Студопедия Главная Случайная страница Обратная связь

Разделы: Автомобили Астрономия Биология География Дом и сад Другие языки Другое Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Металлургия Механика Образование Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Туризм Физика Философия Финансы Химия Черчение Экология Экономика Электроника

Глава 5. Оглядываясь назад, я понимаю, что события, случившиеся с нами после Рождества, развивались, следуя холодной и неумолимой логике Эсхиловой трагедии





 

Оглядываясь назад, я понимаю, что события, случившиеся с нами после Рождества, развивались, следуя холодной и неумолимой логике Эсхиловой трагедии. Все было предрешено. Мы просто закрывали глаза на очевидные знаки. Анжелина сама не раз говорила мне, что нашему счастью не суждено длиться вечно. Она горько плакала, а я вытирал ее слезы и с удвоенной страстью покрывал лицо поцелуями. Я был глух к ее мольбам и признаниям. Без Анжелины жизнь моя лишалась смысла, посему что толку рассуждать о невозможном?

Я и теперь не жалею о собственном упрямстве. Я познал вкус истинной любви, пусть счастью и суждено было продлиться так недолго. Может ли человек желать большего?

Анжелина любила рассуждать о краткости жизни, неизбежности смерти, тщете людских желаний, жестокости мира и о тех сладостных мгновениях, когда человеку удается проскользнуть между оскаленными челюстями. Однажды она сказала мне: «Даже хорошо, что все скоро закончится. Это делает наслаждение еще острее». Тогда мне показалось, что она говорит о жизни и смерти вообще. Теперь я понимаю, что Анжелина имела в виду те восемьдесят дней, которые нам было дозволено провести в раю.

Мы увиделись на следующий день после ее приезда, и с первого мгновения я понял: что-то изменилось и никогда уже не будет так, как прежде. Я радостно бросился к Анжелине, но в ее глазах не отразилось ответного чувства. Я накинулся на нее с расспросами, но Анжелина только горько плакала, глядя на меня со странной безучастностью. Наконец мои мольбы заставили ее признаться.

– Все кончено, Мартин, – произнесла она вяло.

Я возмутился – да как она может так говорить? И тогда Анжелина сказала, что после Рождества выходит за Герарда Огилви, и продемонстрировала бриллиантовое кольцо на пальце. Словно кинжал вонзился мне в грудь и…

 

…пытка водой, придуманная китайцами. Замкнутый круг искушений, обольщений и сожалений, который мы повторяли без конца, словно голодная собака, охотящаяся за своим хвостом. Настоящее чистилище. Меня преследует воспоминание о боли, застывшей в ее глазах. Продолжая любить Анжелину, я невольно стал ее палачом, но те несколько недель, что прошли между этим разговором и нашим последним свиданием, меня в моем безысходном отчаянии утешала мысль, что я нашел мужество прекратить ее страдания.

Вскоре, однако, пришлось признать, что я переоценил свои силы. Бессонные ночи, беспросветная серость будней, осознание того, что Анжелина целует другого мужчину всего в нескольких милях от меня, а я тем временем корчусь и вою в муках желания, переполнили чашу моего терпения. Я бежал из чистилища только для того, чтобы оказаться в аду.

Наконец, в начале мая, я принял решение. Прошедшие за этим недели, пока я улаживал дела с работой и квартирой, укладывал вещи и молча прощался с теми немногочисленными людьми, которых считал друзьями, прошли в странной немоте. Я даже не позвонил единственному человеку (кроме Анжелины), который любил меня. При мысли о том, что мне придется объяснять Ивэну, почему я покидаю Англию, меня бросало в дрожь. Вокруг цвела и благоухала весна, но мне казалось, что мир заволокло серым туманом. Собираясь в Австралию и разрывая те немногочисленные нити, что связывали меня с родиной, я не чувствовал ничего: ни боли, ни сожалений, ни страха. Я словно сбрасывал кожу, и на свет рождался новый человек – холодный, жесткий и бесчувственный.

 

Путешествие через море продолжалось почти месяц, и все это время меня невыносимо мутило. Я делил каюту с десятком мужчин, большинство из которых представляли собой отребья общества. В тесной каюте порой было нечем дышать. Чтобы оплатить дорогу, я работал стюардом в офицерской столовой. Непрерывный…

 

…что впервые за четыре или пять месяцев я – пусть и на несколько часов – забыл ее лицо и голос. Физическая боль, оставшаяся после нашего расставания, постепенно утихла, и я обратил свои взоры к другим женщинам.

Забыть помогала и погода. Стоял октябрь – месяц грусти и воспоминаний. В другом полушарии я бродил бы по засыпанным листьями аллеям, вдыхая туманный воздух с дымком и вспоминая прогулки с Анжелиной. Здесь я был милостиво от этого избавлен. В Мельбурне на деревьях распускались почки и расцветали первые цветы. И пусть я заплатил за переезд сюда тем, что пришлось вытерпеть подряд две зимы, я был избавлен от осени. А теперь, под благотворным влиянием весны, процесс выздоровления пошел куда быстрее.

Первой женщиной, с которой я начал встречаться по эту сторону океана, оказалась секретарша из почтового офиса. Звали ее Кэтрин Льюис. Старше меня, не слишком хорошенькая, она тем не менее обладала роскошными формами и удивительной для женщины свободой нравов. Не без удовольствия вспоминаю наши липкие объятия за шкафом в подсобке после закрытия почты. Юбка Кэтрин задралась, обнажив горячие полные бедра и вход в мир, где иной мог узреть истину, хотя длилось озарение обычно не больше нескольких секунд. Как ни странно, но повторяемость этих мгновений, делил ли я их с Кэтрин или с Анжелиной, странным образом успокаивала. Я понял, что вполне могу удовлетвориться самим актом любви и незачем всю жизнь мучиться, вспоминая то, что следовало забыть.

Впрочем, вскоре я понял, что выдаю желаемое за действительное. Какими бы сладкими ни были часы, которые я проводил в объятиях беспечной и простодушной Кэтрин, в глубине души я чувствовал себя обманутым. Ее слова спустя несколько секунд после оргазма («Это было замечательно, Мартин! Спасибо, ты был на высоте!») возвращали с небес на землю. Словно кто-то внезапно выбивал из-под меня лестницу, по которой я только что взобрался на небеса, и я летел вниз, вверх тормашками…

 

…походы с новыми друзьями на пляж или в театр и бессчетное количество теплых вечеров, проведенных в барах старого города, где мы пили местное пиво среди широкоплечих краснорожих аборигенов. За долгое время я впервые почувствовал себя счастливым – не так, как с Анжелиной, но хотя бы не таким одиноким. Я прожигал жизнь впустую, и в то время я отчаянно нуждался именно в такой легкости и пустоте. Возможно, пройдет какой-нибудь десяток лет, и я смогу спокойно спать, уже не вскакивая в ужасе посреди ночи, рассуждал я. Буду себе служить в почтовом ведомстве, самый обычный загорелый австралиец. Буду подмигивать коллегам, повторяя, словно мантру, местное заклинание: «Все в порядке». Увы, этим мечтам не дано было осуществиться.

Стояла ранняя осень – четвертое апреля 1893 года, если быть точным, – когда я услышал от знакомой проститутки о молодом английском аристократе по фамилии Огилви, который часто захаживал в местный бордель. Проститутка рассказала мне о нем как о некоем курьезе. В том, что он был молод и хорош собой, не было ничего удивительного – среди ее клиентов таких было большинство. Гораздо занимательнее оказалось обыкновение клиента безутешно рыдать в момент эякуляции. Несмотря на профессиональную жесткость, проститутку трогало такое проявление чувств, и иногда она позволяла англичанину задержаться на часок, пока она гладила его по голове и шептала на ухо ласковые слова.

Я выразил желание увидеть ее клиента, и проститутка согласилась сообщить мне время их следующего свидания. Спустя два дня, когда я сидел в салоне, курил и обнимался с девушками, в дверь вошел высокий, хорошо одетый англичанин. Он стал неузнаваем, но я знал, что передо мной именно он. Герард Огилви сильно располнел, кожа на лице посерела, а клочковатая борода почти скрыла некогда красивое лицо, но больше всего меня поразили его пустые, налитые кровью глаза. Мне не удалось вовлечь Огилви в разговор – так не терпелось ему заняться тем, за чем он сюда явился. Впрочем, вскоре я случайно столкнулся с мужем Анжелины на улице, пригласил его выпить со мной, и тогда…

 

…вряд ли можете вообразить то возбуждение и смущение, в которое она меня повергла. Анжелина свободна! Она больше не замужем! Эта новость зажгла в сердце безумную надежду. В то же время гнусные намеки, которые позволил себе Огилви, несказанно меня встревожили. Вряд ли стоило доверять его суждениям – Анжелина бросила его, и теперь бедному Огилви ничего не оставалось, как клеветать и злобствовать, – но я слишком хорошо помнил обстоятельства нашего знакомства, чтобы не почувствовать беспокойство. К тому же я не забыл историю, которую рассказал мне Ивэн Доуз. Неужели все это правда? Влюбленный до безумия, раньше я считал его обвинения попыткой отвратить мое сердце от Анжелины, да и разве сама она не поведала мне всю правду о своем прошлом? Теперь меня снова начали одолевать давние сомнения и страхи. Я не знал, кому верить.

В одном я был уверен: пришло время возвращаться в Англию. Оставаясь в Мельбурне, я никогда не узнаю правды. Я должен отыскать Анжелину и поговорить с ней. Я должен узнать правду и, возможно, – о, мое неуемное сердце! – вновь обрести единственную любовь всей своей жизни.

 

~~~

 

Джеймс дочитал рукопись и отложил листки в сторону. Он был взволнован и напуган, хотя вряд ли смог бы объяснить причину своих страхов. Эта история, несмотря на пропущенные страницы, на всю ее театральность и условность, разворошила что-то в душе. События и переживания героев, несомненно вымышленные, казались удивительно знакомыми.

Некоторые образы полностью совпадали с воспоминаниями или галлюцинациями, которые преследовали его самого. Кровавая отметина на яблочной мякоти; ревнивая девушка, разбросавшая по полу его одежду; ночная встреча с полицейским. Сначала он вспомнил эти события, затем прочел о них. Разве такое возможно? Как разгадать тайну? Джеймс чувствовал, что разгадка близко, прямо перед глазами, но, как бывает часто, именно поэтому он ее не видит. Он вспомнил детективный рассказ Эдгара Аллана По, в котором полиция, сбиваясь с ног, искала письмо, пришпиленное к стене на самом видном месте. Неужели разгадка его тайны столь же очевидна? Что же я упустил, спрашивал он себя, где сбился с пути?

Я едва удерживался от смеха, наблюдая за его конвульсиями. Но я не выдал себя. Как-никак, мне и самому некогда довелось испытать те же чувства.

Остаток дня Джеймс копался в вещах, которые обнаружил в шкафу. Виниловая пластинка «16 Lovers Lane». Замусоленный томик Борхеса – английский перевод «Лабиринтов» (книжка была открыта на рассказе «Фунес, Помнящий», который Джеймс все это время читал по-испански). Он вздрогнул, заметив на полях надпись от руки «Память – это ад». И главное, Джеймс нашел множество фотографий: Иен Дейтон, Грэм Оливер, Лиза Сильвертон, Анна Вэлери. Снимки были сделаны в доме, на заднем дворе, в комнате, где он сейчас стоял. В коробке оказалось еще несколько фотографий бледной пухленькой девушки, которая (вдруг вспомнил Джеймс) когда-то была в него влюблена.

Он перебирал фотографии, ощупывал вещи, а вокруг кружились воспоминания. Дюжины, сотни воспоминаний – настоящая пыльная буря. Как это ни странно, однако Джеймсу не удалось обнаружить ни одного собственного снимка, ни единого упоминания о себе в блокнотах. Как же так, недоумевал он, я помню эти лица, имена, эти куртки и рубашки. Они удивительно подходят мне, заполняют дыры в моей памяти, а меня самого в них нет. Словно кто-то стер из этой истории упоминание обо мне.

Внезапно его озарила догадка. Все так просто, мысленно воскликнул Джеймс. С чего это я решил, что эти вещи и фотографии принадлежат Малькольму Трюви? А что, если они мои собственные? Это объясняет, почему меня нет на фотографиях, – просто я в тот миг щелкал затвором. И почему обо мне не упоминается в блокнотах – для автора я никакой не Джеймс Пэдью, а я, я сам. И старая пластинка, которую я считал потерянной, тоже принадлежит мне.

Но если так, то зачем все эти вещи Малькольму Трюви? Кто он? Джеймс приложил ладони к лицу. Голова кружилась, свет в комнате медленно угасал. Он не ел с утра и чуть не падал с ног от усталости и голода.

Джеймс спустился вниз. Снова зазвонил телефон. Кто же так отчаянно, так терпеливо пытается дозвониться?

Джеймс вошел в спальню и, прежде чем задернуть шторы, выглянул в окно. Ветки каштана качались на ветру; от припаркованного фургона на тротуар падала тень; свет из окон в доме напротив рассеивал синие сумерки, но поверх этой картинки в окне маячило лицо. Поначалу Джеймс решил, что это лицо Малькольма Трюви, но после мгновенной паники понял, что видит собственное отражение. Он отступил от окна и всмотрелся. Как странно, да я просто вылитый…

– Так и есть, – прошептал Джеймс, – все сходится.

Вот почему он получал письма, адресованные Малькольму Трюви, вот почему его ненавидит Грэм Оливер. Именно поэтому Джеймс так сочувствовал Мартину Твейту! И песня. Это он ее сочинил. И он же, Малькольм Трюви, – автор «Признаний убийцы». Значит, он, Джеймс, и есть Малькольм Трюви! Джеймс вспомнил лицо Трюви в витрине секс-шопа. Тогда его глаза встретились с зеркальным стеклом. Так значит, он смотрел на собственное отражение!

Несколько мгновений Джеймс сидел словно загипнотизированный. Затем в уши снова вторгся назойливый звонок. Только теперь, раз он и есть Малькольм Трюви, на другом конце провода вполне может оказаться… э… Анна Вэлери! Вот моя цель, мой секрет, мой грааль!

Он вытащил из ящика для инструментов ножовку и принялся пилить деревянный ящик. Стон металлических зубьев заглушал звон. Не успею, с отчаянием понял Джеймс. Пока я допилю, там положат трубку. Вспомнив, что в сарае должен лежать топор, он выскочил из дома. В саду было темно, и Джеймс не сразу нашел сарай. Все это время он молился, чтобы на том конце не вешали трубку. Схватив топор, Джеймс бегом вернулся в дом. Тяжело дыша, он стоял перед белым ящиком. Перед глазами плыло. Какое-то мгновение Джеймс слышал только звук собственного дыхания и уже решил, что телефон навеки умолк, потом заставил себя дышать медленнее и прислушался.

Тр-р-р-р-р-р. Тр-р-р-р-р-р.

Джеймс размахнулся и обрушил топор на деревянный ящик. Полетели щепки. От удара трубка соскочила и теперь висела на проводе. Джеймс швырнул топор на пол и поднес трубку к уху.

– Слушаю.

Молчание. У Джеймса упало сердце.

– Алло, – произнес на том конце провода женский голос.

Джеймс чуть не крикнул «Анна?», но голос (холодный и механический) перебил:

– Я звоню по поручению Малькольма Трюви. Он хотел бы поговорить с вами.

У Джеймса перехватило дыхание. По поручению Малькольма Трюви?

– Мистер Трюви зайдет к вам завтра. Вы будете дома в девять утра?

– Буду, – выдавил Джеймс.

– Хорошо. – И женщина повесила трубку.

Джеймс налил стакан вина и погрузился в размышления. Завтра к нему в гости придет Малькольм Трюви. Тот, кого он так упорно выслеживал, желая вывести на чистую воду, хочет с ним поговорить. Что бы это значило? Поежившись, Джеймс вспомнил примечание к истории жизни Томаса Риала. Человека, обвинявшего философа в смерти товарища по университету, звали М. Трюви. Возможно, это не я его преследую, а он меня? Что, если это Малькольм Трюви хочет вывести на чистую воду Джеймса Пэдью?

 

~~~

 

Несколько минут он лежал в постели, сквозь сон прислушиваясь к странным звукам. Дзы-ы-ынь. Бух-бух. После бессонной ночи голова раскалывалась. Дзы-ы-ынь. Бу-бух. Джеймс натянул халат и вышел в коридор. На часах было 8.59. Едва дыша от страха, он отпер дверь.

Перед ним стоял пожилой мужчина. Самый обычный, без особых примет.

– Доброе утро, – поздоровался незнакомец.

– Доброе утро, – ответил Джеймс.

– Меня зовут Малькольм Трюви, – сказал мужчина.

– Как?

– Малькольм Трюви, – повторил тот. – Моя секретарша звонила вам вчера вечером. Я состою в британском клубе игроков в скраббл.

– Как?

– В клубе любителей головоломок и игры в скраббл, – терпеливо повторил мужчина. – Я живу в доме номер двенадцать по Лаф-стрит. Вчера я разговаривал с почтальоном, и он вспомнил, что, кажется, доставил пару писем на мое имя по вашему адресу. Я подумал тогда, что это очень странно, а потом понял: это те самые письма!

– Те самые?

– Письма от британского клуба игроков в скраббл. Каждый месяц клуб шлет своим членам девять случайно отобранных компьютером букв, и мы должны составить из них слова. Увлекательнейшее занятие! Можно выиграть кучу призов. Они называют это Днем красного письма, хотя на самом деле письмо самое обычное. Так вот, свои письма я не получил! И тогда я раскинул мозгами и решил позвонить в лондонскую штаб-квартиру клуба. Попросил сверить адрес. Догадайтесь, что они мне ответили. Они посылали письма на Лаф-стрит, номер двадцать один! Кто-то переставил цифры в номере дома местами. Вот так головоломка! – Довольный собственной остротой, мужчина рассмеялся.

– И… что?

– Вот я и пришел спросить, может быть, вы получали письма на мое имя? На имя Малькольма Трюви?

Пожилой мужчина с надеждой смотрел на Джеймса.

– Не получал, – ответил Джеймс и закрыл дверь.

 

~~~

 

Все утро Джеймс просидел в белом кресле. Он не ел, не двигался с места, а только дышал и молча смотрел в пространство. Уже не первый раз он ощущал себя детективом из чужой повести. Детективом, который вместо того, чтобы приблизиться к разгадке тайны, с каждой главой все дальше удаляется от нее.

Кто-то должен написать такую повесть, вяло размышлял он. Тайна, которая не будет раскрыта в последней главе, а дана лишь смутными намеками, где-нибудь посередине повествования, словно назойливая мелодия, которую вы никак не можете вспомнить. Мелодия эта стоит в ушах, без начала и конца, меняясь с каждым прошедшим днем, иногда полностью забываясь, иногда снова возвращаясь, но всегда не прямо, а кружными путями.

Джеймс пытался понять, где сбился с пути. Нет сомнений, что Малькольм Трюви не имеет никакого отношения к его прошлому. Это всего лишь пожилой и безобидный фанатик скраббла, живущий в доме на противоположной стороне улицы. Его письма по ошибке доставили Джеймсу, а тот выдумал изощренную теорию, построенную на неверной посылке, случайном стечении обстоятельств.

Джеймсу вспомнился сон, который он видел еще в Амстердаме. Доктор снимает с его ноги гипс, а под гипсом – пустота. Все, во что он верил, обернулось иллюзией. Все, что было прочным, растворилось в воздухе без остатка. Он пытался проследить нить своей жизни, но оказалось, что никакой нити нет и в помине, один сплошной хаос. Он пытался вырваться из лабиринта и вот, добравшись до его центра, обнаружил новый лабиринт.

 

После обеда Джеймс решил выйти проветриться. Он бродил по улочкам Старого города, вслушиваясь в обрывки разговоров и глазея на случайных прохожих. Кто-то жарко спорил, кто-то озабоченно хмурился. Джеймса разбирал смех. Вскоре он остановился посреди пешеходной улицы и рассмеялся в голос.

Лабиринта никто не видел! Все эти люди, спешащие мимо него из пункта А в пункт Б, слепцы! Никто и не подозревал о существовании громадных черных щупальцев, готовых расплющить их, словно муравьев, или на миг поднять вверх, просто так, без всякой причины, а затем снова стряхнуть вниз, в лабиринт. Никто из них не понимал, как это страшно и вместе с тем весело. Люди воспринимали лабиринт слишком серьезно, верили, что для всего найдется объяснение, что во всем есть некий смысл. Они спешили вперед, спрашивая друг друга: «Как дела? Как жизнь?» И это безумие они называют нормальностью! Джеймс не мог остановиться, его душил смех.

Спустя некоторое время смех затих. Джеймс зашел в паб и уселся за свободный столик. Потягивая пиво, он с досадой и изумлением разглядывал смеющихся и обнимающихся посетителей. Был вечер первого января, и людей переполнял оптимизм. Они наивно верили, что новый год окажется удачнее прошедшего. Что за глупцы! После нескольких пинт Джеймс вышел из паба и отправился домой, на Лаф-стрит. С обеих сторон высились отвесные черные стены, отчетливо видимые, крепкие и непреодолимые. Первый раз в жизни, подумал Джеймс, я вижу мир, как он есть.

Однако, подойдя к знакомому фасаду, он внезапно ощутил прилив сил. Пусть он, подобно остальным, потерялся в этом лабиринте и все, за что он берется, обречено на разрушение… но у него есть хотя бы этот дом, эти стены, выкрашенные свежей краской и еще ждущие кисти. Он должен делать свою работу.

В тот вечер Джеймс медленно бродил по дому, любуясь белизной стен, потолков и пола. Укладываясь спать, он почти успокоился и почувствовал благодарность. То, что он утратил, существовало только в его воспаленном мозгу, а дом был реален, прочен и не собирался растворяться в воздухе, подобно всему остальному.

 

~~~

 

Всю следующую неделю Джеймс трудился не покладая рук. Он не поднимал телефонную трубку, не отвечал на дверные звонки, не читал газет, не смотрел телевизор. Нераспечатанные письма так и лежали на коврике у двери. Иногда ему снились кошмары. Временами, трудясь на втором этаже, Джеймс поднимал глаза – на лестничный пролет, ведущий на чердак, и задавался вопросом, что там, наверху? Однако дальше этого его любопытство не простиралось.

Он скоблил, шлифовал, грунтовал и красил, не оставляя себе времени, чтобы задуматься. Длинная унылая зима сменилась мокрой унылой весной, а Джеймс медленно превращал второй этаж в белую копию первого.

Однажды, кладя завершающие мазки на потолок, Джеймс заметил нечто странное: крошечное, едва различимое пятнышко на противоположной стене, рядом с лестницей. Он решил, что это грязь, но когда протер пятно тряпкой, оно лишь увеличилось в размерах и потемнело. Джеймс раздраженно замазал его краской.

Через час, поднявшись наверх, Джеймс обнаружил, что на месте пятна вздулась краска. Когда он прикоснулся к ней, краска треснула и осыпалась не только там, где раньше было пятно, но широкой полосой вдоль стены. Под осыпавшейся краской оказалась не грунтовка или побелка, как думал Джеймс, а все то же корявое грязное пятно с треугольной верхней частью. Отступив назад, он обнаружил, что пятно подозрительно напоминает стрелку. Острие ее показывало на чердак.

Джеймс закрыл лицо руками. Все его труды впустую. Если бы я мог раз и навсегда стереть эти пятна, вздохнул он.

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей, Джеймс решил прогуляться. Вот уже пару месяцев он не вдыхал свежего воздуха. Надышался испарениями, и теперь чудятся всякие глупости, рассуждал он. Джеймс надел пальто и толкнул входную дверь. Дверь не поддалась. На пороге валялась целая стопка писем. Присев на корточки, Джеймс принялся распечатывать конверты, бегло просматривать и один за другим швырять их в мусорную корзину. Он почти закончил, когда в руки попал бледно-голубой конверт, показавшийся странно знакомым. На конверте было отпечатано его имя и старый амстердамский адрес. Чья-то рука перечеркнула Джеймсов адрес и написала поверх него родительский. Марка была проштампована ноябрем. Письму потребовалось четыре месяца, чтобы найти адресата.

Он вскрыл конверт. Внутри оказалось отпечатанное письмо от Ассоциации Томаса Риала:

 

Дорогой клиент!

Согласно нашим данным, Вы еще не пополнили запас ЛВЗУУУ34-Ц – Вашего индивидуального антиаллергического препарата. Как Вам должно быть известно из нашего вступительного инструктажа. Вы можете прервать курс в любое время, но, поскольку это связано с серьезной опасностью для Вашего здоровья, нам необходимо обсудить этот вопрос с Вами лично, ибо в противном случае велик риск побочных эффектов. Осторожно: если Вы не будете контролировать свою аллергию, болезнь вернется, и чем дольше Вы будете откладывать решение этого вопроса, тем сильнее будете страдать! НЕМЕДЛЕННО свяжитесь с нашими представителями, которые помогут Вам! Стоимость полного курса начинается от тысячи фунтов. Если Вы просто забыли заказать препарат, Вам нужно всего лишь…

 

Далее шли платежные реквизиты и условия оплаты. Джеймс пробежал их глазами, ища имя отправителя, но подписи не было. Он уронил письмо на пол и так и остался стоять, раскрыв рот и выпучив глаза.

 

 







Дата добавления: 2015-10-19; просмотров: 389. Нарушение авторских прав; Мы поможем в написании вашей работы!




Кардиналистский и ординалистский подходы Кардиналистский (количественный подход) к анализу полезности основан на представлении о возможности измерения различных благ в условных единицах полезности...


Обзор компонентов Multisim Компоненты – это основа любой схемы, это все элементы, из которых она состоит. Multisim оперирует с двумя категориями...


Композиция из абстрактных геометрических фигур Данная композиция состоит из линий, штриховки, абстрактных геометрических форм...


Важнейшие способы обработки и анализа рядов динамики Не во всех случаях эмпирические данные рядов динамики позволяют определить тенденцию изменения явления во времени...

Этапы творческого процесса в изобразительной деятельности По мнению многих авторов, возникновение творческого начала в детской художественной практике носит такой же поэтапный характер, как и процесс творчества у мастеров искусства...

Тема 5. Анализ количественного и качественного состава персонала Персонал является одним из важнейших факторов в организации. Его состояние и эффективное использование прямо влияет на конечные результаты хозяйственной деятельности организации.

Билет №7 (1 вопрос) Язык как средство общения и форма существования национальной культуры. Русский литературный язык как нормированная и обработанная форма общенародного языка Важнейшая функция языка - коммуникативная функция, т.е. функция общения Язык представлен в двух своих разновидностях...

Почему важны муниципальные выборы? Туристическая фирма оставляет за собой право, в случае причин непреодолимого характера, вносить некоторые изменения в программу тура без уменьшения общего объема и качества услуг, в том числе предоставлять замену отеля на равнозначный...

Тема 2: Анатомо-топографическое строение полостей зубов верхней и нижней челюстей. Полость зуба — это сложная система разветвлений, имеющая разнообразную конфигурацию...

Виды и жанры театрализованных представлений   Проживание бронируется и оплачивается слушателями самостоятельно...

Studopedia.info - Студопедия - 2014-2024 год . (0.009 сек.) русская версия | украинская версия