Семья и жизнь обществом

Историк, работающий с иконографическими документами с целью обнаружить там тот же трепет и дыхание жизни, которые он испытывает в своем собственном существовании, будет удивлен редкостью, во всяком случае до XVI века, семейных и домашних сцен. Ему потребуется приложить немало усилий, чтобы их обнаружить, и он сможет интерпретировать их лишь на основе гипотез. И напротив, он очень быстро заметит главного персонажа всех картин и изображений того времени, чье значение сравнимо со значением хора в античном театре - толпу, не безликую людскую массу сегодняшних городов, а настоящий ансамбль на улицах или в общественных местах (например, в церквях): это соседи, женщины и дети, многочисленные, но не чужие друг другу, то же разномастное сообщество, что свойственно сегодня базарам в арабских городах или средиземноморским городам в час вечерних гуляний. Все происходит, как если бы каждый вышел на улицу, вместо того чтобы остаться дома: уличные сцены и рынок, игры и ремесла, военные сцены и двор, церковь и наказания. На улице, в полях, вне дома, на публике, в многолюдном коллективе вот среда, в которую художники помещают своих героев.

Можно, конечно, выделить индивидуальный и семейный портрет. Но значение, которое мы придавали попыткам создания такого портрета на страницах этой книги, не может скрыть от нас его редкость и робкий характер. Массовые сюжеты, уличные сцены будут преобладать до XVH века, когда семейная иконография исключительно обогатится. Это общее впечатление историка от первого контакта с иконографическими документами, несомненно, соответствует реалиям времени. Вся жизнь человека до XVH века происходила на виду; мы приводили немало примеров всепроникающего влияния общества. Церемонии, сопровождавшие свадьбу и по важности превосходившие религиозный характер обряда, долгое время отнюдь не были торжественными: благословение супружеского ложа и посещение гостями молодых, находящихся уже в постели, шутки во время брачной ночи и т. д. удостоверяют право общества на личную жизнь супругов. А чему удивляться, когда места личному не было и все жили вместе слуги и хозяева, дети и взрослые - в домах, всегда открытых для постороннего глаза. Плотность общества не оставляла пространства семье. Семья, конечно, существовала как повседневная реальность, было бы абсурдным это отрицать, но она не существовала в качестве чувства и ценности.

Мы наблюдали развитие чувства семьи с ХУ по ХУIII век и видели, что вплоть до ХУIII века оно не оказывало серьезного влияния на уклад общественной жизни, да и свойственно это чувство было прежде всего обеспеченным слоям населения - дворянству, городскому или сельскому, высшему нобилитету, буржуазии, ремесленникам или торговцам. Начиная с ХУIII века оно начинает распространяться на все сословия и полновластно навязывается человеческому сознанию. Очень часто путь, пройденный человечеством за последние несколько веков представляют триумфом индивидуального над общественным, к которому относят и семью. Но где этот индивидуализм в современном мире, где любая семья концентрирует все свои усилия на успехе немногочисленного по их же воле потомства? Не ближе ли к индивидуализму живое безразличие столь плодовитых отцов Старого порядка? Безусловно, современная семья существует на иных материальных основаниях, чем при Старом порядке, когда само понятие семьи было связано с наследством и репутацией. Исключая некоторые случаи, значение которых все уменьшается, проблема передачи материальных благ стоит после блага ребенка, которое вовсе не обязательно связано с профессиональным самоопределением. Семья стала закрытым сообществом, в котором предпочитают проводить время и о котором любят упоминать, как это делает уже генерал Мартанж в своих письмах в конце ХУIII века. Вся эволюция нашей современной морали останется непонятой, если забыть этот невероятный прогресс чувства семьи. Победил не индивидуализм, а семья.

Но семейная жизнь получает распространение в ущерб традиционной социальности. Все происходит так, как если бы современная семья постепенно замещала собой пришедшие в упадок старые общественные отношения, чтобы позволить человеку избавиться от невыносимого нравственного одиночества. С ХУIII века люди начинают защищаться от повсеместного присутствия общества, бывшего раньше источником образования, репутации и богатства. Глубинные сдвиги разрушают прежние отношения хозяина и слуги, могущественного и маленького человека, друзей и клиентов. Изменения, кое-где запоздавшие из-за инерции, вызванной географической и социальной изоляцией. Они более стремительны в Париже, чем в других городах, в буржуазной среде, чем в среде народной... Повсюду они усиливают влияние семейного круга за счет отношений с окружающими, друзьями и традиционных связей. Историю морали можно интерпретировать в свете усилий человека отделиться от остального общества, чье давление становится нетерпимым. Дом уступил роль общественного места в пользу кафе, в свою очередь все менее посещаемого. Профессиональная и семейная жизнь затмила ту сторону существования человека, которая ранее поглощала все - социальные отношения.

Существует большой соблазн предположить, что чувство семьи и жизнь обществом не могли сосуществовать, и единственный путь развития одного был возможен лишь за счет другого.

В Средние века, в начале новейшей истории дети простонародья живут на равных с взрослыми - едва достигнув возраста, когда их считают способными обходиться без помощи матери и няньки, то есть спустя несколько лет после отнятия ребенка от груди (достаточно позднего), - примерно в семь лет. И с этого момента они сразу входят в сообщество взрослых, разделяя с друзьями, старыми и молодыми, ежедневные заботы и игры. Поток коллективной жизни нес в одном течении все возраста и сословия, никому не оставляя времени на одиночество и частную жизнь. В таком существовании, слишком коллективном и насыщенном, не было места для личного. Семья выполняла свою функцию она передавала от поколения к поколению жизнь, материальные блага и имя, не слишком затрагивая чувственную сторону жизни. Мифы, говорящие о куртуазной (или маньеристской) любви, выражают презрение к браку, распространенность обучения в подмастерьях ослабляет связь между родителями и детьми; сегодня можно представить семью без любви, но забота о ребенке и необходимость его присутствия заложены в самом ее понятии. Средневековая цивилизация забыла paideia древних и не знала еще современного воспитания. Основная мысль: она понятия не имела о воспитании как таковом. Сегодня наше общество зависит – и знает, что зависит - от успеха своей воспитательно-образовательной системы. У общества есть как система образования, образовательная концепция, так и сознание их необходимости. Новые науки, такие как психоанализ, педиатрия, психология, ориентированы на проблемы детства, и их достижения доводятся до родителей благодаря широко распространяемой научно-популярной литературе. Наш мир просто помешан на физиологических, моральных и сексуальных проблемах детей.

Средневековая цивилизация не знала такой заботы, потому как для нее не существовало самой проблемы - ребенка: ребенок, после того как его перестают кормить грудью или еще немного погодя, становится естественным товарищем взрослого человека. Возрастные категории неолита, paideia эллинов предполагали разницу между миром детей и взрослых и некий переходный период, который заполнялся обучением и воспитанием. Средневековая цивилизация не понимала этой разницы и не имела понятия о переходном периоде.

Великое событие ознаменовало начало новейшей истории появление заботы о воспитании. Сначала она взбудоражила умы некоторого числа религиозных деятелей, законников, учителей, довольно редкие еще в ХУ веке и все более многочисленные в ХУН, когда они соединяются со сторонниками религиозной реформы. В общем это были скорее моралисты, чем гуманисты: последним была особенно дорога культура человека, распространенная на весь отрезок человеческой жизни, и их мало занимало образование детей. Реформаторы же, моралисты, влияние которых на жизнь семьи и школы мы с вами рассматривали, решительно боролись с анархией (или с тем, что они считали таковой) средневекового уклада, в то время как церковь, несмотря на свое отрицательное отношение к той же анархии, очень долго мирилась с ней и призывала праведников искать спасения вдали от языческого мира, в стенах монастырей. Мы присутствуем при подлинной морализации общества: нравственный аспект в религии постепенно начинает преобладать в культовой практике над обрядовым. Именно таким образом сторонникам нравственного порядка удалось доказать большое значение воспитания. Мы с вами наблюдали их влияние на всю историю школы, на ее постепенное превращение из свободной школы в коллеж со строгой дисциплиной. Их труды берут начало от Жерсона из Пор-Рояля и становятся все более многочисленны в XVI-XVH веках. Возникшие тогда религиозные ордена, такие как иезуиты и ораторианцы, становятся учительствующими орденами, обратившими свое лицо уже не к взрослым, как когда-то в Средние века, когда проповедники и нищие обращали к ним свои проповеди, но к детям и молодым людям.

Теперь устанавливается мнение, что ребенок не готов к взрослой жизни, еще не созрел для нее, и ему надо пройти через специальную образовательную программу, прежде чем присоединиться к взрослым.

Эта новая забота об образовании детей понемногу овладеет умами и произведет революцию в обществе. Семья перестает быть лишь институтом передачи материальных благ и имени, отныне она обладает моральной и духовной функцией - формирует душу и тело ребенка. Между физическим воспроизведением себе подобных и юридическим аспектом семьи существовал пробел, который заполнит образование. Забота о детях принесет новые чувства, новые отношения в семье, запечатленные в иконографии ХУН века, те чувства и отношения, что присущи современной семье. Теперь родители не будут довольствоваться лишь самим фактом рождения на свет детей и устройством жизни некоторых из них. Мораль эпохи потребует от них дать всем детям, не только старшим, а начиная с ХУН века и девочкам, образование и воспитание. Конечно, под этим следует подразумевать школу. Школа постепенно вытесняет традиционное практическое обучение, школа обновленная, со строгой дисциплиной, укрепленной законом. Поразительный расцвет школы в ХУН веке есть не что иное, как прямое следствие родительской заботы о воспитании. Моралисты считают родительским долгом как можно раньше отправить ребенка в школу. «Родители - говорится В тексте 1602 года, пекущиеся о воспитании своих детей, имеют право на большие почести, чем те, что только лишь про извели на свет потомство. Они дают своим детям не только жизнь, но еще и делают эту жизнь хорошей и здоровой. Вот почему такие родители с самого нежного возраста отправляют своих детей приобретать настоящую мудрость (иными словами в коллеж), где они станут настоящими кузнецами своего счастья, украшением родной страны, семьи и друзей».

Семья и школа совместными усилиями вытянули ребенка из среды взрослых. Школа поместила некогда свободных детей в пространство со строгой дисциплиной, превратившееся в конце XYIII - начале XIX века в полную изоляцию. Заботами родителей, церкви и моралистов ребенок был лишен прежней свободы взрослого мира. Теперь для него были плеть, заточение и другие наказания, обычно применяемые к преступникам из самых низших слоев населения. Однако такая строгость говорит о новом отношении, отличающемся от прежнего безразличия - о проявлении чрезмерной любви, ставшей всеобщей в XYIII веке. Без труда можно догадаться, что такое вторжение детства в область чувств породило явление, известное ныне как контроль за рождаемостью. Оно появилось опять же в XVIH веке, в момент, когда семья завершила свое формирование вокруг ребенка и построила между собой и обществом стену частной жизни.

Современная семья изъяла из общественной жизни не только своих детей, но и значительную часть своих взрослых забот. Она отвечает потребности человека в личном жизненном пространстве и независимости, членов семьи объединяют чувства и привычка к определенному образу жизни. Ей претит тесное сосуществование с другими, наблюдавшееся в прежнем обществе. Конечно, совершенно понятно, что такая победа семьи произошла прежде всего в буржуазной среде: высшее дворянство и народ - эти два полюса социальной лестницы - долгое время сохраняли прежние традиции и не смущались тесным соседством с другими. В народ ной среде эта солидарность встречается и по сей день. Таким образом, существует связь между чувством семьи и чувством класса. На протяжении всей этой книги мы не раз видели, как они пересекаются. В течение многих веков одни и те же игры были общими для разных сословий; начиная же с Нового времени их разделяют - одни имеют отношение только к людям из высшего общества, другие одновременно к детям и взрослым из простонародья. Благотворительные школы ХУН века для бедных привлекают в той же степени и детей из богатых семей. Напротив, начиная с XVHI века мещанские семьи не допускают больше такого соседства и забирают своих детей из учебных заведений, которые станут начальными учебными заведениями для народа, отправляют детей в коллежи и пансионы, установив там свою монополию. Игры и школа, прежде единообразные для всего общества, отныне войдут в систему социальных классов. Все происходит так, как если бы полиморфная структура общества разрушилась, уступив место массе маленьких сообществ - семей - и сообществ побольше - классов; семьи и классы объединяют отдельных людей, близких друг другу по духу и образу жизни, тогда как раньше общество в единой ячейке включало людей разных возрастов, сословий и условий жизни. Насколько сословия отличались друг от друга, настолько они были близки в пространстве. Моральная дистанция заменяла дистанцию физическую. Строгость внешних признаков уважения, разница в одежде искупали фамильярность совместного сосуществования. Слуга не отходил от своего хозяина, которому он приходился и другом и сообщником - явление, сегодняшнему человеку, вышедшему из подросткового возраста, непонятное; высокомерие хозяина как бы соответствовало наглости слуги, и таким образом устанавливалась иерархия, в условиях отсутствия личного пространства находившаяся постоянно под вопросом.

Контраст был всюду: высокое рождение и невероятное богатство соседствовали с нищетой, порок с добродетелью, разврат с набожностью.

Тем не менее такая разномастность никого не удивляла, она принадлежала к разнообразию мира, который следовало принимать таким, какой он есть. Мужчины или женщины высокого рода нисколько не стеснялись в своих роскошных одеждах навещать в тюрьмах и больницах несчастных, едва прикрытых лохмотьями. Само наличие такого контраста не смущало первых и не унижало вторых. Нечто подобное еще можно наблюдать в моральном климате сегодняшней южной Италии. Меж тем приходит время, когда буржуазия перестала выносить давление большинства и постоянный контакт с народом. Она отделяется от остального полиморфного общества и организует свою жизнь в стороне от него, в своих семьях, закрытых для посторонних, в домах, устроенных для личной жизни, в богатых кварталах, огражденных от народного влияния. Некогда терпимое сочетание неравенства становится для нее невыносимым: отвращение богатых родилось раньше стыда бедных. Устройство личного пространства, потребность в новом комфорте, которого оно требовало (между личным пространством и комфортом существует тесная связь), еще более противопоставляли образ жизни народа и буржуазии с материальной точки зрения. Прежнее общество терпимо сохраняло разнообразные стили жизни в тесном пространстве и допускало, можно даже сказать - специально сближало самые отдаленные сословия. Новое же общество предоставляло каждому сословию отдельное пространство, в котором предусматривалось соблюдение основных конвенций, где следовало стремиться к определенному идеалу и никогда от него не удаляться под страхом изгнания.