Развитие культуры начинается с возникновения городов. «Всемирная история — это история городского человека», — считает Шпенглер

Народы, государства, политика, религия, искусство возникают и развиваются в городе. Однако неверно было бы "считать, что город — просто большое поселение. Его отличительной особенностью явля­ется наличие Души, объединяющей всех в одно целое. Ее появление остается тайной, так внезапно она выделяется из общей душевности культуры. Она воплощается в образе города, определяя его облик и стиль, внутреннюю форму и историю.

Сельский и городской человек — два разных существа. Но в на­чальный период они еще незримо связаны между собой, а затем их связи постепенно «иссыхают» в толще городов. Новая душа города говорит на новом языке культуры, который уже мало понятен крестьянину. Вся последующая история разыгрывается в городах.

Постепенно город приобретает свое «лицо», со своими неповто­римым выражением и мимикой. Имя города имеет значение сим­вола: одни названия «Гранада», «Венеция» сразу вызывают зримый образ. Дух площадей и углов, тупиков и просветов между домами, памятников и храмов, вокзала и базара, ратуши и стадиона — все это характеризует облик городов.

Во всякой культуре появляется тип столичного города, имеющего свои особенности. Его политические и экономические методы, це­ли и решения господствуют над страной. Большой город — это еще и «свободный дух». Он опрокидывает троны, реформирует религию, развивает науку, образование, ремесла и производство, торговлю и зрелища. Появляются различия между большим и малым городом в стиле общения, близости соседских и родственных связей.

Наконец, возникают Мировые столицы, которыми можно назвать лишь ограниченное число городов: Вавилон и Фивы — в Древнем мире, Александрия и Рим, Лондон и Париж — величественные обра­зы Мировых столиц. Эти гигантские города обнаруживают склонность к разрастанию до абсурда. Город-гигант буквально «всасы­вает» в себя провинцию, поглощая новые людские потоки. Человек мирового города не способен жить в иной среде, кроме как искусст­венной. Он утратил связи с землей, существование лишилось кор­ней, а это приводит к духовному «оцепенению». Так завершается раз­витие культуры, и, чтобы возродиться вновь, страна должна обрести новый источник духовного развития.

Переходя к проблеме морфологии языков и народов, Шпенглер излагает немало интересных идей. Он отмечает, что понятия «народ», «нация» в исторических исследованиях трактуются неоднозначно, являются ли эллины, дорийцы, спартанцы одним народом? Или кель­ты и галлы? Как соотносятся между собой римляне и латиняне? Кто такие «американец» или «швейцарец»? Что имеет значение для формирования народа: кровное родство или язык и вера, государство или территория? Для ответа на эти вопросы Шпенглер предлагает проследить, как используется слово «народ» в обыденной речи.

Всякий человек обозначает как «свой народ» ту общность, кото­рая ему ближе всего по внутреннему чувству, причем наделяет это понятие определенным пафосом. Данная принадлежность основана на личном переживании. Поэтому из двух братьев один может называть себя швейцарцем, а другой с тем же правом — немцем.

«Народ — союз людей, ощущающих себя единым целым»¹, — счи­тает Шпенглер. Пока есть чувство общности, народ как таковой су­ществует. Если чувство угасает, пусть даже название или единичная семья продолжает существовать, народа больше нет.

Народ всеми средствами культуры стремится сохранить свое единст­во. Этому содействуют мифы, легенды об общем предке, сказания о победах и поражениях, отношения в родственных кланах, совместные действия. Сплочение как жизненная потребность является основой существования народов.

Особо следует подчеркнуть значение имени народа. Оно при­обретает сакральный смысл. В названии народа могут сочетаться и сосуществовать культовые и воинские имена, обозначения терри­тории проживания или произвольные самоназвания. В этом отра­зилась история многочисленных переселений народов. Весьма при­митивным было бы объяснение миграции мотивом материальной нужды. Шпенглер склонен видеть причину движения народов в стремлении людей к освоению новых мест, в страсти к приключени­ям, в духе бродяжничества, в слепящем стремлении к власти и добы­че. Иногда причиной служили внутренние распри и бегство от родо­вой мести.

События истории сплачивают и порождают народ. Определя­ющим для этноса является не единство языка или происхождения, а сознаваемое чувство общности — «мы»: «Чем глубже это чувство, тем сильнее жизненная сила союза»¹, — заключает Шпенглер.

Существуют народы энергичные и вялые, преходящие и несо­крушимые. Они могут менять язык, имя, страну, но пока живет их душа, они будут существовать, присоединяя к себе людей какого угодно происхождения и переделывая их. Именно осознание общ­ности судьбы, единой поступи в историческом бытии является осно­вой процветания народа. «Народы — это не языковые, не политиче­ские, не зоологические единства, но единства душевные», — отмечает Шпенглер².

Культурные народы представляют собой нечто более определен­ное, нежели иные. Им предшествуют общности, которые могут быть названы «пранародами. К ним относятся те преходящие и разноха­рактерные объединения, которые возникают и распадаются в круго­вороте жизни.

Шпенглер возражает тем историкам, которые считают, что куль­тура является порождением народов, производной от их жизнедея­тельности. Свою позицию он называет принципиально иной: «Ве­ликие культуры есть нечто всецело изначальное, поднимающееся из глубочайших недр душевности. Напротив, народы, находящиеся под обаянием культуры, оказываются и по своей внутренней форме, и по всему своему явлению не творцами, но произведением этой культу­ры»³. Это положение Шпенглер рассматривает как фундаментальное открытие.

Бывают народы аполлонического, фаустовского, магического сти­лей. Афинские народы — символ не в меньшей степени, «чем дориче­ский храм».

Арабы не создали магической культуры, а, наоборот, магическая культура создала в качестве своего великого последнего творения арабский народ. В X в. внезапно пробуждается фаустовская душа ев­ропейской культуры, обнаруживая себя в многочисленных образах. Из многочисленных народов Каролингской империи, из саксов, шва­бов, франков, вестготов, лангобардов возникают немцы, французы, испанцы, итальянцы.

В каждой из культур присутствует группа великих народов одно­го и того же стиля, которые основывают государства и «несут на се­бе» историю.

Народ по стилю принадлежащий к одной культуре, Шпенглер на­зывает нацией. В основе нации лежит Идея, объединяющая и сплачи­вающая народы. Лишь исторические народы, существование которых есть всемирная история, являются нациями. Жизнь нации продолжается приблизительно десять поколений. Пробуждение нации, станов­ление ее самосознания всегда поэтапно, оно не охватывает всех сразу, но возникает преимущественно в одном сословии, а значит, в мень­шинстве. Именно оно несет ответственность за судьбы нации и ее ис­торию, оно становится носителем национально го самосознания.

По мере становления национальная культура приобретает чер­ты непроницаемости для других культур. Взаимопонимание меж­ду нациями столь же мало, как и между разными людьми. Культура воспринимает другую культуру лишь в соответствии с тем образом, который она сама создала для последней. Немецкое, французское благочестие, английские и испанские нравы настолько различны, что для большинства остаются извечной тайной и источником заблуж­дений. Пока существуют нации, такое положение неизбежно. Лишь когда человечество откажется от такой формы общности, как нация, оно достигнет взаимопонимания, но при этом перестанет быть «ис­торическим». Но нация — это осуществленное в живой форме чело­вечество, и ее жизнь бесконечна.