узнать искомое. Случайная мысль должна относиться к вытесненной мысли как намек. По­добное отношение существует при передаче мыслей в непрямой речи.

Мы знаем в области нормальной душевной жизни случай, когда аналогичное описанному положение да­ет подобный же результат. Такой случай — это острота. Благодаря проблемам психоаналитической техники я был принужден заняться техникой построения острот. Я объясню вам одну английскую остроту.

Это следующий анекдот¹⁰: двум не очень-то щепе­тильным дельцам удалось рядом очень смелых предпри­ятий создать себе большое состояние, после чего их стремление было направлено к тому, чтобы войти в вы­сшее общество. Среди прочего им казалось вполне це­лесообразным заказать свои портреты самому дорогому и знаменитому художнику, появление произведений ко­торого считалось событием. На большом вечере эти дра­гоценные портреты были показаны впервые. Хозяева подвели весьма влиятельного критика и знатока искус­ства к стене, на которой висели оба портрета, рассчиты­вая услышать от него мнение, полное одобрения и удив­ления. Критик долго смотрел на портреты, потом показал головой, как будто ему чего-то не хватает, и спросил только, указывая на свободное место между двумя портрета­ми: «And wehre is the Saviour?» Я вижу, вы смеетесь этой прекрасной остроте, построение которой мы постара­емся теперь понять. Мы догадываемся, что знаток ис­кусства хотел сказать: вы — пара разбойников, подобно тем, среди которых был распят на кресте Спаситель. Но он этого не говорит, а вместо этого говорит другое, что сначала кажется совершенно не подходящим и не отно­сящимся к случаю, хотя мы тотчас же узнаем в его сло­вах намек на то неодобрительное мнение, которое ему хотелось бы высказать. Этот намек представляет собой настоящего заместителя того мнения, которое он хотел бы высказать. Конечно, трудно надеяться найти при ос­тротах все те отношения, которые мы предполагаем при происхождении случайных мыслей, но мы хотим только указать на идентичность мотивировки остроты и случай­ной мысли. Почему наш критик не говорит двум разбой­никам прямо то, что он хочет сказать? Потому что наряду с его желанием сказать это прямо у него есть весьма основательные мотивы против этого. Небезопасно ос­корблять людей, у которых находишься в гостях и кото­рые располагают здоровыми кулаками многочисленной дворни. Легко можно испытать судьбу, подобную той, о которой я говорил в предыдущей лекции, приводя ана­логию вытеснению. Поэтому критик высказывает свое неодобрительное мнение не прямо, а в искаженном ви­де, как «намек с пропуском». Эта же самая констелля­ция служит, по нашему мнению, причиной того, что па­циент вместо забытого искомого продуцирует более или менее искаженного заместителя.

Вполне целесообразно называть группу представ­лений, связанных одним аффектом, «комплексом», по примеру Цюрихской школы (Bleuler, Jung и др.). Итак, мы видим, что, исходя в наших поисках комплекса от той последней мысли, которую высказывает наш боль­ной, мы можем надеяться найти искомый комплекс, ес­ли больной дает в наше распоряжение достаточное ко­личество своих мыслей. Поэтому мы предоставляем больному говорить все, что он хочет, и твердо придер­живаемся того предположения, что ему может прийти в голову только то, что, хотя и не прямо, зависит от ис­комого комплекса. Если вам этот путь отыскания кажет­ся слишком сложным, то я могу вас по крайней мере уверить, что это — единственно возможный путь.

При выполнении вашей задачи вам часто мешает то обстоятельство, что больной иногда замолкает, зами­нается и начинает утверждать, что он не знает, что ска­зать, что ему вообще ничего не приходит на ум. Если бы это было действительно так и больной был прав, то наш метод опять оказался бы недостаточным. Однако более тонкое наблюдение показывает, что подобного отказа со стороны мыслей никогда и не бывает на самом деле. Все это объясняется только тем, что больной удержива­ет или устраняет пришедшую ему в голову мысль под влиянием сопротивления, которое при этом маскиру­ется в различные критические суждения о ценности мысли. Мы защищаемся от этого, предсказывая боль­ному возможность подобного случая и требуя от него, чтобы он не критиковал своих мыслей. Он должен все говорить, совершенно отказавшись от подобной крити­ческой выборки, все, что приходит ему в голову, даже если он считает это неправильным, не относящимся к делу, бессмысленным, и особенно в том случае, если ему неприятно занимать свое мышление подобной мыс­лью. Следуя этому правилу, мы обеспечиваем себя ма­териалом, который наведет нас на след вытесненных комплексов.

Этот материал из мыслей, которые больной не це­нит и отбрасывает от себя, если он находится под вли­янием сопротивления, а не врача, представляет собой для психоаналитика руду, из которой он с помощью про­стого искусства толкования может извлечь драгоцен­ный металл. Если вы хотите получить от больного быс­трое предварительное сведение о его комплексах, не входя еще в их взаимоотношения, вы можете восполь­зоваться для этого ассоциативным экспериментом в том виде, как он выработан Jung'ом¹¹ и его учениками. Этот метод дает психоаналитикам столько же, сколько каче­ственный анализ химику; при лечении невротиков мы можем обойтись без него, но он необходим для объек­тивной демонстрации комплексов, а также при иссле­довании психозов, том исследовании, которое с боль­шим успехом начато Цюрихской школой.

Обработка мыслей, которые возникают у больного, если он исполняет основное правило психоанализа, не представляет собой единственного нашего техническо­го средства для исследования бессознательного. Этой же цели служат два других мероприятия: толкование снов больного и пользование его дефектными поступ­ками (промахами).

Должен вам сознаться, мои уважаемые слушате­ли, что я долго сомневался, не должен ли я лучше вме­сто этого сжатого обзора всей области психоанализа дать вам подробное изложение снотолкования¹². Субъ­ективный и, казалось бы, второстепенный мотив удер­жал меня от этого. Мне казалось почти неприличным выступать в этой стране, посвящающей свои силы практическим целям снотолкователей, прежде чем вы узнаете, какое значение может иметь это устарелое и осмеянное искусство. Снотолкование есть via Regia к познанию бессознательного, самое верное основание психоанализа и та область, в которой всякий работник должен получить свою убежденность и свое образова­ние. Когда меня спрашивают, как можно сделаться психоаналитиком, я всегда отвечаю: с помощью изу­чения своих собственных снов. С верным тактом все противники психоанализа избегали до сих пор оценки снотолкования или отделывались от этого вопроса не­сколькими незначительными сомнениями. Если же вы, наоборот, в состоянии подробно заняться проблемами сновидений, то те новости, с которыми вы встретитесь при психоанализе, не будут представлять для вас ни­каких затруднений.

Не забывайте того, что наши ночные продукции сно­видений представляют собой, с одной стороны, самое большое внешнее сходство и внутреннее сродство с симптомами душевной болезни, с другой стороны, впол­не совместимы с нашей здоровой бодрственной жиз­нью. Нет ничего абсурдного в том утверждении, что тот, кто не понимает снов, т. е. нормальных галлюцинаций, бредовых идей и изменений характера, а только им удивляется, тот не может иметь ни малейшей претен­зии понимать ненормальные проявления болезненных душевных состояний иначе, как на уровень публики. К этой публике вы спокойно можете теперь причислить почти всех психиатров. Последуйте теперь за мной в быстром поверхностном обзоре проблем сновидений.

Обыкновенно, просыпаясь, мы так же свысока от­носимся к нашим сновидениям, как больной к своим случайным мыслям, нужным для психоаналитика. Мы отстраняем от себя наши сновидения, забывая их обык­новенно быстро и совершенно. Наша низкая оценка снов зависит от странного характера даже тех снови­дений, которые не бессмысленны и не запутаны, а так­же от явной абсурдности и бессмысленности осталь­ных. Наше отвращение зависит от иногда необузданных бесстыдных и безнравственных стремлений, которые проявляются в некоторых сновидениях. В древности, как известно, к снам не относились с таким презрени­ем. Низшие слои нашего населения и теперь еще не позволяют совратить себя с истинного пути в отноше­нии толкования сновидений и ожидают от снов, как и древние, раскрытия будущего.

Должен признаться, что я не имею ни малейшей потребности в мистических предпосылках для попол­нения пробелов в наших современных заданиях, и по­тому я не мог найти ничего такого, что могло бы под­твердить пророческое значение снов. Относительно сновидений можно сказать много другого, также доста­точно удивительного.

Прежде всего не все сновидения так уж чужды нам, непонятны и запутаны. Если вы займетесь сновидени­ями маленьких детей, начиная с полутора лет, то вы убе­дитесь, что они просто и легко поддаются объяснению. Маленький ребенок всегда видит во сне исполнение же­ланий, которые возникли накануне днем и не нашли се­бе удовлетворения. Детские сны не нуждаются ни в ка­ком толковании, чтобы найти их простое объяснение, нужно только осводомиться о переживаниях ребенка в день перед сновидением (Traumtag). Конечно, самым удовлетворительным разрешением проблемы снов бы­ло бы такое же положение относительно сновидений взрослых, если бы их сны не отличались от снов детей и представляли бы собой исполнение тех желаний, ко­торые возникли в течение последнего дня. Но и на са­мом деле это так; затруднения, препятствующие тако­му толкованию, могут быть устранены постепенно, шаг за шагом, при глубоко идущем анализе.

Первое и самое важное сомнение заключается в том, что сновидения взрослых обычно непонятны по своему содержанию, причем меньше всего содержа­ние сна указывает на исполнение желаний. Ответ на это сомнение таков: сновидения потерпели искажение; психический процесс, лежащий в их основе, должен был бы получить совсем другое словесное выражение. Вы должны явное содержание сна, которое вы туманно вспоминаете утром и с трудом, на первый взгляд про­извольно, стараетесь выразить в словах, различать от скрытых мыслей сновидения, которые существуют в об­ласти психологического бессознательного. Это искаже­ние сновидений есть тот же самый процесс, с которым вы познакомились при исследовании образования ис­терических симптомов. Он указывает на то, что при об­разовании снов имеет место та же борьба душевных сил, как и при образовании симптомов. Явное содержа­ние сновидений есть искаженный заместитель бессоз­нательных мыслей, и это самое искажение есть дело обороняющих сил «я», т. е. тех сопротивлений, которые в бодрственном состоянии вообще не допускают вытес­ненные желания бессознательного в область сознания. Во время же ослабления сознания в сонном состоянии эти сопротивления все-таки настолько сильны, что обус­ловливают замаскирование бессознательных мыслей. Видящий сон благодаря этому так же мало узнает его смысл, как истеричный — взаимоотношение и значе­ние своих симптомов.

Убедиться в том факте, что скрытые мысли снови­дений действительно существуют и что между ними и явным содержанием сновидения существуют описан­ные соотношения, вы можете при анализе снов, тех­ника которого совпадает с психоанализом. Вы совер­шенно устраняетесь от кажущейся связи элементов в явном сновидении и собираете воедино случайные мысли, которые получаются при свободном ассоции­ровании на каждый из элементов сновидения, соблю­дая при этом основное правило психоанализа. Из это­го материала вы узнаете скрытые мысли совершенно так же, как из мыслей больного, касающихся его сим­птомов и воспоминаний, вы узнаете его скрытые ком­плексы. По найденным таким путем скрытым мыслям вы прямо без дальнейшего рассуждения увидите, на­сколько справедливо рассматривать сны взрослых так же, как детские сновидения. То, что после анализа занимает место явного содержания сна в качестве дей­ствительного смысла сновидения, совершенно понят­но и относится к впечатлениям последнего дня, явля­ясь исполнением неудовлетворенных желаний. Явное содержание сна, которое вы вспоминаете при пробуж­дении, вы можете определить как замаскированное исполнение вытесненных желаний.

Вы можете своего рода синтетической работой за­глянуть теперь в тот процесс, который приводит к ис­кажению бессознательных скрытых мыслей в явное со­держание. Мы называем этот процесс работой сна. Эта последняя заслуживает нашего полнейшего интереса, потому что по ней так, как нигде, мы можем видеть, ка­кие непредвиденные психические процессы имеют ме­сто в области бессознательного, или, говоря точнее, в области между двумя отдельными психическими сис­темами — сознательного и бессознательного. Среди этих вновь познанных психических процессов особен­но выделяются процессы сгущения и смещения. Ра­бота сна есть частный случай воздействия различных психических группировок одной на другую, другими словами — частный случай результата расщепления психики. Работа сна представляется во всем сущест­венном идентичной с той работой искажения, которая превращает вытесненные комплексы при неудачном вытеснении в симптомы.

Кроме того, при анализе сновидений, лучше всего своих собственных, вы с удивлением узнаете о той не­ожиданно большой роли, которую играют при разви­тии человека впечатления и переживания ранних де­тских лет. В мире сновидений ребенок продолжает свое существование во взрослом человеке с сохранением всех своих особенностей и своих желаний, даже и тех, которые сделались в позднейший период совершенно негодными. С неоспоримым могущеетвомвозникает пе­ред нами картина того, какие моменты развития, какие вытеснения, сублимации и реактивные явления дела­ют из совершенно иначе конструированного ребенка так называемого взрослого человека, носителя, а отча­сти и жертву с трудом достигнутой культуры.

Я хочу также обратить ваше внимание и на то, что при анализе снов мы нашли, что бессознательное пользуется, особенно для изображения сексуальных комплексов, определенной символикой, которая частью ин­дивидуально различна, частью же вполне типична, и ко­торая, по-видимому, совпадает с той символистикой, ко­торой пользуются наши мифы и сказки. Нет ничего невозможного в том, что эти поэтические создания на­родов могут быть объяснены с помощью снов. Наконец, я должен вас предупредить, чтобы вы не смущались тем возражением, что существование странных снов про­тиворечит нашему пониманию сна как изображающе­го исполнение наших желаний. Кроме того, что и эти сны нуждаются в толковании, прежде чем судить о них, должно сказать в общей форме, что боязнь не так уже просто зависит от самого содержания сновидения, как это можно подумать, не обращая должного внимания и не зная условий неврозной боязни. Боязнь есть одна из реакций отстранения нашим «я» могущественных вы­тесненных желаний, а потому легко объяснима и во сне, если сон слишком явно изображает вытесненные же­лания.

Вы видите, что снотолкование оправдывается уже тем, что дает нам данные о трудно познаваемых вещах. Но мы дошли до снотолкования во время психоанали­тического лечения невротиков. Из всего сказанного вы легко можете понять, каким образом снотолкование, ес­ли оно не очень затруднено сопротивлениями больно­го, может привести к знакомству со скрытыми и вытес­ненными желаниями больных и с ведущими от них свое начало комплексами.

Я могу перейти теперь к третьей группе душевных явлений, изучение которых также представляет собой техническое средство психоанализа.

Это — неловкие поступки как душевноздоровых, так и нервных людей. Обыкновенно таким мелочам не приписывается никакого значения. Сюда относится, на­пример, забывание того, что можно было бы знать, имен­но когда дело идет о хорошо знакомом (например, вре­менное исчезновение из памяти собственных имен); оговорки в речи, что с нами самими очень часто случа­ется, аналогичные описки очитки, неудачное исполне­ние какого-либо намерения, потеря и ломка вещей — все такие факты, относительно которых обычно не ищут психологической детерминации и которые остаются без внимания как случайности, как результат рассеянности, невнимательности и т. п. Сюда же относятся жес­ты и поступки, которых не замечает