Капитан роты

Этот офицер прибыл в училище и вступил в должность почти сразу после окончания летнего отпуска Чижика и перехода его на третий курс. Появление нового ротного стало не совсем неожиданным, так как предыдущий давно собирался стать преподавателем на кафедре огневой подготовки.

Высокий, стройный, спортивно-подтянутый капитан с правильным мужественным лицом, с тоненькими ухоженными усиками вызвал у Чижика смутные воспоминания. Услужливая память после недолгих размышлений дала подсказку – очень похожий на нового ротного молоденький лейтенант приходил проводить занятия по начальной военной подготовке в средней школе для детей военнослужащих в Чехословакии, где Сашка учился в восьмом классе. Тогда лейтенант командовал одним из взводов дивизионного разведбата.

«Эпоха» нового правления началась как обычно со всеобщего построения, представления нового ротного командиром батальона и его тронной речи. В отличие от старого командира роты, капитан Никитский, красноречием и ораторским искусством явно не отличался. Из сбивчивой речи можно было только понять, что ранее он действительно служил в Центральной группе советских войск и командовал там разедвзводом разведывательного батальона танковой дивизии. Далее суть сводилась к следующему: так, как служили, служить нельзя, с этого дня начинается новая жизнь, и в этой жизни подчиненные его узнают.

«Поживем – увидим» - после короткого совещания пришли к всеобщему мнению курсанты роты. «Время покажет», - за два года учебы личный состав привык к подаркам судьбы и начальства. Время показало.

Подозрительные события начались во время первого построения, которое Никитский проводил самостоятельно:

- Рота! Равняйсь! – Шеренга, приподняв подбородки и повернув голову направо, замерла в ожидании последующей команды. Однако пауза затягивалась, Никитский поднял руку с электронными часами на уровень глаз, что-то около минуты сосредоточенно рассматривал на циферблате.

- Рота! Ровняйсь! – По строю пополз удивленный шепот, куда далее равняться, ротный явно забыл собственную команду, но и на этом не перестал удивлять привыкших ко всему курсантов.

Никитский повторил процедуру с разглядыванием часов, причем лицо капитана было чрезвычайно сосредоточенным, а чуть белесые бесцветные глаза были бездонно пусты и невыразительны:

- Рота! Смирно! Московское время 21 час 30 минут. Вольно! Разойдись! – Круто развернувшись на каблуках ладно пошитых сапог, ротный удалился по длинному коридору в канцелярию.

Строй недоуменно постоял, а затем мгновенно распался на небольшие кучки и сосредоточенно принялся за обсуждение:

- Нет, вы это видели, - захлебываясь от восторга, в группе товарищей вещал курсант Мишка Косов, - за год срочной и два в Дурке (так меж собой курсанты ласково называли родные пенаты – она же Система, Политстроилище, Хобза и прочее, прочее, прочее…) такого не видел и не слышал. Два раза роту равнять! А информация о времени?

- Да что равнять, ты его глаза видел? Как он на часы смотрел?! Словно на циферблате сейчас дальнейшие команды с Марса поступят! А они не поступили, только время показывали. Марсианин, твою мать, - так с легкой руки Чижика появилась первая, но, к великой потехе или сожалению, не последняя кличка командира роты капитана Никитского.

В ходе дальнейшего сосуществования личный состав, привыкший с удовольствием подмечать как достоинства, так промахи и проколы отцов-командиров, не переставал удивляться кульбитам нового ротного.

Второй частью марлезонского балета с участием капитана стало расписание учебных занятий на неделю, старательно и тщательно выведенное каллиграфическим почерком ротного писаря Кости Горбункова. Под плодом его многочасового творчества, вывешенного на доске служебной документации у тумбочки дневального, стояла занятная подпись – «Капитан роты (собственноручная подпись) – командир Никитский». Первым этот шедевр заметил дневальный Севка Климкин, который ночью от нечего делать, досконально изучил свежевывешенный документ и, осознав его историческую ценность, немедленно сообщил об увиденном сослуживцам. Утром уже вся рота знала новость, но круги информации продолжали распространяться. Посмотреть занятный опус потянулись курсанты и сержанты соседних рот и курсов, а за ними и младшие офицеры. У последних увиденное вызвало явно не товарищескую реакцию: на одном из ротных собраний капитан объявил, что первым офицерским званием является звание старшего лейтенанта, а лейтенант - так себе, переходный период между курсантом и настоящим офицером. Данное заявление вызвало негативную реакцию у двух присутствующих там «годовалых» лейтенантов, командиров взводов.

Вышестоящему руководству новость не сообщали довольно долго, да только шила в мешке не утаишь. В конце недели к расписанию подошел здоровенный командир батальона подполковник Витос. Рассмотрев интересный документ, он гневно выпятил и без того выпяченную нижнюю губу и, обращаясь с высоты огромного роста к стоящему рядом по стойке смирно дежурному по роте, коротко бросил:

- Немедленно снять. Командира роты ко мне! – и удалился в свой кабинет, до которого, к слову, от доски документации было метров десять-пятнадцать.

Чем окончилась их беседа, история курса умалчивает. Только после нее, и без того педант-комбат, он же Слон, Еб-н Гора, про которого говорили, что год службы у него в батальоне идет за два, а сам батальон называли «дисциплинарным», ротного «на нюх» не переносил. А тот, лишний раз старался не попадаться ему на глаза.

Вообще, Никитский, как выяснилось позже, был человек неплохой и незлопамятный. Будучи женат, имел несколько любовниц, за интересную внешность женщины его любили. Он великолепно стрелял, водил боевую технику, ломал головой кирпичи, был хорошим строевиком и спортсменом. Но его потолок – командир отделения спецназа, с которым бы он занимался день и ночь, естественно с перерывом на подруг и любовниц. А командовать ротой старшекурсников, с интеллектуальными способностями в основном выше среднего, он был не в состоянии. Да и память его постоянно подводила. Ну, не запоминал он многого, не запоминал, а когда вспоминал, то уже поздно было.

Капитан тем временем делал явные успехи, более чем за полгода службы он сумел запомнить фамилии трех замкомвзводов, старшины, писаря, каптерщика и нескольких командиров отделений. К тому времени, к уже имеющимся кличкам добавились еще прозвища - Твердолобый (за способность разбить головой кирпич), Баран (за упертость и «сообразительность») и Торговец воздухом (за постоянные обещание перекрыть роте кислород, тем самым лишив личный состав бесплатно наслаждаться дыхательным процессом).

Создав круг приближенных, капитан стал устраивать личные и служебные дела. Дабы не запутаться в последних, каждый вечер ротный писарь Костя Горбунков составлял ему расписания на следующий день с точным описанием предстоящих дел и задач с точным их хрономентражом. Так допустим: 8.30 – развод, 9.20 – совещание у комбата, в 10.20 – на складе вооружения списать боеприпасы, 11.00 – забрать увольнительные записки и так далее. Но любившие пошутить коллеги Твердолобого периодически «тырили» его шпаргалки, и тогда он метался по учебным корпусам в поисках ротного писаря. Найдя, наконец, нужную аудиторию, он извинялся перед ведущим занятия преподавателем, (те были гораздо старше его по званию) и вызывал Костика для уточнения дальнейших действий. А иногда он просто свои шпаргалки где-нибудь забывал. Да, с памятью у командира было неважно.

Так, в один день по длинному и широкому, стянутому полуарками сводов коридору казармы бывшего старого австрийского кадетского корпуса неторопливо шел по своим важным делам курсант Игорь Филлипок, с простым прозвищем Шеф, Василич, или Караульная Фишка. Маленький ростом, с коренастый фигурой, свои первые два псевдонима он получил за вдумчивость и въедливость, проявляемые при принятии решений, а третий за то, что надевая зимой караульный тулуп, не оставлял за собой следов, заметая их его подолом. Поэтому разводящему в темное зимнее время обнаружить на посту Шефа порой было весьма проблематично.

Коридор был метров сто длиной. Внезапно из одной из дверей, как черт из табакерки, появился ротный. Увидев беззаботную фигуру, удаляющую в сторону выхода из казармы, он заорал:

- Корчинский! Стой! Ко мне!

Игорек оглянулся через плечо, посмотрел на мечущуюся вдали фигуру капитана и, не спеша, пошел дальше. Да и что мог подумать беззаботный курсант, если его фамилия была Филлипок.

- Корчинский! Я кому говорю! Стой! – рассвирепел от такой борзости капитан, – Стой! Последний раз говорю!

Шеф опять недоуменно оглянулся вокруг себя и пошел дальше.

Ротный, вспомнив десантно-штурмовую подготовку, в несколько огромных прыжков догнал почти дошедшего до выхода с этажа курсанта и, схватив его за ворот кителя ПШ, развернул лицом к себе и поднял в воздух на уровень глаз:

- Корчинский! Я кому орал: ко мне?!

Придушенный Шеф, болтая ногами в воздухе, только и смог прошипеть:

- Т-Т-Товарищ к-к-капитан, я не-не-не Корчинский, я-я-я Ф-Ф-Филлипок.

Никитский недоуменно посмотрел на висящего перед глазами курсанта, с размаху поставил его на землю и произнес знаменательную фразу:

- А мне какая на хрен разница! Три наряда на службу! – и с чувством выполненного долга удалился прочь.

Ошалевший курсант только сумел похлопать глазами ему вслед.

Потом произошел интересный случай с Чижиком. В тот теплый воскресный весенний день, ему не повезло. Весна, солнышко светит, а он в наряде по роте, да еще его смена должна последний час у тумбочки стоять. А в город надо позарез, дела, подруги, пиво стынет. Размышляя, как лучше сорваться в самоход, он чуть было не прошляпил поднимающегося ротного, но судьба сберегла:

- Смирно! – отдав честь, как положено по уставу, прокричал Чижик, едва нога капитана пересекла порог роты.

- Вольно, - небрежно кинув руку к козырьку, отозвался тот и придирчиво спросил: - Лейтенант Извергов на месте?

- Так точно, в канцелярии, – ответил удаляющемуся командиру Чижик.

Через полчаса наступило время смены наряда, а у курсантов старших курсов этот процесс уже давным-давно не занимал много времени.

Сдав свой участок, Сашка быстро переоделся в парадку, и, уточнив у нового дневального, что оба присутствующих офицера находятся в казарме, смело отправился в самоволку.

Прыгать через заборы третьекурснику было уже не положено по сроку службы, поэтому он направился в наглую через первое КПП. Сделав крюк, подышав свежим воздухом, насыщенным ароматом плачущих лип центральной аллеи, он неспешно подошел к проходной, где нос к носу столкнулся с выходящим из нее ротным.

Какими судьбами тот очутился за территорией, так и осталось тайной. Впоследствии дневальный клялся и божился: Никитский мимо него не проходил, а пройти мимо тот никак не мог, разве только выпрыгнуть с третьего этажа старинного здания, высота которого приблизительно равнялась высоте пятого этажа хрущевки.

- Курсант, стой, - увидев три курсовки на рукаве кителя курсанта, тормознул он Чижика, - с какой роты?

Душа у Сашки ушла в пятки. Так, по глупому, спалиться. Что отвечать? Сказать что с первой роты, значит добровольно признаться в самоволке, да и порой он про Чехию вспоминал.. Сказать, что с третьей роты? Тогда капитан помимо самохода пришьет ему еще и обман.

А, будь, что будет, принял он решение, гореть, так с музыкой:

- С третьей, товарищ капитан, - честно смотря тому в глаза, сознался Чижик.

- А, с третьей, ну тогда иди-иди, - заулыбался ротный, - Пусть капитан Парфинин погорит, - хохоча, отпустил Сашку Никитский.

У Чижика еле-еле хватило сил пересечь КПП. Когда он скрылся в парке, то упал на ближайшую скамейку и согнулся от смеха: «Вот твердолобый, так твердолобый», - так родилась в первой роте очередная «история».

Вообще-то таких историй было множество. Могуч и крепок армейский юмор и маразм.