Не объективно, а лишь субъективно — для применения

способности суждения]

Но что же в конце концов доказывает самая полная телеоло­гия? Доказывает ли она, что такое разумное существо сущест­вует? Нет, она доказывает только то, что сообразно свойству наших познавательных способностей, следовательно при сочета­нии опыта с высшими принципами разума, мы можем составить себе понятие о возможности такого мира не иначе, как мысля себе преднамеренно действующую высшую причину его. Таким образом, объективно мы не можем доказать положение: имеется разумная первосущность; мы можем доказать его только субъ­ективно, для применения нашей способности суждения в ее реф­лексии о целях в природе, которые можно мыслить только соглас­но одному принципу — принципу преднамеренной каузальности высшей причины (V, стр. 427).

[Надо не упускать на виду механизм и принципы целей в продуктах природы]

Для разума бесконечно важно не упускать из виду механизм природы в ее порождениях и при объяснении их не пренебрегать им, так как без него невозможно проникнуть в природу вещей.[...]

С другой стороны, столь же необходима и максима разума — не упускать из виду в продуктах природы принцип целей, так как этот принцип, хотя и не делает способ их возникновения более понятным для нас, все же хороший эвристический принцип для исследования частных законов природы, даже если допустить, что им не будут пользоваться для объяснения самой природы, ибо, хотя она явно обнаруживает преднамеренное единство цели, их все еще называют целями природы, т. е. ищут основание их.воз­можности, не выходя за пределы природы. [...] В той же мере необходимо мыслить для нее особый вид каузальности, который не обнаруживается в природе и не есть каузальность механики естественных причин, ибо для восприятия многих форм, отличных от тех, которые может иметь материя по этой механике, необхо­димо присовокупить спонтанность причины (которая, следова­тельно, не может быть материей), так как без нее для этих форм нельзя указать никакое основание.

[Оба принципа несоединимы в одной и той же вещи природы догматически]

В одной и той же вещи природы нельзя объединять оба прин­ципа как основоположения объяснения (дедукции) одного из дру­гого, т. е. их нельзя объединять как догматические и конститу­тивные принципы понимания природы для определяющей способ­ности суждения. [...] Один способ объяснения исключает другой, пусть даже объективно оба основания возможности такого продук­та покоятся на одном основании, но мы не обратили внимания на это основание.

[Условие совместимости обоих принципов в сверхчувственном]

Принцип, который должен сделать возможной совместимость обоих принципов при суждении о природе согласно им, следовало бы усматривать в том, что лежит вне обоих (стало быть, и вне возможного эмпирического представления о природе), но содержит основание последнего, т. е. в сверхчувственном, и каждый из этих двух способов объяснения следует с ним соотносить. А так как о сверхчувственном мы можем иметь лишь неопределенное по­нятие основания, которое делает возможным суждение о природе по эмпирическим законам, но не можем более точно определить это основание каким-либо предикатом, то отсюда следует, что со­единение обоих принципов может покоиться не на основании объ­яснения (Explication) возможности продуктов по данным зако­нам для определяющей способности суждения, а только на осно­вании изложения (Exposition) ее для рефлектирующей способно­сти суждения.

[О принципе соединения механицизма и телеологии невозможно никакое утвердительно определенное понятие]

[...] Из такого принципа нельзя извлечь и никакого объясне­ния, т. е. ясного и определенного выведения возможности про­дуктов природы, возможных по этим двум разнородным принципам. Этот общий принцип механического выведения, с одной стороны, и телеологического — с другой, и есть сверхчувственное, кото­рое мы должны положить в основу природы как явления. Но об этом принципе мы никак не можем в теоретическом отношении составить себе какое-либо утвердительно определенное понятие (V, стр. 440—443).

[Последняя цель метафизики: бог, свобода, бессмертие]

Бог, свобода и бессмертие души — вот те задачи, к решению которых направлены все средства метафизики как к своей послед­ней и единственной цели (V, стр. 512).

[D. УЧЕНИЕ ОБ ОБЩЕСТВЕ]

[1.] ИДЕЯ ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ ВО ВСЕМИРНО-ГРАЖДАНСКОМ

ПЛАНЕ

[АНТАГОНИЗМ В ОБЩЕСТВЕ КАК ПРИЧИНА ДВИЖЕНИЯ К ЗАКОНОСООБРАЗНОМУ ПОРЯДКУ]

Средство, которым природа пользуется для того, чтобы осуществить развитие всех задатков людей, — это анта­ гонизм их в обществе, поскольку он в конце концов стано­вится причиной их законосообразного порядка. Под анта­гонизмом я разумею здесь недоброжелательную общитель­ность людей, т. е. их склонность вступать в общение, свя­занную, однако, с всеобщим сопротивлением, которое постоянно угрожает обществу разъединением. Задатки это­го явно заложены в человеческой природе. Человек имеет склонность общаться с себе подобными, ибо в таком со­стоянии он больше чувствует себя человеком, т. е. чувст­вует развитие своих природных задатков. Но ему также присуще сильное стремление уединяться (изолироваться), ибо он в то же время находит в себе необщительное свой­ство — желание все сообразовать только со своим разуме­нием — и поэтому ожидает отовсюду сопротивление, так как он по себе знает, что сам склонен сопротивляться Дру­гим. Именно это сопротивление пробуждает все силы человека, заставляет его преодолевать природную лень, и, побуждаемый честолюбием, властолюбием или

корыстолюбием, он создает себе положение среди своих ближних, которых он, правда, не может терпеть, но без которых он не может и обойтись. Здесь начинаются пер­вые истинные шаги от грубости к культуре, которая, соб­ственно, состоит в общественной ценности человека. Здесь постепенно развиваются все таланты, формируется вкус и благодаря успехам просвещения кладется начало для утверждения образа мыслей, способного со временем пре­вратить грубые природные задатки нравственного различе­ния в определенные практические принципы и тем самым патологически вынужденное согласие к жизни в обществе претворить в конце концов в моральное целое. Без этих са­мих по себе непривлекательных свойств необщительности, порождающих сопротивление, на которое каждый неизбеж­но должен натолкнуться в своих корыстолюбивых притяза­ниях, все таланты в условиях жизни аркадских пастухов, [т. е.] в условиях полного единодушия, умеренности и вза­имной любви, навсегда остались бы скрытыми в заро­дыше; люди, столь же кроткие, как овцы, которых они пасут, вряд ли сделали бы свое существование более до­стойным, чем существование домашних животных; они не заполнили бы пустоту творения в отношении цели его как разумного естества. Поэтому да будет благословенна природа за неуживчивость, за завистливо соперничающее тщеславие, за ненасытную жажду обладать и господство­вать! Без них все превосходные природные задатки чело­вечества оставались бы навсегда неразвитыми. Человек хочет согласия, но природа лучше знает, что для его рода хорошо; и она хочет раздора. Он желает жить беспечно и весело, а природа желает, чтобы он вышел из состояния нерадивости и бездеятельного довольства и окунулся с го­ловой в работу и испытал трудности, чтобы найти сред­ства разумного избавления от этих трудностей. Таким об­разом, естественные побудительные причины, источники необщительности и всеобщего сопротивления, вызываю­щие столько бедствий, но и беспрестанно побуждающие человека к новому напряжению сил и, стало быть, к боль­шему развитию природных задатков, прекрасно обнару­живают устройство, созданное мудрым творцом; и здесь вовсе ни при чем злой дух, который будто бы вмешивается в великолепное устроение, созданное творцом, или из за­висти портит его.

[ПРОБЛЕМА ДОСТИЖЕНИЯ ВСЕОБЩЕГО ПРАВОВОГО ГРАЖДАНСКОГО ОБЩЕСТВА]

Величайшая проблема для человеческого рода, разре­шить которую его вынуждает природа, — достижение все­общего правового гражданского общества. Только в обще-ств'е, и именно в таком, в котором членам его предостав­ляется величайшая свобода, а стало быть существует пол­ный антагонизм и тем не менее самое точное определение и обеспечение свободы ради совместимости ее со свободой других, — только в таком обществе может быть достиг­нута высшая цель природы: развитие всех ее задатков, заложенных в человечестве; при этом природа желает, чтобы эту цель, как и все другие предначертанные ему цели, оно само осуществило. Вот почему такое общество, в котором максимальная свобода под внешними законами сочетается с непреодолимым принуждением, т. е. совер­шенно справедливое гражданское устройство, должно быть высшей задачей природы для человеческого рода, ибо только посредством разрешения и исполнения этой задачи природа может достигнуть остальных своих целей в отношении нашего рода. Вступать в это состояние при­нуждения заставляет людей, вообще-то расположенных к полной свободе, беда, и именно величайшая из бед — та, которую причиняют друг другу сами люди, чьи склонно­сти приводят к тому, что при необузданной свободе они не могут долго ужиться друг с другом. Однако в таком ограниченном пространстве, как гражданский союз, эти же человеческие склонности производят впоследствии са­мое лучшее действие подобно деревьям в лесу, которые именно потому, что каждое из них старается отнять у дру­гого воздух и солнце, заставляют друг друга искать этих благ все выше и благодаря этому растут красивыми и прямыми; между тем как деревья, растущие на свободе, выпускают свои ветви как попало и растут уродливыми, корявыми и кривыми. Вся культура и искусство, укра­шающие человечество, самое лучшее общественное уст­ройство'— все это плоды необщительности, которая в силу собственной природы сама заставляет дисциплинировать себя и тем самым посредством вынужденного искусства полностью развить природные задатки.

[ТРУДНОСТЬ ДОСТИЖЕНИЯ ЗАДАЧИ НАИЛУЧШЕГО ОБЩЕСТВЕННОГО УСТРОЙСТВА]

Эта проблема самая трудная и позднее всех решается человеческим родом. Трудность, которую ясно показывает уже сама идея этой задачи, состоит в следующем: чело­век есть животное, которое, живя среди других членов своего рода, нуждается в господине. Дело в том, что он обязательно злоупотребляет своей свободой в отношении своих ближних; и хотя он как разумное существо желает иметь закон, который определил бы границы свободы для всех, но его корыстолюбивая животная склонность побуж­дает его, где это ему нужно, делать для самого себя ис­ключение. Следовательно, он нуждается в господине, ко­торый сломил бы его собственную волю и заставил его подчиняться общепризнанной воле, при которой каждый может пользоваться свободой. Где же он может найти та­кого господина? Только в человеческом роде. Но этот гос­подин также есть животное, нуждающееся в господине. Поэтому, как ни поступит человек в данном случае: пре­доставит ли он верховную власть одному или сообществу •многих избранных для этой цели лиц, нельзя понять, как он создаст себе главу публичной справедливости, который сам был бы справедлив.

(НЕИЗБЕЖНОСТЬ ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЙ ДЛЯ ОБЛЕЧЕННЫХ ВЛАСТЬЮ]

Ведь каждый облеченный властью всегда будет зло­употреблять своей свободой, когда над ним нет никого, кто распоряжался бы им в соответствии с законами. Вер­ховный глава сам должен быть справедливым и в то же время человеком. Вот почему эта задача самая трудная из всех; более того, полностью решить ее невозможно; из столь кривой тесины, как та, из которой сделан человек, нельзя сделать ничего прямого. Только приближение к этой идее вверила нам природа *. Что эта проблема ре-

* Роль человека, таким образом, весьма сложна (künstlich). Как обстоит дело с обитателями других планет и их природой, мы не знаем; но если мы это поручение природы хорошо испол­ним, то можем тешить себя мыслью, что среди наших соседей во Вселенной имеем право занять не последнее место. Может быть, у них каждый индивид в течение своей жизни полностью дости­гает своего назначения. У нас это не так; только род может на это надеяться.

шается позднее ficex, следует еще из того, что для этого требуются правильное понятие о природе возможного [государственного] устройства, большой, в течение многих веков приобретенный опыт и, сверх того, добрая воля, го­товая принять такое устройство. А сочетание этих трех элементов — дело чрезвычайно трудное, и если оно будет иметь место, то лишь очень поздно, после многих тщет­ных попыток (VI, стр. 5, 11—15).

[ВЗГЛЯД НА ИСТОРИЮ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО РОДА КАК НА ВЫПОЛНЕНИЕ ТАЙНОГО ПЛАНА ПРИРОДЫ]

Историю человеческого рода в целом можно рассматри­вать как выполнение тайного плана природы — осущест­вить внутренне и для этой цели также внешне совершен­ное государственное устройство как единственное состоя­ние, в котором она может полностью развить все задатки, вложенные ею в человечество. Это положение вытекает из предыдущего. Мы видим, что философия также может иметь свой хилиазм, но такой, проведению которого сама ее идея может, хотя и весьма отдаленно, содействовать и который вовсе не фантастичен (VI, стр. 18—19).

[ВЗГЛЯД ЭТОТ ВОЗМОЖЕН И ДАЖЕ СОДЕЙСТВУЕТ ЭТОЙ ЦЕЛИ ПРИРОДЫ]

Попытка философов разработать всемирную историю согласно плану природы, направленному на совершенное гражданское объединение человеческого рода, должна рассматриваться как возможная и даже как содействую­щая этой цели природы. Правда, писать историю исходя из идеи о том, каким должен быть обычный ход вещей, если бы он совершался сообразно некоторым разумным целям, представляется странным и нелепым намерением; кажется, что с такой целью можно создать только роман. Если, однако, мы вправе допустить, что природа даже в проявлениях человеческой свободы действует не без плана и конечной цели, то эта идея могла бы стать весьма по­лезной; и хотя мы теперь слишком близоруки для того, чтобы проникнуть взором в тайный механизм ее устрой­ства, но, руководствуясь этой идеей, мы могли бы беспо­рядочный агрегат человеческих поступков, по крайней мере в целом, представить как систему. В самом деле, если начать с греческой истории как той, благодаря кото­рой для нас сохранилась всякая другая, более древняя

либо современная ей или по крайней мере засвидетельст­вована*; если проследить влияние греков на создание и разложение Римской империи, поглотившей греческое го­сударство, и влияние римлян на варваров, в свою очередь разрушивших Римскую империю, и так далее вплоть до нашего времени, причем, однако, государственную исто­рию других народов, поскольку сведения о них посте­пенно дошли до нас именно через эти просвещенные на­ции, присовокупить как эпизод, то в нашей части света (которая, вероятно, со временем станет законодательни­цей для всех других) будет открыт закономерный ход улучшения государственного устройства. Далее, если только повсеместно обращать внимание на гражданское устройство, на его законы и на внешние политические отношения, поскольку они благодаря тому доброму, что содержалось в них, в течение долгого времени способст­вовали возвышению и прославлению народов (и вместе с ними также наук и искусств), в то время как то пороч­ное, что было им присуще, приводило эти народы к упад­ку, однако так, что всегда оставался зародыш просвеще­ния, который, развиваясь все больше после каждого пере­ворота, подготовлял более высокую ступень совершенст­вования, то, я полагаю, будет найдена путеводная нить, способная послужить не только для объяснения столь за­путанного клубка человеческих дел или для искусства по­литического предсказания будущих государственных из­менений (полбза, которую уже когда-то извлекли из исто­рии человечества, когда ее рассматривали как бессвязное действие произвольной свободы!), но и для открытия уте­шительных перспектив на будущее (надеяться на что, не предполагая плана природы, нет основания): когда-ни­будь, не очень скоро человеческий род достигнет наконец

* Только ученые, которые с момента своего появления до на­шего времени существовали всегда, могут засвидетельствовать древнюю историю. Вне их сферы все есть terra incognita; и исто­рия народов, живших вне их сферы, начинается только с того времени, когда они в нее вступили. Это случилось с еврейским народом в эпоху Птолемеев благодаря греческому переводу Библии, без которого не было бы доверия к их разрозненным сообщениям. Отсюда (когда начало предварительно изучено) можно следовать дальше за их рассказами. И так со всеми другими народами. Пер­вая страница Фукидида, говорит Юм, единственное начало истин­ной всеобщей истории.

того состояния, когда все его природные задатки смогут полностью развиться и его назначение на земле будет исполнено (VI, стр. 21—22).