Подарок на Рождество

Ранним утром сквозь туман в большой черной машине ехал Человек, у которого было все и не было ничего. Спешил на совещание. Потом снова спешить – в аэропорт. В небе он проводил больше времени, чем на земле. От долгого сидения ноги занемели. Сейчас бы кофе, да круассанов, но только тех, что пекут в Париже. К французской выпечке его приучила мама. Когда-то давно по утрам она ждала посыльного из булочной, где работал кондитер-француз, расхаживала по дому в прозрачном розовом пеньюаре, курила длинные тонкие сигареты, просматривала почту и никогда не садилась завтракать, пока не получала свежие круассаны. Мама умерла несколько лет назад от передозировки снотворного. На сонные таблетки она подсела давно, как и на антидепрессанты, и вот итог – вечный сон, ни проблем, ни горя, ни сожалений. Возможно, в тот момент, когда мама засыпала навсегда, его самолет красным огоньком мигал в небе над ней.

Машина остановилась.

- Что там, Гейб? – спросил Человек, у которого было все и не было ничего.

- Похоже, пробка, сэр, – ответил водитель. - Такой туман, наверняка где-то впереди авария.

Мимо проехали полицейские на мотоциклах, пытавшиеся пробраться по узким коридорам между машин.

- Да… - задумчиво произнес водитель, - кто-то, возможно, не дотянул до Рождества.

Мм… Рождество… - поежился Человек, у которого было все и не было ничего. - Поскорей бы опять в небо, подальше от Земли!

Журнал и газета были прочитаны, радио с веселой музыкой раздражало, нервные вскрики автомобилей тоже. До совещания оставалось чуть больше часа.

- Гейб, - я пройдусь пешком, а потом поймаю такси. А ты подъезжай к офису, - сказал Человек, у которого было все и не было ничего, и выбрался из машины в сырое облако тумана, спустился в подземный переход, перебрался на другую сторону улицы. Чем дальше он углублялся в квартал, тем прозрачнее становился туман, и можно было разглядеть вывески на домах через дорогу. У перекрестка, около небольшой церкви, монашка и ряженый Санта собирали пожертвования.

- Сэр, сделав пожертвование, вы осчастливите детей из приюта святого Бенедикта, - обратился к прохожему Санта Клаус.

Человек, у которого было все и не было ничего, не занимался благотворительностью и никогда не нарушал правила: всегда говори «нет» женщинам и детям.

- Сэр, у вас есть шанс хоть раз в жизни сделать что-то хорошее, – не унимался Санта.

Человек, у которого было все и не было ничего, замедлил шаг. Однажды он сделал кое-что хорошее – разрешил дочери появиться на свет. И чем это закончилось: маленькая дрянь выросла и развернула целую кампанию против его корпорации, видите ли, в защиту мира!

- Не подаю, - буркнул он.

- Вам не жаль сирот? – вмешалась монашка.

Человек, у которого было все и не было ничего, и сам являлся сиротой. Еще с детства. Отец умер, а мама постоянно пропадала на каких-то аукционах, благотворительных собраниях, подолгу жила в Африке - спасала детей от голода и болезней. Друзей у мальчика не водилось, приставленные к нему телохранители отпугивали других детей, прислуга держалась на почтительном расстоянии. А многочисленные игрушки, хоть и составляли на время компанию, все же были неживыми.

- Вы же не хотите оставить сирот без подарков к Рождеству? - привязался Санта и зашагал рядом.

- Ненавижу Рождество, - заявил Человек, у которого было все и не было ничего.

В его семье Рождество превращалось в рекламу сказки, доброты и сострадания. За неделю до праздника дом заполнялся рабочими, садовниками, скульпторами, дизайнерами. В парке появлялись ледяные замки, горки и сани с оленями, на которых восседал снежный Санта. Гостиная оформлялась декораторами в каком-нибудь модном стиле, посуда покупалась на элитном аукционе, елку наряжали дизайнерскими игрушками, повар из лучшего ресторана составлял меню. Как-то Ребенок, у которого было все и не было ничего, своими руками вырезал из картона фигурку, раскрасил, приклеил к ней крылья из фольги и повесил на елку. А мама гневно сорвала ангела с ветки:

- Что это за уродство? Самоделке не место среди шаров от Тиффани!

В канун Рождества в дом привозили детей из приютов, наряжали в костюмы от кутюр, рассаживали вокруг елки, раздавали подарки. Потом счастливых и перепачканных шоколадом гостей снимали на камеру для телевидения. Ребенка, у которого было все и не было ничего, никогда не принимали в эту игру. Он одиноко сидел на кухне, кто-то из прислуги мимоходом вручал ему коробку со сладостями и бросал:

- Подарок от Санты.

Как же хотелось оказаться там, под елкой, среди всех этих малышей с разноцветным свертком в руках, улыбаться и заслужить мамин поцелуй.

Подростком Человек, у которого было все и не было ничего, уже смело высказывал маме:

- Чужие дети волнуют тебя больше, чем я.

На что она отвечала:

- Да как ты можешь так говорить! Ты спишь в теплой постели, ешь, что душе угодно, носишь дорогую одежду. А у многих детей нет даже крыши надо головой.

После праздников тишина снова поселялась в доме, и даже можно было услышать дыхание одиночества.

Ребенок, у которого было все и не было ничего, вырос и понял: женщины предают, а дети мешаются у всех под ногами.

 

Ряженый Санта вернул его из прошлого на перекресток у церкви:

- Сэр, вы же можете кому-нибудь помочь. Возможно, один доллар спасет жизнь какому-нибудь ребенку.

- Я же сказал: не подаю! Отвяжитесь! – разозлился Человек, у которого было все и не было ничего. И поспешил на другую сторону дороги.

Туман вскоре скрыл его. Где-то неподалеку раздался визг тормозов автомобиля…

 

Стильно одетая девушка и парень с телекамерой на плече мерзли около старенького грузовичка на стоянке перед забегаловкой.

- Кит, мы точно ее не пропустили? – спросила девушка.

- Господи, Лиз, сколько можно спрашивать?! Если машина тут, значит, она еще не вышла.

- Эй, отвалите, - раздалось сзади.

Кит и Лиз вздрогнули, обернулись: перед ними с большой спортивной сумкой в руках стояла девушка в ярко-красной шубе из искусственного меха.

- Отойдите же, дайте дверь открыть!

- Э-э… мисс Блэйчард…

Лиз начала робко, а продолжила уже с напором:

- Несколько слов для нашего канала новостей.

Кит включил камеру и направил объектив на девушку.

- Господи-боже! Я уже боюсь на толчок садиться, вдруг вы оттуда выскочите! – возмутилась та и загремела ключами. – Я не даю интервью! И откуда вы про все узнаете?!

- Простите, мисс, только пара минут, - жалостливо взглянула Лиз.

- Господи, что еще? – мисс Блэйчард устало прислонилась к машине. – Ладно. Два вопроса.

- Кит, ты снимаешь? – Лиз выпрямилась, поправила челку и изобразила печаль на лице. – Вчера трагически погиб оружейный магнат Роберт Блэйчард. Но его сердце будет биться в теле другого человека. Дочь магната - Бони Блэйчард, тоже приняла в этом участие, она дала согласие на пересадку органов. Наши соболезнования, мисс Блэйчард. Ваш отец слыл суровым человеком, из оружия, что производила его империя, было убито столько людей, и вдруг такой жест.

Лиз поднесла микрофон к губам Бони.

- Господи-боже! Какой пафос! Ваш канал что, для идиотов?

- Я понимаю, у вас горе, но спасена жизнь другого человека, и, как мы узнали, операция по пересадке сердца прошла успешно, - невозмутимо продолжила Лиз.

- Господи-боже, счас разрыдаюсь. В какую камеру плакать? – выдала Бони. – Да мне плевать на моего папашу. Последний раз я видела его еще из колыбели.

- Но вы же дали разрешение на пересадку.

- Господи-боже! Я просто подписала какой-то документ. И что? Доктор сказал, что это может спасти кому-то жизнь. Моя мама умерла от рака, а этот урод, мой папаша, ничем не помог, даже ни разу не навестил ее в клинике. Он ненавидел людей. Пусть хоть теперь кому-то будет полезен.

Лиз немного опешила.

- У вас все? – Бони открыла дверь грузовичка. – Кажется, я ответила больше, чем на два вопроса.

- Да, спасибо, мисс Блэйчард, - Лиз посмотрела в камеру. – Что ж, сердце магната Роберта Блэйчарда стало кому-то отличным подарком к Рождеству. Это была Лиз Тэнулла и Кит Перельман для канала новостей.

- Эй, - высунулась из грузовичка Бони. - Что там, говорите, пересадили? Сердце? Неужели у моего отца было сердце? Хм, странно. Вы уверены?

Бони завела мотор.

- Ты снял, Кит? – спросила Лиз. – Все. Выключай камеру. Поехали на студию, а потом ко мне, обещаю накормить тебя запеченным гусем с яблоками. Все-таки Рождество.

 

 

Снег

Нюша сидит у окна, а на улице снег идет. Небо еще вчера прохудилось, рассыпало белоснежность. Нитки птичьих качелей побелели, прогнулись. Сладкий ли снег? Нюше так хотелось узнать. «Мм, мм, - мычала она, потому, что всегда мычала. А все думали, что Нюша только и знает одну букву М. На самом деле, Нюша мычала обо всем, что думала, а думала она о многом. О бабушке часто думала, как та руками махала и охала. И Нюша вздыхает и руками машет, но руки не слушаются, будто сами по себе. «Прямо, как ангелы, - мычит Нюша, - улетели бы, да не могут. Боженька их к плечам пришил». А на окне любимые бабушкины занавески, на них озера, и лодочки все плывут, плывут, а берега нет. Только розовые облачка повсюду. «Да… - опять вздыхает Нюша, - вот и нет больше бабуленьки». Даже запаха не осталось. Бабушка так и говорила, пока жива была: «Когда в доме не останется моих запахов, значит, я уже у боженьки».

«Ага, - теперь горестно мычит Нюша, - боженька-то на небе. А бабуленька в землю легла. Все из-за маки!»

Нюша видела, как мамка дяденькам заплатила, чтобы они бабушку закопали. Как Нюша плакала! Эх, если б сказать могла! А мамка с отчимом Нюшу связали и уколами обтыкали. У Нюши все замерло – и руки, и ноги, она только видеть и слышать могла, и думала, может, то же самое и с человеком после смерти происходит? Неужели никто не понимает, что хоронить людей в земле нельзя - они же задохнутся там. Нужно под небом положить. На третий день боженька придет, так бабушка рассказывала, и заберет к себе.

Нюша разревелась - за что ж они так бабуленьку? Пироги бабушкины ели, нахваливали всегда. Вареники лопали. А бабушка сядет, смотрит на них и вздыхает:

- Послал же бог дочку непутевую, да зятька – балбеса!

«Бабуленька моя, миленькая, - всхлипнула Нюша, - прости, что я не спасла тебя. Эх…»

Всхлипнула еще пару раз и успокоилась, все равно никто не слышит. Слова бабушкины вспомнила: плакать одной, что в реку воду лить. Нюша все смотрела и смотрела на снег, и ей начало казаться, что он падает уже и в комнате… Во сне она медленно шла по бесконечному полю, по ромашкам. Наступала осторожно, останавливалась, наклонялась, а лепестки цветов были из снега.

 

Дверь хлопнула. Нюша дернулась, открыла глаза и никак не могла понять спросонья, куда же делись ромашки.

- Вот и мы пришли, соскучилась? – в комнату вошла мамка Нюшина, толстая и маленькая, как пингвин. - Смотри, че дядя Женя тебе принес, - радостно сказала мамка и поставила перед Нюшей на подоконник стеклянный шарик. Нюша вздрогнула и с опаской покосилась на него.

- Ммм…

В шарике был домик – маленький-маленький, в крупинках белых. Мамка тряхнула шарик - снег пошел. Надо же! И за окном снег идет, и там, над домиком кружится. Как же красиво! Нюша заулыбалась, но вдруг про бабушку вспомнила, как ее в землю зарыли: бабуленька моя любимая... И еще вспомнила, как на поминках соседка, тетя Дуся, глаза страшно вытаращивала и шепелявила:

- А мать твоя – кукушка. Смотри, девка, скоро придут за тобой люди в белых халатах, и будешь пятый угол искать.

И Нюша ждала людей в белых халатах, каждый день ждала. И умирала от страха, чуть только дверь входная скрипнет.

 

У мамки пузо еще больше раздулось.

«Ну, разожралась», - тихо бурчала Нюша. А дядя Женя радостный по дому прохаживался. Остановился около мамки, ухо к ее пузу приложил и довольный заявил:

- О как! Папку-то по башке! Вишь, как твой брательник дерется, Нюш, не хочешь послушать?

А мамка глаза закатила, как блаженная, и гладила свое пузо.

«Оборванцы!» - мычала Нюша.

 

Завтра пришел незнакомый дядечка, сначала все на крыльце топтался – Нюша из окна видела, у дядечки рот дымил – прям, как паровоз на картинке в книжке. Нюша напугалась, замерла, слушала – вдруг это за ней пришли. Когда дядя Женя открыл паровозному дядечке дверь, Нюша завопила свое: «Ммм…». Мамка заорала в ответ:

- Да заткнись ты, дура, покупателя напугаешь!

Паровозный дядечка зашел в бабушкину комнату, мамка и дядя Женя за ним. Потом они что-то бормотали, греметь стали и потащили бабушкино трюмо. Бабушка говорила, что трюмо ей от прадеда досталось - черное такое, резное, в лепесточках, а зеркало все в рыжих пятнах было, как руки у тети Дуси. Как же Нюшу пугало это зеркало! Бабушка рассказывала, что в нем живут отражения людей, которых больше нет на свете. Жуть! Раньше Нюша трюмо не любила, а теперь жалко стало, до слез. Разве ж бабушка разрешила трюмо выносить?! А вдруг она все видит, разозлится и станет по ночам приходить? Житья не даст никому, особенно Нюше за то, что не углядела за трюмо.

Нюша дернулась, что было силы, и на пол свалилась, но не заревела. Заворочалась, как в кино Ихтиандр, чтобы дядечку покусать, пусть убирается отсюда!

- Это кто у вас там? – испуганно спросил паровозный дядечка.

- Да не обращайте внимания, это дочь моя, она не в себе немного, - доложила мать и дверь в комнату Нюшину захлопнула.

«Бабуленька, прости», - громко плакала Нюша.

И ночью не спала. То форточка заскрипит, то холодильник заворчит, точно голодная дворняга у миски с костями. А Нюша боялась, прислушивалась - уж не бабушка ли заявилась.

«Не ко мне, бабуленька, я тебя любила. Иди вон к этим… они в твоей комнате. Слышь, как храпят»!

 

Снег все сильнее за окном, небо с землею срослось. Бабушка говорила в такую погоду: «Вон как у Госпожи Метелицы перина запылилась, весь день ее вытряхивает и вытряхивает»…

Летом бабушка, бывало, вытаскивала Нюшу на улицу, на крыльцо сажала. Солнечные зайчики по двору прыгали, с кошкой в догонялки играли, - весело было. А зимой никогда на улице Нюша и не гуляла. Зимой у бабушки руки болели, а Нюша тяжелая, не поднять.

Только однажды зимой приехала за Нюшей врачиха на белой горбатой машине, помогла одеться, и повезли их с бабушкой в поликлинику. Шофер курил в окошко, ветер свистел, трепал волосы. Нюша захлебывалась жгучим воздухом.

- Хорош морозец-то нынче! – выкрикивала врачиха.

В поликлинике Нюшу по разным комнатам носили, раздевали, взвешивали.

- Двадцать один килограмм, - сказала врачиха бабушке.

- Двадцать один килограмм моего несчастья, - потом часто говорила бабушка, когда брала Нюшу на руки.

 

Дверь хлопнула, потом во дворе мотор зарычал, наверное, мамка и дядя Женя опять куда-то на машине поехали. Но вскоре вернулись. Затопали, загремели. Ветер заколыхал занавески – это холодок пробрался в комнату и прильнул к печке. Затем что-то зашуршало. Дядя Женя и мамка довольные в комнату зашли и поставили посреди комнаты санки - новые, большие, полосатые. А затем мамка сверток бумажный на кровать положила, развернула, а там куртка, шапка и валенки оказались.

- Вот, Нюш, теперь гулять пойдем. Дядя Женя тебя на санках покатает. Хватит, насиделась, чай, дома-то, - хлопнула в ладоши мамка. - А потом еще бабушкину мебель продадим, она старинная, за нее хорошо дают. Купим к лету братику твоему коляску. И тебе. Будем гулять все вместе. А, Нюш?

Они так радостно улыбались – и дядя Женя, и мамка. Наверное, и братик Нюшин у мамки в пузе тоже улыбался.

А потом все отправились на улицу. Как же красиво там было! Снег щекотался, а санки летели вслед за дядей Женей – ух, как быстро и страшно до радости! Нюша запрокинула голову и ловила ртом снежинки, такие холодные, но зато сладкие-пресладкие.

 

 

Успеть

Нинка всегда спешит. Ни минуты просто так не выкидывает из жизни. У нее три мобильника, которые не умолкают, трезвонят и днем, и ночью. С друзьями встретиться некогда, то отпуск с семьей в Майами, то ужин с деловыми партнерами, то подписание контракта, фитнес, каток, еще уроки французского, английского, модный показ, плюс командировки во Францию, Италию, Бельгию… Она облетела почти весь мир и даже завела глобус, на котором фломастером раскрашивала те страны, где уже побывала.

- Похоже, нога твоя не ступала только на льдины Северного ледовитого океана, - сказала я как-то Нинке.

- Ага, - согласилась она, - вот только арендую ледокол и сразу туда, если конечно, там мужики водятся.

- Да ты прямо «Энерджайзер»!

- Некогда рассиживаться, - твердила Нинка, - жизнь не даст взаймы ни секунды. Уж я знаю.

С этим не поспоришь. Именно жизнь однажды Нинке это доказала.

 

Утро начиналось с трезвона бешеного будильника. Он дребезжал и катился, подпрыгивая, по столу, пока не умолкал. Мать и отец неторопливо потягивались, поднимались с постели, сумрачные и молчаливые брели – кто в ванную, кто в туалет. Нинка сползала с постели на пол, становилась на колени, клала голову на одеяло и так досыпала еще несколько минут. Потом, когда мама начинала греметь на кухне чайником и кружками, Нинка поднималась и плелась умываться. За завтраком молчание родителей изредка прерывалось никогда не меняющимися фразами: во сколько придешь? хлеба купишь? Потом отец и мать так же молча собирались на работу, а Нинка в школу. Дверь запирал отец, и все семейство гуськом спускалось по лестнице, гулко разлетались звуки шагов по пустому подъезду.

Родители Нинки все реже были вместе и лишь при дочери изображали отношения мужа и жены. Но взрослые думают, что детей обмануть легко. Напрасно. Любящие друг друга мама и папа не станут спать под разными одеялами. Нередко мама, разговаривая по телефону, запиралась в ванной, но Нинка все равно слышала, как она с ненавистью обвиняла в чем-то отца, говорила, что больше видеть его не может. А вскоре мама перестала скрываться в ванной и болтала по телефону в открытую, при муже и дочери, и все грозилась развестись. Молчание между родителями становилось плотнее, пожалуй, можно было легко наткнуться на стену безмолвия и разбить об нее лоб.

Как-то за ужином Нинка спросила у матери:

- Почему ты больше не любишь папу?

Мама напряглась, вскочила со стула, швырнула в стену тарелку с макаронами и сосиской, крикнула каким-то незнакомым Нинке голосом, диким, словно от нестерпимой боли:

- Да потому что козел твой отец! Кобель е…!

Отец опустил глаза и проговорил:

- Перестань, Ир, не при ребенке же, да еще матом.

- А я уже не ребенок, - заявила Нинка, и сильно зажмурилась, чтобы не заплакать.

Нинка любила отца, но мать так часто плакала. Неужели хороший папа заставит маму страдать? Да никогда! – решила девочка. Потом все так же из телефонных разговоров она узнала, что из-за отца маме пришлось делать аборт.

- Что такое аборт? – спросила у мамы Нинка.

Та сначала ответила:

- Не твое дело.

Но, подумав, объяснила:

- Это когда детей не родившихся убивают.

Нинка не совсем поняла, как это можно убить не родившихся детей, однако усвоила для себя другое: отец – убийца. Поэтому стала его бояться, и не хотела оставаться с ним наедине.

- Вот видишь, даже дочь тебя видеть не желает, - подмечала мать.

Потом отца выселили поближе к Нинкиной кровати, на раскладушку. Девочка не могла спать, опасалась – вдруг отец притворяется, ждет, пока она заснет, а потом убьет ее ножом, припрятанным под подушкой. Мама рассказывала, что убийцы режут хороших людей ножами.

Как-то отец проснулся ночью, заметил, что дочь раскуталась, подошел поправить одеяло. А Нинка не спала, испугалась и закричала так громко, точно пожарная сирена. Отец опешил, а мать вскочила с дивана, схватила дочь и, не разобравшись в чем дело, набросилась на мужа с обвинениями:

- Ты, сволочь, скотина уродливая, что ты делаешь?! Жеребец вонючий! Катись к своей… этой…

- Я уже попросил прощения за это, и сделал свой выбор, Ир, остался с тобой. Ну, сколько можно?! Нинку истеричкой сделаешь. Если простила, то давай жить по-человечески. А нет, так… - отец плюхнулся на раскладушку.

- Ненавижу тебя! Как я ненавижу тебя! – медленно проговорила мать.

- Тогда зачем пыталась меня вернуть?

Нинка выбежала из комнаты и забралась в шкаф в прихожей. Пальто и шубы приглушали голоса родителей, они долго еще ругались. Потом громко хлопнула входная дверь. Девочка разревелась, когда мать вытащила ее из шкафа и уложила в постель.

- Он бросил нас, - сказала мама и разревелась тоже.

Но отец вернулся утром, как ни в чем не бывало, зашел в кухню, налил себе чаю, намазал масло на хлеб. Мама сварила Нинке пельмени, сама села за стол. Все как обычно, вся семья на своих местах. Только теперь тишину заглушало радио. Диктор сообщал об успешной посевной. Отец допил чай, ушел в комнату, гремел там чем-то, потом спросил:

- Ну, что, проводит меня кто-нибудь, а?

Мать не ответила. А Нинке почему-то так жалко стало отца. Всю ночь шел дождь, папа вернулся домой промокший, с грустными глазами. И, может, он совсем не убийца, к тому же она проверяла, под подушкой не было никакого ножа.

- Попутного ветра! – вдруг крикнула мама.

- Нинон, иди хоть тебя обниму, - попросил надорванным голосом отец.

Нинка посмотрела на мать, та отвернулась к окну и сказала тихо:

- У тебя больше нет отца.

Девочка услышала, что мама всхлипывает. Нет, хороший мужик никогда не заставит женщину плакать, – так подруга мамина, тетя Галя, часто говорила. Нинка проткнула вилкой пельмень и не сдвинулась с места.

- Мы, наверное, долго не увидимся, Нинон, - сказал из прихожей отец. – Я в командировку еду.

- Долго? - Нинка испугалась. Не слезая с табуретки, обернулась и заглянула в прихожую. Отец уезжал и прежде в командировки, она всегда ждала его, любила, когда папа возвращался вечером, подходил к ее кровати, колол бородой и говорил: «Я соскучился жутко!» Нинка делала вид, что уже спит, и слышала, как папа клал рядом с ней какой-нибудь подарок. Теперь подарки ни к чему! И командировка – наверняка, просто отговорка. Отец никогда не уезжал с такими пасмурными глазами и большим чемоданом. А значит, он уходил навсегда. И предавал ее. Она воткнула вилку в пельмень еще сильнее, даже тарелка скрипнула, и неожиданно для самой себя крикнула:

- У меня нет больше отца!

Из коридора раздался грохот.

- Что там еще! – бросила мама и решительно направилась в прихожую. Нинка выглянула в дверной проем: у шкафа, на полу, лежал отец.

- Прекрати притворяться, - нагнулась мать, - уходишь, так уходи!

Отец не отвечал и не шевелился.

Мать присела рядом с ним, наклонилась к груди, затрясла за плечи, вдруг вскочила, влетела в кухню, схватила дочь и потащила в комнату, потом закрыла дверь и велела не выходить. Что было потом, Нинка не видела, только слышала. Мама вызвала неотложку по телефону. Вскоре чужие голоса раздались за дверью. Девочка так напугалась, понимала, произошло что-то страшное, но любопытство заставило ее приоткрыть дверь. Папа все так же лежал на полу, две тетеньки в белых халатах разговаривали между собой, мама сидела рядом с отцом на коленях и приговаривала:

- Я же любила тебя, сволочь, что же ты наделал!

Тетеньки в белых халатах попытались поднять ее, но мама не поддалась, тогда одна из тетенек раздраженно пробурчала:

- Да что ты будешь делать! Успокойтесь, женщина, он вас не слышит. Он умер.

Нинка выскочила в прихожую, хотела взглянуть на отца, но не успела, мать схватила ее и затолкала обратно в комнату.

- Скажите папе, что я люблю его! - закричала Нинка и заколотила в дверь кулаками. - Скажите ему, что я люблю его, и он очнется! Пожалуйста!

Она очень надеялась, что отец просто притворяется мертвым, чтобы напугать ее и маму. Однако за дверью так и не зазвучал больше голос папы, слышались только шум, возня, чужие возгласы, а потом грохот двери…

 

Когда хоронили отца, накрапывал дождь, странно смотрелись разноцветные зонты на фоне серого неба. Родственники и друзья отца окружили могилу, тихо говорили между собой:

- Молодой ведь еще мужик.

- Да. И на здоровье никогда не жаловался, и на тебе.

Нинка заглянула в яму, та оказалась заполнена водой, поежилась: как же там должно быть холодно, - и заметила чуть в стороне, у ограды, промокшую девушку без зонта. Когда опускали гроб в яму, незнакомка подошла к Нине, заглянула к ней под зонт и тихонько сказала:

- Твой отец очень сильно тебя любил. Ты прости его, если не сейчас, то потом, когда вырастешь.

Незнакомка подняла воротник плаща и одиноко побрела по кладбищенской аллее.

 

Нинка долго не могла простить отца, за то, что заставил ее и маму страдать, за то, что умер, не спросив разрешения. Не прощала и себя за многое. Не могла. Словно на прощение было наложено табу. А совсем недавно простила. Может, просто повзрослела, а, может, научилась любить. И теперь, даже если уходит из дома на пять минут, целует мужа и сыновей крепко-крепко.

- Вот дышу, радуюсь и думаю, - как-то сказала мне она, - а ведь каждая минута, возможно, последняя. Слышишь, как сердце бьется? Обратный отсчет пошел. Все. Надо бежать.

И Нинка бежит по своему личному глобусу. И будет бежать. Пока бьется сердце. Чтобы успеть сказать всем, кто дорог: «Я тебя люблю».