Учение о душе. Ведь каждое тело, движимое извне, — неодушевлено, а дви­жимое изнутри, из самого себя — одушевлено, потому что тако­ва природа души

Ведь каждое тело, движимое извне, — неодушевлено, а дви­жимое изнутри, из самого себя — одушевлено, потому что тако­ва природа души. Если это так и то, что движет само себя, есть не что иное, как душа, из этого необходимо следует, что душа непорождаема и бессмертна.

Уподобим душу соединенной силе крылатой парной упряж-

ки и возничего У богов и кони и возничие все благородны и происходят от благородных, а у остальных они смешанного про­исхождения. Во-первых, этот возничий правит упряжкой, а за­тем и кони-то у него — один прекрасен, благороден и рожден от таких же коней, a aovrotf конь — его противоположность и пред­ки его — иные. Неизбежно, что править нами — дело тяжкое и докучное.

Попробуем сказать и о том, как произошло название смерт­ного и бессмертного существа. Всякая душа ведает всем неоду­шевленным, распространяется же она по всему небу, принимая порой разные образы. [Будучи совершенной и окрыленной, она парит в вышине и правит миром, если же она теряет крылья, то носится, пока не натолкнется на что-нибудь твердое, — тогда она вселяется туда], получив земное тело, которое благодаря ее силе кажется движущимся само собой; [а все вместе, то есть сопряже­ние души и тела, получило прозвание смертного].

Закон же Адрастеи таков: душа, ставшая спутницей бога и
увидевшая хоть частицу истины, будет благополучна вплоть до
следующего кругооборота, и, если она в состоянии совершать это
всегда, она всегда будет невредимой. Когда же она не будет в
силах сопутствовать и видеть, но, постигнутая какой-нибудь слу­
чайностью, исполнится забвения и зла и отяжелеет, а отяжелев,
утратит крылья и падет на землю, тогда есть закон, чтобы при
первом рождении не вселялась она ни в какое живое существо.
Душа, видевшая всего больше, попадает в плод будущего по­
клонника мудрости и красоты или человека, преданного Музам
и любви; вторая за ней — в плод царя, соблюдающего законы, в
человека воинственного или способного управлять; третья — в
плод государственного деятеля, хозяина, добытчика; четвертая —
в плод человека, усердно занимающегося упражнением или вра­
чеванием тела; пятая по порядку будет вести жизнь прорицателя
или человека, причастного к таинствам; шестой пристанет под- ^;
визаться в поэзии или другой какой-либо области подражания;
седьмой — быть ремесленником или земледельцем; восьмая бу­
дет софистом или демагогом; девятая — тираном. Во всех этих \
призваниях тот, кто проживет, соблюдая справедливость, полу-;
чит лучшую долю, а кто ее нарушит — худшую. 1
Но туда, откуда она пришла, никакая душа не возвращается в ·'
продолжение десяти тысяч лет — ведь она не окрылится раньше 1
этого срока, за исключением души человека, искренне возлю- j

бившего мудрость или сочетавшего любовь к ней с влюбленнос­тью в юношей: эти души окрыляются за три тысячелетних кру­говорота, если три раза подряд изберут для себя такой образ жиз­ни, и на трехтысячный год отходят. Остальные же по окончании своей первой жизни подвергаются суду, а после приговора суда одни отбывают наказание, сошедши в подземные темницы, дру­гие же, кого Дике облегчила от груза и подняла в некую область неба, ведут жизнь соответственно той, какую они прожили в че­ловеческом образе. На тысячный год и те и другие являются, чтобы получить себе новый удел и выбрать себе вторую жизнь — кто какую захочет. Тут и жизнь животного может получить че­ловеческая душа, а из того животного, что было когда-то челове­ком, душа может снова вселиться в человека: но душа, никогда не видавшая истины, не примет такого образа, ведь человек дол­жен постигать [ее] в соответствии с идеей, исходящей от многих чувственных восприятий, но сводимой рассудком воедино. А это есть припоминание того, что некогда видела наша душа, когда она сопутствовала богу, свысока глядела на то, что мы теперь называем бытием, и поднималась до подлинного бытия. Поэто­му по справедливости окрыляется только разум философа: у него всегда по мере его сил память обращена на то, чем божествен бог. Только человек, правильно пользующийся такими воспоми­наниями, всегда посвящаемый в совершенные таинства, стано­вится подлинно совершенным.

Там же. С. 181—182, 184—185.

— Мы не без основания признаем двойственными и отлич­ными друг от друга эти начала: одно из них, с помощью которо­го человек способен рассуждать, мы назовем разумным началом души, а второе, из-за которого человек влюбляется, испытывает голод и жажду и бывает охвачен другими вожделениями, мы назовем началом неразумным и вожделеющим, близким другом всякого рода удовлетворения и наслаждений.

— Признать это было бы не только обоснованно, но и есте­ственно.

— Так пусть у нас будут разграничены эти два присущих душе вида. Что же касается ярости духа, отчего мы и бываем гневли­вы, то составляет ли это третий вид, или вид этот однороден с одним из тех двух?

— Пожалуй, он однороден со вторым, то есть вожделеющим, видом.

<...>

... на многих... примерах мы замечаем, как человек, одоле­ваемый вожделениями вопреки способности рассуждать, бранит сам себя и гневается на этих поселившихся в нем насильников. Гнев такого человека становится союзником его разуму в этой распре, которая идет словно лишь между двумя сторонами.

<...>

.. о яростном духе у нас сейчас составилось представление, противоположное недавнему. Раньше мы его связывали с вожде­леющим началом, а теперь находим, что это вовсе не так, пото­му что при распре, которая происходит в душе человека, ярост­ное начало поднимает оружие за начало разумное.

— Безусловно.

— Так отличается ли оно от него, или это только некий вид разумного начала, и выходит, что в душе существуют всего два вида [начал]: разумное и вожделеющее? Или как в государстве три рода начал, его составляющих: деловое, защитное, совеща­тельное, так и в душе есть тоже третье начало — яростный дух? По природе своей оно служит защитником разумного начала, если не испорчено дурным воспитанием.

— Непременно должно быть и третье начало.

Там же. Т. 3. Ч. I. С. 233-235.