CL 1) O

никогда значительной. Без сомнения, нельзя не видеть в этом следствия прогрессирующего «обуржуазивания>> партии, с тех пор как развитие коммунизма сократило ее рабочую базу. Но главную роль, по-видимому, все же сыграло пребыва­ние у власти: влиятельность министров куда больше, чем простых депутатов. Этот пример очевидно допускает обоб­щение: некоторые партии приняли даже специальные меры с целью ограничения участия в правительстве — убедитель­ное свидетельство силы данного фактора.

ДОМИНИРОВАНИЕ ПАРТИИ НАД ПАРЛАМЕНТАРИЯМИ

С появлением коммунистических и фашистских партий обозначился последний этап эволюции: парламентарии боль­ше не управляют партией — партия управляет парламента­риями. Второй конгресс Коммунистического интернациона­ла недвусмысленно напомнил каждому депутату, что он не «законодатель, ищущий общего языка с другими законода­телями, но агитатор партии, направленный в стан врага, что­бы выполнить ее решения». И факты в данном случае впол­не соответствуют теории.

Две категории факторов, по-видимому, объясняют это: одни заключены в структуре партии, другие носят внешний характер. Факторы внепартийные играют лишь второсте­пенную роль. Уместно напомнить здесь о влиянии избира­тельного режима: голосование по партийным спискам и си­стема пропорционального представительства благоприятствуют доминированию партии и к тому же очень хорошо соответствуют коллективной структуре коммунис­тических и фашистских партий. Обратим также внимание на конституционные положения, в некоторых странах обя­зывающие депутата, исключенного из партии, вновь прохо­дить процедуру выборов; другие отводят довольно суще­ственную роль в функционировании собраний парламентским группам как единому целому. Наибольшее значение имеют внутрипартийные факторы. Они заключа­ются прежде всего в целом ряде технических приемов, по­зволяющих усилить управляемость парламентариев. Старая идея оклада, получаемого от партии, получила здесь новое развитие. Социалистические партии всегда использовали ее из финансовых соображений: парламентарии вносили часть своего депутатского вознаграждения в партийные кассы в

порядке особого взноса. В коммунистических партиях эта идея приобрела политический смысл: прежде всего речь идет о том, чтобы превратить депутатов в настоящих наемных работников партии. Во Франции это в общих чертах намере­вались сделать еще алеманисты. Но есть прием и еще более тонкий: партия платит депутату лишь скромное жалованье, но предоставляет ему «оплату натурой », что позволяет его контролировать. Депутаты-коммунисты не имеют личного секретариата: они пользуются услугами секретариата партии, который таким образом может отслеживать почти всю дея­тельность парламентария до мельчайших деталей. Резуль­тативность системы весьма велика.

Меньше используется способ так называемой «отстав­ки в пробел», несмотря на его внешне эффективный харак­тер. Некоторые партии обязывают кандидатов еще до их избрания подписать письмо об отставке без даты; заполне­ние пробела и тем самым — обеспечение отставки в случае возможного неподчинения избранника партия берет на себя. В других требуется лишь обязательство чести добровольно сложить свои полномочия в случае разрыва с партией (ст. 16 устава СФИО, например): выражение «обязательство чес­ти» ясно говорит о чисто моральном характере договоренности. Но она ничуть не менее эффективна, чем отставка «в пробел >>. На деле непокорному депутату легче нарушить письменное обязательство и выразить несогласие подчиниться силовому давлению, а уж противники партии будут просто счастливы поставить ее в затруднительное положение, разумеется, разумеется, принять вынужденную отставку. Письменное обязательство способно только от­толкнуть независимых депутатов и представляет собой в сущности всего лишь ритуал, рассчитанный на то, чтобы произвести впечатление на других депутатов. Но коммуни­стические и фашистские партии имеют в своем арсенале куда более надежные средства достижения тех же самых резуль­татов.

Самое важное — прием систематической «декорениза-ции». Речь идет о том, чтобы не дать депутатам превратить округа в собственные вотчины и обзавестись такими проч­ными местными связями, которые могут позволить им вести себя по отношению к партии независимо. С этой целью преж­де всего стараются подобрать кандидатов вне того региона, который они будут представлять; решительно порывают с «местничеством», столь развитым в других партиях по при­чине его политической рентабельности. Партия готова по-

 

О

о

О 1

Z

"О

п>;

Га с

и

i

m о. <u

с

Го

■

Ц о

жертвовать голосами, лишь бы гарантировать верность сво­их депутатов: она выставляет бретонца в Перигоре, хотя знает, что перигорец имел бы больше шансов на успех. Кста­ти, голосование по партийным спискам позволяет обойти это препятствие: во главе списка ставят кандидата из неко­ренных, а к нему присоединяют затем уроженцев данной провинции — самых известных, местное происхождение которых поможет пройти первым. Но такой первоначаль­ной декоренизации недостаточно: «пересаженные» депута­ты начинают быстро обретать корни в новой местности. Тог­да надлежит вынудить их часто менять округ, организуя настоящую чехарду, все с той же целью — избежать во имя подчинения партии всякой опасной акклиматизации. Эта систематическая декоренизация используется далеко не трафаретно. Особенно много всевозможных приемов исклю­чения независимости парламентариев имеется у коммунис­тов. Поскольку им хорошо известно огромное значение ме­стных связей — и не только с точки зрения их избирательного эффекта, но и общего влияния на партию, они далеко не всегда пренебрегают и местничеством. До вой­ны во Франции некоторые депутаты-коммунисты, напри­мер Рено-Жан, выглядели в своих округах прямо-таки важ­ными феодальными сеньорами.

Не уступает в действенности этому приему и система­тическое вытеснение личностей. Партия обычно подбирает своих кандидатов среди «серых лошадок» и людей, не об­ладающих личной известностью. Если не считать выдвиже­ния собственных лидеров, она всегда придерживалась имен­но такой точки зрения: ведь известность лидеров принадлежала партии, а не им самим. Во многих странах коммунистическая партия насчитывает в своих рядах нема­ло писателей, артистов, известных ученых, но она почти никогда не жалует их парламентскими местами, хотя речь идет об очень старых членах партии, чья преданность дока­зана давным-давно. Разумеется, здесь можно было бы со­слаться на пролетарский характер партии и ее стремление обеспечить рабочим привилегированное место в своем пар­ламентском представительстве. Но коммунистическая партия больше не является чисто пролетарской, и преуве­личенные похвалы, обычно щедро расточаемые ею интел­лектуалам, вполне могли бы оправдать то место, которое было бы отведено им в Палате. Она, кстати, иногда дает депутатские места писателям, но лишь из числа наиболее посредственных и малоизвестных: другие могли бы опереть-

ся на свою известность, чтобы занять относительно незави­симую позицию, и партии было бы одинаково неловко как исключить, так и оставить их в своих рядах. Личностям же в партии обычно отводят роль заглавной строки в афише; их функция чисто рекламная — ни руководящего партийного поста, ни парламентского кресла им не доверят.

Фашистские, а равно и коммунистические партии ис­пользуют в этих целях и научные центры. Ни один проект, представленный депутатом в парламент, не исходит непос­редственно от него самого; он подготовлен специалистами партий, а парламентарий просто уполномочен его защищать. Таким образом, любая часть парламентской деятельности обеспечена непосредственно партией. С другой стороны, она берет на себя заботу о том, чтобы дать своим депутатам весь­ма основательное идейное воспитание. В некоторых парти­ях имеются настоящие «школы депутатов», где они совер­шенствуют знание принципов партии и одновременно получают в качестве парламентариев специальные директи­вы. Выше мы уже отмечали, что некоторые курсы в нацио­нальных школах французской компартии специально пред­назначались для парламентариев. Такой подход выгоден вдвойне: депутатов готовят к выполнению их функций, а заодно и ясно дают им почувствовать свою зависимость от партии.

И, наконец, последний способ гарантировать дисцип­лину депутатов — это личная уния. Здесь нужно отметить полный переворот: в буржуазных и социалистических парти­ях личная уния из средства доминирования парламентариев в партии превратилась в инструмент господства последней над ними. Парламентариев, выдвигаемых на руководящие посты в партии, сменяют партийные вожди, приобретаю­щие парламентские кресла. Это означает, что партийная со­лидарность существеннее, чем парламентская. Так внутрен­ние руководители могут использовать престиж, который дает им звание депутата или министра, для того чтобы ук­реплять свою власть в партии: тем самым расшатываются сами основы всевластия парламентариев. Такой переворот оказался возможным в силу общей атмосферы партии: в конечном счете именно в ней — самое глубокое объяснение послушности депутатов; всевозможные технические приемы играют второстепенную роль. Нужно прежде всего подчер­кнуть партийную дисциплину и то уважение, которое сис­тематически насаждается здесь по отношению к высшим руководителям. Политбюро и Центральный комитет имеют

"О

п

I о га

О ь

 

Cl

Га

с

Q_ I";

и

ш Q. Ш

Q.

С

 

Cl

1)

CO

Q

в партии огромный авторитет. Все пускается в ход, чтобы усилить преклонение перед ними: всячески подчеркивается их компетентность, достоинства и значимость. И напротив, буржуазные парламенты — всегда объект пренебрежения и принижения, поэтому звание депутата отнюдь не окру­жено уважением. Для коммуниста, например, совершенно очевидно, что член Центрального комитета — гораздо бо­лее важная персона, чем член парламентской группы. Ясно, что когда руководитель объединяет в одном лице две эти функции, он первый убежден: партийное звание выше де­путатского; ведь он сам воспитан в духе партийной менталь-ности и нисколько не сомневается, что Партия (с большой буквы!) гораздо выше буржуазных парламентов.

Общая ориентация партии усиливает это ощущение. Избирательная и парламентская деятельность, как мы уже видели, играют в ней лишь второстепенную роль. Депутаты партии — это активисты, занятые на менее важных участ­ках (за исключением некоторых периодов, когда легальная политическая деятельность по мотивам стратегического по­рядка временно выходит на первый план; но никто из кадро­вых работников не заблуждается относительно ее времен­ного характера). Парламент обычно используется всего лишь как трибуна для агитации и пропаганды; депутатам отво­дится чисто агитационная роль, как это ясно выражено в процитированной выше резолюции Интернационала. Весь­ма близка к ней инструкция, данная в 1924 г. Политбюро французской коммунистической партии: «Депутаты долж­ны вносить чисто демонстративные проекты, имея в виду не их принятие, но пропаганду и агитацию». В самом Собрании депутаты-коммунисты в силу этого оказываются в явной изоляции и, как правило, сторонятся принятого в парла­менте товарищества и духа солидарности: они несколько напоминают иностранцев на территории враждебного госу­дарства. Робер де Жувенель говорил: «Обнаруживаешь боль­ше сходства между депутатами разных партий, чем между депутатом и активистом одной и той же партии >>. К депута­там-коммунистам это неприменимо: они — самые настоя­щие активисты, далекие от других депутатов. Когда они ста­новятся министрами, ничего в сущности не меняется: партия внушает активистам, что министры — прежде всего пред­ставители партии, проводящие в правительстве ее полити­ку, и потому должны не сливаться с буржуазными или со­циалистическими министрами, а с помощью министерской должности поднимать свой основной авторитет. Мы видим,

 

что испытание властью в 1945—1946 гг. не «обуржуазило» сколько-нибудь ощутимо руководителей компартии Фран­ции. И незаметно, чтобы действующие или бывшие мини­стры пользовались бы в ней особым престижем.

Доминирование партии над парламентариями — не столько результат особых технических приемов, сколько следствие общей структуры и ориентации партии в целом. Вот почему коммунисты или фашисты могут смело пренеб­регать некоторыми из этих приемов. Во французской ком­мунистической партии в отличие от социалистической, на­пример, нет никаких барьеров и ограничений для избрания парламентариев в руководящие органы. Парламентарии могут иметь большинство в бюро и комитетах: этому не при­дается значения, поскольку ведь речь не идет о настоящих парламентариях. Статус внутренних руководителей доми­нирует над статусом депутата, поскольку компартия пред­ставляет собой достаточно могущественную и сплоченную общность, чтобы всегда унифицировать все составляющие ее элементы. Борьба против парламентариев — это очевид­но — воможна лишь в партиях, действительно уязвимых для их деятельности. Другие просто не станут утруждать себя борьбой с несуществующим соперником.

КОММЕНТАРИ И

[1] Таммани холл — штаб демократической партии США в Нью-Йорке.

[2] События 6 февраля 1934 г. — один из кульминацион­ных эпизодов антифашистской борьбы во Франции _в 1933—1934 гг. В тот день около 40 тыс. фашистов из «Боевых крестов», «Аксьон Франсэз» и других орга­низаций двинулись на штурм Бурбонского дворца, где в это время шло заседание парламента. Произош­ло столкновение с полицией, в результате чего пало правительство Э. Даладье, обвиненного в «расстре­ле мирной демонстрации» (хотя из 2000 пострадав­ших 1600 были оборонявшие дворец полицейские), а к власти пришли правые радикалы. Этот пусть и неполный, но несомненный успех фашистов вско­лыхнул всю Францию и вызвал новый подъем ан­тифашистского движения, который в итоге привел к победе Народного Фронта на выборах весной 1936 г.

Си

Да си

■о

(В а

и

С" X)

н

I о

о ь

о

ч

J3

(О

 

га С пЗ

а.

и

i

ш о.

ш

с

[3] «Политехники» — политические деятели и сотруд­ники высшего административного звена во Франции, получившие образование в Политехнической шко­ле, одной из так называемых «больших школ» — не­скольких привилегированных высших учебных заве­дений, сложившихся еще во времена Великой французской революции и наполеоновской империи. В описываемый период составляли основу команд дирижистов.

[4] Финансовая инспекция — один из высших админис­тративных органов Пятой республики во Франции, созданных при де Голле в ходе осуществления поли­тики дирижизма с целью усилить роль государства в сфере финансов и кредита; многие ее сотрудники становились затем политическим деятелями.

[5] МЛН (Движение за национальное освобождение) — вторая по численности организация французского Сопротивления, сформированная в 1943 г. путем сли­яния большинства групп и отрядов Южной зоны (Виши). Играла заметную роль в политической жиз­ни страны в первое время после Освобождения.

[6] Представительный орган Французского Союза, об­разованного в 1946 г. из оставшихся у Франции пос­ле Второй мировой войны колоний; Союз объединял заморские департаменты, заморские территории и некоторые присоединившиеся африканские государ­ства.

[7] Речь идет о периоде Первой мировой войны. В 1915 г. радикал Ж. Бриан создал кабинет, в котором были представлены едва ли не все более или менее значи­тельные политические партии Франции, и выступая в Палате депутатов, призвал французов к «священ­ному единению нации». В это правительство вошли и социалисты.

Книга вторая

Партийные системы

 

В любой стране (за исключением государств с одно­партийным режимом) сосуществуют несколько партий: формы и способы этого сосуществования определяют «партийную систему» рассматриваемой страны. Эта детерминация включает два ряда элементов, характеризу­ется двумя рядами элементов. Прежде всего, это сходство и различие, присущие внутренней структуре каждой из сис­темообразующих партий. Будем различать системы партий централизованных и децентрализованных, тоталитарных и специализированных, со слабой и жесткой структурой, etc. А далее сравнение различных партий позволяет наметить новые элементы анализа, не существующие в каждой от­дельно взятой партийной общности: число партий, соответ­ствующие количественные параметры, союзы, географичес­кая локализация, распределение в политическом спектре, etc. Система партий характеризуется известным соотноше­нием всех этих моментов. Подобно тому, как были описаны различные типы структур, предстоит описать и определен­ные типы систем. Противоположность однопартийности, англосаксонской двухпартийности и многопартийности — классическая; на это различие наслаиваются и с ним взаимо­действуют многие другие: система независимых партий — или входящих в союзы; доминирующих в данной системе — и уравновешивающих ее; больших и малых, стабильных и нестабильных, эволюционирующих влево («синистризм») [1], или отличающихся стабильностью, etc.

Системы партий — это результат взаимодействия мно­гочисленных и комплексных факторов; иные из них специ-

 

фически присущи отдельной стране, другие носят общий характер. Среди первых можно выделить традицию и исто­рию, экономическую и социальную структуру, религиоз­ные верования и этнический состав, национальные конф­ликты, etc. Так, противостояние республиканцев и демократов в Соединенных Штатах связано с соперниче­ством Джефферсона и Гамильтона на Филадельфийском конгрессе; распад французской правой и появление ради­кальной партии проистекают из политической ситуации 1875 — 1900 гг.; жизнестойкость аграрных партий в Скан­динавии восходит к середине Х1ХЕвека, когда демократи­ческие сельские общины вели борьбу против консерватив­ной знати городов, тогда как в других странах торговая, промышленная и интеллектуальная буржуазия породила либеральные партии и выступала против партий консерва­тивных, опиравшихся на дворянство, крестьянство и цер­ковь. Развитие социалистических партий повсюду совпало со становлением пролетариата. Проблема светской и цер­ковной школы непосредственным образом породила систе­му бельгийских партий XIX века и противоборство фран­цузской правой и левой, которое по-прежнему сохраняется за более современными делениями, и раскол голландской правой на католическую, антиреволюционную партии и партию исторических христиан. В Австро-Венгрии до 1914г. и в Чехословакии до 1938 г. система партий отражала наци­ональные различия и расовые конфликты, равно как и анг­лийская трехпартийность конца XIX века, когда традици­онный дуализм был нарушен ирландцами; то же самое относится и к борьбе современных южноафриканских партий. В Швеции и Норвегии в соперничестве партий дол­гое время играла доминирующую роль проблема единства или разделения двух этих стран; в Ирландии в первых партийных делениях большую роль играла позиция по от­ношению к Великобритании.

Среди общих факторов наибольшее значение имеет избирательный режим. Исследовано его влияние на неко­торые аспекты структуры партий: даже в этой области он выступает как элемент системы партий, поскольку способ голосования ориентирует в одном и том же направлении структуры всех партий страны. Его воздействие на количе­ство, численность, союзы, представительство партий явля­ется решающим. И наоборот: система партий играет глав­ную роль при определении избирательного режима:

двухпартийность способствует принятию мажоритарной си­стемы с голосованием в один тур; наличие партии со струк­турой ордена заставляет ее избегать; естественная тенден­ция к союзам противостоит системе пропорционального представительства, etc. В конечном счете система партий и избирательная система — две реальности, неразрывно свя­занные друг с другом, подчас их трудно разделить даже с целью анализа: большая или меньшая адекватность полити­ческого представительства, например, зависит от избира­тельной системы и системы партий, рассматриваемых в ка­честве элементов одного и того же комплекса, и нередко эти элементы невозможно изолировать друг от друга. Общую взаимосвязь способа голосования и системы партий можно выразить в трех следующих формулах: 1) режим пропорци­онального представительства ведет к многопартийной сис­теме с жесткими, независимыми и стабильными партиями (за исключением случаев всякого рода кратковременных, но бурных движений); 2) мажоритарное голосование в два тура ведет к многопартийной системе, партии которой ха­рактеризуются «мягкой» структурой, склонностью к аль­янсам и относительной стабильностью (во всех случаях); 3) мажоритарное голосование в один тур ведет к дуалисти­ческой системе с чередованием у власти больших независи­мых партий. Но эти весьма общие положения определяют лишь базовые тенденции; они далеко не исчерпывают всех моментов влияния избирательного режима на системы партий. Будем придерживаться их лишь в качестве первых и самых общих ориентиров.

17 Морис Дюверже

z

О) V

Си

Q

5.

a.

I

о

CL

Глава первая

Количество партий

Противоположность плюрализма и однопартийности в обществе очевидна; в этом нередко видят чуть ли не поли­тический критерий, разделяющий два мира — Восток и За­пад. И совершают ошибку: ведь однопартийная система функционирует в Испании, во многих государствах Латин­ской Америки и на некоторой части территории Соединен­ных Штатов, а вместе с тем плюрализм продолжает офици­ально существовать в Восточной Германии и в некоторых народных демократиях. Однако в общих чертах отождеств­ление тоталитарного режима и однопартийности, демокра­тии и плюрализма верно. По отношению к этой антитезе противоположность двухпартийности и многопартийности выглядит очевидно менее значительной, и понятно, почему на нее довольно долго не обращали достаточного внимания, так что она оказалась менее изученной. А между тем ее фун­даментальный характер неоспорим.

Сравним политические режимы Англии и Четвертой республики во Франции. Некоторые усматривают их су­щественное различие в форме исполнительной власти и противопоставляют престиж британской монархии скром­ной роли французского президента. Но при этом забыва­ют, что при парламентском строе государства президент играет всего лишь второстепенную роль: он «председатель­ствует, но не управляет» — совсем как король «царствует, но не правит». Других больше впечатляет противополож-

ность структуры парламентов двух стран, заставляя припи­сывать английской двухпалатности все добродетели, в кото­рых отказывают французской однопалатное™. Их обманы­вает видимость: забывают о том, что Палата лордов уже с 1911 г. не имела большой власти, что ее влияние носит пре­имущественно моральный характер, и она идет к тому, чтобы разделить участь нашего незадачливого Совета Республики. Наиболее просвещенные подчеркивают, что британский ка­бинет обладает правом в любой момент распустить Палату общин, тогда как французское правительство более безоруж­но по отношению к Национальному Собранию, а угроза рос­пуска могла бы стать действенным средством помешать пра-вительственным кризисам. Такого толкования придерживается и кое-кто из самих англичан, упрекая фран­цузов в том, что те запустили парламентский мотор, не поза­ботившись о тормозах. И хотя это объяснение несколько ближе к истине, чем предыдущее, оно все же остается весьма неудовлетворительным: английский кабинет практически никогда не пользуется угрозой роспуска, чтобы оказать дав­ление на парламент с целью избежать вотума доверия или уклониться от его последствий. Он имеет достаточные осно­вания полагать, что такой вотум почти неосуществим, посколь­ку одна из партий обладает абсолютным большинством. Ко­личество партий — вот что действительно представляется фундаментальным отличием, разделяющим две системы. Там парламентские кресла практически делят между собой толь­ко две партии: одна из них обеспечивает монолитность прави­тельства, другая же, находясь в оппозиции, ограничивается свободой критики; однородный и сильный кабинет распола­гает стабильным и сплоченным большинством. Здесь чтобы создать правительство, необходима коалиция нескольких партий, различных по своим программам и клиентеллам; это правительство постоянно парализуется их внутренними раз­ногласиями, так же как и необходимостью с большим тру­дом поддерживать хрупкий союз, обеспечивающий ему пар­ламентское большинство.

1,ДВУХПАРТИЙНОСТЬ

Различить дуалистический режим и многопартийность не всегда легко: ведь наряду с крупными партиями обычно существуют и малые объединения. В Соединенных Штатах,

(В

■о

о

S

х п>;

о

'О

17*

 

gj х s

F-Q_

О.

e

|

О С

a; >;

a.::

Q

q:

z

например, кроме двух гигантов — демократов и республи­канцев, мы обнаружим и нескольких «пигмеев»: это лейбо­ристская и социалистическая партии,партия фермеров, партия сторонников сухого закона и прогрессистская. В за­конодательных собраниях штатов или муниципальных об­разованиях та или иная из них порой приобретает большое влияние: так, например, в Миннесоте аграрная партия (фер­меры-лейбористы) оттеснила демократов на положение тре­тьей, относительно слабой партии; в штате Висконсин про­грессистская партия Ля Фолетта нередко занимала первое или второе место; в штате Нью-Йорк лейбористская партия в 1937 г. провела пять членов в городской Совет и пять — в Законодательное собрание штата. Лейбористы часто доби­ваются даже нескольких мест в Конгрессе, главным обра­зом в Палате представителей, но также и в Сенате (см. табл. 32). Тем не менее очевидная диспропорция между ними и крупными традиционными партиями, так же как и их эфемерный и локальный характер, позволяют рассмат­ривать американскую политическую систему как типично двухпартийную.

В Англии дело обстоит сложнее. Не означает ли пуб­ликация французского министерства информации в 1945 г., что в Великобритании (как и во Франции в то время) суще­ствовал трехпартийный режим? Действительно, партия ли­бералов опирается на старую и солидную традицию; она еще выражает взгляды значительной части народа Британии. В 1950 г. свыше 2 600 000 избирателей выразили ей дове­рие, но в силу особенностей избирательного режима эти голоса оказались похищенными у нее другими партиями — более многочисленными и более близкими умонастроениям англичан. Применительно к Великобритании 1918—1935 гг. невозможно говорить о двухпартииности, ибо симпатии ан­глийского народа реально были распределены между тремя крупными партиями. Такое утверждение сегодня может показаться спорным, особенно если расценивать как много­партийный политический режим, например, Бельгии, где влияние либералов едва ли больше, чем в Англии, и только за счет избирательной системы этой партии обеспечено бо­лее сильное представительство в парламенте. Тем не менее английская политическая система несомненно носит двух­партийный характер. Нужно только приподняться над од­носторонней и ограниченной точкой зрения, чтобы схватить общие тенденции режима. Тогда мы можем констатировать, что сквозь всю историю Англии — вплоть до 1906 г., когда

лейборизм начал проявлять свою силу, — проходят две партии; что с 1918, а особенно в 1924 г., начался процесс вытеснения партии либералов, повлекший за собой восста­новление обновленного дуализма; что в настоящее время, когда представительство либералов сведено до 1,44% пар­ламентских мест (табл. 24), указанный процесс, по-видимо­му, близок к завершению. Если сравнить эту эволюцию с ходом развития других стран Содружества наций, сходство будет поразительным. И напротив, мы увидим совершенно иную картину в Бельгии, где либеральная партия, хотя и слабая, занимает почти стабильную позицию с 1918 г.

ТИПЫ ДВУХПАРТИИНОСТИ

Обычно принято рассматривать двухпартийность как феномен специфически англосаксонский. Это лишь прибли­зительно соответствует истине, гак как некоторые англо­саксонские страны относятся к многопартийным, а дуализм встречается в Турции и в некоторых странах Латинской Америки; к нему явно эволюционируют даже некоторые государства континентальной Еврюпы. Говоря же об англо­саксонской двухпартииности, необходимо четко различать Америку и Британскую империю. В Соединенных Штатах двухпартииности никогда ничего серьезно не угрожало; партии коренным образом изменились со времен соперни­чества Джефферсона— Гамильтона, в котором проявилось противостояние республиканце^ и федералистов: первые защищали права штатов, вторые исповедовали усиление полномочий Союза. После распада партии федералистов и некоторого периода неопределенности дуализм вновь об­наружился на президентских выборах 1828 г. в форме оп­позиции демократов, сгруппировавшихся вокруг Джексо­на, и национал-республиканцев (которых на английский манер называли также вигами), руководимых Клеем и Адам-сом: под другими названиями вновь обнаруживалась старая джефферсоновская партия. Гражданская война, естествен­но, внесла немало смещений как в Гюзиции, так и в организа­цию партий; тем не менее она ощутимо не изменила двух­партийное™, которая вновь явилась после войны в форме противоборства республиканцев и демократов. Много раз в ходе истории Соединенных Штатов делались попытки со­здать третью партию: все они терцели неудачу или порож-

ш

о

о

■;

 

CL

с

i

A.

о

Gt;

z

дали лишь небольшие и недолговечные партии локального характера¹. В странах же Британского Содружества наций, напротив, традиционное противостояние тори и вигов, кон­серваторов и либералов претерпело глубокий кризис в на­чале XX века, когда рост социалистических партий вызвал к жизни трехпартийную систему. Оставалось лишь ответить на вопрос: установилась ли она окончательно? И тем не ме­нее двухпартийность восторжествовала, пусть в форме вы­теснения либеральной партии или слияния части либералов с консерваторами. В отличие от Соединенных Штатов здесь третья партия добилась успеха, но успех ее состоял в том, что она сумела стать второй, вытеснив одну из прежних с ее места. Вместе с тем в Австралии и Канаде двухпартийность так и не восстановилась: в первой насчитывается три круп­ных партии, во второй — четыре.

Английский и американский дуализм противополож­ны также и в том, что касается структуры партий. В Англии она основана на довольно значительной централизации, ме­нее сильной у консерваторов, чем у лейбористов, но неиз­меримо более сильной, чем по другую сторону Атлантики. В Соединенных Штатах комитеты весьма независимы Друг от друга; руководители и комитеты округов связаны с ко­митетами графств; эти последние подчиняются власти ли­деров и комитетов штата, но над штатами уже нет практи­чески ничего, полномочия национальных лидеров и комитетов крайне слабы. Этим США резко отличаются от Великобритании, где центр распоряжается финансами партии и оставляет за собой право утверждать кандидату­ры, предлагаемые местными комитетами; в доминионах сте­пень централизации варьируется, но никогда все же не опус­кается до уровня Соединенных Штатов. И наконец напомним, что американские партии не основываются на какой-либо определенной идеологической или социальной базе, что они включают в себя абсолютно разнородные эле­менты и доктрины и в сущности представляют собой маши­ны для конкурентной борьбы за административные и поли-тические посты и для выдвижения кандидатов на предварительные выборы, которые нередко имеют большее значение, чем настоящие; британские же партии, напротив, более близки к классическому понятию политической партии.

¹ См. об этом: Hesseltine W.B. The rise and fall of third party? Washington, 1948.

В Латинской Америке, где тенденция к двухпартийно-сти также ощутима, она чаще всего нарушается и деформи­руется революциями, государственными переворотами, из­бирательными манипуляциями и борьбой кланов, которые характеризуют политическую жизнь этого континента. В то же время в Уругвае, например, поддерживается почти бе­зупречный дуализм: две партии ведут свое начало со време­ни гражданской войны 1835 г.; они сохраняют даже свои старые названия (партия Colorado и партия Blanco), свя­занные с цветами принятых тогда эмблем; внутри они разде­лены на фракции, но борьба их редко доходит до раскола. Хитроумная избирательная система к тому же позволяет каждой фракции выставлять своего кандидата в президен­ты и на высшие выборные должности; сумма голосов, полу­ченных всеми фракциями одной и той же партии, засчиты-вается в пользу наиболее сильного кандидата. Так, например, в 1950 г. Colorado выставила трех кандидатов; наиболее удач­ливый, г-н Мартинес Трюеба, был избран по сумме голосов, полученных им и двумя его конкурентами из собственной партии, поскольку она превысила сумму голосов, поданных за кандидата Blanco. Однако одна из фракций последней в 1941 г. откололась от нее под названием независимой партии Blanco: ныне она располагает очень небольшим числом де­путатов (менее 10 % общего количества парламентариев). В Турции господство однопартийного режима закончилось в 1945 г., с созданием Селяль Байяром Демократической партии: выборы 1946 г. были двухпартийными, но админис­тративное давление значительно сократило демократичес­кое представительство. В 1948 г. В демократической партии произошел раскол — так родилась Национальная партия, объединившаяся вокруг старого маршала Чакмака. На сво­бодных выборах 1950 г. демократическая партия одержала убедительную победу, получив 55 % общего числа подан­ных голосов и 408 парламентских мест против 39 Республи­канской народной партии (но почти при 40 % голосов); на­циональная партия сумела провести всего лишь одного депутата. С тех пор в Турции установился двухпартийный режим.

Такова география двухпартийности. Мы видим, что последняя отсутствует в странах континентальной Европы. Однако в настоящее время две страны обнаруживают до­вольно заметную тенденцию к ней: это Германия и Италия. Под покровом многопартийности политическая борьба все больше вписывается в противостояние двух больших обра-

о -а

и

S

о

О

I

о

XI

z

Ti

S 1-

o

0)

a.

0)

I

Rd

Q.

g

зований, явно не соизмеримых со всеми прочими: социалис­тической и христианско-демократической партии в Герма­нии, коммунистической и христианско-демократической — в Италии. Слабость коммунистической партии в первой, разногласия социалистов и «колонизация» партии груп­пой Ненни во второй, бессилие правой в обеих этих стра­нах создали достаточно специфическую политическую ситуацию в государствах, которые прежде чем попасть под власть единственной партии, жили в условиях многопар­тийного режима. Довольно любопытно сравнить этот при­мер с турецкой ситуацией; разумеется, характер диктату­ры в том и другом случае глубоко различный, так же как и обстоятельства ее падения и предшествующая история. Тем не менее в обеих этих странах крушение однопартийности породило дуалистические тенденции, и можно только за­даваться вопросом, в какой мере этот факт вытекает из самой природы двухпартийности, к определению которой мы далее и обратимся.

Если рассматривать развитие дуализма во времени — после того, как мы описали его в пространстве, — можно констатировать, что начиная с XIX века последовательно сменились три различных его типа. Цензовое избиратель­ное право сначала породило «буржуазную» двухпартий-ность с присущим ей противостоянием консерваторов и ли­бералов, социальная и идеологическая инфраструктуры которых были довольно разнообразны в от страны к стране. Но, как правило, консерваторы опирались главным обра­зом на аристократию и крестьянство, либералы — на го­родскую торгово-промышленную буржуазию и интеллиген­цию. Однако сформулированное в столь общем виде, это различие остается весьма приблизительным: на практике демаркационная линия выглядит куда более усложненной и содержит немало нюансов. Так, в некоторых странах — например, в Скандинавии — консервативная аристократия концентрировалась в городах; в свою очередь либеральные тенденции на первых порах обнаруживались в сельских ме­стностях; точнее, аграрный либерализм выступал против городского либерализма, преимущественно интеллектуаль­ного и промышленного, что преломляло господствующую дуалистическую тенденцию в духе трехпартийности. В док-тринальном плане консерваторы исповедовали авторитет, традицию, подчинение установившемуся порядку; либера­лы — индивидуалисты и рационалисты — ссылались на аме­риканскую и французскую революции, идеи свободы, ра-

венства и братства, которые те возвестили миру: но многие из них обнаруживали робость в отношении всеобщего из­бирательного права и особенно социальных преобразова­ний, которых настойчиво требовали трудящиеся классы. В протестантских странах двухпартийность, за редким ис­ключением, обычно не осложнялась религиозными проти­востояниями; в католических же фактическая связь духо­венства со старым режимом придала консерваторам облик партии, поддерживаемой церковью, что в свою очередь от­брасывало либералов к антиклерикализму: политическая борьба порой становилась борьбой религиозной и приняла особенно острую форму по вопросу о характере школы (вспомним Францию и Бельгию).

Во второй половине XIX века развитие радикализма, казалось, поставило двухпартийность под сомнение: но в действительности речь шла скорее о внутренней дифферен­циации либералов, умеренные элементы которых оказались перед лицом нарастающей угрозы слева. Большую часть это­го периода последние оставались в партии, то выходя, то вновь присоединяясь к ней; вместе с тем в Нидерландах в 1891 г. выделилась самостоятельная партия либералов, то же самое произошло в 1906 г. В Дании; во Франции созда­ние партии радикалов в 1901 г. связано с иной ситуацией. Развитие социализма вызвало всеобщую эрозию этой пер­вой двухпартийной системы. В некоторых странах оно до­вольно долго тормозилось ограничением избирательных прав, и получилось так, что в парламенте все еще держался дуализм, а в стране уже функционировали три партии: по­скольку на коммунальном и региональном уровнях избира­тельное право нередко было более широким, депутаты-со­циалисты проникали в мэрии и муниципалитеты, не имея возможности войти в палаты (разве что в очень ограничен­ном числе). Именно поэтому установление всеобщего изби­рательного права (или просто расширение избирательных прав) и выход социалистических партий на парламентский уровень часто совпадают. В Бельгии избирательный закон 1894 г. открыл перед социалистами двери в Палату пред­ставителей, заменив традиционную двухпартийность трех-партийностью и отбросив либералов на третью позицию; в Нидерландах первые депутаты-социалисты появились с принятием закона Ван Гутена (следствием которого стал рост электората с 295 000 до 577 000); в Швеции изби­рательный закон 1909 г. удвоил представительство социал-демократов в Риксдаге. В других странах (Германия, Анг-

Ф "О ш

о

л

О)

Си X)

о

 

 

 

Га

С

к ш о.

о

CL Ш

лия, Франция, Норвегия, etc.) социалистическое движение имело возможность развиваться беспрепятственно, по­скольку всеобщее избирательное право существовало там и до его зарождения.

Появление социалистических партий в конце XIX — начале XX века представляло собой общее явление почти для всех стран Европы и британских доминионов. Вместе с тем двухпартийность не была разрушена повсеместно. По сути дела единственная из стран, где функционировавшая в прошлом дуалистическая система так и не смогла восстано­виться, — это Бельгия; причиной тому была избирательной реформа 1899 г. Повсюду в других странах двухпартийность лишь на какой-то более или менее длительный период вре­мени сходила со сцены, чтобы затем — почти в соответствии с марксистской схемой классовой борьбы! — вновь возро­диться в форме противоборства какой-либо буржуазной и социалистической партий. Первая возникала порой в резуль­тате слияния двух прежних партий — консерваторов и ли­бералов; так это произошло, например, в Австралии и Но­вой Зеландии. В других странах консервативная партия оставалась единственной буржуазной партией наряду с со­циалистической — либералы оказались вытесненными (Ан­глия); но обратное (консерваторы, уступившие место либе­ралам) не имело места нигде. Это объясняется довольно просто: либералы к тому времени в основном осуществили свою программу и сами постепенно переходили на консер­вативные позиции; с появлением социалистической партии они, естественно, потеряли левую часть своего электората, а правую страх перед «красными» отбрасывал к консерва­торам; и наконец, техника мажоритарного голосования (при­нятая почти во всех вышеупомянутых странах) по самой сво­ей сущности не благоприятствует партии центра.

Итак, речь идет теперь скорее о двухпартийности кон­сервативно-социалистической, нежели консервативно-лей­бористской. Это новый дуализм, установившийся только в тех странах, где имелись социалистические партии на базе профсоюзов, с непрямой структурой, без какой-либо опре­деленной доктрины, реформистской — а не революцион­ной — направленности. Последняя черта —основная: дуа­лизм не может поддерживаться, если одна из двух партий намерена разрушить существующий строй. И у него еще меньше шансов удержаться, если такая партия остается в оппозиции. Сегодня эта проблема для социалистических партий больше не стоит: все они — с прямой и непрямой

структурой — стали реформистскими. Не было бы ничего страшного, если бы, к примеру, в Западной Германии воз­ник дуализм ХДС — СДПГ, к чему там явно идет сегодня дело. Но вопрос приобретает новую актуальность с появле­нием третьего типа двухпартийности, сущность которого заключается в противостоянии коммунистической партии и партии западного типа; о нем только что заговорили, и хотя он еще нигде не реализован, но уже вполне определенно вырисовывается в некоторых странах — например, в Ита­лии. Принятие мажоритарного голосования в один тур, бес­спорно, ускорило бы его реализацию, но результат был бы катастрофическим. Первый шаг Коммунистической партии у власти состоял бы очевидно в устранении своего соперни­ка; но тогда первым долгом ее соперника, пришедшего к вла­сти, стали бы упреждающие меры с целью воспрепятство­вать установлению диктатуры советского типа, что обернулось бы установлением диктатуры другого типа. Сле­довало бы, таким образом, различать два типа двухпартий­ности: одна — технического характера, когда противостоя­ние партий-соперниц касается второстепенных целей и средств их достижения, тогда как политическая филосо­фия и основные устои существующего режима принимают­ся как одной, так и другой стороной. И второй тип — двух­партийность сущностная (метафизическая), когда борьба партий идет вокруг самой природы режима, фундаменталь­ных представлений о жизни и приобретает ожесточенность и непримиримость религиозных войн. Жизнеспособна толь­ко первая. А это означает, что дуализм недостижим, если одна из двух партий имеет тоталитарную структуру.

При всем этом двухпартийность, очевидно, представ­ляет собой явление естественное. Мы хотим этим сказать, что политические решения, как правило, предстают в дуа­листической форме. И далеко не всегда дело в дуализме партий, но почти всегда — в дуализме тенденций. Любая политика внутренне содержит выбор между двумя типами решений; те, что называют промежуточными, тоже связаны с тем или другим основным типом. А это значит, что в поли­тике не существует центра: в ней можно иметь партию цен­тра, но не течение центра или доктрину центра. Центром называют по существу то место в пространстве, где сосре­доточиваются умеренные представители противоположных направлений: это умеренные правые и умеренные левые. Всякий центр внутренне, в самом себе противоречив, он все­гда остается разделенным на две половины: левый центр и

Л

-а со

п>;

И и

—I

о

z

О)

I

Q.

g

 

правый центр. Ибо центр есть не что иное, как искусствен­ное объединение части правой — с левой и части левой — с правой. Судьба центра — это, образно говоря, разрываться на части (быть четвертованным), колебаться или исчезать: разрываться на части, когда одна из его половин голосует с правых позиций, а другая — с левых; колебаться, когда он голосует в связке то с левыми, то с правыми; исчезать — когда он воздерживается. Извечная мечта центра — достичь синтеза противоречивых устремлений, но ведь такой синтез возможен лишь в сознании. Действие — это всегда выбор, а политика — это действие. История центров могла бы про­иллюстрировать это абстрактное суждение. Его подтверж­дает например эволюция партии радикалов при Третьей рес­публике, история СФИО или МРП во времена Четвертой. Как видно, подлинного центра нет и быть не может, разве что в виде переплетения дуализмов: МРП политически — правая, социально — левая: радикалы экономически спра­ва, духовно — слева, etc (см. табл. 28).

Представление о естественности политического дуа­лизма можно найти во многих социологических концепци­ях — весьма, кстати, различных. Некоторые авторы про­тивопоставляют радикальный склад ума (как его понимали в XIX веке — сегодня его назвали бы революционным) и консервативный²: противопоставление слишком абстракт­ное и приблизительное, но отнюдь не ложное. Действи­тельно, есть люди, чувствующие себя совершенно комфор­тно в атмосфере общепризнанных идей, общепринятых традиций и расхожих привычек, тогда как другие испыты­вают непреодолимую потребность все изменять, все пре­образовывать и всюду вводить новшества. «Лучше совер­шить глупость, которую всегда делал, нежели что-то умное, чего не делал никогда, >> — этот шутливый английс­кий афоризм замечательно выражает консервативный склад ума. Принято отождествлять указанные тенденции с разными возрастными фазами: молодость радикальна, зрелый возраст — консервативен. Это давно известно за­конодателям, которые повышают возрастной избиратель­ный ценз, чтобы поставить в более выгодное положение правых, и понижают его, если хотят дать перевес левым. Противопоставляя буржуазию и пролетариат, марксизм в иной, модернизированной форме возрождает то исконное

² См. в частности: Macaulay, History of England. L., 1947. P.82 — 83.

 

 

манихейство, которое в общих чертах воплощает в англо­саксонских странах ныне существующая там двухпартий­ность. Современные социально-политические исследова­ния обнаруживают дуализм тенденций в странах, внешне совершенно различных в политическом отношении: так, за внешним многообразием партий Третьей республики Ф. Го-гель выявил неизменность борьбы между партиями «по­рядка» и «развития». В маленьких французских деревуш­ках общественное мнение инстинктивно различает «белых» и «красных», клерикалов и лаицистов [2] и таким образом схватывает самую суть, ничуть не смущаясь раз­нообразием официальных этикеток. На протяжении исто­рии все крупные групповые противостояния носили дуа­листический характер: арманьякцы и бургиньонцы, гвельфы и гибеллины, католики и протестанты, жиронди­сты и якобинцы, консерваторы и либералы, буржуа и со­циалисты, западники и коммунисты. Все это противопос­тавления упрощенные, но в них отброшены лишь второстепенные различия. Всякий раз, когда обществен­ное мнение оказывается перед лицом крупных фундамен­тальных проблем, оно обнаруживает склонность кристал­лизоваться вокруг двух противоположных полюсов. Естественное развитие социумов склонно к двухпартий­ное™, хотя оно может и явно противоречить ей, как мы далее постараемся это показать.

ДВУХПАРТИЙНОСТЬ

И ИЗБИРАТЕЛЬНЫЙ РЕЖИМ

Если признать естественный характер двухпартийнос-ти, то необходимо объяснить, почему же естество столь сво­бодно расцвело в англосаксонских странах и у их немного­численных последователей, но потерпело неудачу в странах континентальной Европы. Сразу приходят на память ссыл­ки на «англосаксонский гений» (они часто встречаются у американских авторов), «национальный характер латинских народов» (но ведь многопартийность существует и в Скан­динавии, Нидерландах и Германии): подобные объяснения не то чтобы совершенно ложны, но все же здесь слишком много туманного и приблизительного, чтобы можно было положить их в основу серьезных наблюдений; да и зачем перепевать Гюстава Ле Бона? Вспоминается и объяснение Сальвадора де Мадариага, связывавшего двухпартийность

ТЗ

я

о

Да О

с-|

о

2 33

z

О)

Rd

5 С О

CD

Q.

со спортивным духом британского народа, который тот вно­сит и в политические сражения, рассматривая их как своего рода поединок соперничающих команд: неясно только, куда же исчез этот дух в 1910 — 1945 гг., когда царилатрехпар-тийность. Не лучше и живописные рассуждения Андре Моруа, противопоставляющего прямоугольные очертания Палаты общин и два ряда ее кресел, расположенных друг против друга (что, естественно, ведет к дуализму!), и полу­круг французского Национального Собрания, где отсутствие каких-либо перегородок явно провоцирует размножение групп. Остроумное объяснение, но ведь его можно и обер­нуть: не выступает ли расположение кресел в залах собра­ний следствием, а не причиной количества партий? Что из­начально — полукруг или множественность партий, прямоугольник или дуализм? Ответ был бы разочаровыва­ющим: в Англии зал палаты принял свою нынешнюю форму задолго до того, как сложилась двухпартийная система. Правда во Франции очертания парламента производны от тенденции к многопартийности — но ведь и помещения аме­риканских собраний имеют форму полукруга, что двум аме­риканским партиям ничуть не повредило...

Дуализм и многопартийность, разумеется, имеют бо­лее серьезное историческое объяснение. Традиция двухпар­тийное™ в Америке и Англии — важный фактор их совре­менной мощи. Но остается еще понять, почему же она укоренилась здесь столь прочно: иначе проблема лишь ото­двигается во времени. Только конкретные исследования каждой отдельной страны могут определить истоки уста­новившегося в ней дуализма партий. Роль национального фактора, разумеется, весьма значительна, но не следует в его пользу преуменьшать, как это часто делается, влияние одного общего фактора технического порядка, а именно — избирательной системы. Это влияние можно выразить в сле­дующей формуле: мажоритарное голосование в один тур ведет к дуализму партий. Из всех схем, которые приводи­лись для объяснения данного явления, эта последняя, не­сомненно, наиболее близка к настоящему социологическо­му закону. Обнаруживается почти полное совпадение между мажоритарным голосованием в один тур и двухпартийнос-тью: в странах с дуалистическим режимом всегда принята мажоритарная избирательная система, а все страны с этой избирательной системой неизменно оказываются дуалис­тическими. Исключения крайне редки и обычно могут быть объяснены какими-либо особыми обстоятельствами.

Несколько уточнений по поводу общего взаимодей­ствия между мажоритарной системой и двухпартийностью. Приведем прежде всего пример Англии и ее доминионов: общеизвестен их мажоритарный избирательный режим с единственным туром; общеизвестен и дуализм партий, про­тивостояние консерваторов-лейбористов, заменившее про­тивостояние консерваторов-либералов. Мы увидим далее, что и Канада, которая казалась исключением, на самом деле укладывается в общее правило³. Хотя, быть может, еще убе­дительнее будет гораздо более свежий и выразительный пример Турции — страны, в течение двадцати лет жившей в условиях однопартийного режима, где начиная с 1946 г. проявились довольно различные политические течения; рас­кол народной партии, в результате которого в 1948 г. выде­лилась оппозиционная демократическая партия, мог вну­шить опасения относительно возможности установления здесь многопартийности. Но против ожидания на выборах 1950 г. мажоритарная система в один тур — по британской модели (усложненная голосованием по спискам) — поро­дила в стране дуализм: из 487 депутатов Великого нацио­нального собрания лишь 10 не принадлежали к двум круп­ным партиям — демократам и народным республиканцам (9 независимых и 1 — от народной партии), или 2,07 %. В Со­единенных Штатах традиционная двухпартийность точно так же совпадает с мажоритарным голосованием в один тур. Конечно, американская избирательная система весьма сво­еобразна и сегодня развитие первичных выборов вводит в нее нечто вроде второго тура; но отождествление такого способа с двухтуровой системой, как это иногда делается, абсолютно ложно. Выдвижение кандидатов посредством внутреннего голосования в каждой партии — это нечто со­вершенно иное, чем собственно выборы. Тот факт, что эта номинация открытая, ничего не меняет: все дело в структу­ре партий, а не в избирательной системе.

Американская система в основном соответствует ма­жоритарному голосованию в один тур. Отсутствие второго тура и повторных выборов, особенно при избрании прези-

³ Австралия тоже является исключением после возникновения Сельской партии, но функционирующая там система префе­ренциального голосования серьезно изменяет механизм мажо­ритарных выборов и сближает его с техникой двух туров, по­зволяя перегруппировку распыленных голосов. Удивительно, кстати, что появление этой партии совпало с применением пре­ференциального голосования.

Л>;

-а п

О 2

CD

(и

о

Го

■;

CL

О.

2 272

С.

О

 

дента, как раз и раскрывает один из исторических мотивов принятия и сохранения двухпартийное™. На нескольких местных выборах, где в разное время была опробована про­порциональная система,она «сломала» двухпартийность: например, в штате Нью-Йорк в 1936 — 1947 гг., где на засе­даниях муниципального Совета в 1937 г. можно было ли­цезреть представителей пяти партий (13 демократов, 3 рес­публиканца, 5 представителей американской лейбористской партии, 3 — от партии городского единства, и 2 были де­мократами-диссидентами; в 1941 — шести(прибавился 1 коммунист) и семи — в 1947 г. (в результате раскола лейбо­ристской партии, поддержанного профсоюзами предприя­тий готовой одежды). Точно такой же эффект мажоритар­ных выборов в один тур нужно отметить и в рамках первичных выборов: Кей подчеркивал, что в ходе первич­ных выборов на Юге, где номинация проводится в один тур, демократическая партия обычно разделяется на две груп­пировки; при системе же двух последовательных «прайме-риз» что соответствует выборам в два тура, так так как вто­рое предварительное голосование (run-off-primary) возникает в случае перебаллотировки — группировки име­ют тенденцию множиться; об этом свидетельствует сравне­ние статистических данных о количестве выдвигаемых кан­дидате* до и после принятия run-off-primary (табл. 25).

Если не считать Латинской Америки (что вполне допу­стимо, принимая во внимание многочисленные грубые вме­шательства исполнительной власти в деятельность партий и выборы, что искажает всю картину), четыре страны обна­руживают тенденцию отклонения от общего правила: Бель­гия до 1894 г., где двухпартийность сопровождалась выборами в два тура, а также Швеция (до 1911 г.), Дания (до 1920 г.) и современная Канада, где мажоритарные выбо­ры с единственным туром сосуществуют с многопартийнос­тью. В первом случае исключение скорее кажущееся, чем реальное: второй тур был предусмотрен бельгийским изби­рательным законом, но никогда практически не проводился до принятия всеобщего избирательного права. В 1892 г., на­пример, на 41 округ приходилось только четыре повторных голосования, и к тому же три из них (в Нивелле, Шарлеруа и Турнэ) закончились объединительными играми и частич­ными голосованиями, поскольку лишь два партийных спис­ка были представлены начиная с первого тура; в конце кон­цов в одном только округе Монс второй тур действительно состоялся — в связи с разделением голосов между тремя

конкурирующими списками. С тех пор как утвердилось все­общее избирательное право, появление социалистической партии проложило дорогу положениям закона: соперниче­ство трех партий привело к 12 повторным голосованиям в 1894 и 15 — в 1896 — 1898 гг. В период же двухпартийнос-ти выборы фактически происходили в один тур. Остается еще выяснить, почему практика не соответствовала писа­ным законам, почему возможность второго тура в действи­тельности не вызывала тройственного соперничества, рас­хождений между партиями и потрясений дуалистической системы: это мы попытаемся сделать дальше.

Швеция, где до 1909 г. действовала пропорциональная система, тоже не так уж отклоняется от общего правила. Просто деление на партии в условиях ограниченного и ус­ложненного избирательного права, которое тогда действо­вало (прямые выборы в городах и непрямые в сельской мес­тности, одномандатные и многомандатные округа), долгое время оставалось подвижным и завуалированным. В стране почти не было настоящих организаций; невозможно обна­ружить даже четко очерченных парламентских групп, по­скольку до 1911 г. избирательная статистика не позволяла точно определить политическую принадлежность кандида­тов. В данном случае следовало бы говорить не о двухпар-тийности или многопартийности, а скорее об отсутствии партий. С другой стороны, некоторые специфические поли­тические и социальные проблемы (отделение Норвегии, про­тивостояние сельских местностей и городов, появление де­ревенской левой) усложнило здесь естественный дуализм общественного мнения. Тем не менее внутри каждого окру­га дело нередко ограничивалось борьбой двух кандидатов, что восстанавливало дуализм на местном уровне. На уровне общенациональном тенденция к двухпартийности также достаточно определенно вырисовывалась лишь в форме сме­няющих друг друга недолговечных объединений. В 1867 — 1888 гг. две партии оказались лицом к лицу: консерваторы, опиравшиеся на города, и партия Lantmanna, которая была сильна главным образом в сельской местности. С 1888 г. последняя раскололась на две группировки: старая Лант-манна, стоявшая за свободу торговли, и новая Лантманна, сторонница протекционизма; но в 1895 г. они объединились. В 1906 г. новый раскол разделяет Лантманна на национали­стов и прогрессистов, но обе группировки действуют в тес­ном согласии: речь скорее идет о двух течениях внутри од­ной партии, а не о различных партиях. «Свертывающий»

18 Морис Дюверже

Л

■о

ш

X

О

х

(Г;

о

""О

(D

-

си о

S

и

А о

а

|

Си

CL О)

СО

Q

Се

эффект мажоритарного голосования налицо. В течение этого времени постепенно исчезала старая правая, и формирова­лась либеральная партия, опиравшаяся на городскую бур­жуазию: к концу XIX века в Швеции уже обнаруживается классический дуализм консерваторов (Лантманна) и либе­ралов, нарушенный в 1896 г. появлением социалистической партии. В итоге к началу XX века политическое деление Рик­сдага по мере того, как там стало возможно наметить раз­граничительные линии между партиями, напоминало бри­танский парламент, поскольку присутствие социалистов сломало консервативно-либеральный дуализм.

От общей тенденции наиболее заметно отошла Дания. Несмотря на мажоритарное голосование в один тур, нака­нуне избирательной реформы там насчитывалось четыре крупных партии: правая, либералы (Venslre), радикалы, со­циалисты. Но за этой четырехпартийностью на националь­ном уровне нередко скрывалась двухпартийность местного уровня: во многих округах конкурировали только два кан­дидата; в 1910 г. из 114 округов так.было в 89, в 24 — три кандидата и в одном — четыре; такое сокращение числа кан­дидатов было, кстати, заметно и в предшествующие годы (254 в 1910 г., 296 — в 1909, 303 — в 1906). В 1913 г. цифра неожиданно поднялась до 314, притом только в 41 округе конкурировало по два кандидата, в 55 — по три, в 15 — по четыре, и в одном — пять; но этот рост объясняется глав­ным образЪм отчаянными попытками правой предотвратить свое ослабление: против 47 кандидатов в 1910 г. она выста­вила 88 в 1913 г.; в то же время число завоеванных мест упа­ло с 13 до 7 (хотя общее количество ее голосов увеличилось с 64 900