Это не история о любви, но любовь в ней есть. Вернее, любовь пока еще рядом, она только ищет способ вломиться внутрь.

 

Мы здесь, мы там, мы не здесь и не там, кружимся, как пылинки, утверждая свои права на вселенную. Значительные, никчемные, запутавшись в жизнях, которые сами себе сотворили, которых не хотели никогда. Вырываясь, начиная сызнова, не понимая, почему прошлое никак не отстанет, не понимая, как вообще говорить о прошлом.

На вокзале Гранд-Сентрал есть будка, куда можно войти и записать свою жизнь. Вы говорите. Речь записывается. Современная исповедальня – священника нет, только ваш голос в тишине. То, кем вы были, оцифровано для будущего.

Сорок минут ваши.

Что бы вы сказали в эти сорок минут – каким будет ваше предсмертное решение? Что из вашей жизни утонет в волнах, а что, словно маяк, позовет вас домой?

Нам говорят: не нужно предпочитать одну историю другой. Следует рассказывать все истории. Может, оно и так, может, все истории стоит слушать, только не все истории стоит рассказывать.

Когда я оглядываюсь на полосу воды, которую зову своей жизнью, я вижу себя на маяке вместе с Пью, или в «Скале и Яме», или на краю скалы, где собираю окаменелости, оказавшиеся чьей-то жизнью. Моей жизнью. Его жизнью. Пью. Вавилон Мрак. Все мы связаны воедино – приливами, лунным притяжением, прошлым, настоящим и будущим на изломе волны.

Вот она я – пробираюсь к краю взросления, а тут налетает ветер, уносит меня, и поздно звать Пью, потому что его тоже унесло. Дальше мне придется взрослеть самостоятельно.

И я взрослела, а истории, которые я хочу вам рассказать, осветят лишь часть моей жизни, а другая останется во тьме. Вам не нужно знать все. Всего не бывает. Смысл рождают сами истории.

Непрерывное повествование бытия – ложь. Не бывает непрерывного повествования, есть лишь освещенные мгновения, а остальное – мрак.

Приглядитесь – сутки обрамлены мгновением; натюрморт дерганого амфетаминового мира. Эта женщина – пьета. Вон те мужчины – грубые ангелы с неведомой вестью. Через провал времени за руки держатся дети. И в каждом натюрморте – история, та, которая рассказывает обо всем, что вам нужно знать.

Вот он – свет по водам. Ваша история. Моя. Его. Нужно увидеть, чтобы поверить. И услышать. В нескончаемом лепете повествования, повседневному шуму наперекор история ждет, чтобы ее услышали.

Некоторые говорят, что в лучших историях нет слов. Их не готовили к хозяйству света. Это правда, слова понемногу отпадают, и важное часто остается несказанным. Важному нас учат лица, жесты, а не наши замкнутые языки. Настоящее слишком велико или слишком мало, но в любом случае не укладывается в матрицу под названием язык.

Я это знаю. Но я знаю и еще кое-что, потому что меня воспитали для хозяйства света. Убавьте повседневный шум, и сперва придет облегчение от тишины. А затем, очень тихо, словно сам свет, вернется смысл. Слова – часть тишины, которую можно высказать.

 

* * *

 

Уворачиваясь от грузовиков величиной с эсминцы, я обнаружила, что прибрежную таверну «Сведенные концы» сменило нечто под названием «Холидэй Инн». В историях Пью простые моряки всегда просили на ночь гамак, потому что он вполовину дешевле кровати, однако в «Холидэй Инн» гамаков не водилось, поэтому я нехотя согласилась на одноместную комнату с одноместной кроватью.

Когда я спросила о Пью, администратор ответила, что постояльца с таким именем у них нет, однако необычный человек – именно так она выразилась, «необычный» – с маленькой собакой действительно сюда приходил и попросил комнату. Но обслужить его не удалось, потому что а) в отеле нет удобств для животных, и б) дублоны больше не имеют хождения в Еврозоне.

– Куда он пошел? – спросила я взволнованно и нетерпеливо.

Этого девушка не знала, но я была уверена: однажды он ко мне вернется.

Я решила последовать совету мисс Скред и найти работу. А деньги Пью я сберегу, пока они ему не понадобятся.

На следующее утро, хорошенько умывшись и одевшись, я встала перед зеркалом и задумалась: надеть ли мне клеенчатый плащ? Он был желт и велик мне. Хотя я ни разу не задумывалась о таком, пока жила на маяке, в «Холидэй Инне» я почему-то стала застенчивой. Судя по рассказам Пью, Бристоль – город морской, однако вчера в торговом центре я одна была в клеенчатом плаще.

Вместо него я надела еще одну фуфайку.

 

* * *

 

В библиотеке я, сгорая от готовности и нетерпения, представилась, однако библиотекарша сказала, что у меня нет опыта и образования.

– Ну можно я просто буду расставлять для вас книги на полках?

– Мы здесь этим не занимаемся.

Я осмотрелась. Полки были забиты книгами.

– Да, но кому-то же надо это делать. Я и займусь.

– В настоящее время у нас нет подходящей для вас должности.

– Я не претендую на подходящую должность. – (Я помнила слова мисс Скред о том, что амбиции Женскому Полу не к лицу.) – Я просто хочу работать.

– Боюсь, что это невозможно. Но вы можете записаться, если вас интересуют книги.

– Они меня очень интересуют, спасибо, я запишусь.

– Вот бланк. Нам нужен ваш постоянный адрес, номер счета коммунальных услуг и ваша фотография с подписью.

– Что, как у кинозвезды?

– Фотографию должен заверить тот, кто знает вас больше двух лет.

– Думаю, мисс Скред могла бы… (Интересно, может, библиотекарша – родственница мисс Скред?)

– Где вы живете?

– В «Холидэй Инне».

– Это не постоянный адрес.

– Я только что приехала из Шотландии.

– А там вы были записаны в какую-нибудь библиотеку?

– Там не было библиотеки. Раз в три месяца приезжал фургон, но в нем были только Любовные Романы, Настоящие Преступления, Орнитология, Вторая Мировая Война, Местная История, которую мы и так хорошо знали, потому что ее не так уж много, и консервированные фрукты. Продуктами фургон тоже приторговывал.

– Кто может подтвердить ваш адрес в Шотландии?

– Его все и так знают – это маяк на мысе Гнева. Прямо вдоль побережья, не промахнетесь.

– Вы из семьи смотрителя маяка?

– Нет, мама умерла, а отца у меня и не было. Меня вырастил Пью на маяке.

– Ну тогда, возможно, мистер Пью мог бы написать вам рекомендательное письмо.

– Он слепой, к тому же я не знаю, где он.

– Возьмите этот бланк и верните его мне лично, когда заполните.

– Я уже могу брать книги?

– Нет.

– Может, есть работа хотя бы по субботам?

– Нет.

– Ну тогда я буду просто приходить каждый день и читать книги.

 

* * *

 

Так я и делала.

В «Холидэй Инне» за мной с удовольствием оставили маленькую комнатку без окон, а взамен я работала в ночную смену – подавала картошку с горошком постояльцам, слишком усталым для сна. Я заканчивала работу в пять утра, спала до одиннадцати, а потом шла в Читальный зал Публичной библиотеки.

Но была одна сложность – я не могла брать книги домой, поэтому никогда не удавалось добраться до конца истории, прежде чем книгу брал кто-нибудь другой. Я так из-за этого переживала, что начала покупать себе яркие серебристые блокноты в ламинированных обложках, похожих на скафандры астронавтов. Я строчила туда истории, которые читала, но у меня пока оставались лишь бесконечные начала.

 

* * *

 

Я читала «Смерть в Венеции», а библиотека закрывалась, поэтому с огромной неохотой я вернула книгу на стойку и сказала, что завтра буду здесь первая, ровно в девять и ни секундой позже.

Я вся извелась, думая, что кто-нибудь возьмет книгу до меня, поэтому рано утром, бросив подавать отчаянным картошку с горошком, я сорвала передник и понеслась к библиотечным ступеням, словно паломник в ожидании чуда – к гробнице.

Оказалось, я там не одна.

В углу с моделью Эйфелевой башни на батарейках, освещенной лампочками, копошился старый пьянчужка. Он сказал, что когда-то в Париже был счастлив, только не помнит точно, где – в Техасе или во Франции.

– Все мы когда-то были счастливы, так ведь? Но почему же теперь мы несчастны? Можешь мне объяснить?

Я не могла.

– Видишь вон того? – сказал он, водочно ткнув в сторону фигуры, что брела, покачиваясь, по улице. – Он везде ходит с собачьей курточкой, во как. Просто ждет подходящую собаку.

– У меня есть собака. Его зовут Пес Джим. Он живет в Шотландии, на маяке. – (Что было правдой большую часть его жизни, но не теперь.)

– Шотландская овчарка, да?

– Нет, хоть и живет в Шотландии.

– Значит, должен быть шотландской овчаркой – вот еще одно несовершенство жизни. В жизни все не так.

– Мисс Скред говорит то же самое. Она говорит, что жизнь – это страдания, сгущающиеся сумерками.

– Она незамужняя дама?

– О да. С тех пор, как родилась.

– А где ее угол?

– То есть?

– Где она сидит ночью? Я вот сижу здесь. А она?

– В местечке под названием Сольт, в Шотландии. На Леерном проезде.

– Попробую добраться туда к лету.

– Там летом лучше всего. В тепле.

– Чего не отдашь за тепло? Я, вишь, ношу с собой модельку. Руки согревает. Хочешь согреть руки? А вообще что такой девушке, как ты, здесь нужно?

– Я жду, когда откроется библиотека.

– Что делаешь?

– Там есть книга, которую я хочу взять… ох, это длинная история.

(Но очень короткая книга.)

 

* * *

 

Когда двойные двери открылись, я предстала перед стойкой и попросила книгу, но в ответ услышала, что вечером библиотекарша сама взяла ее домой, а утром позвонила и сказалась больной.

– Вы можете сказать, что с ней? Как сильно она больна? Расстройство желудка, сильная простуда или просто по семейным обстоятельствам?

Ее коллега ответила, что, к сожалению, не знает – вообще-то ее это совсем не касается, – и снова принялась расставлять по алфавиту Морские Рассказы.

Мой желудок свело, я вышла из библиотеки и стала бродить вокруг как одержимая. Потом нашла эту книгу в магазине, но не успела прочесть и страницы дальше, подошла продавщица и сказала, что я должна купить книгу или поставить на место.

Но я дала себе обещание, что не стану покупать ничего, кроме еды, пока не выясню что-нибудь о Пью. Поэтому я сказала продавщице:

– Я не могу купить эту книгу, и не могу от нее оторваться. Она мне очень нравится.

Продавщицу это не тронуло. Покупай или уходи – вот в каком мире мы живем. А любовь ничего не значит.

Два дня спустя, гуляя по городу, я увидела библиотекаршу в «Старбаксе». Она сидела у окна и читала «Смерть в Венеции». Представьте, что со мной было… Я стояла снаружи, уставившись на нее, а она время от времени смотрела в окно отсутствующим взглядом, но видела только Лидо, а ее нос вжимался в тяжелый, чумной воздух.

Какой-то мужчина с собакой, видимо, решил, что я попрошайка, поскольку неожиданно сунул мне фунт, и тогда я вошла в кафе, заказала эспрессо и села прямо рядом с ней – так, чтобы видеть страницу. Библиотекарша, должно быть, решила, что я слегка не в себе, – я поняла это, потому что иногда люди бывают не в себе, я встречала таких в отеле, – и вдруг резко захлопнула книгу, словно не сдержав обещание, и вышла из кафе.

Я последовала за ней.

Она зашла в парикмахерскую, потом в «Вулвортс», к хиропрактику, заглянула в зоомагазин, в видеосалон и наконец вернулась домой. Я притаилась возле дома, пока она не уселась с тарелкой разогретых в микроволновке макарон в томатном соусе и не раскрыла «Смерть в Венеции».

Мука смертная.

Наконец она уснула, и книга выпала у нее из рук на пол.

Вот она, всего в нескольких дюймах от меня. Если бы только удалось поднять раму и подтащить книгу. Полураскрытая, она лежала на синем ковре. Я попыталась завлечь ее магнетизмом. Я говорила:

– Давай, иди ко мне!

Книга не двигалась. Я хотела поднять раму, но окно было заперто. Я чувствовала себя Ланселотом у Часовни Святого Грааля – но и ту историю я так и не закончила.

 

* * *

 

Миновали дни. Я присматривала за библиотекаршей, пока она поправлялась. Я пошла еще дальше – подкладывала ей в почтовый ящик аспирин. Я бы сдала кровь, если бы это помогло, но со мной или без меня она поправлялась, и настал день, когда я вслед за ней вернулась в библиотеку.

Она внесла книгу внутрь, отметила возврат в карточке и стала обслуживать читателя. Я выхватила книгу из белой пластмассовой тележки, на которой книги отвозили на полки. Но едва я направилась в читальный зал, усатая ассистентка – женщина, только с усами, а это считается дурным знаком, – забрала книгу из моих рук и сказала, что она заказана читателем.

– Я тоже читатель, – сказала я.

– Фамилия? – спросила она, словно здесь произошло преступление.

– Меня нет в вашем списке.

– Тогда вам придется подождать, пока книга освободится, – сказала она с явным удовлетворением, и некоторые библиотекари такие – любят говорить, что книга больше не переиздается, уже на руках, потеряна или даже еще не написана.

У меня есть список таких названий, который я тогда оставила на стойке: однажды эти книги напишут, и лучше быть в самом начале очереди.

 

* * *

 

В тот вечер я вновь последовала за библиотекаршей до ее дома: я к этому привыкла, а от привычек избавиться трудно. Она вошла в дом, как обычно, а когда решила посидеть в саду, у нее в руках был Ее Собственный Экземпляр «Смерти в Венеции». Мне оставалось только ждать, когда зазвонит телефон, – что он и сделал, – и тогда я кинулась через лужайку и схватила книгу.

Вдруг я услышала, как она кричит в трубку:

– Ко мне вторглись – да, та же самая – вызовите полицию!

Я бросилась ей на помощь, но она не переставала орать, и тогда я обыскала весь дом, но никого не нашла, о чем и рассказала полицейским, когда они приехали. Но они внимания не обратили, а просто арестовали меня – библиотекарша сказала, что я к ней вторглась, хотя я всего лишь хотела одолжить книгу.

Затем стало еще хуже, потому что раз у меня не было ни отца ни матери, как выяснила полиция, официально меня не существует.

Я попросила их позвонить мисс Скред, но та заявила, что никогда не слыхала обо мне.

В полиции со мной побеседовал приятный мужчина, оказавшийся психиатром, специалистом по Малолетним Нарушителям, хотя я ничего не нарушала, за исключением покоя библиотекарши и мисс Скред. Я пыталась объяснить ему про «Смерть в Венеции», про сложности с библиотекой, а психиатр покивал головой и посоветовал мне приходить к нему раз в неделю «наблюдаться», как будто я – новая планета.

Которой я отчасти и была.