Культура как стиль.

 

Пользуясь методом физиогномики, раскрытием внутреннего содер­жания по внешним проявлениям, Шпенглер выделяет понятие габи­туса, или стиля культуры, как совокупности жизненных выражений, которые являются формами духовной коммуникации, специфически­ми для данной культур.

Например, каждый античный город, будучи воплощением и сим­волом одного и того же стиля и жизнеощущения, глубоко отличается по своему плану, виду улиц, языку, частной и официальной архитек­туре, по типу площадей, переулков, дворов, фасадов, по красочности, шуму, толкотне, по духу своих ночей от группы индийских, араб­ских, европейских мировых городов.

В каждом инобытии этого рода лежит высокая символика: запад­ная склонность к прямолинейным перспективам наподобие мощного пролета Елисейских Полей в Париже или узость Акрополя, город­ских кварталов в Риме с запутанным расположением частей) Не ме­нее важно представить продолжительность жизни каждой культуры, темп, такт и ритмы ее развития. Что значит, например, резко выде­ляющийся во всех культурах 50-летний период в ритме политиче­ского, духовного и художественного становления? Или 300-летние периоды барокко, великой математики, аттической пластики, моза­ичной живописи?

Наиболее значительные события, явления религиозной, научной, политической жизни дают импульс в формировании индивидуаль­ности. Трудно понять античную культуру, не принимая во внимание исторический контекст, такие явления, как античную трагедию, по­лис, дионисическую стихию, тиранию, ионическую колонну, геомет­рию Евклида, римский легион, бой гладиаторов.

Шпенглера увлекает идея поиска исторических аналогий, эквива­лентов значительным творениям и формам религии, искусства, политики, хозяйства, науки, которые одновременно возникают, завер­шаются и угасают во всей совокупности культур. Этому он посвяща­ет целый ряд таблиц «одновременных» духовных эпох, искусства, политики от глубокой древности возникновения культуры и до за­вершающей стадии цивилизации. Анализ данных сопоставлений и аналогий требует специального научно-исторического исследования.

Шпенглер придает исключительное значение физиогномическому методу в постижении культуры, который позволяет по деталям орна­ментики, архитектурного стиля, письма, по отдельным данным полити­ческого, хозяйственного, религиозного характера восстановить ос­новные черты исторической картины целых столетий, прочитать по элементам языка художественных форм современную им государст­венность.

Но возможности данного метода не безграничны. Невозможно, как утверж­дает Шпенглер, до конца вникнуть силами собственной души в мир чу­жих культур. Здесь всегда остается некий недоступный «остаток», тем бо­лее значительный, чем ничтожнее собственный исторический инстинкт, физиогномический такт, собственное знание людей. И все-таки решение этой задачи есть предпосылка всякого более глубокого миропонимания. Историческая окружающая среда других людей составляет часть их су­щества, и нельзя понять кого-либо, не зная его чувства времени, его идеи судьбы, стиля и степени сознательности его внутренней жизни.

Пониманию истории мировой культуры способствует проникно­вение в мир символов, которые приобретают особую ценность.

Шпенглер предлагает осмыслить символическое значение часов как способа измерения времени.

В античной культуре время обычно определяли днем по длине те­ни от собственного тела, хотя солнечные и водяные часы уже были в употреблении в египетской и вавилонской культурах. Но сущест­вование человека было сосредоточено на настоящем, полностью замыкалось в текущем моменте, его мало волновало прошедшее и бу­дущее. Не потому ли античности не были известны ни археология, ни ее «душевная изнанка» — астрология. Не было распространено в обыденном сознании историческое летоисчисление, а счет годам велся по олимпиадам. В античных городах ничто не напоминало о глубокой древности, не было благоговейно опекаемых руин. Таково было понимание времени, обожествляющее тело и сиюминутность жизнеощущения.

Совсем иное отношение ко времени складывается в последующие века в западноевропейской культуре. Изобретение механических ча­сов, гротескный символ башенных часов, отмеряющих время горо­жан, и, наконец, карманные часы, сопровождающие каждого челове­ка, — такова новая символика отношения ко времени.

Столь же древняя семантика отношения к смерти обнаруживает­ся в различных формах погребения. Возвышенный стиль в Индии начинается с надмогильных храмов, античный — с могильных ваз, египетский — с пирамид, древнехристианский — с катакомб и сарко­фагов. В первобытные времена многие формы смешаны, но затем каждая культура возводит одну из них на символическую ступень. Египтяне особенно оберегали свое прошлое в памяти, в камне и иеро­глифах, так что и поныне мы можем точно установить даты прав­ления их царей, что трудно сказать о времени жизни многих истори­ческих деятелей времен античности. Вспомним: то, что эллины назы­вали «мусейоном», вовсе не было музеем, а означало философскую школу, основанную в честь Аристотеля, а позднее Александрийский университет, где хранилась коллекция книг и естественноисторических экспонатов.

Не менее интересна историко-культурная символика отношения к эротике. В античности особое значение придавалось решающим актам зачатия и рождения. Поэтому эротическое было средоточием культа Деметры и вносило в античный мир символ фаллоса, зна­ка мужского пола. Этому соответствует в индийской культуре знак лингама и обряд верчения вокруг богини Паравати. Домашний культ римлян был связан с детородной силой главы семейства. Западная душа противопоставила этому знак материнской любви. Мать, дер­жащая дитя у груди, — культ Марии расцвел в столетия готики. Свое высочайшее выражение он нашел в Сикстинской мадонне Рафа­эля. Мадонна с младенцем Иисусом соответствует египетской Исиде с Гором. Но кормящая грудью мать столь же чужда византийскому искусству, сколь и эллинскому. Символ Богоматери в христианстве вознес эту идею на огромную нравственную высоту. Интересные идеи высказывает Шпенглер о роли отца как символа охраны дома и очага, добытчика пропитания, мудрого правителя. Символами про­никнута организация хозяйства, от беспечности до скаредности, по­рядка и разгильдяйства, заботы о будущем и жизни «одним днем».

Но как бы ни велико было значение символов, традиций, на по­верхности мирового свершения царит непредвиденное, судьба и слу­чай. Случайное стечение обстоятельств сопровождает каждое событие, жизнь каждого человека. Трудно предугадать появление талан­тов, возможное их влияние на ход истории. Такова участь худож­ников, произведений искусства, религиозных культов, теорий и на­учных открытий.

Один талант может безвозвратно исчезнуть, другой — «войти в историю». Трудно также предвидеть судьбу идей: чего хотели Лю­тер, Лойола, Кальвин, Руссо, Маркс и что получилось из этого в буре западной истории? Было ли это милостью или роком? Здесь всякий рациональный анализ наталкивается на абсурд. В каждой эпохе сосу­ществует неограниченная полнота неожиданных и никогда не пред­усматриваемых возможностей. Случайности могут придавать раз­витию вид величественный или убогий, счастливый или трагичный, однако сама историческая эпоха необратима.

Событие делает эпоху, оно знаменует в развитии культуры роко­вую перемену и может сопровождаться массой случаев, но эпоха пред­определена.

Физиогномический метод позволяет различать анонимные и личные эпохи. Первостепенную значимость имеют великие лично­сти, обладающие такой формообразующей силой, что растворяют в ней судьбы тысяч людей и народов. Среди них могут быть и авантюристы, и баловни фортуны, и герой истории. Каждая эпоха, ее науки, искусства, города, языки — все это составляет физиогномические штрихи высочайшей символики. Поэтические творения и битвы, празднества и католические мессы, заводы и гладиаторские игры, дервиши и дарвинисты, железные дороги и римские улицы, прогресс и нирвана, газеты, скопища рабов, деньги и машины — «все это раз­ным образом суть знаки и символы в картине мира прошлого, много­значительно воскрешаемого душой»¹.

Мысль о всемирной истории физиогномического типа расширя­ется до идеи всеобъемлющей символики.

Дорический, раннеарабский, романский орнамент, образ кресть­янского дома, семьи, человеческих отношений, одеяний и культовых действий, а также облик, осанка, походка определенного человека; целые сословия и народы, диалекты и формы оседлости всех людей и животных и, кроме того, немой язык природы с ее лесами, выгона­ми, стадами, облаками, звездами, лунными ночами и грозами, цвете­нием и увяданием, близостью и далью — все это есть символическое воздействие космического на нас, когда мы внемлем этому языку в моменты раздумий.

Но в этом выражено чувство единства понимания, которое выде­ляет из общей человеческой массы целые семьи, сословия, племена и, наконец, культуры и смыкает их вместе.

Действительность культуры предстает как «макрокосм» в совокупно­сти разнообразных символов, соотнесенных с конкретной душой, ко­торая погружается в этот мир и расшифровывает для себя и другие ее значения.