С га Cl

и

i

0)

Си

I

i

CD

Q

Г

валось признанными лидерами. Повиновались людям: Диз-раэли, Гладстону, Гамбетте. Официальные институты оста­вались искусственными или слабыми. Искусственными, ког­да они носили декоративный характер, а их члены не обладали никакой настоящей властью; слабыми, когда до­пускали свободную игру личных влияний. Социалистичес­кие партии, напротив, приложили немало усилий, чтобы со­здать организованное, институционализированное руководство, где функция становится приоритетом по от­ношению к должности. Два принципа выступают здесь в качестве ведущих. С одной стороны, социалисты придали власти пирамидальный характер, с тем чтобы избежать кон­центрации ее в руках немногих. Отсюда привычное разли­чие трех взаимодополняющих органов (под различными на­званиями, в зависимости от страны): бюро, постоянный орган, включающий небольшое число членов; комитет, бо­лее широкий, собирающийся периодически — бюро допол­няется здесь несколькими представителями федераций (Ге­неральный или Национальный совет, etc.); наконец, ежегодный съезд, образуемый делегатами всей партии в це­лом. Правом решения в принципе обладает съезд; Нацио­нальный комитет может действовать в интервалах между съездами в зафиксированных ими рамках; бюро — всего лишь исполнительный орган. Но практически бюро играет основную роль. С другой стороны, социалистические партии установили нечто вроде горизонтального разделения влас­тей, поставив рядом с руководящим комитетом и бюро, ве­дающими политическим и административным управлением, Контрольную комиссию, наделенную полномочиями финан­сового надзора: это вызвано желанием предохранить руко­водителей как от всякого рода искушений, так и от недове­рия активистов по отношению к ним. Учреждение партийных судов, дисциплинарных и конфликтных комиссий допол­нило это разделение властей в юридическом плане. Внешне институционализация казалась весьма продвинутой, но в действительности все обстояло иначе. Во-первых, эта со­вершенная организация установилась с большим трудом. Некоторые из творцов социализма отличались авторитар­ностью; упиваясь своей личной властью, они были весьма мало склонны к тому, чтобы растворить ее в институцио­нальных формах. В Первом Интернационале фактически властвовал Карл Маркс. Создатель первой социалистичес­кой партии немец Лассаль придал ей отчетливо диктаторс­кий характер, его авторитет был непререкаем. Личное влия-

ние того или иного вождя, единожды включенное в инсти­туциональные рамки, по-прежнему оставалось значитель­ным: Стонинг,Брантинг, Гед, Жорес, Вандервельде, Блюм — все эти люди играли в соответствующих социалистических партиях роль, которая явно выходила за рамки их офици­альных должностей. Фактически в социалистических партиях власть, скрытая за институциональным фасадом, имела тенденцию сохранять такой же личностный харак­тер, как и в старых буржуазных партиях. Это объясняется социальным составом массовых партий. М. Торез был со­вершенно прав, когда говорил, что «пролетарии редко стра­дают той болезнью, которой так подвержены мелкие бур­жуа: недооценкой роли личности»¹⁷. В силу своего природного реализма они умели разглядеть за функцией человека, подчинялись индивиду, а не титулу и доверяли личным качествам, а не чинам и мундирам. Доверие к ин­ститутам предполагает некоторую общую и правовую куль­туру, уважение к форме и званиям — черты, по своей при­роде буржуазные.

Вместе с тем именно социалистические партии пыта­лись бороться с тенденцией к персонализации власти. Они старались ограничить ее в своей структуре, насколько это только возможно. С этой целью коллективный характер всех руководящих органов дополнялся описанным выше разделением функций: в принципе в партии не было ни «вож­дя», ни «председателя» —только комитеты, бюро и секре­тари, обязанные обеспечивать проведение в жизнь их реше­ний. Первые коммунистические партии вели дело точно так же. В России в то время не существовало культа вождя. Почитание Ленина было огромно, но сам Ленин старался его сдерживать и избежать развития личной власти. Инстан­ции коммунистической партии оставались действительно коллегиальными: в комитетах развертывались дискуссии, решения на самом деле принимались сообща. Не надо забы­вать: дух эгалитаризма был настолько глубоко врожден большевизму, что сначала было даже решено, чтобы все чиновники получали одинаковое жалование, а народные комиссары стояли бы наравне со всеми. Зарубежные ком­мунистические партии обнаруживали те же самые черты: там тоже пытались сдерживать склонность масс к персона­лизации власти. Весьма действенное значение имело в этом смысле стремление Коминтерна дистанцироваться от звезд

¹⁷ Цит. по: Le Monde. 1949. Dec, 23.

tr

XJ

—\ s

Si

I

о

X!

§

Го

П> X)

 

 

15*

•—.

h

Cl

С

CL

О

i

Си о.

0)

Си

CL

D

первой величины в социалистическом движении и поставить на командные посты просто надежных людей: новые партии не располагали лидерами первого плана, блестящими лич­ностями, подобными тем, что действовали в первых социа­листических партиях.

Фашистские партии остановили и повернули вспять тенденцию к деперсонализации власти; они первыми раз­вили культ вождя, рассматривая его как личность, а не как функцию. Вместо того чтобы сдерживать стихийную склонность масс к личной власти, они первыми использо­вали ее для того, чтобы усилить сплоченность партии и основать на этом свою инфраструктуру. Для них источ­ником всякой власти стал вождь, а не выборы; власть вож­дя исходит от его личности, его индивидуальных качеств, его непогрешимости; он человек, ниспосланный Прови­дением. «Муссолини всегда прав», —говорили фашисты. Немцы пошли еще дальше и, чтобы обосновать и оправ­дать верховную власть Гитлера, создали целую новую юридическую теорию — концепцию Fiihrung (вождизма). Коммунистические партии пришли к тому, что последо­вали этому примеру и отвергли свой прежний опыт — под влиянием, впрочем, довольно разных причин. Свою роль в этом, несомненно, сыграла метаморфоза русской ком­мунистической партии и эволюция власти в СССР — ведь каждая национальная партия довольно точно копирует в своей организации организацию «старшего брата». Раз­растание сталинского культа в России частично объясня­ет персоналистские тенденции во Франции, Германии, Италии и во всех коммунистических партиях мира: тот анализ роли вождей в марксизме и в рабочем менталите­те, на один из штрихов которого мы только что сосла­лись, М. Торез сделал именно по поводу 65-й годовщины маршала Сталина.

С равным основанием можно подчеркнуть влияние Со­противления и потерь партии: сразу после Освобождения ФКП широко использовала память жертв нацизма в своей пропаганде, создавая настоящие «жития святых». Культ мертвых героев естественно ведет к культу героев живых. И, наконец, большую роль в этой метаморфозе несомненно сыграли соображения эффективности: успехи фашистской пропаганды заставили коммунистов оценить огромный ре­зонанс «мифа вождя >> в массах. Со свойственным ей реализ­мом партия извлекла урок из этих фактов. Как бы то ни было, после Освобождения коммунисты систематически

культивируют личную преданность членов партии руково­дителям. Они, кстати, подходят к этому иначе, чем фашис­тские партии, по крайней мере в отношении национальных лидеров (исключая Сталина). Из вождя не делают сверхче­ловека: напротив, его упорно стараются соединить со сре­дой, изобразить в самой обычной, повседневной жизни, но только подавая как образец всех и всяческих добродетелей (общий тон биографий коммунистических вождей напоми­нает тон высмеянных в свое время Марком Твеном историй, живописующих «примерного мальчика»). Такая персона-лизация власти может заходить очень далеко. По случаю 50-й годовщины М. Тореза партия выпустила в обращение специальные вступительные заявления, составленные в форме письма: «Дорогой Морис Торез, я желаю вам долгих лет жизни и по случаю вашей пятидесятой годовщины всту­паю во Французскую коммунистическую партию, etc.». В заголовке заявления значилось: «Я вступаю в партию Мориса Тореза» — а не «в коммунистическую партию» (табл. 23).

Персонализация власти порой сопровождается насто­ящим ее обожествлением. Таким путем возрождается одна из древнейших форм авторитета — авторитета монарха-бога. Так это происходит в фашистских партиях, а равно и в коммунистических — по отношению к Сталину. Вождь всеведущ, всемогущ, непогрешим, бесконечно добр и мудр: любое оброненное им слово представляет собой истину; всякое исходящее от него пожелание — закон для партии. Современные технические средства позволяют сделать его поистине вездесущим: его голос благодаря радио проника­ет повсюду; его лик — на всех общественных зданиях, на любой стене, в доме каждого активиста. Иногда эта реаль­ная вездесущность сочетается с личной неуловимостью: изображения Сталина можно увидеть в России повсюду, но на публике Сталин не появляется почти никогда. В ко­нечном счете можно найти такого диктатора, порожден­ного воображением романиста, — это Большой Брат Джор­джа Оруэлла, чей неотступный голос и образ сопровождают каждого человека в любое мгновение его жизни: но Большой Брат — это только образ, только го­лос; на самом деле никакого Большого Брата не существу­ет. За какой-то гранью обожествляемая личная власть де­персонализируется: вождь — всего лишь символ, имя, миф, под прикрытием которого правят другие. Сам вождь ста­новится своего рода институтом.

ш

■а

А

О

<;

О

S

I]

'3

..'■-

s

н

CL

с

ев Q_

Q.

и

a a. а)

с

О

Q

V. РУКОВОДИТЕЛИ И ПАРЛАМЕНТАРИИ

С различием избирателей и членов партии тесно свя­зано различие парламентариев и руководителей: парламен­тарии (или, говоря более обобщенно, «избранники» —на­циональные и местные) представляют первую общность; руководители — лидеры второй. Проблема их взаимоот­ношений имеет немалое значение: демократия требует, что­бы парламентарии стояли выше руководителей, избран­ники — выше членов партии, поскольку в парламенте они представляют интересы избирателей — группы более об­ширной, чем партия, в которую они сами между тем вклю­чены. На деле же нередко происходит обратное: во многих партиях отмечается тенденция руководителей властвовать над парламентариями от лица активистов. Доминирование партии над ее парламентариями представляет собой осо­бую форму олигархии, которую можно назвать внешней — по отношению к олигархической роли лидеров внутри партийной общности.

Эта тенденция не является ни главной, ни абсолютной; к тому же нередко имеет место совпадение руководителей и парламентариев в одном лице. На практике высшие лидеры совмещают национальные избирательные мандаты и руко­водящие посты в партии. Разделение двух этих функций происходит очень медленно, и доминирование партии уста­навливается лишь в ходе целого ряда последовательных эта­пов. Можно выделить три фазы эволюции партий: преобла-дание парламентариев над партией, относительное равновесие между парламентариями и руководителями партии и, наконец, доминирование партии над парламента­риями. Каждая из них соответствует определенному типу партий.

В то же время факторы общего порядка способны, по-видимому, усилить или ослабить — в зависимости от внут­ренней структуры партии — указанную тенденцию. Так, си­стема пропорционального представительства с голосованием за избирательные блоки, когда каждая партия вносит канди­датов в свой список в строгом порядке, естественно, ставит парламентариев в зависимость от «внутренних» руководите­лей, которые готовят списки и определяют порядок расста­новки персоналий. Умеренное блокирование ведет к тем же последствиям, что и мажоритарная система. Голосование по одномандатным округам, разумеется, влечет за собой боль-

шую независимость парламентариев — за исключением двух­партийного режима, который вновь ставит кандидата в зави­симость от комитета в силу необходимости вставать под зна­мена того или другого из соперников, что обеспечивает каждому из них своего рода монопольное положение.

ПАРТИЕЙ

ДОМИНИРОВАНИЕ ПАРЛАМЕНТАРИЕВ НАД

Партия французских радикал-социалистов дает нам удачный пример методов, которые используются для того, чтобы обеспечить в партии преобладание парламентариев. В ее Исполнительный комитет входят все «члены по пра­ву», все сенаторы, депутаты, члены центральных и муници­пальных советов городов с населением более 50 000 жите­лей; можно считать, что по отношению к ним делегаты, избранные федерациями, плюс их председатели и генераль­ные секретари составляют группу, приблизительно в три раза меньшую по численности. Избранники партии (нацио­нальные и местные) обладают, таким образом, абсолютным превосходством в комитете; среди них преобладающее вли­яние имеют парламентарии, и это влияние прежде всего моральное, основанное на уважении, которым они пользу­ются. Но причиной тому и их численность: правила кворума таковы, что достаточно присутствия 150 членов комитета, чтобы его решения считались законными (в 1936 г. он на­считывал 1 800 членов). Среди присутствующих процент парламентариев, естественно, очень высок. К тому же про­винциальных депутатов приглашают не на все собрания. Нужно еще добавить, что парламентская группа весьма не­зависима от Исполнительного комитета. Не существует ни­каких четких правил ни по части общей политики, ни даже относительно участия в правительстве.

Когда некоторые съезды требовали отставки мини­стров-радикалов (в 1928 г. — во время участия в прави­тельстве Пуанкаре; в 1934 — в правительстве Думерга), они делали это вовсе не под давлением низовых активистов, выступавших против парламентариев, но под влиянием одной группки парламентариев, выступившей против дру­гой, и соглашения с большинством министров-радикалов, для которых решение съезда служило только поводом и оправданием. Сразу после Второй мировой войны была

 

(и

О

п

О

■;

а

 

re) с

и

i

и

Q.

С га S

I

С о

Cl О)

сделана попытка обеспечить активистам хотя бы некото­рое влияние на поведение партии во время министерских кризисов: по инициативе председателя комитета радика­лов Жиронды Кадиллака было решено, что проблема уча­стия парламентариев-радикалов в новом кабинете будет рассмотрена комиссией, получившей название «комиссии Кадиллака >>. Она состояла из: 1) парламентских групп; 2) членов Исполнительного комитета, присутствующих в Париже. Но парламентарии почти всегда в большинстве в этой комиссии, и их слово — закон.

Такое господство парламентариев над партией обус­ловлено ее чрезмерно децентрализованной структурой. Каж­дый депутат, будучи весьма независимым от своих коллег, управляет местными комитетами, как пожелает. Централь­ное же руководство несколько напоминает средневекового короля, не имеющего ни власти, ни престижа в глазах своих крупных вассалов. И только одна личность — лидер партии — способна придать ему некоторый авторитет, всегда, впро­чем, весьма хрупкий. Парламентская группа не имеет соб­ственной линии, ей не свойственно ни общее действие, ни дисциплина голосования. Если во время какого-то важного голосования депутаты-радикалы занимают единую пози­цию — это исключение. Обычно группа раскалывается на три частщрдни голосуют «за», другие — «против», а третьи воздерживаются. Даже само понятие «парламентская груп­па >> порой им неведомо. Во многих континентальных евро­пейских странах понятие депутатской группы родилось лишь с пропорциональной системой: раньше депутатов клас­сифицировали по направлениям, совершенно неофициаль­ным образом. В партии радикалов вплоть до 1911 г. поло­жение было еще более курьезным; ее депутаты объединялись в Палате в две разные группы, часто враж­дебные друг другу: «левых радикалов» и «левых радикал-социалистов». Некоторые из них к тому же получали фи­нансовую поддержку от Демократического союза (партия центра) и одновременно — от партии радикалов. Затем Ис­полнительный комитет принял решение о создании в Пала­те с 1 января 1911 г. единой группы под названием «Группа республиканской партии радикалов и радикал-социалис­тов». Но в Сенате радикалы по-прежнему продолжают на­зывать себя «радикальной левой», и их политическая линия нередко отличается от линии радикалов Палаты. Таким об­разом, доминирование парламентариев соответствует сла­бой инфраструктуре и большой децентрализации.

Указанное совпадение можно рассматривать в качестве общего правила. Доминирование парламентариев характе­ризует известную фазу развития партий, и в то же время — определенную социальную структуру. Оно характерно глав­ным образом для партий старого типа, основанных на коми­тетах, которые принято называть партиями «буржуазного» типа, то есть консервативных и умеренных. Участие в выбо­рах и парламентская деятельность составляют саму цель их создания, дают им право на существование. Любое усилие этих партий имеет целью провести в парламент максимум депутатов и через них участвовать во власти или в оппози­ции. И совершенно естественно, что в такой партии парла­ментарии занимают ведущее положение. Никто к тому же и не способен его у них оспаривать, разве что побежденные кандидаты или претенденты на кандидатство, то есть те же потенциальные парламентарии. Никакая партийная иерар­хия не может установиться здесь вне электоральной и парла­ментской сферы, ей просто не на чем было бы держаться. Активисты кадровых партий слишком малочисленны, чтобы служить опорой; они к тому же слишком зависимы от депу­татов, обеспечивающих им льготы и привилегии; они с черес­чур большим пиететом относятся к парламентским и прави­тельственным должностям. Партийная же администрация слишком слаба и неразвита, чтобы породить настоящую бю­рократию. Наконец, в буржуазных партиях избрание в пар­ламент не имеет своим следствием деклассирование избран­ников по отношению к активистам, как это происходит в социалистических партиях, где наблюдается тенденция вос­станавливать «пролетарскую» базу против «обуржуазивших­ся» депутатов. Одна только власть денег могла бы уравнове­сить власть парламентариев.Но, какуже отмечено, кредиторы редко оказывают постоянное давление на руководство партии. Острогорский, описывая партию английских консерваторов конца XIX века, очень верно отмечал, что они предоставили это дело «маленьким людям». Сами же они обычно вмешива­ются лишь в определенные моменты, имея в виду вполне кон­кретные цели. Таким образом они могут достигнуть того, что­бы партийные руководители заставляли партию действовать в том или ином направлении, но они не подменяют их в каче­стве альтернативной иерархии; сами они партией не руково­дят. Их нельзя рассматривать в качестве настоящих соперни­ков парламентариев.

Разумеется, эти правила подтверждаются исключени­ями. Достаточно четкие тенденции доминирования парла-

% о-а

Си X)

н

О Си ТЭ

~<

Т; О

ш

Г. -о

Ц

 

с

о

Cl га