Послевоенные годы

С чего начинались послевоенные годы? С Победы – скажут одни. С веры, что все самое трудное осталось за порогом войны, – поддержат их другие. С пафоса восстановления... И это тоже будет правда. Но вся ли правда?

«На протяжении 1945 – 1946 гг. я очень близко столкнулся, изучил жизнь ряда колхозов Брянской и Смоленской области. То. что я увидел, заставило меня обратиться к Вам, как к секретарю ЦК ВКП(б), – так начал свое письмо, адресованное Г.М. Маленкову, слушатель Смоленского военно-политического училища Н.М. Меньшиков. – Как коммунисту мне больно выслушивать от колхозников такой вопрос: «Не знаете, скоро ль распустят колхозы?» Свой вопрос, как правило, они мотивируют тем, что «жить так нет сил дальше». И действительно, жизнь в некоторых колхозах невыносимо плохая. Так, в колхозе «Новая жизнь» (Брянская обл.) почти половина колхозников уже по 2 – 3 месяца не имеют хлеба, у части нет и картошки. Не лучше положение и в половине других колхозов района».

«Изучение положения дел на местах показывает, – шел аналогичный сигнал из Молдавии, – что голод охватывает все большее количество сельского населения... Необычайно высокий рост смертности, даже по сравнению с 1945 г., когда была эпидемия тифа. Основной причиной высокой смертности является дистрофия. Крестьяне большинства районов Молдавии употребляют в пищу различные недоброкачественные суррогаты, а также трупы павших животных. За последнее время имеются случаи людоедства... Среди населения распространяются эмигрантские настроения».

Проводившиеся тогда проверки выявили многочисленные факты разложения партийного и советского аппарата, особенно в сельских районах: местные работники чинили произвол и беззаконие, расхищали общественные земли, занимались «самоснабжением»; шли аресты и обыски у колхозников. Одновременно рабочие выражали недовольство повышением пайковых цен, что в условиях сохранения карточек на продукты питания нанесло серьезный удар по семейному бюджету.

В обществе зрело понимание необходимости перемен: это субъективное ощущение накладывалось на особую духовную атмосферу первых послевоенных лет. С войны пришел иной человек, который на многое смотрел уже другими глазами, видел то, чего раньше не замечал или что еще не так давно считал само собой разумеющимся. Победители, фронтовики стали основой «критической массы», остро реагирующей на болевые точки действительности, и, прежде всего, на вопрос вопросов послепобедных дней: как жить дальше? Так же, как до войны, или по-другому?

Мыслящая часть общества начала всерьез задумываться над проблемами текущего бытия, над судьбами социализма в стране. Импульс критического переосмысления опыта прошлого и настоящего зародился, прежде всего, в интеллигентской среде, и в тот момент сохранявшей, пусть не полностью, традиции и дух свободомыслия (не случайно наступление на интеллигенцию, обозначенное известным постановлением 1946 г., началось задолго до новой волны репрессий). Но, в общем, это движение не было жестко привязано к какому-то одному социальному слою, оно отражало объективную потребность в переустройстве послевоенной жизни. Всплеском интереса к проблемам реальной политики и теории социализма реагировала на эту потребность молодежь.

После войны Центральный Комитет партии получил не одно письмо с радикальными, новаторскими мыслями. Среди них есть примечательный документ – рукопись «Послевоенная отечественная экономика», принадлежащая С.Д. Александеру (кстати, беспартийному, работавшему бухгалтером на одном из предприятий Московской области). Суть его предложений сводилась к следующему: 1) преобразовать государственные предприятия в акционерные или паевые товарищества, в которых держателями акций выступают сами рабочие и служащие, а управляет всем полномочный выборный совет акционеров; 2) децентрализовать функции снабжения предприятий сырьем, топливом и материалами путем создания районных и областных промснабов (вместо снабсбытов при наркоматах и главках); 3) отменить обязательные поставки, т.е. систему госзаготовок, предоставив колхозам и совхозам возможности свободно продавать продукцию по ценам, складывающимся на рынке; 4) полностью отменить существующую денежную систему и ввести новую, основанную на золотом паритете; 5) ликвидировать государственную торговлю, передав ее функции торговым кооперативам и паевым товариществам.

Резолюцию, сопровождавшую этот и подобные ему материалы, уникальной, пожалуй, не назовешь. Оценка – «вредные взгляды». Область применения – «в архив».

И система включила защитные механизмы. Последовала серия чрезвычайных мер. С руководящих постов устранялись люди, известные своими более или менее радикальными взглядами, проводилась чистка и на местах. В «широкий бредень» 1948 – 1952 гг. попали даже те, кто просто не спешил встать в ряды «согласных». По многим партийным и советским кадрам нанесло удар «ленинградское дело», аналогичный разгром готовился и в Московской парторганизации. «Суды чести» над инакомыслящими, «дело врачей», многочисленные «дела» молодежных групп, травля ученых и писателей под флагом борьбы с космополитизмом... В ход была пущена машина страха, преследования, расправы, которая, получив импульс однажды, уже продолжала работать едва ли не сама по себе. Сигнал «стоп» сработал только в 1953 г.

Смерть Сталина завершила целую эпоху в жизни страны. Уже первые действия послесталинского руководства во главе с Маленковым отражали попытку выработать новую политическую линию. Решения августовской (1953 г.) сессии Верховного Совета СССР фактически обозначили поворот к социальным программам. Свободнее вздохнуло крестьянство, освобожденное от бремени сверхналога и получившее возможность для развития приусадебного хозяйства. Заговорили о материальном интересе. Менялся и внешнеполитический курс, который определял новый термин – «разрядка». Процессы реабилитации, казалось, вновь возродили надежду на просветление. Но где, – вправе были спросить люди, – гарантии, что все не вернется на круги своя и не прекратится начавшаяся было «оттепель»? Без создания таких гарантий нельзя всерьез рассчитывать на успех политики обновления. Именно поэтому нужны были 1956-й, XX съезд, правда о Сталине и его времени.

Что же представлял собой политический курс нового руководства? Более или менее цельная концепция общественной перестройки к тому времени так и не сложилась. Даже новая Программа партии, о необходимости которой говорилось еще в решениях довоенного XVIII съезда ВКП(б), не была принята, что вызывало подчас недоуменные вопросы: выходит, в партии наступило творческое «бесплодие» и не осталось теоретиков? Конечно, подобные вопросы звучали и как чисто риторические. Но теоретический вакуум – это между тем реальность 50-х гг., которая ставила инициаторов реформ в непростое положение, толкала их к импровизации. А в такой ситуации легко попасть под влияние доминирующих общественных настроений, нередко подменяющих долговременные интересы сиюминутными.

На реальную политику оказывали давление нетерпение, стремление исправить все недостатки и решить все проблемы «с сегодня на завтра», что называется, «одним махом». При отсутствии программы реформ преобладающими стали метод прямого реагирования на неполадки в общественном механизме, ориентация на устранение тех «слабых мест», наличие которых очевидно (например, прогрессирующая бюрократизация аппарата или существование продовольственной проблемы). В результате вопрос на какое-то время мог быть снят, но решить его полностью таким способом не удавалось никогда. Различные мероприятия по подъему сельского хозяйства, ускорению научно-технического прогресса, перестройке территориального управления так и не сложились тогда в единую экономическую политику. Бросаясь от одного к другому, латая дыры то здесь, то там, проводя одну кампанию за другой, политическое руководство утрачивало целостное восприятие экономической ситуации, и она зачастую совсем выходила из-под контроля. Предпочтение при решении тех или иных хозяйственных проблем отдавалось тому средству, которое принесет быстрый эффект. Темпы по-прежнему решали все, а основная роль при этом отводилась организационному фактору.

В недостатках организации, в неумении поставить дело виделись главные причины сбоев в работе хозяйственного механизма. Иначе и быть не могло: сами принципы его построения, а равно и экономическая структура в целом, воспринимались исключительно как «правильные», нуждающиеся в силу этого лишь в поправках, совершенствовании, но никак не в коренной перестройке. Когда принималось решение об упразднении ряда министерств и создании совнархозов (1957 г.), Н.С. Хрущев специально оговаривал, что реорганизация проводится не с целью ликвидации каких-либо неполадок и диспропорций (подразумевалось, что они в принципе не могут иметь место в социалистической экономике), а в результате осознания необходимости отказаться от устаревших форм руководства промышленностью.

За первые год-два работы совнархозов был получен значительный экономический результат. Но следует ли однозначно считать его следствием реорганизации 1957 г.? Еще в начале создания совнархозов, в преддверии этого процесса специалисты сделали интересное наблюдение: на какой-то период, когда предприятия остались «бесхозными» (министерства фактически сложили свои полномочия, а совнархозы еще не оформились), многие из них вопреки опасениям не только не сбились с производственного ритма, наоборот – даже стали работать лучше. И так продолжалось до тех пор, пока новые органы не окрепли и не сложились в устойчивую систему. С этого момента начали нарастать негативные последствия их деятельности – местничество, диктат и администрирование по отношению к подведомственным предприятиям, бюрократизация управления. Диктат остался диктатом, даже спустившись на ступеньку ниже.

Появившиеся тогда предложения о переходе к принципиально иному типу руководства народным хозяйством, построенному на самоуправленческих началах (в том числе с учетом опыта полномочных рабочих советов по югославскому образцу), поддержки не получили, натолкнувшись на непонимание не только сверху, но и снизу. Это непонимание становилось непреодолимым барьером на пути реформы, мешало дальнейшему расширению хозяйственной самостоятельности экономических районов и отдельных предприятий. В результате сработала старая психология экономического «рывка»: к длительному и стабильному подъему он привести не мог, хотя все же и сыграл определенную роль в решении жизненно важных – прежде всего, социальных – проблем 50-х годов.

Таких масштабов социальная политика нашей страны, пожалуй, еще не знала: закон о пенсиях, паспортизация на селе, размах жилищного строительства, сделавший «Черемушки» обязательным атрибутом чуть ли не каждого города. Политика действительно повернулась лицом к народу, к достижению той самой «лучшей жизни», о которой говорилось и с высоких трибун, и в любой семье. Почему же и по сей день мы нет-нет, да и сталкиваемся не просто с пренебрежительным, а откровенно враждебным отношением к тому, что делалось для людей в 50-е гг.? Что это – элементарная человеческая неблагодарность или дело упирается в издержки самого подхода к решению социальных проблем, когда за них берутся «не с того конца»?

Ответ на подобные вопросы, полагаем, уходит своими корнями в представления тех лет о человеке, его социальной функции, его месте в жизни. Когда он всего лишь предмет приложения государственной политики, то место его в системе общественных отношений не меняется, каково бы ни было реальное содержание этой политики – «обирающее» или «одаривающее». Заменив «брать» на «давать», но, сохранив за народом, в общем, пассивную роль в процессах общественного управления, нельзя было рассчитывать на желаемую отдачу и от материальных вложений в человека. Несколько позднее, когда начатая в 50-х гг. линия на автономный подъем материального достатка в 70-х закономерно пришла к тупику, председатель одного колхоза как-то заметил: «Если раньше не работали из-за того, что знали – все равно ничего не дадут, то теперь не работают, потому что знают – все равно дадут».

Механизм «обратной связи» в системе «народ – власть» не включается сам по себе, хотя именно он самый надежный гарант любых реформ. До тех пор, пока свобода решать заменяется свободой говорить, право управлять – правом голосовать, а понятие «хозяин» вообще находится за рамками социалистических ценностей, инициаторы преобразований не могут иметь достаточной социальной опоры в своих начинаниях.