Возрождение начало выполнение программы “Verum quia factum”, “освобождая” человека от религиозной детерминации, от страха перед Богом, от догматического мышления, от веры.Вера, по сути своей, – перепоручение себя тому, что не сконструировано и никогда не может быть конструкцией, что содержит в себе и определяет все наши конструктивные возможности. А это, в свою очередь, означает, что вера не встречается и не может встретиться на уровне знания-конструирования, на уровне “verum quia factum seu faciendum” и что всякая попытка “предъявить” ее там, обосновать ее в смысле знания-конструирования, неизбежно обречена на провал. В структуре знания такого рода ее нельзя встретить, и кто, тем не менее, предъявляет ее здесь, предъявляет что-то ложное. Вера как процесс не принадлежит к кругу понятий, которые Й. Рацингер обозначил как “знание-делание” и который характерен для мышления, ориентированного на “конструируемость”, “изготовляемость”. Вера находит свое выражение в иных соотношениях: стоять – постигать, внимать – понимать. “Знание–конструирование” дало человеку понять, что человеческие умения не имеют границ, и Бог создал человека свободным, поставив его в центр Вселенной, чтоб он создал его истинную сущность, выбрал себе дорогу: стать Богом. Сверлящее “может быть”, которым вера всегда везде озадачивает человека, указывает не на некую ненадежность внутри знания-конструирования, оно ставит под вопрос абсолютность этой сферы, оно релятивирует его, делая его лишь одним из уровней человеческого бытия и бытия вообще, уровня, который не может иметь характер чего-то окончательного. Очевидно, что существует две главные формы человеческого отношения к действительности, которые не могут быть сведены друг к другу, потому что каждая разворачивается на своем, совершенно особом уровне. Как все-таки был прав М. Хайдеггер, указывая на дуализм математического и спекулятивного мышления. Оба способа мысли законны и необходимы, но ни один из них не может быть поглощен другим. Оба, следовательно, должны существовать: математическое мышление, направленное к “оперативности”, “конструируемости”, и спекулятивное мышление, направленное к осмыслению сущего. Мыслитель высказал опасение о том, что в эпоху, когда математическое мышление празднует свои поразительнейшие триумфы, человеку – и, может быть, более, чем до сих пор, - грозит бегство от мысли и утрата ее. Поскольку он следует в мысли только конструируемому, он не сообщает смысла собственному бытию. Подобное искушение свойственно всем эпохам. Вера относится не к сфере конструируемого и сконструированного, хотя и касается ее, а к сфере фундаментальных человеческих решений, от принятия которых нельзя уклониться и которые по сути своей могут совершаться только в одной форме, т.е. в форме веры. Каждый человек должен в той или иной форме занять определенную позицию в сфере фундаментальных решений, и никто не может сделать иначе, чем в форме некой веры. Человек Нового времени занял филоменологическую позицию. История начала поглощать в себя весь космос прочих наук и, глубочайшим образом их преобразовывая. У Г.В.Ф. Гегеля и у О. Конта философия становится проблемой истории, в которой само бытие должно быть понято как исторический процесс. У Ф.Хр. Бауэра историей становится и богословие, его метод – строго историческое исследование, которое вопрошает о происшедшем и таким образом надеется добраться до сути дела. Систематика живых существ понята Дарвином как история жизни. Вместо постоянства видов, пребывающих так, как они сотворены, выступает последовательность происхождения, в которой все возникает друг из друга и может быть сведено друг к другу. В результате мир оказывается уже не прочным домом бытия, а процессом, постоянное развитие которого – это движение самого бытия. Мир можно познать лишь как нечто, сконструированное человеком. С одной стороны, этого следовало бы ожидать, т.к. для этого были созданы некоторые предпосылки в предыдущие эпохи. Идея христианского Бога-Творца, идея человека, созданного “по образу и подобию Бога”, понимание природы как сотворенной и творящей из-за присутствия в ней Бога, позволили переосмыслить основные представления о человеке и его роли в мире. Возрождение активизировало в человеке веру в собственные возможности, указывая на то, что только человек имеет свободную волю саморазвития, акцентируя внимание на чувственно-человеческом моменте мироощущения, сменив христианское мироощущение, связанное с вечностью, заставив человечество в своей общности отказаться от перспектив вечности ради своих земных дел. В XIV – XVI вв. формируется представление о “естественном маге”. Пико дела Мирандола писал, что маг вызывает на свет силы, как если бы из потаенных мест они сами распространялись и заполняли мир благодаря всеблагости божьей. Он не столько творит чудеса, сколько скромно прислуживает творящей чудеса природе. Глубоко изучив гармонию Вселенной и уяснив взаимное родство природы вещей, воздействуя на каждую вещь особыми для нее стимулами, он вызывает на свет чудеса, скрытые в недрах природы. Как винодел сочетает в браке берест и вино, так и маг сочетает землю и небеса, т.е. низшие вещи он связывает с высшими и подчиняет им [с. 207][75]. С другой стороны, человек вынужден признать себя случайным продуктом бесконечно долгого развития. Итак, возникает парадокс: в тот момент, когда радикальный антропоцентрист заявляет, что человек может познать лишь свое собственное произведение, он должен стразу же научиться терпеть себя как результат случайного становления, то есть, тоже как “факт”. И на этот раз раскалывается для него то небо, от которого идет он сам, и в его руках опять остается только земля фактов, - земля, в которой он теперь пытается по песчинкам вычислить трудный путь своего становления. “Verum quia factum” - эта программа осуществляется в полной мере после того, как к ней присоединяется другой мотив, сформулированный К. Марксом в классическом тезисе: “Философы лишь разным образом объясняли мир, дело же в том, чтобы его изменить”. Задача сохранения жизни человека еще раз фундаментально переопределяется. Если перевести это изречение на язык философской традиции, она будет означать, что вместо тезиса “Verum quia factum”, появляется новая программа: “Verum quia faciendum” - истина есть возможность быть сделанным, оперативность. Истина, с которой имеет дело человек, не истина бытия, и даже не истина бывших дней, - это – истина изменения, преобразования мира, соотнесенная с человеческой деятельностью и будущим. Просветительство продолжило процесс абсолютизации чувственно-рациональных моментов, процесс натурализации, в котором люди проходят по миру, по-настоящему не ощущая его. Невозможность увидеть настоящее лицо мира с помощью разума не позволяла человеку понять другого человека и самого себя, становилась причиной превращения человека в современную (с человеческой точки зрения) систему, которая стремится к изоляции, к ликвидации взаимосвязей со всем живым, которая способна лишь воспроизводить, деформировать, разрушать. В этом контексте особое место занимает творчество И. Канта, где проблема гуманизма достигает значительных высот. Гуманность рассматривается как высшая цель и приобретает образ закона в “категорическом императиве”, главный принцип которого в призыве: “Действуй так, чтобы ты никогда не относился к человечеству, как в твоём лице, так и в лице всякого другого, только как к средству, но и всегда в то же время и как к цели” [с. 55][76]. От поведения человека зависит его человечность. Поэтому Кант отдаёт приоритет практическому разуму перед теоретическим. Развивая просветительскую идею, что страх порождает богов, Кант в работе “Религия в границах только Разума” выдвигает религиозную категорию “совести” как самого тяжёлого вида страха. В совести объективируется Бог, поэтому человек должен идти по зову совести, т.е. Бога. Этим суждением мораль отождествляется с религией, и Бог рассматривается как моральный закон. Кант отбрасывает молитву как форму общения с Богом, считая, что для человека важнейшее в исполнении его морального долга. По Канту: “то, что человек не любит, он делает не столько убого, подчас так уклоняясь с помощью софических уловок от влияния долга, что вряд ли может представить себе последнее в качестве мотива действия без одновременного вмешательства первых. Свободный способ мышления – равно далёкий от раболепия и от распущенности – вот благодаря чему христианство завоюет сердца людей, рассудок которых уже просветлён представлением о законе их долга. Чувство свободы в выборе конечной цели внушает им любовь к моральному закону” [с. 55][77]. Кант убеждён, что высшей для человека, никогда не достижимой абсолютной целью морального совершенства созданий является любовь к закону. Соответственно этой идее в каждой религии принцип веры должен быть таким: “Бог есть любовь” [с. 55][78], но Кант отклоняется от религиозного понимания Бога, указывая на то, что “Бог не существо вне меня, а лишь моя мысль” [55][79]. Итак, Бог для Канта – основа человечности, а, следовательно, – гуманности. Бог, по Канту, - это любовь. Чувство любви, на наш взгляд, даётся человеку как сущностное свойство, которое имеет разные формы проявления. С первых минут своего бытия на свете человек имеет врождённую любовь и стремление к сохранению жизни. Познавая в природе и в людях красоту, человек познаёт любовь в новой форме, а мораль родственных связей пробуждает в нём любовь к собственной генеалогии. Понятие о Боге создано не страхом перед Вселенной, а любовью к жизни, стремлением оберегать её. Возможно, причина в том, что когда человек молится и просит Бога о помощи, этим, на наш взгляд, он пытается найти в собственной сущности потенциальную силу, энергию для сохранения, улучшения важнейшего для него богатства – жизни. Наиболее импонирующая попытка подчинить отношение веры отношению конструктивного знания предпринята в марксизме. История человечества свидетельствует о том, что чем дальше человек следует по новому пути, чем больше он сосредотачивается на факте, чтобы в нем найти достоверность, тем более он понимает, что сам факт, его собственное произведение, все дальше ускользает от него. Фактическая достоверность, к которой стремится историк и которая именно в XIX в. казалась победой истории над спекулятивным мышлением, заключает в себе нечто спорное между субъективной реконструкцией и интерпретацией. В результате уже в начале XX в. историческое знание попадает в кризисную ситуацию, и историзм во всей гордыне своих познавательных притязаний ставится под вопрос. Обнаруживается, что чистого факта с его непоколебимой надежностью не существует,что факт всегда содержит в себе толкование и двузначность. Со временем распространяется убеждение, что действительно познаваемым является для человека, в конечном счете, воспроизводимое, которое он каждый раз может заново сделать предметом наблюдения в эксперименте. На основе этого знания человек попытался построить “мир”, гарантирующий ему сохранение его собственной жизни, “свободное” саморазвитие и гуманные социальные отношения. Все, что он способен усмотреть лишь с помощью косвенных свидетельств, остается чем-то навсегда прошедшим, и, несмотря на все имеющиеся документы, до конца не познаваемым, а значит, в какой то мере, угрожающим. Из факта произошло “faciendum”, из сконструированного – конструируемое, оперативное, контролируемое, которому факт стал отныне служить. Конструируемое получает преимущество над сконструированным. Действительно, человек не может обрести смысл жизни в том, чтобы стать сторожем в музее прошлого, если хочет сохранить себе жизнь и все-таки еще пожить как человек. Для этого необходимо овладеть настоящим, идти вперед, а не оглядываться назад. Итак, “Verum quuia faciendum” с XIX ст. означает, что господство факта все более ослабевает и вытесняется господством того, что подлежит конструированию и что можно сконструировать, а тем самым господство истории вытесняется господством “техне”. Так же как раньше история, теперь и “техне” перестает быть подчиненной, подготовительной ступенью в духовном развитии человека, - даже если для гуманитарно ориентированного сознания в этом сохраняются признаки варварства. Духовная ситуация в целом существенно изменилась: “техне” (с греч. “умение”, “ремесло”, “искусство”) более не низводится в нижнюю палату Науки. Теперь нижняя палата стала на деле определяющей, а “верхняя палата” стала по сравнению с ней лишь приютом для благородных пенсионеров. “техне” становится тем, что поистине определяет для человека возможное и должное. То, что до сих пор стояло ниже всего, стало выше всего, тем самым перспектива еще раз смещается. Если в античности и средневековье человек был обращен к Абсолюту, затем – в краткий период господства историзма – к прошлому, теперь ориентация на faciendum, на оперативность, отсылает его к будущему, к тому, что он сам может создать. Теперь человеку не нужна правда, ему необходимы гарантии в процессе сохранения своей жизни и жизни тех, кто входит в его поле. Если раньше, следуя учению о происхождении видов, человек мог утверждать, что согласно своему прошлому, он всего лишь прах, случайных результат процесса эволюции, если такая наука отнимала у него все иллюзии и лишала его всех чинов и привилегий, то теперь ему нет нужды беспокоиться на этот счет, так как каким бы ни было его происхождение, он может сейчас смело смотреть в будущее и “создать” из себя все, что ему захочется. Да и Богом вполне реально сегодня стать. Бог, понятый как “ faciendum ”, как конструируемое, находится теперь в конце процесса, а не, как Логос, как смысл, в его начале. Для ХХ ст. характерно было господство мировоззрения светского гуманизма, главную идею которого определил Второй гуманистический манифест: “Всё, что существует, можно объяснить природными причинами, сверхприродное врождённое существовать не может”[80]. Корлисс Лемон отметил, что сущность натуралистического гуманизма состоит в отбрасывании всех форм веры во врождённое, сверхприродное, пантеизма, метафизического идеализма и считает высшей целью человека деятельность, которая направлена на достижение всего человечества и прогресса в этой единой жизни соответственно принципам разума, науки, демократии [81]. Отрицая врождённую любовь к жизни, светские гуманисты считают, что для человека не существует никакой возможности выжить в целостности после такого разрушения, как смерть. Человеческая жизнь ограничивается только замкнутыми границами [82], кроме того, не существует никаких гарантий того, что человек вообще представляет собой что-то особенное – в любой момент какая-либо мутация может создать лучший вариант, чем человеческий разум. В.Дж. Стенгер утверждает, что “будущие компьютеры не только превзойдут умственные и физические возможности человека, но будут бессмертными” [83]. И последнее, принятое светскими гуманистами мировоззрение поднимает человека, но оказывается абсолютно не способным преодолеть собственный пессимизм. Как считает Е.А. Бертт: “Для мудрого планирования жизни необходимо смириться с тем, что мир не создан для человека, ничего человеку не должен, и те процессы, которые происходят в мире, никоим образом не зависят от человека”[84]. Эту мысль разделяет К. Дерроу: “Смысл жизни человека напоминает смысл жизни головастика: проплыть как можно дальше, не умирая, или: бороться за жизнь, пока не придет смерть” [85]. Следовательно, путь объективной рефлексии превращает субъект во что-то случайное, и тем самым превращает экзистенцию во что-то равнодушное и исчезающее. В наше время все это вполне конкретно оформляется в “парадоксальном гуманизме”. Реальная жизненная практика, нравы, которые парадоксальный гуманизм современности пытается возвести в ранг общечеловеческого идеала, включают: 1) систему поведенческих установок, соединивших в себе вольность мысли с полной свободой всех доступных человеку практик самореализации; 2) скептическую интеллектуальную реакцию на тревожное переживание событий современности; 3) деятельную поведенческую манифестацию “неразумия сердца, подчиняющего своей неразумной логике любые решения разума”; 4) подчинение разума желаниям, как заметил М. Фуко, еще с эпохи Просвещения в практике обнаруживается, что “есть неразумие предельно близкое человеку, предельно соответствующее всему, чем обусловлена его природа, - неразумие, словно бы предоставляющее человека самому себе” [с. 115][86]; 5) рациональность как средство, которое превращается в цель только в той мере, в какой разум признается не признаком, а действительной сутью человека; 6) идеал – не мудрец и не святой, а свободомыслящий олигарх, использующий привилегии власти и богатства для реализации запросов “полиморфной чувствительности” [с. 26][87]; 7) сладострастное переживание нарушения общезначимых запретов; 8) раскрепощение человека во всех его возможных проявлениях, вплоть до самых омерзительных с позиций традиционной христианской нравственности; 9) отчаянный протест не только против, сковывающей человека лицемерной морали и против любого отчужденного принуждения, совершающегося во имя чего-то такого, что не может быть непосредственно возведено к желаниям и страстям индивида [с. 57][88]; 10) стремление показать истинно природные склонности человека, ослабив при помощи рациональных аргументов нравственную цензуру личности. После чего безнравственный поступок, совершенный индивидом реально или в воображении, беспрепятственно проявит свои преимущества в отношении доставляемого им удовольствия; 11) систему национального воспитания и образования, в которой необходимость добродетели обосновывалась на автономной от религии основе – на основе установления ее связи со счастьем самих учеников [60, 103][89]; 12) убеждение о зависимости религии от морали; 13) паралич эмоциональной и интеллектуальной активности человека [90]; 14) релятивизацию ценностей и моральных норм [62][91] и т.д. И всё же в глубине своей внутренней жизни современный человек одинок. Это одиночество, которое пытаются, во что бы то ни стало замаскировать, но которое составляет истинную судьбу человека, означает также глубокое противоречие в самой природе человека, который не может быть один, а нуждается в общем существовании. Поэтому одиночество – это область страха, корень которого в конечности человека как существа, который должен быть всегда, но сталкивается с невозможностью этого. Речь идёт о собственно человеческом страхе, страхе самом по себе, а не перед чем-то конкретным, который можно снять, устранив соответствующий фактор. Здесь наблюдается нечто более глубокое: погружаясь в одиночество, человек боится не конкретного, что можно ликвидировать, скорее, он ощущает страх одиночества, волнение и неуверенность в ситуации, и этого рационально преодолеть нельзя. Врождённая потребность в сохранении жизни толкает человека на поиски механизма защиты психики от невыносимой тяжести “знания о собственном незнании”. Активизировав поиск гарантий для сохранения жизни человека, гуманизм пытается изменить свой облик, заменив “парадоксальный гуманизм” гуманизмом, учитывающим этноментальные константы каждого этноса и филоменологические ценности. Таким образом, стремление к сохранению жизни является первоочередной целью каждого человека, каждого общества. Любовь – стимулирующая сила, необходимый принцип для его (человека) совершенствования, а исходя из этого, и основа высших гуманистических целей человека и всего общества. Именно любовь к жизни лежит в основе всех прогрессирующих человеческих отношений как интегрирующая сила, в противовес разрушительной силе – отвращению. Любовь к жизни – производная от Любви. Любовь к жизни как врождённое свойство даёт человеку возможность найти в себе реальные и потенциальные, физические и познавательные способности для достижения разных целей, а вместе с таким врождённым свойством как свобода, является высшей гуманной целью. Человечество с первого дня своего существования ищет разные формы для сохранения жизни, какой бы парадоксальной она ни была. Изобретение всех запретов свидетельствует о любви к жизни. Гуманизм (как и все формы жизнедеятельности человека) является выражением любви к жизни, так как человек, не любя себя, не может полюбить другого. Именно любовь к жизни делает человека активным, созидающим, стремящимся к счастью, свободе, к познанию собственной сущности и всей окружающей реальности. Любовью к жизни человек преодолевает препятствия, неудачи, одиночество, страх, тревогу и т.п. Определяющим в момент принятия решения в пограничных ситуациях, по нашему мнению, является любовь к жизни, а не постоянное ощущение собственного бытия перед лицом смерти, как утверждали экзистенциалисты. Человек без любви закрыт. Он знает только себя. Но, что он может знать о себе, если не знает другого человека? Только другой может быть зеркалом. Мы никогда не познаем себя, не познав “Другого”. Любовь – залог самопознания. Концептуальные основания исследования автора связаны с совмещением историографического, религиозно-философского и филоменологического подходов. Такой подход позволяет рассматривать историю человеческой мысли, в конечном счете, не как борьбу двух противоположных основ мировосприятия – идеи личного Бога и идеи самосущной природы, как утверждал Л.А. Тихомиров, как подчеркивает Н.А. Нарочницкая[с. 14][92], а как процесс развития взаимоотношений между Богом и человеком, нацеленный на актуализацию потенциальных сил человека, необходимой для гармонизации этих отношений. Гуманизм как непрерывное стремление человека к высшим идеалам, как пробуждение в человеке человеческого, как непрерывный процесс совершенствования и образования, на самом деле, - указывает на историческую задачу человека, его духовный путь, на то, что мы должны беречь и растить в себе, воспитывать в наших детях и в грядущих поколениях и довести до настоящей чистоты и полноты бытия – во всем: в нашей культуре, и в нашем быту, в наших душах и в нашей вере, в наших учреждениях и законах, то есть на жизнь во всем ее многообразии. Основной элемент гуманизма – синтетическое мышление тоже рассматривается автором как результат любви к жизни. Гуманистическими целями принято считать те, которые будут способствовать творческой активности человека во имя сохранения и дальнейшего утончения человеческого в человеке, в обществе и во всем мире. Они основаны на любви к жизни и на комплексно-синтетическом мышлении, ведут человечество к духовному совершенствованию и прогрессу. Предлагается дефиниция категории “гуманизм”, заключающаяся в том, что гуманизм – это, прежде всего, свободная воля, свободный выбор и свободное действие, где решающим является комплексно-синтетическое мышление (включая бессознательное) и физическое совершенствование человека, основанное на любви к жизни. Таким образом, формулируется новое понимание гуманизма, а именно: как формы проявления любви человека к своей собственной жизни, осознавая себя интерактивным и интерсубъективным существом. Реализация стремления человека к человечности, созданию достойных человеческой жизни условий возможна только через взаимодействие с “Другим” и миром в целом. В зависимости от геополитических, культуроморфологических, психологических, когнитивных и других факторов гуманизм приобретает те или иные формы. Гуманизм как феномен, связанный с сущностью человека, имеет и имманентную, и динамичную сторону, связанную с процессуальными и потенциальными сферами психики человека. В связи с этим в структуре концепции гуманизма кроме онтологического, гносеологического, социального и антропологического аспектов, следует выделить статический или социально-консервативный и динамический или личностно-поисковый. Социально-консервативный блок гуманизма выполняет следующие функции: 1) гармонизирующие, т.е. несет порядок, стабильность, противодействие разлагающей силе автономного разума; 2) консервативные, т.е. защищает духовные ценности и святыни; 3) претендует на гарантирование своим приверженцам безопасность и безмятежность; 4) инновационные, т.е. осуществляет духовное обновление и прогресс. Особо одаренные личности в порыве любви к жизни и человеку, осознавая причины и масштабы своих ресурсов, творчески раздвигают горизонты традиций, придают обществу открытый характер. Они принимают нисходящий поток духовных прозрений, и распространяют то, что им открылось в процессе познавательно-творческой деятельности. Перефразируя А. Бергсона, порыв любви к жизни и стремление ее сохранить, создает множественность духовных традиций, каждая из которых – результат охлаждения и кристаллизации объективно существующего источника Света, горящего и в человеке. Личностно-поисковый блок гуманизма стыкован с путем свободы и творчества. Творчество позволяет человеку преодолеть ориентацию на себя и стать личностью. Среди основных функций данного блока выделим созидающую, сориентированную на предзнаменование грядущего преображения мира. Этот аспект гуманизма призван пробудить участие в человеке силы Духа и явить миру полнокровные формы жизни. Без сомнения пути творчества трагичны, поэтому личность должна иметь мужество идти к свету через все испытания, т.е. дерзать. Сущность гуманизма связана не только со стремлением человека к свободе, к реализации права на самопознание, самоопределение и самосохранение, с сочувствием к обездоленным, но, прежде всего, с полузабытой в христианском мире добродетелью внутреннего дерзновения, обуславливающей и триумф, и трагедию гуманизма. “Тимос” древних, (доблесть искателей и ночных путников духа) – добродетель внутреннего дерзновения, добродетель солнечности, мужественная Андрэа, согласно Платону. Солнечность наша – начало самоутверждающееся и богоборствующее, форма проявления начала религиозного, боготворческого, - очага единого внутреннего опыта, вечного “Да” Любви и Жизни, рождающегося из нашего непримиримого, прозябшего от холода и страха мнимого одиночества “Нет” любви неприемлющему миру. Человек в начале процесса самопознания и самореализации страдательно приемлет и священно воспроизводит нисхождение Божественного в многообразных формах, затем внутренне высвечивает человеческое из своего божественного и единосущего Логосу “Я”. Этот путь, сопряженный с действием, страданием, пониманием, дерзанием, мужеством, самоутверждением, творчеством, прозрением в “Я” микрокосма, восхождение к Я-макрокосму – к Богу, и является внешним оформлением сущности гуманизма. Вся история человечества свидетельствует о том, что человек, в богоборстве отделившийся от Единого, осознающий присутствие Его в нем, стремится преодолеть свою тоску по целому с Единым. Процесс, например, познанияиндивида протекает во взаимной связи “Я – Другой”, их обоюдном и синхронном становлении. Границы между “Я” и “Другим”, даже в процессах восприятия, не очерчены точно, с полной определенностью. Быть собой, проявлять свое “Я” и создавать “Другого” - это события, сопутствующие друг другу. “Я” не локализовано, оно находится в процессе становления, ко-детерминации, ко-эволюции с “Другим/Другими” [с. 25][93]. Тоска по Целому проявляется в априорной любви человека к собственной, а значит и к Другой, жизни, в стремлении избавиться от страдания и смерти, от ада одиночества в необходимости творчества. Этапы этого пути-преодоления позволяют дифференцировать некоторые виды гуманизма: античный, средневековый (сакрализованный), светский (обещательный), современный (глобализованный) или указательный. Несмотря на многочисленные типы гуманизма, всех их объединяет внимание к меньшему, к проявлению любого человеческого. Но при этом вся история человечества актуализирует проблему способности человека на самоограничение, без которого невозможно практическое (действенное) милосердие и консолидация на любом уровне. Сегодня господствует “парадоксальный гуманизм”, декларирующий идеи человека как самодостаточной ценности, уверенной в своём понимании, в своих чувствах, волевых импульсах, которая стремится к независимости, сознательного субъекта своих действий, развитие которого по законам собственной деятельности – необходимое условие развития общества. И всё же в глубине своей внутренней жизни современный человек остается страшно одиноким. Это одиночество, вероятно, связано с осознанием того, что человек добывает подлинное не из себя самого. Оно должно прийти к нему не как нечто, сделанное им самим, его собственный продукт, а как свободно предстоящее и дарующее себя ему. Наша связь с трансцендентным, с Богом, не может основываться на наших собственных представлениях, или на спекулятивном познании, она требует положительного наличия того, что предстоит нам и приходит к нам как нечто определенно наличное и ждущее принятия. Случайное, внешнее оказывается необходимым человеку. Его внутреннее раскрывается лишь через проход извне. Это одиночество, которое пытаются, во что бы то ни стало замаскировать, но которое составляет истинную судьбу человека, означает также глубокое противоречие в самой природе человека, который не может быть один, а нуждается в общем существовании, в Любви. Поэтому одиночество – это знак недостатка, который человек может и должен восполнить, преодолев крайний эгоизм самоутверждения. Несмотря на болезненное осознание современной ситуации, человек продолжает и в наши дни культивировать братскую любовь, “со-человечность”, растворяя в ней любовь непосредственно к Богу. Признаются лишь горизонтальные связи, а вертикаль непосредственной связи с Богом по-прежнему отрицается. Очевидно, что современная мировоззренческая позиция оказывается ошибочной по отношению к истинной человечности, гуманизму. Братская любовь, стремящаяся быть самодовлеющей, непременно становится крайним эгоизмом самоутверждения. Она не может достичь совершенной открытости, спокойствия и бескорыстности, если она не видит необходимости спасения этой любви, которое может поставить только Тот, Чья любовь одна лишь была в самом деле довлеющей. И при всех своих наилучших намерениях, она (братская любовь) оказывается несправедливой к другим и к себе самой, потому что человек достигает собственной завершенности не просто в стремлении к ближнему, в “со-человечности”, а в общей с ближним, соединяющей бескорыстной любви, чтящей Бога. Бескорыстность чистого поклонения есть наивысшая возможность человеческого бытия, его истинное и окончательное освобождение от страха, корень которого в конечности человека как существа, который должен быть всегда, но сталкивается с невозможностью этого. Замкнувшийся на своем эгоизме человек будет всегда пребывать в страхе. Речь идёт о собственно человеческом страхе, страхе самом по себе, а не перед чем-то конкретным. Страх чего-то конкретного не такой страшный, его можно снять, устранив соответствующий фактор. Тут что-то более глубокое: погружаясь в одиночество, человек боится не чего-то конкретного, что можно ликвидировать, скорее он ощущает страх одиночества, волнение и неуверенность в ситуации, и этого рационально преодолеть нельзя. Врождённая потребность в сохранении жизни толкает человека на поиски механизма психологической защиты психики от невыносимой тяжести “знания о собственном незнании”. Активизировав поиск гарантий для сохранения жизни человека, гуманизм опять изменить свою внешность, заменив «парадоксальный гуманизм» гуманизмом, учитывающим этноментальные константы каждого этноса и филоменологические ценности. Мы убеждены, что все-таки рано или поздно человек вернется к своим истокам, к Любви, научится быть для “Другого”, а значит и для себя. А пока необходимо уяснить, что, стремясь к полноценной жизни, человек опирается на положение о необходимой связи свободы и воли, а также свободы и мышления. Исходя из этого, автор утверждает, что где есть любовь к жизни и свобода, там же есть воля и мышления, а где есть мышление, там есть чувства, интуиция и вера. Все это определяется неповторимой и уникальной генетикой человека. Учитывая вышеизложенное, автор предлагает формулу гуманизма, в которой последний включает в себя волю + мышление / чувства, интуицию, веру / и генетику. Схематически предлагаемая формула выглядит следующим образом: Свобода = воля + мышление + генетика Мышление = чувства + интуиция + вера Гуманизм = свобода (воля, мышление, генетика) + мышление (чувства, интуиция, вера) + генетика (включая физические данные). Для достижения полноценной жизни, согласно автору, необходима определенная установка. В связи с этим автор вносит новые формы установки: 1. Установка на бессознательное – бессознательная установка. 2. Установка на сознательное – сознательная установка. 3. Установка на практическую деятельность – прагматическая установка. 4. Интуитивная установка, опирающаяся на потребности и связанные с ними категории претенциозности и притязательности, определяющие интуитивное мышление и интуитивное чувствование. Очевидно, что для сохранения собственной жизни человеку необходимо опираться на сознание, на бессознательное, физическое и усвоенные знания. В связи с эти особое значение приобретает уровень развития личности. Личность рассматривается как результат интеграции личностного и социального, включающего в себя три основные момента: априорный (неприкосновенный), социально-личностный, личностно-трансцендентный. Все указанные моменты являются необходимыми составляющими частями подлинной свободы и гуманизма человека, так как все они дополняют друг друга и формируют определенный тип субъекта с неповторимыми личностными свойствами и мировоззрением. История развития человечества убедительно демонстрирует смену не только религиозно-этических, но и мировоззренческих моделей со всем вытекающими отсюда трансформациями содержания элементов их структуры. Уточним некоторые моменты, а именно: предметом истории является человек, психика которого характеризуется как процессуальными, так и потенциальными свойствами. К процессуальным относятся познавательные, волевые, эмоциональные процессы, образующие в своей динамике соответствующие психические сферы. Потенциальные свойства нашей психики отражают статические конструкты, основным из которых выступает темперамент как генетически обусловленная база для развития определенных способностей, направленности и характера человека. Все эти процессуальные и потенциальные свойства одновременно присущи каждому человеку, однако одни из них превалируют над другими, что и определяет невероятное многообразие индивидуальных отличий. Схожие процессы наблюдаем и в различных социальных системах, где основными составляющими организации коллективной жизни выступают духовная, организационно-управленческая, политическая, материальная сферы, которые в своей динамике попеременно занимают то лидирующее, то второстепенное положение. В зависимости от преобладания на определенном историческом этапе развития социальной системы той или иной сферы организации совместной жизни преобладает, соответственно, и строго определенный социальный слой. Например, при доминировании духовной сферы лидирующее положение в обществе занимают представители духовенства (брахманы, жрецы, священнослужители) вплоть до установления теократии, что было наиболее характерно для многих государств Древнего мира. При выдвижении на первый план административно-государственной сферы главным сословием становится светская аристократия, что знаменует наступление монархии, наиболее ярко представленной в Средние века. Превалирование материального производства над духовной и административной сферами организации общества сопровождается выходом на историческую арену «третьего сословия» (купцов, бюргеров, буржуа), что во многом определило своеобразие Нового времени. Новейшее время характеризуется господством и в политике, и в экономике, и в культуре люмпенизированных и маргинальных личностей, представителей «социального дна», с релятивным мировоззрением, по сути, деклассированных элементов. Чередование доминирующих сфер организации социальной жизни составляет определенный цикл, где духовная сфера уступает свое место политической, политическая - материальной, материальная сменяется сферой, в которой люди преимущественно руководствуются бессознательным. Эта цикличность была отмечена еще древними, а также Дж. Вико, П. Сорокиным, К. Ясперсом и т.д. Основополагающим принципом чередования различных сфер организации социальной жизни и главным механизмом выдвижения на лидирующие позиции соответствующих социальных слоев выступают основные ценности (т.к. выполняют интегрирующую функцию), представленные, по определению К. Юнга, в архетипах. В результате социальные субъекты группируются по следующим основным ценностям, ориентирующимся на духовные ценности, на политическую деятельность, на инструментальные ценности. Религиозно-этические системы сменяют друг друга приблизительно через 600 – 300 лет.
Таблица 1. Систематизированная характеристика различных исторических эпох и соответствующих им ценностей
В связи с изменением условий жизни и деятельности, ценностных ориентаций, целевых установок, методов решения поставленных задач, достижения целей, образа мира и человека в нем изменяется, как содержание, так и формы гуманизма. При изменении внешних форм по своей сути гуманизм остается неизменным, а именно: проявлением априорной любви человека к его собственной жизни и стремлением ее сохранить. Так, на протяжении столетий определение “гуманизма” вбирало в себя разное содержание, очерчивая свою ауру всевозможными определениями. Дифференцирование форм и функций гуманизма обусловливает разнообразие сформированных типологий[94]. В философии гуманизм выражается в форме разнообразия течений, которые объединяются признанием жизненной оригинальности человека, феноменологической или онтологической интегральности, психологичности его природы и творческой субъективности в культуре, в жизни общества, с акцентированием внимания на том, что человеческая личность имеет право на свободное развитие. В связи с решением проблемы “индивидуум – общество” гуманизм подразделяется следующим образом
В аспекте предметного развития подразделение выглядит так:
Дж. Маритаер различает следующие разновидности:
История антропологии, философии так его разделяет[95]:
Для характеристики гуманизма как феномена воспользуемся категориями количества и качества. Качество рассматриваемого нами “явления” гуманизма связано с гуманностью. Гуманность, в свою очередь, связана с категорией “ментальности”, которая является одной из фундаментальных духовных социально-психологических черт человеческой личности. Менталитет – одна из «глубинных» характеристик сознания человека, она вне сознания и потому чрезвычайно стойкая относительно внешних влияний. Общий характер мировосприятия, стиль жизни, языка, культуры, ментальность свойственны данной человеческой общности, не зависят от социальных групп или индивидуума, заданы им, и тем самым культура образует определённую невидимую среду, за пределы которой люди, принадлежащие ей, не в состоянии выйти. Они не осознают и не ощущают этих ограничений, поскольку они “внутри” данной ментальной и культурной сферы. “Субъективно” они ощущают себя свободными, “объективно” же они ей подчинены [с. 279][96]. Исходный принцип гуманизма – любовь к жизни и ко всему живому – определяет особенности методики для решения проблемы гуманизма, как универсального, так и конкретно-национального, особенное внимание, как к человеческим, так и к “нечеловеческим” (природа, производство, биологическое строение организма и др.) составляющим, берёт их во взаимосвязи, в их экзистенциальном измерении. Особенно эффективным должно быть применение этой комплексно-синтетической методологии для исследования отечественной гуманистической традиции в силу близкой “касательности” этой методологии к содержанию славяно-российского менталитета.
|
