ОСНОВНЫЕ МОТИВЫ ЛИРИКИ К. Д. БАЛЬМОНТА 4 страница

 

Прощание с «соловьиным садом» для Блока знаменовало прощание с собственной творческой манерой. В совершенстве владея формой, будучи признан одним из корифеев русской поэзии, Блок переживал глубокий кризис – не столько творческий, сколько личностный. 25 марта 1916 г. Блок записал в своей записной книжке: «На днях подумал о том, что стихи писать мне не нужно, потому что я слишком хорошо умею это делать. Надо еще измениться (или – чтобы вокруг изменилось), чтобы вновь получить возможность преодолевать матерьял» (Собр. соч. Т. 5. С. 203). В это время он работал над поэмой «Возмездие» (поэма так и не была закончена).

Перед героем поэмы две дороги. Одна – труд, тяжёлый и однообразный. Другая – любовь прекрасной женщины, покой и очарование соловьиного сада. Герой оставляет свою жалкую хижину, верного помощника осла и идёт туда, в манящий соловьиный сад. Но очень скоро он понимает, что счастье было там, на каменистых тропинках, по которым он шёл со своим ослом. Герой покидает прекрасный сад, нежную возлюбленную, но поздно. Уже нет ни его хижины, ни его осла, а по тропинке, протоптанной его ногами, спускается другой человек.

В поэме противопоставляются две темы. Первая – будничная прозаическая жизнь, наполненная содержанием и действием. Вторая – райская жизнь, без дела и цели. Текст поэиы состоит из семи глав. С самого начала возникает первая тема, которая, перекликаясь со второй, продолжается в течение трёх глав. Уже с четвертой главы герой попадает в сад. Пребыванию в саду, второй теме, посвящено всего четыре строфы. А дальше вновь появляется первая тема, но это уже не жизнь, наполненная содержанием и действием, а итог пребывания в саду – одиночество, бессмысленность существования.

За оградой Соловьиного сада герой «ломает слоистые скалы», у него «разум от зная мутится», ему «снится жизнь другая». А в соловьином саду герой, «опьяненный вином золотистым», «забыл о пути каменистом».

Когда описывается пребывание героя за оградой сада, используются «тяжёлые» слова: «таскает», «куски», «начинает кричать». А для описания пребывания героя в саду используются нежные, романтические выражения: «напев соловьиный», «шепчут ручьи и листы», «запели ручьи».

К.Чуковский упрекал А.Блока за «чрезмерное сладкозвучие» «Соловьиного сада». Но «оправдать» поэта можно. Описание сада может быть только именно «чрезмерно сладкозвучным»..

В поэме играет большую роль образ моря. Море символизирует будничную жизнь, «рокотание» - это бесконечный, тяжёлый труд, шум, жизнь. В райский сад не доносятся «жизни проклятья», но там нет и самой жизни. Героя влечёт назад, к покинутой им будничности, потому что человек не может быть счастливым без дела и цели. В розовых цепях что-то оказалось безнадёжно утраченным, «рокотанье моря» соловьиная песня заглушить не властна.

На вопрос героя: «наказание ли ждёт иль награда, Если я уклонюсь от пути?» Блок отвечает в конце поэмы. Не зря он дает в поэме сцену столкновение крабов. Этой сценой подчеркивается глубина одиночества героя, которое наступило из-за того, что он уклонился от пути.

Отдавая дань романтизму и символизму, поэт создает прекрасное произведение — поэму «Соловьиный сад», в которой витиевато, красиво и загадочно говорит о смысле жизни и месте человека в ней. Произведение построено на излюбленном приеме Блока — антитезе. В начальных главах поэт описывает длинный и тернистый путь человека к счастью. Повествование ведется по законам жанра — вне времени и пространства. Я ломаю слоистые скалы В час отлива на илистом дне, И таскает осел мой усталый Их куски на мохнатой спине. Донесем до железной дороги, Сложим в кучу,— и к морю опять Нас ведут волосатые ноги, И осел начинает кричать. А совсем рядом существует другой мир, прекрасный соловьиный сад с цветущими кустами роз и звонко журчащими ручейками. Этот неведомый и таинственный мир манит лирического героя, заставляет задуматься о собственной жизни, ее смысле. Почему он в бедной хижине среди жалкой обстановки, когда совсем рядом волшебная страна, стоит лишь протянуть руку, толкнуть калитку сада и очутиться в ином мире, рядом с ласковым и любящим существом. В третьей главе Блок показывает смятение и сомнение героя, душа которого рвется в волшебный сад. Отдыхает осел утомленный, Брошен лом на песке под скалой, А хозяин блуждает влюбленный За ночною, за знойною мглой. В следующей главе поэт рассказывает, что переживания и страхи героя были напрасны, не пришлось преодолевать трудности, пробираясь в соловьиный сад. Правду сердце мое говорило, Ц ограда была не страшна, Не стучал я — сама отворила Неприступные двери она. Попав в волшебный мир, герой наслаждается его красотой и покоем, но соловьиная песня не может «заглушить рокотание моря». Это символический шум жизни вне сада, может быть, рокот толпы, будни города, от которых не спрячешься ни за какими стенами. В шестой главе Блок описывает борения героя с самим собой, когда, находясь в прекрасном мире, он стремится «на волю», к прежнему тяжкому труду и своему спутнику — ослу. Да, герой выполнял однообразную работу, но был волен в любой момент уйти, а в саду он пленник — пусть любви, но это прочные сети. И, спускаясь по камням ограды, Я нарушил цветов забытье. Их шипы, точно руки из сада, Уцепились за платье мое. Седьмая глава самая загадочная и интересная. Герой возвращается к своей хижине и не узнает прежней обстановки, что-то неуловимо изменилось вокруг. Или я заблудился в тумане? Или кто-нибудь шутит со мной? Нет, я помню камней очертанье, Тощий куст и скалу над водой... Жизнь не терпит пустоты. Уже другой труженик заменил нашего лирического героя. Он выполняет ту же работу, спускаясь к морю. А с тропинки, протоптанной мною, Там, где хижина прежде была, Стал спускаться рабочий с киркою. Погоняя чужого осла. Жизнь неумолимо движется вперед, на смену ушедшему встает новый герой, и так бесконечно: бег времени остановить невозможно. Блок подчеркивает эту мысль, применяя в своей поэме кольцевую композицию, символизирующую непрерывный ход времени. Поэма «Соловьиный сад» загадочна и пленительна. Блок сумел выразить в ней свои эстетические и философские взгляды.

 

34. Лирика раннего А. Блока. Основные символы и мифологемы.

Сформировали его в основном, по-видимому, две вещи: воспитание театром и первый прилив юношеских страстей. Начало увлечения театром – 1894 год. Тогда летом в Шахматове впервые была разыграна пьеса: «Спор древнегреческих философов об изящном», роли в которой исполняли Саша Блок и его двоюродный брат Феликс (Фероль, как его звали в семье) Кублицкий. Примерно тогда же Блок впервые встретился еще с одним троюродным братом, московским – Сергеем Соловьевым (1885 – 1942), впоследствии сыгравшим некоторую заметную роль в его судьбе. Родство шло по материнской линии: Ольга Михайловна Соловьева (урожденная Коваленская, 1855 – 1903) была двоюродной сестрой матери Блока, а ее муж, Михаил Сергеевич (1862 – 1903) – родным братом великого русского философа Владимира Соловьева. Знакомство с М.С. и О.М. Соловьевыми Блок в Автобиографии называл в ряду «явлений и веяний, особенно сильно повлиявших» на него. Но, конечно, настоящее знакомство состоялось позднее, а тогда Сашу Блока просто, что называется, «заметили».

В середине 90-х гг. Александра Андреевна почувствовала ухудшение здоровья (к болезни сердечной и нервной, начавшейся у нее после первого неудачного замужества, прибавились эпилептические припадки. Доктора настаивали на серьезном лечении и летом 1897 г. она, с сестрой Марией Андреевной и сыном, отправилась на курорт в Германию, в Бад-Наугейм.

Здесь посетила Блока первая любовь. Предметом ее была Ксения Михайловна Садовская (1862 – 1925), взрослая женщина, почти ровесница его матери. Очевидно, подействовали на него и впечатления заграничной поездки, романтические картины старой Европы. Может быть, зазвучал и зов немецкой крови – поэтический юноша ощутил себя средневековым рыцарем. А вскоре явилась и истинная Прекрасная Дама – но уже не в Германии, в России, в родном Шахматове.

Тем не менее с духом немецкого рыцарства пришли и свободные, близкие к тоническим, размеры, характерные для древней германской поэзии – это не было следствие формальной изощренности, так звучала музыка души юноши-поэта.

Вхожу я в темные храмы,

Совершаю бедный обряд,

Там жду я Прекрасной Дамы

В мерцаньи красных лампад…

В таком случае говорят не о «стопах», а о «долях», и сам размер называется дольник. Ударение применительно к дольнику называется латинским словом ictus, и если в строке, к примеру, три ударения (как в том, схема которого дается), то говорят о 3-иктном дольнике. Классический пример 4-иктного дольника опять-таки дает поэзия Блока:

Девушка пела в церковном хоре

О всех усталых в чужом краю,

О всех кораблях, ушедших в море,

О всех, забывших радость свою…

Сам поэт выделял в своем творчестве три этапа:

мистической «тезы» (1900 – 1903),

скептической «антитезы» (1904 – 1907) и

синтеза, в который укладывается его зрелое творчество, по количеству гораздо менее обильное.

1)Период мистической «тезы» (~ 1900 – 1903)

1. ANTE LUCEM (1898-1900) - 76 стихотворений;

2. Стихи о Прекрасной Даме (1901-1902) - 130 стихотворений;

3. Распутья (1902-1904) - 65 стихотворений.

 

В восьми верстах от Шахматова находилось имение Менделеевых Боблово, где летом 1898 г. состоялась первая сознательная встреча рыцаря с Прекрасной Дамой (прежнее младенческое знакомство не в счет). Любовь Дмитриевна Менделеева-Блок (1881 – 1939). От того, первого лета их знакомства сохранились известные фотографии: Блок в костюме Гамлета, Любовь Дмитриевна в костюме Офелии – едва ли не единственная фотография, которая дает понять, что в этой простоватой и полноватой девушке действительно был какой-то свет женственности, казавшийся ее поклонникам отблеском нетварного света. Блок увидел в своей Прекрасной Даме древнерусский, «княжеский» идеал красоты – так парадоксальным образом синтезировался в нем дух поэзии средневековых трубадуров и труверов – с идеалом русской красавицы. Этот причудливый синтез, очень характерный для поэзии Серебряного века вообще и в литературе очень плодотворный, применительно к жизни изначально таил в себе опасность тяжелой драмы – что и вышло впоследствии. В том же, 1898 г. Блок, окончив гимназию, поступил на юридический факультет Петербургского университета. Закончил же Блок не юридический, а историко-филологический факультет, на который перешел в 1901 г.

Но внутренняя его жизнь была важнее, серьезнее, напряженнее. Это было уже нечто большее, нежели простая юношеская влюбленность. Сквозь земное чувство к земной девушке пробивался свет мистического откровения. Таинственные «лучи» обреченной России уже «скрещивались» на юном поэте. Его душевный опыт был квинтэссенцией опыта его поколения. всюду открылись поклонники философии Ницше, и лозунги ″времена сократического человека прошли″ – подхватили мы все. Выходили тома Собрания сочинений Владимира Соловьева, иначе вскрывавшие небо. Зарей возрожденья стоит Соловьев на рубеже двух столетий, где

Зло позабытое

Тонет в крови,

Всходит омытое

Солнце любви.

 

«Из событий, явлений и веяний, особенно сильно повлиявших на меня так или иначе я должен упомянуть: встречу с Вл. Соловьевым, которого я видел только издали; знакомство с М.С. и О.М. Соловьевыми, З.Н. и Д.С. Мережковскими и с А. Белым», – писал Блок в автобиографии (Блок А. Собр. Соч. в 6-ти тт. Т. 5. С. 75).

Владимира Сергеевича Соловьева (1853 – 1900) Блок видел в феврале 1900 г. на похоронах одной родственницы. В августе того же года философ скончался. Приблизительно в то же время – т.е. когда уже была написана часть «стихов о Прекрасной Даме», – Блок познакомился с его поэзией. «Семейные традиции и моя замкнутая жизнь способствовали тому, что ни строки так называемой ″новой поэзии″ я не знал до первых курсов университета. – вспоминал поэт. – Здесь в связи с острыми мистическими и романтическими переживаниями всем существом моим овладела поэзия Вл. Соловьева. До сих пор мистика, которой был насыщен воздух последних лет старого и первых лет нового века, была мне непонятна. Меня тревожили знаки в природе, но все это я считал ″субъективным″ и бережно оберегал от всех» Он восприняли наиболее спорную часть его философии – учение о Софии, Вечной Женственности, понимаемой как образ красоты, хрупкости, и в то же время – двойственности, переменчивости земного мира. Идея вселенского Добра, лежащего в основе совершенствования мира, которой был полон последний крупный труд Соловьева – «Оправдание добра» (1894 – 1897 г.), горькая ирония (отчасти даже – самоирония и самообличение) «Трех разговоров о войне, прогрессе и конце всемирной истории» (1899 – 1900), наконец, христианская кончина, которой предшествовала смиренная исповедь у православного священника, – эти завершающие вехи пути великого философа остались ими незамеченными.

«Божество открылось ему как космическое начало ″Вечной Женственности″, а не как богочеловеческое лицо Христа. Он верил в Софию, не веря в Христа» (Мочульский К.В. С. 81). Признавая «Стихи о Прекрасной Даме» поэтическим дневником Блока, Мочульский замечал: «Парадоксальность построения ″Стихов о Прекрасной Даме″ в том, что в центре этого ″романа в стихах″ (выражение Блока) стоит мистерия Богоявления». «Я слаб, бездарен, немощен. Это все ничего. ОНА может всегда появиться над зубчатой горой» (Собр. соч. Т. 5. С. 105); «Стихи – это молитвы, – записывает Блок примерно в то же время в записной книжке. – Сначала вдохновенный поэт-апостол слагает ее в божественном экстазе. И все, чему он слагает ее, – в том кроется его настоящий Бог. Диавол уносит его, – и в нем находит он опрокинутого, искалеченного, но все же – Бога. А если так, есть Бог и во всем тем более – не в одном небе бездонном, а и в ″весенней неге″ и в ″женской любви″ <...>

Мистическому возбуждению соответствовал небывалый творческий подъем: стихи писались сотнями, лишь небольшая их часть вошла в изданный сборник. Первые попытки опубликоваться успехом не увенчались. Редактор журнала «Мир Божий» В.П. Острогорский отверг предложенные ему стихотворения «Сирин и Алконост» и «Гамаюн, птица вещая», сочтя их «аполитичными». Пророческого их смысла он, конечно, не распознал.

На гладях бесконечных вод,

Закатом в пурпур облеченных,

Она вещает и поет,

Предвечным ужасом объят,

Прекрасный лик горит любовью,

Но вещей правдою звучат

Уста, запекшиеся кровью!

Между тем период отдаленного преклонения перед земной Прекрасной Дамой близился к завершению: между поэтом и земным объектом его поклонения обнаружилась пропасть непонимания. Первой «взбунтовалась» Прекрасная Дама. В письме, посланном Блоку, она писала: «Я не могу больше оставаться с Вами в тех же дружеских отношениях <...> Ведь Вы смотрите на меня, как на какую-то отвлеченную идею;. «Я принужден идти по пути испытаний своего Бога, – ответил он, – и Вы – мой Бог, при нем же одном мне и все здешние храмы священны в случае неуспеха готов был покончить даже с собой, даже предсмертное письмо написал – парадоксальное и кощунственное.Решающее объяснение Блока с Любовью Дмитриевной состоялось 7 ноября 1902 г. на вечере в Дворянском собрании и кончилось миром.Через два дня Блок сделал Любови Дмитриевне предложение, которое было принято.

Еще в 1902 г. Блок познакомился с Мережковскими. М.А. Бекетова описывает это событие так: «Александр Александрович пришел к ним в дом брать билет на какую-то лекцию. Когда он назвал свою фамилию, Зинаида Николаевна воскликнула: ″Блок? Какой Блок? Это вы пишете стихи? Это не о вас говорил Андрей Белый?″» Это было начало непростых, но долгосрочных и достаточно глубоких отношений. С самим Андреем Белым Блок вступил в переписку еще позже – в январе 1903 г., а личное знакомство состоялось только в следующем, 1904 г.

1903 г. начался трагически. Неожиданно умер Михаил Сергеевич Соловьев, и его жена, Ольга Михайловна, не вынеся горя, покончила с собой. Это событие потрясло всех, кто их знал. Но, несмотря на печальное начало, 1903 год был для ознаменован для Блока, прежде всего, двумя радостными событиями: литературным дебютом и женитьбой. Стихи его были напечатаны почти сразу в журнале «Новый путь», «Литературно-художественном сборнике» студентов Петербургского университета и в альманахе «Северные цветы».

А 17 августа в церкви села Тараканово (неподалеку от Шахматова и Боблова) состоялось его венчание с Л.Д. Менделеевой.

 

35. Лирика А. Блока 1904 – 1908 годов. Цикл «Снежная маска».

Период скептической «антитезы» (1904 – 1907)

Пузыри земли (1904-1905);

Ночная Фиалка (1906);

Разные стихотворения (1904-1908);

Город (1904 - 1908);

Снежная маска (1907);

Фаина (1906 - 1908);

Вольные мысли (1907).

В январе 1904 г. Блок с женой поехали в Москву, где сразу вошли в круг московских символистов – встретились с уже «родным по духу» Андреем Белым, познакомились с Брюсовым, Бальмонтом, издателем «Скорпиона» Поляковым, издателем «Грифа» Кречетовым, его женой Ниной Петровской и другими. Впечатления были разные. 15 января в религиозном собрании университетского кружка Блок читал доклад «Символизм как миропонимание».

Блок к этому времени уже чувствовал, что пора мистических озарений для него миновала. «Чувствовать Ее – лишь в ранней юности и перед смертью. – записал он как раз в 1904 г. – Теперь побольше ума» (Блок А.А. Собр. соч. в 6-ти тт. Т. 5. С.105). Белый и «блоковцы», напротив, навязывали ему «кружковую» мистику, для его натуры неприемлемую. Эту нездорово-мистическую атмосферу Блок иронически запечатлел в пьесе «Балаганчик», написанной в 1906 г.

«Балаганчик» был поставлен В.Э. Мейерхольдом на сцене театра В.Ф. Комиссаржевской в декабре 1906 г. и шел с большим успехом. Между тем, драматический любовный треугольник пьесы: Пьеро – Коломбина – Арлекин, – отражает треугольник, реально образовавшийся в жизни: Блок – Любовь Дмитриевна – Андрей Белый. Мистическое преклонение перед Вечной Женственностью приняло совершенно земной, банальный оборот: Белый влюбился в жену друга, и в какой-то момент она готова была ответить взаимностью. Запутанные отношения дружбы-вражды продолжались до 1907 г., дело чуть не кончилось дуэлью, на три года контакты с Белым вообще прекратились, потом возобновились уже в более спокойной тональности, – однако не случайно заметил Блок в записной книжке: «Слишком во многом нас жизнь разделила» написания знаменитой блоковской «Незнакомки»

 

Принципов переустройства мира на здоровых началах Блок искал в народе, в революции – но не в христианстве, не в Церкви. Возможно, психологически это было обусловлено тем, что о Христе слишком много говорили люди, причинявшие ему боль – Мережковские, Белый и люди их круга. Но ближайший его друг – Евгений Павлович Иванов (1879 – 1942) – был человеком глубоко верующим, причем верующим церковно. В переписке с ним Блок порой говорит о Христе: «Ведь я ″иногда″ Христом мучаюсь» (Блок А. Собр Соч. в 6-ти тт. Т. 6. С. 69). И тут же отвергает Его: «Никогда не приму Христа»

Вот Он – Христос – в цепях и розах

За решеткой моей тюрьмы.

Вот агнец кроткий в белых розах

Пришел и смотрит в окно тюрьмы.

В простом окладе синего неба

Его икона смотрит в окно.

Убогий художник создал небо.

Но лик и синее небо – одно.

Стихотворение датировано 10 октября 1905 г. А 17 октября Блок участвовал в революционной демонстрации и даже нес красный флаг. Возможно, потом эти воспоминания – Христос в розах и красный флаг – соединились в «Двенадцати». События первой русской революции Блок относит к числу наиболее важных вех жизни. Он откликнулся уже на начало ее – события «кровавого воскресенья», 9 января 1905

Ведь никто не встретит старость –

Смерть летит из уст в уста…

Высоко пылает ярость,

Даль кровавая пуста…

События революции заставили поэта выйти за пределы замкнутого личного мира, серьезно задуматься о судьбе своего народа, своей страны.

Ты и во сне необычайна.

Твоей одежды не коснусь.

Дремлю – и за дремотой тайна,

И в тайне – ты почиешь, Русь…

«Из материала работы о русских заговорах и заклинаниях строится образ демонической колдовской Руси. – писал К.В. Мочульский. – Дебри, болота, зарева пожаров, снеговые столбы, где кружатся ведьмы, ночные хороводы разноликих народов, пути и распутья, ветер и вьюга, страшная, нищая Россия. И вся она – в движении, в полете, взметенная и взвихренная. В этом вихре – ее душа. Темный лик – лишь покров, закрывающий тайну. Стихотворение кончается торжественными мистическими строфами:

Живую душу укачала,

Русь, на своих просторах, ты…

″Живая душа″ России, ″нищая″ ее природа озарена нездешним светом <...> На русской земле, смиренной и скудной, напечатлен Лик Христа. И чтобы понять Его – нужно стать странником, скитальцем, ″нищим, распевающим псалмы″ <...> ″Путь″ – ″стремление″ – ″странничество″ – ″Россия″ – ″Христос″ - такова линия нарастания лирической волны в стихах Блока» (Мочульский К.В. С.104). Неожиданно «церковно» звучит название второй книги Блока, вышедшей в декабре 1906 г. – «Нечаянная радость».

В конце 1906 г., в связи с постановкой «Балаганчика», Блок познакомился с актерами театра В.Ф. Комиссаржевской. В их числе была Наталия Николаевна Волохова (1878 – 1966), которой он увлекся. Поэтически это увлечение отразилось в драме «Незнакомка» и в книге стихотворений «Снежная маска» (1907). Созвучное название носила и четвертая книга – «Земля в снегу» (1908).

Реальными декорациями, в которых создавался цикл "Снежная маска", были зима 1907 года и маскарадные ночи в кругу театральной и литературной богемы Петербурга: актеры и литераторы собиралась сначала у кого-то на квартире, потом бродили заснеженными улицами города или мчалась на санях на Сестрорецкий вокзал (место, где явилась Блоку его овеянная поверьями Незнакомка). Непосредственным же адресатом всех стихов «Снежной маски» была актриса театра Комиссаржевской Наталия Николаевна Волохова. Ее образ не просто запечатлен в стихах, а буквально задокументирован, начиная от внешнего облика («трехвенечная тиара вкруг чела» – это о диадеме, которая украшала голову Волоховой) и заканчивая реальными диалогами, зарифмованными Блоком («- Вы любезней, чем я знала, /Господин поэт./ - Вы не знаете по-русски, / Госпожа моя...»).

На первый взгляд, «Снежная маска» - поэтический памятник одной из Блоковских влюбленностей, одного из воплощений Вечного Женственного – образа-константы в его творчестве. Но это лишь внешняя, житейская сторона цикла. Сложность и неоднозначность этого цикла определяет его «серединное» положение в литературном наследии Блока, на которое он сам и дал указание. Обращает на себя внимание то, на сколько разных оценок удостоилась «Снежная маска» - пожалуй, такой разброс во мнениях повторится только однажды – по поводу поэмы «Двенадцать». На самом деле, эти два произведения очень связаны друг с другом, «Снежная маска» - это корни «Двенадцати», именно в этом цикле Александр Александрович впервые променяет гармонию звука, стиха и мироощущения на ассонансы неведомых ему, но уловимых его чутким поэтическим слухом, метаморфоз жизни. В 1907 году он начал «нисхождение по лестнице подмен» (что не совсем кореллируется с его мастерством как поэта, потому что Блок вовсе не исписался после «Стихов о Прекрасной Даме»), а цикл «Снежная маска» является «документом нравственного падения поэта». В 1907 году он закрутил роман с реальной женщиной, но на более высоком уровне – это был роман с теми вихревыми силами, которые в конце концов лишат его воздуха и заставят «всем сердцем слушать музыку революции». героиня «Снежной маски» наделена атрибутами темных сил и зла, ни тепла, ни нежности, ни трепета, только мгла, чернота, маки злых очей, огонь и лед. «Вихрей северная дочь» - разве это Н.Н. Волохова? Разве это она говорит: «Рукавом моих метелей задушу»? На первый взгляд, образ, созданный Блоком, это маска реальной женщины, с которой он был близок. Проанализировав символику «Снежной маски», очевидно, что сврехреальная ее героиня является существом неприкрыто инферальным. Белая стихия зимы, захватывающая лирического героя, явно перекликается с апокалиптической Белизной Невесты из 1-го тома. Как известно, изначально белый цвет являлся цветом траура и скорби. Кроме того, мотивы смерти очевидны в последнем стихотворении цикла «Обреченный»: буквально - в строчках «И холодными призорами / Белой смерти предала» и метафорично - вначале стиха: «Вот меня из жизни вывели/ снежным серебром стези».. В контексте мифопоэтического анализа употребление Блоком в одной связке лексем «снег», «лед» и «огонь» отражает мотив сожжения зимой. Вообще снеговые заносы в «Снежной маске» также наводят на мысль о их связи с потусторонним миром, если вспомнить, что вовремя масленичных празднеств обязательным пунктом программы был штурм и разбивание снежного городка, так как, по народным поверьям, в снеговых столбах и сугробах веселится нечистая сила (ср. в стихотворении Блока «Русь»: «И ведьмы тешатся с чертями / В дорожных снеговых столбах»).

Наконец, в последней строфе стихотворения «Второе крещение» раскрылась подлинная сущность героини цикла: «Весны не будет, и не надо: / Крещеньем третьим будет – Смерть». С одной стороны, цикл «Снежная маска» по сути повторяет сюжетную линию «Стихов о Прекрасной Даме», где главный женский образ наделен мистическими чертами, только героиня «Снежной маски» представлена уже как откровенно демонический образ. Оппозиция первого и второго крещения имеет не только богоборческий и автобиографически-интимный смысл (противопоставление «первой» и «новой» любви), но и устанавливает символические отношение «Снежной маски" к лирике Блока 1-го тома.С другой стороны, ситуация второго, «снежного крещения» (то есть, по сути, антикрещения), в которую с головой бросается лирический герой цикла, его служение темным силам, стоящими за воображаемой им Вечной Женственностью, оказывается лишь предвестием процесса куда более близкого к жизни и потому более зловещего — очарования Александра Блока народной стихией, за которой многим виделась откровенно демоническая маска.

 

36. Акмеизм. Общая характеристика. Эстетическая программа.

Акмеизм. Акмеизм как литературное направление оформился в 1911 г., когда Н.Гумилевым и С.Городецким было основано литературное объединение «Цех поэтов». Наиболее яркое воплощение черты этого нового направления получили в творчестве таких поэтов, как Н.Гумилев, А.Ахматова, О.Мандельштам, М.Кузмин. В самом названии объединения подчеркивалась идея ремесленной, технической работы художника-мастера со словом и стихом. Наследуя многие открытия символистов (Н.Гумилев долгие годы считал себя учеником мэтра символистов В.Брюсова), акмеисты в то же время отталкивались от опыта своих предшественников, желали вернуть поэтическом образу предметную точность, достоверность зрительного плана, освободиться от того первенства мистического начала, которое было характерно для эстетики символизма. Так, С.Городецкий в манифесте «Некоторые течения в современной русской поэзии» писал о том, что акмеисты ведут «борьбу за этот мир, звучащий, красочный, имеющий формы, вес и время, за нашу планету Землю». А О.Мандельштам в статье «Утро акмеизма» символистской поэтизации стихийного начала и в человеке, и в общественной жизни противопоставил размышления о поэте как «зодчем», который воздвигает здание из слов: «Строить – значит бороться с пустотой». Утверждая уважение к слову как целостному организму, живому «логосу», Мандельштам подверг критике свойственное символистам безудержное экспериментирование со словом, ведущее, по его убеждению, к размыванию заложенного в нем смысла.

Стремлением вместить в поэтический образ всю полноту земного бытия продиктовано художественное своеобразие многих стихотворений и поэм Николая Степановича Гумилева (1886 – 1921). Будучи страстным путешественником, посетившим, в частности, далекую Африку, Гумилев воспел в своих стихотворениях дерзких, отважных людей, утверждающих себя в ситуациях риска, в вызове стихиям. Здесь нередко появляются не характерные в целом для лирики как рода литературы персонажи, вполне самостоятельные по отношению к авторскому «я» и в то же время отражающие в себе существенные стороны миросозерцания самого поэта. В стихотворении «Капитаны» эти люди, противостоящие не только бурям, но и самой судьбе, рисуются в торжественно-романтическом строе авторской речи: «Пусть безумствует море и хлещет, // Гребни волн поднялись в небеса – // Ни один пред грозой не трепещет, // Ни один не свернет паруса». В виде «сюжетного» повествования построено стихотворение «Старый конквистадор».

Стихотворение «Я и вы» представляет поэтический автопортрет лирического героя – дерзкой личности, приемлющей весь первобытный облик земного мира в его отнюдь не идеализированном виде, черпающей вдохновение в «дикарском напеве зурны» и мечтающей окончить свои дни «в какой-нибудь дикой щели, // утонувшей в густом плюще». Приближение к такой первобытности ассоциируется в гумилевской поэзии со сквозными африканскими мотивами – как, например, в стихотворении «Жираф», где экзотический, наполненный мажорными, праздничными красками («стройные пальмы», «запах немыслимых трав») образный ряд воссоздается с присущей акмеистам щедростью чувственных подробностей: «И шкуру его украшает волшебный узор, // С которым равняться осмелиться только луна, // Дробясь и качаясь на влаге широких озер». В стихотворении «Мои читатели» поэт при помощи творческой интуиции моделирует собирательный образ «своего» читателя-адресата – людей «сильных, злых и веселых», подобных отважным капитанам и дерзким конквистадорам, причастных к плоти этого, земного мира, «умиравших от жажды в пустыне, // Замерзавших на кромке вечного льда, // Верных нашей планете, // Сильной, веселой и злой».